Текст книги "Созидатель"

4

На следующий день первая начатая здесь картина была завершена. Он положил финальный мазок, отошел от мольберта на три шага и стал пристально разглядывать полотно. В тот момент, спустя считаные мгновения после завершения работы, Андрей продолжал жить ощущением, что сочетание красок, оставленных им на холсте, пока не пришло к своему самому естественному виду, что они, будто сохраняя некую податливость, еще могут обрести по-настоящему равновесный совокупный вид – подобно тому, как бисеринки, брошенные на смятый кусок материи, спустя лишь некоторое время распределятся по ложбинкам, подчиняясь действию силы притяжения и образовавшейся картине рельефа. Лишь спустя несколько минут Андрей окончательно остановился на мысли, что видит уже омертвевшее свое творение, плод труда, который подавал признаки жизни, то есть преображался, пока не был полноценен, и утратил их, стоило ему только принять оформленный вид. Таким его Андрею было совершенно не обидно отъять от себя.

Согласившись описать картину собственными словами, он сказал бы, что на ней символически изображен баланс между силами, регулирующими ход истории. Пусть общий тон заставлял видеть этот баланс так, будто он зиждился на упорном противодействии сил, которые обеспечивали его, и готов был разрушиться, стоило какой‑нибудь из сторон слегка перевесить. Но изображенное на картине отнюдь не передавало тревогу, оно скорее внушало тоску по далеким, никогда не наступавшим мифическим временам, когда человеку было будто под силу понимать сущность любых критичных изменений, претерпеваемых пусть одним человеком, пусть целым миром. Такую тоску легко разделили бы взрослые, которые, по словам мальчика Олега, были проникнуты идеей о возможном скором конце света.

Один раз во время работы в голове Андрея проскользнула мысль, что зритель с хорошей фантазией и впечатлительным умом углядит в картине обстановку становления народа, основу которого могли составлять полубожественные существа, непобедимые герои, могучие волшебники. В зависимости от психологических наклонностей зрителя этот молодой народ представился бы ему или нацеленным в полном единстве сражаться за свои земли, или готовым кочевать века напролет, или склонным уже скоро расколоться и затеять упорную гражданскую войну. Свойством этого народа могла быть строгая приверженность традициям, а могла быть привычка сметать любые устои во время принятия каких угодно судьбоносных решений. Самому Андрею казалось сейчас, что образы на его картине могли бы послужить хорошим фоном только для легенд о странствующем призраке. Он назвал ее «Миг старения».

На следующий день приехал Иннокентий и поинтересовался результатами работы. Поначалу новая картина произвела на него двоякое впечатление. Он признал, что готов подписать ее своим именем и показать на выставке, но одновременно не хочет выглядеть идиотски, когда его попросят истолковать содержание картины. Андрей предложил Иннокентию самому наполнить ее подходящими смыслами, однако Иннокентий не хотел и слышать подобных рекомендаций: мол, с его интеллектуальным уровнем ему не удастся придумать достойной интерпретации. Вкратце он рассказал о специфике своего общения с людьми, которые приходили на выставки его работ и просили объяснить их сущность. Чаще всего Иннокентий высказывался отвлеченно, замысловато, едва осмысленно, чем подкреплял свой образ загадочного, иногда чудаковатого творца. Иннокентий вспомнил, как ему приходилось выдавать реплики наподобие «тут я изобразил утреннее настроение человека, увидевшего накануне кошмарные галлюцинации», «здесь показана мысль людей, несогласных с избытком дорог в их городе», «эта картина изображает процесс перетекания идей из смысловой сферы космоса в покалеченные головы людей». Такие слова не вдохновляли посетителей выставок на изучение его картин, хотя и не играли особой роли в том, что он так и не стал популярным. Иннокентий не хотел своими странными фразами портить впечатление от картин, которые создал кто‑то более талантливый, чем он. Андрей не соглашался с ним и просил относиться к своим работам так, словно в момент завершения новой картины он полностью отторгает ее от себя в пользу заказчика – и с того момента имеет с ней не больше общего, чем любой человек, причастный к производству красок и холста, благодаря которым она появилась на свет.

Такие рассуждения озадачивали Иннокентия. Он подумал, что Андрей относится к творческому процессу не столь основательно, как обещал их первый разговор. Собственную работу над картинами Иннокентий привык называть выплеском беспорядочно подобравшихся произвольных мыслей, и все же порой во время работы над картиной какая‑то едва отчетливая стройная высокородная идея проблескивала в его сознании, звала максимально напрячь волю и ум и последовать за ней к величественным художественным завоеваниям. Но у него никогда не получалось держать эту идею в уме по-настоящему долго, и уже скоро возникало осознание, что порядок, в котором он наносит краски на полотно, недостаточно внятен для выражения какой‑либо четкой и последовательной концепции. Теперь Иннокентий подозревал Андрея в схожей неспособности создать работу, которая будет иметь логичную, внятно очерченную философию. Иннокентию важно было понять, справедливы ли такие подозрения. От этого зависело, откажется он от услуг Андрея в дальнейшем или нет. Иннокентий решил прибегнуть к помощи своего друга, который гипотетически мог выудить из Андрея максимум откровений о работе: по профессии друг был следователем и вдобавок в недавнем прошлом плотно интересовался творчеством Босха. Сочетание двух этих фактов и давало Иннокентию основание полагать, что Сергей – так звали друга – сможет вывести Андрея на чистую воду.

Иннокентий сказал Андрею, что ему нужно обсудить картину с одним значительным специалистом по искусству. Но прежде, чем позвонить, Иннокентий вышел из комнаты.

С.: Да, Кеша?

И.: Мои приветы, Серега. Есть одно дело к тебе. Помнишь, я рассказывал тебе, что мы в загородном доме поселили человека, который согласился писать картины для моих выставок? Так вот, недавно он закончил первую. Я хочу, чтобы ты, во‑первых, оценил ее и, во‑вторых, подробно расспросил, какой смысл он в нее заложил. Он почему‑то отвечает на вопросы на сей счет очень неопределенно. Уж не бездумную ли мазню накалякал… Очень хочется узнать.

С.: Пришли фотографию картины.

И.: У меня другое предложение. Сейчас я пойду в комнату, где подвис мой дорогой художник с его картиной, устрою видеозвонок, поставлю телефон на штатив, чтобы тебе была видна картина, и по громкой связи ты поговоришь с нами, в первую очередь – с творцом. При этом должен будешь говорить так, словно являешься специалистом по искусству.

С.: Как‑то это очень резко, но давай так.

Иннокентий сходил за штативом, вернулся в комнату Андрея, подготовил все для демонстрации картины по видеосвязи, снова позвонил другу.

И.: Ну как, Сереж, видишь картину?

С.: Все вижу!

И.: Что можешь сказать? Прославит меня такое?

С.: Прославить не прославит, но внимание какого‑то ряда людей привлечет. Выставляй обязательно. Это лучше, чем твои собственные работы.

И.: Но что бы ты хотел узнать о картине от самого автора?

С.: Что хотел бы узнать я? Андрей, ты стремился передать этой картиной какие‑то из настроений человека, кого все будут считать ее автором, – Кеши?

А.: Я задумывался о том, чтобы создать некое продолжение личности Иннокентия. Но я пока плохо его знаю. Поэтому думаю, что конкретно с этой задачей я не мог хорошо справиться.

С.: Кеша всегда хотел казаться – благодаря своим картинам – не тем, кем он на самом деле является, так что у тебя это получилось. Кеша, поменьше общайся с Андреем, а то он все твое нутро в следующих картинах раскроет. Должен сказать, что эта картина имеет одно очень примечательное свойство: она способна действовать на человека на уровне самых примитивных чувств – пробудить настоящее первобытное любопытство, какое испытывали наши далекие предки, впервые видя что‑то им ранее незнакомое. Например, какое‑нибудь необычное животное вроде утконоса. Первобытное любопытство, которое вырастало в истовое желание изучить предмет интереса, несмотря на явный трепет перед неизвестным. Здесь таким предметом интереса будет как раз эта картина.

И.: Сережа, ты предрекаешь картине настолько хорошую реакцию зрителей, что я начинаю думать, будто ты надо мной издеваешься.

С.: И в мыслях не было такого. Я выразил самую искреннюю точку зрения.

И.: Можешь объяснить, как Андрею это удалось?

С.: В том‑то и дело, внятно этого словами не выразить. Людей, бывает, завораживает вид снегопада, но хватит ли тебе языковых возможностей, чтобы описать свойства снегопада, благодаря которым людям нравится смотреть на него? Ты скажешь просто: красиво, и все.

А.: Тебе ведь приходится максимально использовать языковые средства для работы по своей профессии? Доводишь людей до определенной кондиции.

С.: Кондиции восторга или разочарования от какого‑нибудь произведения искусства, да.

А.: Нет, судя по интонации, с которой ты произнес последнюю фразу, и судя по интонации, с которой ты говорил прежде. Мне кажется, ты натренирован извлекать признания в самих тяжких грехах из самых каменных людей. Наверное, тебе кажется, что я – легкая для тебя добыча. Но это не так. Нет ничего такого противозаконного, в чем мне надо было бы признаваться. Наверное, у семьи, которая приняла меня, возникли подозрения, что я бегу от правосудия, раз отказываюсь говорить, кто я, и раз ни с того ни с сего оказался в диком месте без средств к существованию, словно и впрямь пустился в бега. Понятно, люди, которые приютили меня, хотят лучше разобраться, насколько я могу быть опасен, и поэтому прибегли к твоей помощи. Но что я сейчас могу о себе сказать? Я не могу причинить никакого вреда.

И.: Ты не прав насчет Сережи. Он присоединился к нам, просто чтобы поучаствовать в дружеской беседе об искусстве. Ни я, ни кто‑либо еще из семьи ни в чем тебя не подозревает. Расслабься.

А.: Но со мной разговаривает не специалист по художественной культуре, как ты его представил.

И.: Это была такая ирония. Чистой воды ирония. И все‑таки. Сережа понимает во многом. Он поможет нам выработать общую идейную линию выставки, на которой я буду показывать мои-твои работы. Раз ты сам не хочешь мне в этом помочь.

А.: Пусть общей идейной линией выставки будут первобытные человеческие чувства, о которых упоминал Сергей. Тебя устроит такой лейтмотив?

И.: Устроит. Но мне нужно будет давать посетителям выставки комментарии на этот счет. О чем я буду им говорить? Хотелось бы, чтобы Сережа помог мне.

А.: Но пока я подготовил только первую картину для выставки. Быть может, остальные не впишутся в комментарии, которые подскажет тебе сейчас Сережа.

И.: Значит, мы соберемся опять и переформулируем изначальные тезисы. Сергей, у тебя есть что еще спросить у Андрея?

С.: Андрей, скажи, на какую публику, по твоему мнению, может быть рассчитана эта картина?

А.: Очевидно, не на самую широкую. Очевидно, такое творчество не впишется ни в какие современные тренды по созданию визуальных образов.

С.: Ты жалуешься? Ты же осознанно сделал выбор в пользу живописи.

А.: Да, вот только теперь это больше отдушина для тех, кто хочет выразиться таким образом: современная культура заточена под создание как можно более навязчивых возбудителей чувств и эмоций.

С.: Мне кажется, ты прям хочешь выговориться по этому поводу. Не стесняйся. Говори столько, сколько посчитаешь нужным.

А.: Никогда не откажусь от такой возможности, если присутствующим не жаль времени. Трудно спорить с тем, что практически все продукты современных массмедиа – именно навязчивые возбудители чувств и эмоций, мало нагруженные или вообще не нагруженные смыслом. Красивые силуэты модных автомобилей, девицы в коротких юбках, броские бренды – все из этой категории. Кровавые сцены из сериалов, новости о массовых забастовках в далеких странах, ток-шоу с провокационным содержанием – все из этой категории. Я скажу про еще одно интересное свойство нашего мира: весь технический прогресс направлен лишь на создание для нас же самих как можно более эффективных возбудителей чувств и эмоций. Напрямую или косвенно. Какое бы техническое новшество нашей эпохи вы ни назвали, я смогу доказать, что оно или само возбуждает чувства и эмоции, или усиливает эффект уже существующих возбудителей чувств и эмоций.

С.: Хорошо, я соглашусь поиграть с тобой в такую игру и назову какое‑нибудь техническое новшество. Но прежде я хотел бы сверить наши взгляды по нескольким аспектам. По-твоему, засилье возбудителей чувств и эмоций в информационном поле – это потребность рынка? Человека проще вовлечь в товарно-денежный обмен при помощи как раз этих возбудителей чувств и эмоций. Если показать красивые силуэты машины, он может склониться купить ее. Если показать человеку формулы, описывающие работу двигателей двух разных автомобилей, он вряд ли сделает их основой для выбора машины. Поэтому именно так и наполнены наши массмедиа. При этом и первое, и второе в определенной степени отражает движение прогресса.

А.: Ты верно рассуждаешь.

С.: Следующий вопрос: почему человечество не пользуется самыми отъявленными возбудителями чувств и эмоций, которые только могут существовать? Например, мы не видим рекламы с натуралистичным изображением секса и убийства людей.

А.: Есть определенный культурный уровень, опуститься ниже которого значило бы внести разлад в мышление человека как цивилизованного субъекта – субъекта, способного, собственно, быть адекватным участником цивилизованного рынка. Главная особенность заключается в том, что представление об этом культурном уровне формируется у людей чисто интуитивно. То есть во многом нижняя граница культурного уровня массмедиа определяется суммой интуитивных представлений о должной нижней границе культурного уровня, которые имеют люди, создающие содержание современных массмедиа. Играет свою роль и мнение потребителей, но в меньшей степени.

С.: Хорошо, принимаю. Давай теперь действительно затеем игру, которую ты предложил. Начнем с простого задания. Разбери такое изобретение, как телефон.

А.: Нет ничего проще. Телефон позволяет общаться с находящимися далеко друзьями или родственниками – человек испытывает больший спектр чувств и эмоций. Телефон помогает быстро заказывать товары и услуги – это тоже способ получить новые чувства и эмоции. С телефоном эффективнее вести дела – значит, лучше зарабатывать, значит, получать доступ ко все новым чувствам и эмоциям. Теоретически телефон могли изобрести и намного позже, не все изобретения были сделаны сразу, как только это стали позволять технологии. Но появление телефона было желательным, о нем грезили задолго до того, как технологии позволили его создать. К его изобретению стремились и потому что осознавали, насколько привлекательным с точки зрения обогащения чувственного опыта будет этот продукт.

С.: Я не сомневался, что ты справишься с этой задачей. Просто мне было интересно, как ты построишь аргументацию. Следующая задача посложнее. Посмотрим, выкрутишься ли ты. Как объяснить стремлением возбуждать чувства и эмоции изобретение марсохода? Очевидно, его изобрели в первую очередь не для того, чтобы привлекать внимание новостями о его исследованиях и результатах этих исследований. Да и вовлечению в товарно-денежные отношения отнюдь не способствуют чувства и эмоции, которые вызывают новости о марсоходе.

А.: Это тоже довольно просто. Нужно понимать, что марсоход – промежуточный шаг на пути к большому достижению: превращению планеты Марс в обитаемый для человека участок Вселенной. Разве такое достижение не возбудит чувства людей, разве не подтолкнет их в последующем вкладывать деньги в реализацию этой великой марсианской идеи – создать там колонии или хотя бы организовать полеты на эту планету? Работа марсоходов сейчас закладывает в умы людей мысль, что экспансия на Марс когда‑нибудь станет возможна: тем проще будет верить в перспективы этой экспансии, когда настанет ее время.

И.: Как ты цинично рассуждаешь. Сколько уже веков людей манят безграничные межзвездные дали, какая романтика связана с этим – а ты объясняешь все сугубо коммерческими мотивами. Разве Кеплер или Галилей, наблюдая за движением небесных тел, думали о том, как поскорее полететь в космос, чтобы разбогатеть на этом? Я еще пойму иронию по части навороченных смартфонов или гироскутеров, но как к этой категории можно отнести научные открытия, которые делались энтузиастами, посвятившими идее жизнь – идее зачастую бесплотной, с едва угадываемой перспективой? И не получали за это ни денег, ни признания.

А.: Я, знаешь, ни в коем случае не собираюсь умалять их заслуги. Но предложу более широкий взгляд на вещи – и ты решишь, насколько справедливо сказанное мною ранее. Естественная цель человечества – его процветание. Достижению этой цели мешают конфликты между индивидуальным и общими интересами, да и в целом природа воли к процветанию не так проста, но это тема отдельного разговора. Сейчас примем тезис, что стремление к процветанию – непроходящее свойство и человечества в целом, и его частей в виде разных народов. С этим напрямую связан коммерциализированный характер общества. Главный позитивный результат работы коммерции – перемещение и использование ресурсов на Земле во благо процветания человеческого общества. Можно возразить, сказав: люди на Земле продолжают голодать вот прямо в данный момент. Да, существующее распределение ресурсов на Земле можно назвать несправедливым, но без коммерции дела шли бы еще хуже. Приведу такой пример. Чтобы на определенном участке Земли людям всегда хватало хлеба, локальный хлебозавод нужно обеспечивать ресурсами для производства. Нужные ингредиенты должны постоянно быть в наличии, для чего должны быть рентабельны производства, которые эти ингредиенты выпускают. Необходимо наладить логистику, чтобы все для выпечки хлеба вовремя поступало на склад. Не будут работать эти механизм – люди могут остаться без хлеба. Но чтобы эти механизмы работали, требуются люди с деловым складом характера, которые организуют все процессы. Делаем вывод: цивилизация нуждается, чтобы среди людей всегда было достаточное количество человек с деловым складом характера. Конечно, непременное качество таких людей – воля к конкуренции. Благодаря ей люди стремятся извлечь максимум из текущих реалий. Если, например, руководитель хлебозавода узнает, что для улучшения качества хлеба нужно поменять один ингредиент, он, скорее всего, это сделает. И так – в любой сфере человеческой деятельности. Прогресс, которым движут законы коммерции, изменяет наш мир, способствуя перемещению и использованию ресурсов. Без работающих законов коммерции не было бы движения вперед. Одновременно воля к конкуренции заставляет людей создавать продукты, которые в развитие человечества никакой лепты не привносят. К примеру, всякого рода сладости. Выпускать их – перспективное занятие с точки зрения выгоды, но усилия людей, которые посвящают ему свою жизнь, не слишком помогают общему прогрессу. Это такой очень громоздкий и обременительный остаточный эффект работы наших психологических атавизмов. Неравномерное же распределение благ между народами можно объяснить неодинаковыми темпами развития разных частей планеты.

Но вернусь к прежней линии моих рассуждений. Итак, успешно коммерциализированное общество способнее к процветанию, чем некоммерциализированное: оно, повторюсь, эффективнее перераспределяет ресурсы. А большей коммерциализации способствует более активное вовлечение людей в товарно-денежный обмен, благодаря том, что на них действуют разные возбудители чувств и эмоций, в чем мы уже согласились с Сергеем. Продолжим аналогию с хлебом. Как только наладили его выпуск по новой рецептуре, броская реклама побудила людей потянуться за этим видом хлеба в магазины, рентабельны стали производители новых ингредиентов, появившихся в хлебе, – это и есть увеличение коммерциализации за счет возбуждения у потребителей чувств и эмоций, чему всегда служила и продолжает служить реклама. Важным является вовлечение в товарно-денежные отношения как новых потребителей, так и новых предпринимателей. Итак, если коммерциализация общества помогает ему достигать главных целей, очевидно, что, поднимаясь на все новые ступени развития, оно будет стремиться сохранить и преумножить все методы возбуждения чувств и эмоций у обычных граждан ради как можно более активного их вовлечения в товарно-денежные отношения. Одна оговорка: излишней коммерциализации всегда препятствует руководство государств, чтобы управлять обществом на высоком уровне организации, которого нельзя достичь ни для какого абсолютно коммерциализированного общества. А управление обществом на высоком уровне тоже необходимо для достижения целей процветания и роста. То, что в каких‑то государствах власть злоупотребляет своими полномочиями и никакого процветания и роста не выходит, есть осечка в поиске народом своего пути. Кстати, более или менее качественное распределение ролей в обществе тоже есть фактор успеха или неуспеха целого народа. Конечно, роль государства в деле стимуляции прогресса очень весома. Но эта составляющая прогресса, отчасти играя и на возбуждение чувств и эмоций, в большей степени может играть на внушение мысли о престиже конкретного государства и тем самым вовлекать кого‑либо в товарно-денежные отношения, выгодные именно конкретной стране. Например, делая ее привлекательной для инвестиций и сотрудничества. Другое важное замечание: стремясь достичь выгод, общество коммерциализируется вовсе не потому, что осознает пользу коммерции в деле накопления благ. Здесь работают правила естественного отбора успешных тактик и принципы их копирования: народы, которые стали обогащаться благодаря коммерциализации, начинают преобладать над другими народами, которые оказались менее эффективны в этом деле. Способные, но не так быстро развивающиеся народы перенимают приемы у народов более прогрессивных, что делает искомый способ процветания общепризнанным в масштабах всего человечества.

Теперь вернемся к обсуждению деятельности ученых мужей. Она часто бывает непосредственно направлена на процветание всего человечества. За примерами далеко ходить не нужно. Успехи медицины позволяют увеличить продолжительность жизни людей, ее активную фазу. Успехи в энергетике позволяют не испытывать проблем с электроснабжением. Но при каждом новом шаге вперед человечество стремится сохранить или приумножить способы вовлечения индивидов в товарно-денежные отношения. Но часто этот процесс подразумевает участие людей, чьи роли кардинально различаются. Создатели транзисторов могли не задумываться, в каком именно виде их изобретение окажется востребованным в будущем. А сейчас без транзисторов, сами понимаете, не было бы индустрии компьютерных игр, индустрии высокобюджетных блокбастеров со спецэффектами, а это относится к сферам глубоко коммерциализированным. Безусловно, изобретая, ученые и инженеры могут не задумываться над коммерческой отдачей своих творений. Некоторым, может, даже противно об этом думать, и часто мотивы тех, кто создает, и мотивы тех, кто применяет, могут не пересекаться. Очевидно, одному человеку не под силу создать сложное техническое новшество и добиться его стабильного массового применения. Бывает, это оказывается не под силу даже совокупности людей, относящихся к одному поколению, – вспомним, например, долгую историю становления самолетостроения. Будь мы все индивидуалистами, недалеко ушли бы от первобытнообщинного строя, но, развиваясь как вид, мы обрели психические механизмы, которые помогают нам распределять роли между собой согласно нашим способностям, пусть не всегда оптимально. Случается, роль человеку навязывает окружение, но рассмотрим все‑таки случай, когда человек делает выбор самостоятельно. Причем – надеюсь, вы это понимаете, – человек может делать выбор на протяжении всей своей жизни.

Итак, каким образом человек в принципе выбирает, чем ему заняться? Во-первых, он ощущает в себе способность заниматься каким‑то определенным делом и, во‑вторых, понимает, что это его занятие будет востребовано. В подавляющем большинстве случаев он понимает, что его дело будет востребовано, благодаря примеру других людей. Как вариант: человек может начать заниматься дизайном, видя, что кто‑то другой также преуспевает в дизайне. Но к случаю работы людей от науки больше отношения имеет набор общих для человечества интуитивных идей, в воплощении которых мы угадываем возможности для достижения все тех же общечеловеческих целей – процветание и рост. Постижение космических пространств, безусловно, входит в число таких интуитивных идей. Это самый естественный процесс: общие идеи расщепляются на виды деятельности отдельных людей, а люди склоняются к определенному виду деятельности, когда ощущают в себе способность многого добиться на конкретном поприще. Вплоть до того, что человек талантливый и целеустремленный будет готов сверх меры трудиться ради идеи, не ожидая особенно богатства и признания, просто веря в свой вклад в светлое будущее. Так усилия по воплощению общих идей распределяются во времени между представителями нескольких поколений, и, возможно, только последнему поколению удастся по-настоящему использовать плоды всей работы. Это тоже обязательная для развития нашей цивилизации особенность психики целого социума. Когда изобретение ученых готово к применению для увеличения коммерциализации общества, обязательно найдется кто‑то, кто процесс инициирует – поначалу, естественно, для собственных выгод. Почему одни направления изобретательской деятельности объединяют больше людей и могут влиять на жизнь, а другие – нет? Тут работают законы, схожие с законами естественного отбора. Успешные направления прогресса имеют больше шансов на выживание по сравнению с остальными. Та же авиация долго доказывала свою состоятельность, приходила последовательно к новым и новым стадиям развития, от первого полета до преодоления звукового барьера, и всегда выглядела как очень перспективная сфера. Поэтому была и остается привлекательной для большого числа людей. Хотя создание эликсира бессмертия желанно для человечества, занятие им не привлекает людей – из-за недостижимости положительного результата: люди выбирают вкладывать силы во что‑то реальное. Изобретения, сделанные в рамках успешных направлений прогресса, хорошо известны, потому что были доведены до реализации, потому что достаточное количество людей видело их востребованными и прикладывало много усилий, чтобы претворить в жизнь. В работу над этими изобретениями вкладывалось немало денег. Изобретения, сделанные в рамках непопулярных направлений технического прогресса, и не известны никому. Среди общих для человечества интуитивных идей, в воплощении которых угадываются возможности для общечеловеческого процветания и роста, попадались и будут попадаться ошибочные.

А теперь я уже вправе огласить вывод: какими бы ни были мотивы одного отдельно взятого ученого, если его деятельность приводит к результатам, важным в масштабах всего человечества, он своей работой способствует тому, чтобы общество эффективно вовлекало людей в товарно-денежные отношения. Тема космических путешествий перспективна с точки зрения усиления коммерциализации общества, и потому мы помним тех, кто стоял у ее истоков: Кеплера, Галилея и прочих. Если человек не смог бы достигнуть и первой космической скорости, мы, возможно, сейчас считали бы их мистиками.

Итак, Сергей, я справился со своей задачей?

С.: У меня были идеи загадать тебе что‑то еще, но теперь вижу, это бессмысленно. Понавыкладывал доводов, что тут сказать. Мы, впрочем, сильно отклонились от того, с чего начали разговор. Кеша, я думаю, тебе нужно принимать работы Андрея как есть, а если захочется рассказать на выставке, какой в них заложен смысл, скажи, что создаешь портреты самопротиворечащих душ. Андрей, ты полагаешь, так пойдет?

А.: Пойдет. Звучит достаточно туманно, чтобы отбить желание задавать дополнительные вопросы.

С.: Истину говоришь.

Иннокентий только фыркнул. Их разговор продлился еще недолго, а затем каждый вернулся к обычному порядку дел.