Текст книги "Созидатель"

5

Когда решили оставить Андрея в этом доме, ему улучшили условия проживания. Начали забирать в стирку одежду и постельное белье, предварительно принося замену, снабдили дорогими шампунями, ароматизаторами, инструментами для бритья и стрижки, поместили в комнате беговую дорожку и большое зеркало. Не считая обновления одежды и постельного белья, Андрей отнесся к преобразованиям равнодушно.

Следующие несколько дней он работал намного интенсивнее, чем во время создания первой картины. Как и ожидал, новые полотна имели мало сходства с нею. Андрей вводил всё больше образов c тщательно отстроенной структурой: вырастали здания, громоздились утопающие в полутенях скульптуры, выступали из неба раскидистые деревья, возникали незамысловатые и оригинальные предметы быта, вторгались необязательно правильные части тел – как людей, так и животных. Полотна становились всё более лоскутными, всё с большей уверенностью можно было сказать, что при первом взгляде зритель найдет их состоящими будто сразу из нескольких произведений, причем мысленное построение четких границ между разными частями одной картины непременно должно было потребовать от зрителя работы воображения и интеллекта – наподобие того, как работа воображения и интеллекта требуется для мысленного построения точных границ между соседними цветами в радуге. И одновременно Андрей стремился придавать каждой картине осмысленную целостность, доступную зрителю, не лишенному гибкости восприятия – сродни целостности такого пейзажа, разные части которого показаны словно пребывающими в разных временах года, и только сфокусировав внимание, получится понять, что перед тобой все‑таки непрерывный ландшафт.

Заодно в каждую новую картину Андрей вкладывал все больше контрастов: цветовых, смысловых, композиционных. Изначально он не задумывал использовать такой прием регулярно, но, оказавшись во власти мыслей о противоречиях своего нынешнего положения, не смог избежать состояния творческой ожесточенности, которому сопутствовало настойчивое желание очередным художественным образом или очередной группой оттенков создать раздражающий диссонанс.

В наибольшей степени Андрея занимало противоречие между отсутствием принуждения, характерного теперь для его жизни, и своим отказом исследовать окружающий мир. Значительную часть прежних лет он считал, что недостаточно вдумывается в суть реальности, что цели, которые преследует, мешают ему обозревать панораму жизни с достаточной широтой. Много раз он досадовал из-за упущенных возможностей задержать взгляд на действительно важных вещах, досадовал на свою склонность видеть события по преимуществу однобоко, пусть это и помогало ему не рассеивать внимание при решении важных рабочих и жизненных задач. Люди, явления, знакомства, которые позволили бы ему постичь больше граней окружающего мира, оставили в его памяти невыразительный след, виновным в этом был он сам. А сейчас Андрею даже не нужно было ждать момента, когда ему на глаза попадется что‑то достойное внимания. Благодаря накопленному опыту он знал, где искать, и не рвался достигать никаких отвлекавших его в прошлом целей. А от цели, которую преследовал сейчас – создание картин для чужой выставки, – в любой момент мог отрешиться мимолетным усилием воли. Но все равно предпочитал не мыслить никаких своих движений за пределы комнаты, где он творил, и тем более не совершал их, поскольку видел, что может раздвинуть свои горизонты, и не вглядываясь в окружающий мир. Все уже находилось внутри него: накопленные за прошлую жизнь знания и впечатления, которые еще недавно считал бесполезными, теперь представлялись ему богатыми, даже неисчерпаемыми – все зависело от интерпретации. В этом смысле его можно было сравнить с человеком, в одежду которого за время прогулки по лесу попало много насекомых и который поначалу был очень раздражен их присутствием на себе, пока немного позже, проявив всю глубину мышления, не сумел при разглядывании мелких существ из своей одежды постичь немало важных законов природы. Так и Андрей, вспоминая разные эпизоды прошлого, делал теперь на их основе гораздо более основательные выводы, нежели те, которые возникали по первости.

Например, он воссоздал в памяти один безудержный и грубый спор между двумя своими родственниками, когда‑то сделавший обоих кретинами в его глазах. Пропуская теперь через себя их слова и эмоции, Андрей понимал, что таким способом расширяет свои представления о сущности коренных конфликтов между противоположными человеческими темпераментами и воззрениями. Среди прочего он знал теперь, почему одни люди безоглядно опираются на чужие мнения, пока другие предпочитают формировать собственную точку зрения практически во всех вопросах. Первые склонны верить, что они будут представлять собой силу, проявляя солидарность со многими другими людьми в продвижении некой авторитетной точки зрения, вторые – что будут представлять собой силу, самостоятельно докопавшись до правды и получив за счет этого возможность увеличить свое влияние. Первые могут направлять смелость в какое угодно указанное им русло или не иметь ее вовсе, вторым нужна смелость для поиска и принятия альтернативных способов мыслить и действовать, а также для их отстаивания. Первые соглашаются находить отдушину в разного рода иллюзиях, вторые сильнее рискуют сорваться в саморазрушение. Осмысляя это сейчас, Андрей начинал лучше понимать прежних знакомых. Он невольно представлял, как они пережили бы разные ситуации, в которых никогда не были, и видел такие плоды своей фантазии вполне вразумительными. С их помощью Андрей будто бы тоже увеличивал свой жизненный опыт, пусть и не соприкасаясь с окружающим миром, не контактируя ни с одним из его обитателей. Причем этот новый жизненный опыт он находил полностью осязаемым, и с его накоплением начинал чувствовать лучшую готовность к сложным разговорам, трудным решениям, осознанию обременительных истин.

Отчасти новый жизненный – не только художественный – опыт ему давало и написание картин. Во время работы Андрей иногда погружался в непростые психические состояния, находясь в которых мог понять многие сложные аспекты жизни еще глубже, начать точнее ориентироваться в ее явлениях, будто пережив ряд тяжелых, нетривиальных событий. Так, во время написания огромного, возвышающегося над водой строения, которое внизу переходило в замысловатые кубовидные структуры, Андрей достиг крайней степени сосредоточенности, сравнимой со степенью сосредоточенности пилота истребителя во время сложного маневра. И в этом далеко не типичном для себя состоянии внезапно открыл, что такая предельная концентрация умственных и психических сил может мешать его способности держать в сознании даже самые простые и очевидные для самого себя истины, будто происходило резкое расстройство мировоззренческого фокуса. Он мог бы даже вчистую предать свои убеждения в части добра и зла и только с большим запозданием это заметить. Нечто подобное, но намного в более легкой форме, происходило с ним и прежде. Например, однажды, пока его ум был занят планированием финансовых операций, он позволил себе крайне негуманные высказывания в отношении людей, продающих услуги их фирмы. Позднее озвученные им негативные реплики о других людях отрицательно сказались на нем. Он резко утратил благосклонность одной очень интересной ему компании, представители которой узнали об озвученной им неблаговидной точке зрения и, будучи сторонниками культуры внутрикорпоративного равенства, более не стали иметь с ним дела. Андрей был уверен тогда, что в результате утратил несколько интересных для себя возможностей. Сейчас он не цеплялся ни за какие возможности, но имел твердое намерение оставаться максимально честным и искренним, с кем бы ему ни привелось в дальнейшем разговаривать: некорректные высказывания могли навредить и его ходу мыслей. Но к нему могли заглянуть в любой момент. Чтобы не нарушать творческий процесс и не отталкивать потенциального собеседника, Андрей посчитал нужным продумать несколько шаблонных фраз, которыми можно тактично попросить нежданного посетителя молча постоять в стороне. «Сейчас я переживаю непростую фазу своей работы, это словно жонглирование множеством шаров, но в твоем присутствии мне будет легче. Просто подожди, и мы поговорим». «Тебе может быть интересно прокомментировать остальные картины, но я сейчас не могу оторвать взгляд от работы, это продлится недолго». «Я отвечу на все вопросы, которые только придут тебе здесь на ум, но сначала мне нужно довести до совершенства важную часть моего нового творения».

Впрочем, во время следующей встречи Андрею не пришлось использовать ни одну из таких фраз. Он отдыхал после написания новой картины, лежал на полу, думая о том, что его тело никогда раньше не было таким смиренным, – и отдых был прерван появлением домработницы Лидии. Его расслабленный вид немало изумил ее, разрушил внутреннюю стену, и она уже не могла не завести разговор с ним.

Л.: Скажи наконец, тебя тут держат как подопытного?

А.: С чего такое предположение?

Л.: Кто же добровольно захочет сидеть взаперти и почти все время заставлять себя заниматься какой‑то работой? По какой‑то причине ты стал у них подопытным, и вот сегодня я наконец спрашиваю тебя: в чем причина? Это за долги?

А.: Нет у меня ни перед кем долгов. Все мое нынешнее положение обусловлено непростым стечением обстоятельств. Часть этих обстоятельств – внутри меня. Однако пока моей жизни ничто не угрожает, все нормально. Не вижу, почему мой образ жизни должен вызывать смущение.

Л.: Но что‑то же должно стимулировать тебя продолжать работу? Угрозы или обещание хорошего поощрения.

А.: Сейчас я могу творить свободно. Это и есть стимул продолжать работу.

Л.: А это не похоже на безумие? Твоя свобода – избавление от зависимости от окружающего мира. А почему ты избавляешься от этой зависимости? Не вследствие ли какого расстройства ума, по причине которого ты не можешь нормально взаимодействовать с окружающим миром? Вот со мной ты ни разу не заговорил за все время, пока я приношу тебе еду и меняю постельное белье. Это свобода? Это отчуждение какое‑то.

А.: Получается, ты называешь свободой только такую свободу, которая сочетается с социальной адаптируемостью человека. Кого ты тогда считаешь свободным человеком?

Л.: Вот мои хозяева вполне свободные люди. Могут покупать себе жилье где угодно и отдыхать где угодно. И никакого конфликта с окружающим миром.

А.: И какое жилье они покупают, в каких местах предпочитают отдыхать? Я думаю, они покупают элитное жилье и опять‑таки в элитных местах отдыхают. Они полностью зависимы от стремления день ото дня подчеркивать свой высокий статус. Они будут плохо чувствовать себя, если однажды совершат просчет – купят квартиру или автомобиль, которые окажутся хуже, чем у кого‑то, кто находится на той же социальной ступени, что и они. Где в этом свобода?

Л.: Какое плохо себя чувствовать? Это для них сродни шалости. Откуда у них может возникнуть мысль ой, мы не тот дом купили? Захотят – тут же другой купят.

А.: Не думаю, что все так просто. Они должны с большой опаской относиться к любым необязательным потерям денег и времени, иначе не занимали бы позиции, которые занимают. Вообще, если они перестанут оценивать себя и свои поступки с точки зрения соответствия элите, это тоже будет побег от зависимости от окружающего мира – их собственная разновидность такого побега. Они видят свою социальную адаптируемость совсем не такой, какой ее видят среднестатистические люди. Естественно, критерии этой адаптируемости куда жестче у богатого человека, чем у среднестатистического. Любой богатый будет считать своим поражением в жизни, если однажды перестанет соответствовать этим критериям. Это будет означать, что он спустился вниз по социальной лестнице. Возможно, он все равно будет поддерживать отношения с друзьями, крутить романы, воспитывать своих и чужих детей, но если перестанет при этом служить идеалам, которым приучился служить в предыдущие годы, для него это будет вид отчуждения.

Л.: Они – служить чему‑то? Как о таком можно заикаться? Они не служат никому и ничему, кроме себя.

А.: Служить не в том смысле, что работать на кого‑то. Зеленый сигнал светофора служит людям оповещением, что можно двигаться дальше. Люди с особенными способностями и вдобавок вписавшиеся в систему – а богатые люди, как правило, таковыми и являются – играют одну из системообразующих ролей в обществе. Правда, далеко не всегда большой капитал сосредоточен в руках именно тех людей, которые лучше всего могут им распорядиться для общего блага. Трудно ожидать, что один и тот же человек сможет совместить роль первоклассного охотника и роль первоклассного строителя. Но вернемся к теме нашего обсуждения. Чем больший капитал может собраться в руках одного человека, тем большим целям этот капитал может служить. Какой была бы польза от того, что в нашем обществе присутствовали бы, пусть в большом количестве, только умеренно, но не баснословно богатые люди? Большой пользы из этого точно нельзя было бы извлечь. Такое положение вещей наложило бы ограничение на крупные производства и строительство, на обширные инициативы. А государство само по себе не расположено осуществлять весь набор инициатив, необходимых для развития общества. Не надо думать, что, если люди стали бы объединять капиталы для достижения больших целей, это приняло бы массовый и, значит, решающий для цивилизации характер. Поэтому трудно переоценить роль людей, которые владеют крупными капиталами. Вдобавок такие люди всегда являются ориентиром для других людей с подобными жизненными устремлениями, но пока не достигшими реального успеха. Существование богатых людей служит поддержанию и развитию цивилизации. Их стремление удовлетворять личные интересы приводит к общему движению человечества.

Представление о свободе – всегда субъективное представление. Каждый человек по-своему видит желанную для него свободу. Уровня развития, который мы имеем, и в помине не было бы, стань видом свободы, желанной для богатых, уход от борьбы ради жизни в свое удовольствие. Своей свободой богатый человек назовет в первую очередь свободу запустить какой‑то более крупный бизнес, чем тот, которым он управлял до сих пор.

Л.: Сколько ни объясняй мне, все равно я не приму такой трактовки свободы. Человек, который заработал много денег, а потом уехал жить на теплые острова в свое удовольствие, – это и есть человек, который получил полную свободу.

А.: Да, с твоих позиций такой человек именно что свободным и будет. Но ты думаешь так потому, что тебе свойственны именно такие представления о свободе. В широком смысле слова свободы ни для кого не существует в принципе. Потому что в достижении свободы каждый зависит от того, что конкретно ему помогает чувствовать себя свободным. Богатым людям чувствовать себя свободными помогает максимально возможная реализуемость в бизнесе. В условиях невозможности вести бизнес, даже при обладании той же громадной суммой денег, богатый человек будет чувствовать себя скованным. Любое стремление к свободе – это просто побег из одной зависимости в объятья другой.

Л.: Ты ловко, конечно, отрицаешь понятие свободы. Но с чего оно вообще тогда существует и почему многими свобода понимается как непременное условие обретения счастья?

А.: Свобода – одна из самых притворных категорий нашей психики. Мы возводим обладание свободой, к которой стремимся, в разряд сверхспособности. Якобы, обретая ее, эту свободу, мы придаем своей жизни лучший вид, какой только она может иметь, нам даже нечего будет больше желать. Как будто летать научимся. Но это же не совсем так. Легко поверить, что пределом мечтаний человека, связанного веревками, будет освобождение от них – он будет жаждать этого много сильнее, чем обычный человек жаждет большого богатства. Но не факт, что, избавившись от веревок, человек станет свободным. Может, сразу после освобождения от веревок он будет вынужден спину себе ломать, лишь бы избавиться от громады висящих на нем долгов. И при этом на фоне недавнего своего положения он будет наверняка доволен своей незавидной участью, может, даже и назовет себя свободным: мол, вот недавно его чуть не задушило веревками. И какое состояние даже абсолютной свободы мы ни представили бы себе, первое действие, которое совершит находящийся в этом состоянии человек, будет зависимым – хоть планеты сдвинет с их орбиты. Способ, которым он это сделает, определят конкретные ограничения, действующие на него.

Теперь давай рассмотрим пример не просто человека, но целого общества, ведь в социально-политической сфере понятие свободы тоже играет большую роль. Мы можем слышать время от времени разговоры о том, что в здоровом обществе должны культивироваться свобода слова, свобода собрания, свобода волеизъявления и ряд других важных свобод. Мы можем вообразить себе пример общества, которое страдает от дефицита свобод. И представители этого общества в основной массе своей будут верить, что с обретением свободы они автоматически станут жить лучше. Тут снова видим переоценку практического воплощения того, что в глазах людей выглядит как свобода.

Возьмем свободу слова. В обществе, где власть будет пресекать, например, публичное осуждение отказа от определенных реформ, – сколько там окажется людей, которые будут верить, что с обретением свободы слова их жизнь обязательно станет лучше? Думается, достаточно много. Но в действительности никакое обретение свободы слова не станет ни для какого общества гарантом улучшения качества жизни. Одним из подспорий в этом деле – безусловно, но отнюдь даже не решающим. Потому что одновременно данное общество может тянуть вниз засилье ленивых, корыстных и не очень порядочных людей. Однако все равно многие его представители будут истово верить в спасительную роль свободы – свободы слова или какой еще – и посвящать свою жизнь борьбе за нее. Я должен наконец пояснить, в чем причина такой переоценки нами понятия свободы. Дело вот в чем. Наша психика отдает приоритет действиям, при помощи которых мы должны прийти к более свободному состоянию, чем сейчас. А каким образом она указывает на такие действия? Включает их в категорию действий по борьбе за свободу, пока само понятие свободы в наших представлениях выведено в статус абсолютно желаемого состояния. Почему так происходит? Тут нелишним будет напомнить, что работа естественного отбора сделала процветающими те биологические виды на Земле, которые наиболее успешны в борьбе за выживание. А самые приспособленные виды не просто успешны в борьбе за выживание, они успешны в максимизации своих шансов на выживание, в создании себе запаса прочности на случай тяжелых времен. В ходе эволюции в нас утвердились определенные эффективные механизмы поведения, благодаря которым мы добиваемся максимизации наших шансов на выживание. Наша психика постоянно оценивает, в насколько удачном состоянии с точки зрения максимизации наших шансов на выживание мы находимся именно сейчас и будем находиться в ближайшей перспективе. Конечно, когда на нас давит минимум внешних и внутренних ограничителей, когда мы находимся в сравнительно свободном состоянии, мы, как правило, лучше готовы к действиям по максимизации наших шансов на выживание. Соответственно, такое состояние является желательным для нас. На этом этапе рассуждений я введу удобный термин: внутреннее я. Внутреннее я – это совокупность психических механизмов, действующих в сфере бессознательного, в работе которых мы поэтому не отдаем себе отчет. Все желания, фобии, одержимости, пристрастия инициируются внутренним я. Многие решения формируются во внутреннем я, а потом проявляют себя уже в нашем сознательном в форме идей. Из внутреннего я идет и содержание снов. Так вот, от внутреннего я мы регулярно получаем позывы добиваться состояния, в котором будем более способны максимизировать свои шансы на выживание, – через внушение нам определенных желаний. Для простоты буду называть состояние человека, которое его внутреннее я расценивает как наилучшее в деле максимизации шансов на выживание, состоянием самоутверждения. Тогда дам и целое определение данного понятия: состояние самоутверждения – это состояние человека, которое его внутреннее я интерпретирует как наиболее успешное в текущих условиях для максимизации шансов на выживание его, его рода, его социума. Страхи, внушаемые нам внутренним я, тоже имеют прямое отношение к состоянию самоутверждения. При помощи страхов внутреннее я стремится отгородить нас от ситуаций, в которых мы можем выйти из состояния самоутверждения или отдалиться от него, если в нем изначально не находимся. И, кстати, важный вопрос: каким внутреннее я каждого отдельного человека видит лучший баланс между усилиями по максимизации шансов на выживание его самого, его рода, его социума? Что конкретно видит его социумом – население города или целиком народ, к которому он принадлежит? Конечно, для каждого человека такие распределения индивидуальны, однако суммарная их картина для всех людей во многом определяет сущность жизни целого человечества.

Но вернемся к состоянию самоутверждения отдельного индивида. Состояние самоутверждения можно назвать и состоянием равновесия между притязаниями и возможностями человека. То есть теоретически в любой момент для любого человека состояние максимизации его шансов на выживание может быть и куда более претенциозным, нежели то, каким его внутреннее я видит сейчас подобающее ему состояние самоутверждения. Например, человеку за баснословную сумму могут предложить съесть банку с муравьями. Предположим, он не будет этого делать из отвращения. Тогда достижение им состояния самоутверждения и не будет зависеть от поедания муравьев или других действий – как будто выгодных, но расцениваемых им как неоправданные. Естественно, то, каким внутреннее я человека видит его желательное состояние самоутверждения, изменчиво так же, как сама жизнь. Например, человек может быть вполне доволен своим положением – может находиться в состоянии самоутверждения, каким оно видится его внутреннему я, – пока не узнает, что какой‑то его давний друг, которого он всегда считал менее талантливым, чем он сам, добился вдруг большого заработка и признания. Тогда для внутреннего я человека его состояние самоутверждения станет иным, а именно соответствующим такому положению, которое будет заметно лучше положения этого его успешного друга. Человек будет чувствовать себя дискомфортно, пока или не достигнет требуемого положения, или его целевое состояния самоутверждения не изменится, став соответствовать некоему более скромному набору условий.

Но вернемся к понятию свободы. Жажда человеком свободы и есть одна из разновидностей желаний, внушаемых внутренним я для достижения состояния самоутверждения. В таком случае то, что конкретный человек будет видеть своим приходом к свободе, и будет его состоянием самоутверждения, или, по крайней мере, набором условий, приближающих его к состоянию самоутверждения. Специфику человеческих желаний проще понять, проследив ее развитие с древних времен. Часто уход от опасности и был переходом от менее свободного состояния к более свободному: при улучшении места в иерархии племени резко снижается вероятность, что в случае нехватки еды у тебя отберет ее кто‑то более высоко стоящий. Поэтому психика делает настолько сильный акцент на борьбе за свободу. Она становится желанным для нас состоянием, способным дать больше счастья, чем любая другая форма самоутверждения. В наше время формы утоления жажды свободы стали более многоликими. Возьмем для примера бесцельную поездку на автомобиле – мы ассоциируем это занятие с манифестацией свободы: наше внутреннее я расценивает поездку на автомобиле как состояние, в котором мы увеличиваем шансы на выживание. На самом деле в поездке на автомобиле мы можем получить какую‑то новую информацию, приобрести новые материальные блага, укрепить связи с полезными нам людьми, а это все вполне можно расценивать как усиление шансов на выживание. Испытываемое при этом ощущение свободы может создать эффект достижения наиболее желанной формы счастья – именно это есть следствие того, что психика выделяет относительному освобождению особенно высокое место в системе жизненных приоритетов, словно это избавление от пут. Понятия свобода и несвобода никогда не опишут истинное положение человека, если только речь не идет о заключенном в тюрьму. Они лишь опишут мироощущение, осуществление или нет желания, переданного внутренним я, которое оформилось в виде жажды свободы. Следующий важный вопрос. А всегда ли право наше внутреннее я, всегда ли оно стимулирует нас добиваться именно тех состояний, в которых мы будем иметь наибольшие возможности максимизировать шансы на выживание? Отнюдь нет. Внутреннее я развивается от поколения к поколению намного медленнее, чем развивается цивилизация. Можно сравнить с какой угодно частью нашего тела. Неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем ладонь претерпит эволюционные изменения, которые обеспечат максимально удобный хват смартфона, если вообще когда‑нибудь такие изменения случатся. В любом случае, пока этого не произойдет, люди будут продолжать ронять смартфоны, пытаясь дотянуться до всех точек экрана пальцами одной руки.

Л.: Человек, уволившийся с работы, вполне может почувствовать себя освободившимся. Хотя при этом его шансы на выживание могут сильно сократиться из-за поиска новой работы. Как ты это объяснишь?

А.: Тут дело вот в чем. Внутреннее я такого человека будет расценивать его увольнение с работы как желательное, потому что вместе с ним он наверняка избавится от множества ограничителей, плохо на него действующих, включая неприятные обязательства и грубых коллег. Но знание о неблагоприятной ситуации на рынке труда будет блокировать решение об увольнении. Я называю это цензурой от реальности. Все психические механизмы, возникшие через цензуру от реальности, напрямую связаны уже с работой сознания. Пример из первобытных времен. Растущий на дереве фрукт притягателен для человека. Но если человек видел, как рядом с деревом ходят хищники, он вряд ли приблизится к нему, чтобы достать фрукт: представления об опасности этого места заблокируют позывы, идущие из внутреннего я. Конечно, сознательные представления действуют на человека более многообразно. Они могут заставить искать обходные пути преодоления трудностей, разузнавать новую информацию и так далее. Развитие цивилизации усложнило сознательные представления, и само их влияние на поведение человека становилось еще более многообразным.

Важно рассмотреть еще такой аспект: как связаны внутреннее я и наша культурная традиция. Ведь культурная традиция тоже есть форма сознательных представлений, общих для социумов на протяженном отрезке времени. Все психические механизмы, составляющие внутреннее я, сформировались очень давно, во времена, предшествовавшие появлению цивилизации. Но как‑то в условиях цивилизации мы можем жить. Важная черта внутреннего я: оно может воспринимать и выносить оценки каким угодно реалиям окружающего мира. Культурная традиция и формируется в процессе оценки и классификации нашим внутренним я реалий окружающей действительности. Оценки и классификации, как правило, пристрастны – например, отношение к разным манерам одеваться. Никакие сформировавшиеся в доцивилизованные времена психические механизмы не могли выстроить принципы оценивать манеры одеваться, тогда и не было никакой другой манеры одеваться, кроме как кутаться в звериную шкуру. Но все‑таки мы стали с течением времени различать неряшливую, образцовую, деловую, молодежную, щегольскую, элитную и прочие манеры одеваться. Каждая категория социальных отношений по-своему сказалась на нашем восприятии этих манер, исторический процесс развития этого восприятия претерпел множество стадий, каждое новое веянье в моде получало свои социально значимые атрибуты. Например, меха сразу стали признаком роскоши, а джинсы ассоциировались с непринужденностью. С развитием цивилизации психические механизмы внутреннего я, не меняясь концептуально, усложнялись все сильнее, используя новые явления жизни для запуска и направления своей работы. Во многом они же и стали причиной появления этих новых явлений. Представления разных людей, которые входят в одно культурное пространство, достаточно однообразны под влиянием общих идей – религиозных или политических. Иначе крупные социумы и не могли бы существовать. Эти идеи проходят естественный отбор, работающий на процветание людских объединений. Общие идеи влияют на ум человека – он становится более чувствителен к любой информации, относящейся к этим идеям, буквально живет в их парадигме.

Есть и обратно направленный процесс: встраивание архаичных явлений нашей психики в реалии созданного нами мира. В частности, тяга к сексу поспособствовала появлению множества магазинов соответствующей направленности. Тяга к борьбе за влияние при помощи агрессии способствовала появлению огромного многообразия смертоносного оружия. А желание выделиться среди остальных помогло возникновению современных форм татуировок и пирсинга.

Да, развитие внутреннего я отстает от развития цивилизации, и есть еще одно примечательное следствие этого отставания. Помнишь, я говорил, что если большой капитал скапливается в руках одного человека, это хорошо, он может служить большим целям и тем самым совершенствовать нашу жизнь. Служение большим целям требует сложных систем, в которых будут заранее четко расписаны все роли, необходимые для достижения окончательного результата. Но эти роли никогда не будут комфортны всем людям, которые подберутся под них: у людей наверняка будет отличающийся набор врожденных предрасположенностей, они будут чувствовать себя несвободными на своих местах. Ведь естественно, что внутреннее я считает свободной такую занятость, к которой человек наиболее расположен, поскольку она лучше всего способствует его социальному росту, значит, и увеличению шансов на выживание. Однако этим людям может просто не подобраться подходящей им роли в обществе.

Л.: Много же ты рассказал. Вот ты все говоришь про шансы на выживание. А сколько людей вокруг занимается саморазрушением? Это тоже из-за того, что внутреннее я чего‑то не догоняет?

А.: Само собой. Если какой‑то способ поведения помогает человеку быть свободнее, внутреннее я может фиксироваться на нем, стимулировать человека прибегать к нему вновь и вновь. Алкоголь помогает человеку быть раскованнее и пренебрегать общественными нормами – а внутреннее я интерпретирует это как фактор максимизации шансов на выживание: человек, могущий раскованно общаться и пренебрегать общественными нормами, с точки зрения внутреннего я имеет как будто больше шансов обрести дополнительное количество благ. Цензура от реальности тут, увы, слабее стимулов, рождаемых внутренним я. Хотя недостатки налицо: деструктивное поведение, дурное влияние на здоровье. Закономерно, что чаще всего пристрастие к алкоголю развивается у людей, которые недовольны своей жизнью. Человеку необходима уверенность, что состояние свободы ему доступно. Если ни один здоровый способ достижения такого состояния не работает, остаются сомнительные. Совсем плохой ситуация становится, когда внутреннее я человека не может убедиться, что ему в принципе доступно состояние самоутверждения: начинает проявляться депрессия, а то и склонность к самоубийству. Депрессия – инструмент, которым природа исключает из активной деятельности человека, неспособного, с ее точки зрения, добиться нужного состояния для выполнения заложенных ею целей. Человек как будто остается про запас, в ожидании момента, когда обстоятельства начнут благоволить его лучшему состоянию. Позывы к самоубийству возникают, когда, с точки зрения внутреннего я, человек уже не сможет достигнуть состояния, нужного для целей, что ставит перед нами природа. Увы, люди бывают склонны совершать самоубийства, исходя и из рациональных причин, но это тема для отдельного разговора.