Текст книги "Про100шпионы"

Глава восьмая. Операция «Новогодний принц»

«БЕЙ ПО ВОРОБЬЯМ – ПОПАДЕШЬ И В СОКОЛА!»

В 1960-х годах и вплоть до крушения Берлинской стены под руководством и при личном участии начальника ГУР генерала армии Маркуса Вольфа успешно реализовывалась стратегическая операция под кодовым названием «Красный Казанова». Она предусматривала привлечение к сотрудничеству секретарш, имевших доступ к документам, составлявшим государственную, военную или экономическую тайну.

Для вовлечения секретарш в орбиту деятельности ГУР, – как правило, это были женщины бальзаковского возраста с несложившейся личной жизнью – в ФРГ из Восточной Германии под видом беженцев маршрутировали агентов-красавцев. Эти неотразимые «мачо» после недолгих интенсивных ухаживаний предлагали избранницам руку и сердце и, заключив с ними брак, приобщали к шпионскому промыслу.

Среди осужденных за шпионаж секретарш, которые, выйдя замуж за восточногерманских разведчиков-нелегалов, работали на ГУР, были Ирэна Шульц из министерства науки, Герда Шретер, работавшая в западногерманском посольстве в Варшаве, Гудрун Браун из министерства иностранных дел, Урсула Шмидт из Ведомства федерального канцлера и многие-многие другие…

В числе многообразных мотивов, подвигавших женщин Западной Германии действовать в пользу ГДР, наряду с политическими убеждениями, желанием «срубить деньжат», неудовлетворенным честолюбием и просто азартом была искренняя любовь к сотруднику Главного управления разведки. Как это случилось с Леонорой Сюттерляйн, референтом-переводчицей МИД Западной Германии…

«АЛЬКАЗАР-ШОУ»

19 февраля 1978 года, 24 часа 00 минут. Боннская тюрьма. Отсек для государственных преступников. Прильнув к дверному глазку, молодой надзиратель со звучной фамилией Ван дер Бильт в течение минуты наблюдал за узницей одиночной камеры № 1.

Согласно инструкции, в камеру надо заглядывать ежечасно и все действия поднадзорной фиксировать в журнале. Каждое утро эти записи затем поступали к следователю для анализа и выработки правильной тактики допроса и к начальнику тюрьмы для возможных изменений условий ее содержания.

Ван дер Бильт щелкнул крышкой глазка, скорчил брезгливую гримасу и направился к столу, за которым сидел пожилой седовласый напарник.

– Ну, как она, Курт?

– Все в порядке… Накрылась одеялом с головой, сучит ногами. Немудрено – кто ж сможет заснуть при таком ярком свете в камере! А вообще, герр Отто, знаете, что я вам скажу? В день, когда сюда поместили эту девку, для себя я сделал вывод, что государственное преступление отвратительно не только по своей сути, но и по форме…

– Что ты имеешь в виду?

– Внешность нашей заключенной… Ну и образина! Два дня назад я с женой побывал в «Оазисе грез», на выступлении ансамбля «Альказар-шоу», да-да, того самого, о котором сегодня трубят все газеты. Так я вам доложу: это настоящая передвижная кунсткамера! А наша рыжая подопечная из первой камеры напоминает мне отдельные экспонаты из ансамбля…

– По-твоему, там есть государственные преступники? – подначил молодого коллегу седовласый.

Ван дер Бильт иронии не уловил и ответил вполне серьезно:

– Нет там никаких госпреступников, герр Отто… Просто внешне она схожа с некоторыми из них… Да вы и сами пришли бы к такому выводу, если бы вам довелось побывать на представлении. Если вам интересно, герр Отто, я расскажу подробно…

– Валяй, впереди у нас целая ночь…

– Вы, конечно, герр Отто, из исторических романов знаете, – угодливо ловя взгляд старшего по возрасту и по званию собеседника, начал Курт, – что у одной из жен короля Генриха Восьмого было три груди… Но речь не о ней – о таких же уродцах, которых предприимчивый израильтянин Эмиль Барановский собрал по всему свету и гастролирует с ними по самым фешенебельным курортам Европы, ну и к нам в Люденсдорф заскочил. У нас он получит громогласную рекламу, а потом махнет со своим аттракционом за океан, в Штаты…

– Он что? Демонстрирует заспиртованных человеческих аномалов? Эка невидаль! В 1941-м на Восточном фронте мне довелось видеть солдат с такими увечьями, что впору их помещать в кунсткамеру…

– Да нет же, герр Отто! Экспонаты Барановского – не в колбах и пробирках, а во плоти и крови, за деньги выставляющие себя напоказ всем желающим… Впрочем, и нежелающим тоже! Значит так. Когда публика в ресторане основательно захмелеет, герр Зигмунд Лейзенбок, хозяин «Оазиса», сцену предоставляет уродцам из ансамбля «Альказар-шоу»…

Начинает он с демонстрации самой простой патологии: выводит в зал 7 членов какого-то арабского то ли клана, то ли племени, у которых на обеих руках и ногах по шесть пальцев. Поясняет, что члены этого племени, чтобы сохранить свое отличие от других представителей рода человеческого, женятся только между собой. Самое интересное, что если в этом шестипалом семействе появляется новорожденный с пятью пальцами на руках и ногах – все! Муж требует развода.

– Почему?

– Он считает, что жена изменила ему с… ненормальным! Но это только начало. Вслед за арабами Барановский, что называется, достает из рукава козырного туза – выталкивает на сцену короля уродцев. Думаю, этот израильтянин – отменный психолог: стартует на малых оборотах, потом включает полный газ, а затем шоу уже катится само по себе. Но денег эти монстры собирают с присутствующих в зале тьму-тьмущую!

– Что, прямо-таки с шапкой по столам ходят?

– Представьте себе, герр Отто, да! Ну, посудите сами, кто может отказать существу, у которого единственным человеческим признаком является лишь его взгляд, преисполненный мольбы. Некоторые слабонервные клиенты не выдерживают зрелища и, разрыдавшись, либо падают в обморок, либо уходят. Но после того, как заплатят… А платят всегда! Деньги, которые они дают, что-то вроде отступного человеческому уродству…

Да, так вот я начал о короле уродцев. Он из Индии, зовут его Коко. Он – гибрид, то есть его мать должна была родить двойню, но в итоге получился один Коко…

– Не понял? – седовласый вскинул бровь и потянулся к пачке сигарет.

– Сейчас поясню, герр Отто… Голова у него одна, а вот некоторых органов явно в избытке, природа вынудила его позаимствовать их у своего брата-близнеца. У этого Коко, например, четыре ноги, четыре руки, два комплекта половых органов. На спине он таскает тельце своего безголового братца-близнеца, с которым его связывает только шея.

– Какой ужас! Неужели он в зале появляется голым?! – надзиратель от удивления поперхнулся табачным дымом.

– А для чего бы тогда нужно было затевать весь этот балаган? – как бы между прочим спросил Ван дер Бильт. – Разумеется, на сцену он выходит, в чем и с чем мать родила. Иначе он ничего не заработает, разве вы не понимаете, герр Отто? Да и не только он – весь зверинец Барановского появляется на публике только нагишом!

– А женщины в этом зверинце есть? – седовласый настороженно смотрел на Курта.

– А как же! Есть одна. Француженка по прозвищу «Женщина во фраке». К ее собственному тазу природа припаяла еще один, рудиментарный член с дополнительными ногами-яйцами. При ходьбе эта пара недоразвитых ножек болтается, как фалды фрака, отсюда и прозвище…

– Потрясающе!

– У нее в паху растут две рудиментарные груди, которые она дает потрогать всем желающим…

– Что, неужели находятся и такие?!

– Желающих – хоть отбавляй, я же сказал вам: шоу начинается, когда публика в зале ресторана находится в крайней кондиции подпития…

– Курт, неужели никто из репортеров не пытался снять этих уродцев на видеопленку во время выступлений? Ты только представь, какой сенсационный репортаж можно сделать, показав этих страшилищ по телевизору или опубликовав их снимки в газетах! И тогда пенсионерам типа меня не пришлось бы тратить огромные деньги, чтобы ехать в Люденсдорф, в этот «Оазис грез»…

– Нет, герр Отто, в «Оазисе» любая съемка категорически запрещена как таковая… Впрочем, вы меня отвлекли, слушайте дальше. Есть там еще один уникум, прямо-таки ископаемое чудовище, но его редко выпускают на люди.

– Почему? – надзиратель потянулся за новой сигаретой.

– Ну, во-первых, общение с ним, что называется, на любителя, уж больно омерзительное впечатление производит на зрителей его патология. Во-вторых, он, в отличие от своих собратьев, достаточно интеллектуально развит, и для него выйти на сцену – что взойти на Голгофу. Говорят, что он отпрыск какого-то английского лорда, который отказался и от него, и от жены сразу же, как только увидел, какой чудовищный сюрприз преподнесла ему природа. Этот парень по имени Эдвард Мордейк внешне очень красив, к тому же он талантливый музыкант – играет на нескольких инструментах. Но при этом у него два лица, одно из которых – женское!

– Да ты что! – надзиратель всем корпусом откинулся назад, едва не рухнув вместе с креслом на пол.

– Ну да, именно так о нем нам с женой и рассказывали, потому что сами мы его не видели. Его вообще мало кому удавалось видеть, так как он часто впадает в депрессию и прячется от людей. Говорят, он уже несколько раз пытался покончить с собой. Думаю, что все это из-за того, что если для остальных уродцев из балагана маэстро Барановского выступления и клянченье денег – это карнавал, где они забавляются, как дети, то для бедняги Эдварда – это пытка…

– Так у него две головы?

– Нет, герр Отто, два лица… Одно, как у всех, – спереди, а второе – на затылке. Оно не ест и не говорит, но может вращать глазами и даже плакать и смеяться, представляете!

– О, майн Готт! Курт, ты меня убил наповал! Это же настоящий двуликий Янус!

– Да, точно, так и есть… Говорят, он пытался связаться с врачами, чтобы ему удалили лицо с затылка, но, как только Барановский узнал об этом, он посадил беднягу на цепь…

– А как же он его перевозит?

– Так и перевозит. Приковывает к себе наручниками и – вперед! Чтобы, значит, тот не сбежал, ибо тогда Барановский лишится едва ли не самого высокооплачиваемого экспоната. У него уже один такой умер, некто Паскуаль Пиньон, мексиканец с двумя головами…

– Черт возьми, да сколько же аномалий в природе!

Не обратив внимания на восклицание напарника, Ван дер Бильт увлеченно продолжал:

– Так вот у того, покойного Пиньона, на лбу росла вторая голова, которая тоже могла беззвучно шевелить губами и вращать глазами. Однако со временем эта меньшая голова утратила все свои функции и превратилась в бесформенный нарост. После чего Барановский избавился от экспоната…

А, вот еще что я вспомнил! Последнее время маэстро Барановский якобы накачивает Эдварда наркотиками, чтобы тот был покладистым и давал желающим из числа зрителей прикоснуться к своему второму лицу.

– Мне кажется, что и смотреть-то на это не совсем приятно, не то чтобы прикасаться. – Седовласый укоризненно покачал головой.

– Не драматизируйте, герр Отто! Услышите еще об одном экспонате – ахнете! Этого Барановский оставляет на десерт… Этот – настоящий фаворит, жемчужина коллекции израильтянина, гвоздь его программы… Кубинец по имени Хулио Дос Сантос. Сложен и красив, как молодой Бог. Ему посчастливилось родиться с лишней парой ног и дополнительным… пенисом! Но если дополнительные ноги – просто рудименты, болтающиеся сами по себе, то его второй член, как и первый, – всегда на боевом посту! Я в постели с ним, слава Богу, не был, судить не могу, но слышал, что одна из штатных проституток «Оазиса» рискнула попробовать, каково быть скрипкой, на которой играют одновременно два смычка…

– Аллес, Курт, прекрати! Мне с моим больным сердцем это слышать противопоказано. Давай сменим тему… Кстати, уже пора взглянуть, как там наша подопечная. Ну-ка, сходи, посмотри…

САМОУБИЙСТВО: СМЕНА ШТАТНОГО РАСПИСАНИЯ

Отшатнувшись от глазка, побледневший Курт обернулся и срывающимся от волнения голосом просипел:

– Герр Отто, герр Отто, скорее сюда… У нее под кроватью какая-то лужа…

Седовласому, прошедшему Восточный фронт, хватило взгляда, чтобы понять: под кроватью, на стерильно чистом белом полу – лужа крови.

– Ну, что стоишь, молокосос! – заорал он на Курта. – Звони в дежурку, вызывай врача и старшего наряда, быстро!

…Врач был бессилен вернуть женщину к жизни – потеряла слишком много крови, вспоров себе артерию у запястья левой руки – невероятно! – черенками розы. И то была не гипотеза. Рядом с покойницей лежало более двух десятков окровавленных черенков. Их самоубийца взяла из стоявшего в углу камеры глиняного горшка – из него торчал целый сноп засушенных роз, неведомо как оказавшихся в камере.

Эксперт-патологоанатом пояснил сгрудившимся вокруг трупа служащим тюремной администрации, что смерть наступила от чрезмерной кровопотери, о чем свидетельствовали матово-восковой цвет кожи покойной, заострившиеся черты лица, синюшные губы и черные ногтевые ложа – словом, в теле покойной просто не осталось крови для жизнедеятельности. Орудием самоубийства были толстые, как карандаши, засохшие черенки роз с шипами, которые больше напоминали зубы акулы…

– Это ж как нужно хотеть перебраться в мир иной, – воскликнул эксперт, – чтобы шипами, как тупой пилой, разорвать ткани на запястье, перерезать вену, сухожилие и добраться до артерии! Господа, в моей практике такого еще не было. Да что там моя практика! В специальной литературе вы ничего подобного не найдете. Это уникальный случай аутодафе. Уверяю вас, он непременно войдет в учебники криминалистики!

Подумав секунду, патологоанатом добавил:

– Трудно сказать, сколько продолжалось самоистязание, но, судя по всему, довольно долго. Взгляните, господа, на количество использованных черенков. Их двадцать пять! А теперь посмотрите на ее искромсанные собственными зубами губы. Бедняжка кусала их от боли, чтобы криками не привлечь к себе внимание надзирателей… Стоп! Но она не могла не стонать. И что же? Выходит, охранники ничего не слышали. Черт подери, чем же они занимались, когда заключенная вершила аутодафе?!

Под его негодующим взглядом Ван дер Бильт и седовласый Отто опустили глаза.

Эксперт, театрально потрясая кулаками, запрокинул голову назад и, будто что-то вспомнив, застыл как вкопанный.

– Господа, судя по всему, это самоубийство – не спонтанный акт. Женщина готовилась к нему. И прежде всего психологически. Если это так, а мой опыт освидетельствования самоубийц подсказывает мне, что я не ошибаюсь, тогда… Тогда я не понимаю, почему она не оставила предсмертной записки! Думаю, что вам, господа, как представителям администрации в инциденте надо разобраться досконально!

Членов тюремной администрации так увлекло красноречие добровольного лектора, что, конечно, они не могли заметить, как при этих словах правая рука седовласого Отто конвульсивно вздрогнула и скользнула к карману брюк…

…Первым в инциденте разобрался Гюнтер Ноллау, глава Федерального ведомства по охране Конституции.

Вне себя от ярости – «Кто разрешил розы в камере?!» – Ноллау, не дожидаясь ответа, приказал отстранить от работы следователя, который вел дело, а дежурных надзирателей – Курта Ван дер Бильта и Отто Шмидта – уволить без выходного пособия: «Прошляпили – получайте!»

Для седовласого Отто это будет удар, сравнимый с нокаутом. Он не только потеряет зарплату госслужащего, но и лишится ежемесячных бонусов, которые получал от Ведомства, где состоял платным осведомителем под кодовым номером М-19—41.

…Действовал Отто Шмидт по отработанной десятилетиями схеме. Сначала он ненавязчиво, походя, предлагал свою помощь и выполнял мелкие просьбы заключенных, чем постепенно завоевывал их доверие. Ему, обаятельному и ироничному балагуру, психологу и актеру по жизни, это давалось легко. Став своим для жертвы, он прозрачно намекал, что через него можно установить связь с внешним миром. Связь – на выбор: телефонная, телетайпная, телеграфная, да хоть почтовая с использованием голубей – только платите! Заключенные обычно прибегали к самому простому способу: передаче через «душку Отто» записок. Ради этого он и был завербован Ведомством еще в 1949 году.

Сведения в записках, которые всегда попадали к сотрудникам Ведомства, но не всегда к адресату, использовались по-разному: внесение корректив в тактику ведения допроса и расследования, организация оперативной игры с оставшимися на воле подельниками заключенного либо их задержание.

Не подкачал М-19—41 и в случае с подследственной из камеры № 1. Стоило ей отдать Отто письмо для мужа, и за его абонентским почтовым ящиком в Вене было установлено круглосуточное наблюдение.

…Слушая гневные эскапады патологоанатома, Отто незаметно сунул руку в карман и зажал в кулаке листок бумаги – письмо покойной, которое он не успел передать по назначению.

«Черт побери, кто бы мог подумать, что все закончится лужей крови?! Впрочем, бескровных войн не бывает, не важно, горячая она или, как сейчас, холодная. Мне ли, солдату, прошедшему горнило Второй мировой, а ныне работающему «негласным добытчиком вещественных доказательств», этого не знать?!»

Отто стал размышлять, как быстрее – ведь на улице ночь! – встретить своего оператора, чтобы избавиться от письма, которое, казалось, вот-вот прожжет карман…

* * *

Франц Крейцель, вновь назначенный следователь из Федерального ведомства по охране конституции, в ожидании, когда сформируют бригаду по расследованию кровавого инцидента в камере № 1, достал из сейфа уволенного предшественника пухлый том уголовного дела, чтобы ознакомиться с материалами допросов. Но, прочитав вводную часть, отодвинул от себя дело, закурил и глубоко задумался.

…Леонора Кранц – в девичестве Сюттерляйн, сотрудница МИД, обвинялась в шпионаже в пользу неустановленного государства (предположительно – Австрия, ГДР и СССР) и в похищении более трех тысяч документов под грифом «Совершенно секретно» и «Особой важности». За это ей грозило от 12 лет до пожизненного тюремного заключения.

Сотрудники Федерального ведомства по охране Конституции сошлись во мнении, что эта цифра – три тысячи – весьма условна, так как учтены лишь те документы, за которые расписалась обвиняемая. В реальности же у нее был неограниченный доступ к секретной документации. Возможно, чтобы излишне не волновать шефа (а может, наоборот, чтобы довести его до инфаркта!), в меморандуме на его имя и фигурировало это количество – «три тысячи».

Учитывая частые выезды Фрица Кранца, мужа покойной, в Вену, можно было предположить, что похищенные материалы он либо отдавал прямо в руки работодателю (значит, он шпионил в пользу Австрии!), либо связнику. Как бы то ни было, в основании – хорошо отлаженный семейный подряд: жена похищала – муж передавал. На кого же все-таки работал этот тандем?

Ответ найти непросто. А все потому, что еще в 1945 году Вена стала охотничьим угодьем для «охотников за головами» – вербовщиков и офицеров-агентуристов спецслужб Западной Европы и Советского Союза: от набирающей силу западногерманской БНД и английской СИС до КГБ и ГРУ. Стараниями квартета столица нейтральной Австрии (нарядус Берлином) превратилась в европейскую явочную квартиру, куда со всех концов Западной Европы для встреч со своими операторами и связниками слетались «ласточки» и «вороны».

В годы холодной войны Вена превратилась во всемирную явку – к квартету присоединились ЦРУ и РУМО (военная разведка США), – став излюбленным местом встреч сотрудников спецслужб со своими агентами, которые действовали от Афин до Осло и от Хельсинки до Мадрида. Профессионалы шутили: «Если Амстердам – рай для сексуальных меньшинств, то Вена – Эдем для шпионского большинства».

Офицеры ЦРУ, РУМО и западноевропейских спецслужб сообща занимались шпионским промыслом, по-джентльменски проводя разделение труда, – кто-то похищал, а кто-то приобретал добытую информацию. Кто-то вербовал, а кто-то проверял кандидатов на вербовку на конкретных заданиях. Бывали, разумеется, накладки, были обделенные и призеры, но серьезных конфликтов в этой тайной когорте единомышленников удавалось избегать всегда.

Приблизительно то же самое происходило и в лагере спецслужбистов из СССР и из соцстран Восточной Европы, при этом повышенной активностью отличались сотрудники Главного управления разведки под руководством Маркуса Вольфа…

«Стоп! – воскликнул Крейцель. – А что если Кранцы работали на генерала Вольфа? А от него и до КГБ – рукой подать. Известно ведь, что Вольф считает себя «младшим братом» Андропова. Впрочем, теоретически Кранц мог и напрямую снабжать КГБ похищенными материалами, исключив ГУР как промежуточную инстанцию!»

Следствию предстояло установить национальную принадлежность адресата, другими словами, местонахождение спецслужбы, потреблявшей похищенные в МИД документы, маршруты их передвижения, а также детали шпионского промысла супругов Кранц, ибо мало ли какие подробности еще могут всплыть в ходе допросов!

«Увы, теперь что-то выяснить не представляется возможным: женщина мертва, а муж далеко – либо катается на лыжах в австрийских Альпах, либо пьет пиво в берлинском гаштете, либо водку на подмосковной даче КГБ – поди разберись!»

Крейцель в сердцах ударил кулаком по столу и вновь придвинул к себе том уголовного дела…

ОДИНОЧЕСТВО В ТОЛПЕ

В семь лет Леонора Сюттерляйн осталась круглой сиротой – родители погибли в авиакатастрофе, когда ей не исполнилось и пяти, а бабушка, которая, оформив опекунство, забрала девочку к себе, умерла через год. Других родственников не нашлось, и по решению бургомистрата Бонна бабушкину квартиру опечатали до совершеннолетия девочки, а ее саму определили в интернат.

Короткая стрижка «а ля Гаврош», угловатые движения и размашистая походка, потертые джинсы и рубашка-ковбойка, наконец, низкий голос и отсутствие всякого намека на грудь вводили в заблуждение окружающих – Леонору в ее 14 лет все принимали за мальчишку. Впрочем, она ничего не имела против – с подругами ей фатально не везло, поэтому в обществе мальчишек она чувствовала себя как рыба в воде.

От других воспитанников интерната Леонору отличали феноменальная память, прилежание и склонность к изучению иностранных языков. Этим объясняются ее достижения на ежегодных школьных олимпиадах – там она неизменно завоевывала призовые места. А ее успехи в переводах на немецкий язык английских, французских и итальянских современных авторов привлекли внимание чиновников из департамента по работе с персоналом Министерства иностранных дел Западной Германии. Ничего удивительного, что по окончании филологического факультета Боннского университета Леонору пригласили на работу в МИД.

Пройдя все проверки и тесты, в том числе и на полиграфе, Леонора была зачислена сначала стажером, а с июля 1966 года стала работать самостоятельно в отделе «Телько», где расшифровывались и передавались дальше телеграммы всех западногерманских посольств. В свои 22 Леонора имела высшую степень допуска к секретам, составлявшим государственную тайну. За секретность ей полагалась надбавка к основной зарплате.

Казалось бы, жизнь Леоноры удалась. Увы! Через десять лет безупречной службы в престижной синекуре, даже при жалованье, превышавшем зарплату трех квалифицированных рабочих автоконцерна «Мерседес-Бенц», она не была не то что счастлива – не испытывала даже морального удовлетворения. Виной тому было одиночество – ни родственников, ни подруг, ни даже (что удручало более всего!) интимного партнера. Из-за ее внешности мужчины шарахались от нее, как от гранаты с выдернутой чекой.

Однако, будучи заядлым оптимистом, Леонора, даже подойдя к рубежу в тридцать два года, не теряла надежды на замужество. Она жаждала любви и готова была одарить ею любого благовоспитанного, благородного, пусть даже некрасивого мужчину преклонного возраста. Она все равно назвала бы его «принцем». Его появления она ждала каждый день, но он почему-то не спешил объявляться. Особую остроту ожидание чуда приобретало накануне праздников и в новогоднюю ночь, поэтому в такие дни Леонора всегда накрывала стол на двоих…

Кстати, о принце. Чтобы скрасить свое одиночество, Леонора завела говорящего попугая, которого назвала… конечно, Принц! Тот быстро овладел дюжиной фраз, которые хозяйка часто произносила вслух, находясь в состоянии глубокой задумчивости. Особенно часто попугаю приходилось слышать: «Ну же, Принц, приходи, я жду!» или «Принц, сколько еще тебя ждать, негодник?» Попугай, подражая Леоноре, вслед за ней повторял восклицания. И вот что удивительно! Птица была настолько понятлива и чувствительна к изменениям в настроении хозяйки, что фразы озвучивала всегда вовремя: либо в тот момент, когда у Леоноры от тоски кошки скребли на душе и она со слезами на глазах напевала грустную бабушкину песню из своего детства, либо, когда, получив извещение о причитающемся ей гонораре за разгаданный кроссворд в журнале, плясала от радости.

В любом случае, стоило только Принцу гаркнуть своим хриплым голосом пару фраз про тезку – все! Женщину охватывал восторг, и она одаривала своего духовника его любимым блюдом – вареной гречневой кашей. Но бывало, что попугай, устав от безразличия хозяйки, а скорее, чтобы получить деликатес, начинал громогласно требовать явления принца…

* * *

Чтобы дать выход своей нерастраченной энергии, а заодно встретить пусть не спутника жизни, но хотя бы партнера-временщика, Леонора с монашеской неистовостью стала посещать всевозможные кружки и клубы по интересам. Стартовав на курсах по привитию навыков скорочтения, она добралась до клуба уфологов, где в бесплодных спорах о неземных цивилизациях и о наших братьях по разуму во Вселенной провела целый год. Наконец поняла, что все это пустое, и поиск предприняла в других присутственных местах. Через год в Бонне не осталось ни одной библиотеки, ни одного театра или концертного зала, где бы она не была завсегдатаем. Тщетно! Нигде не удавалось встретить ни подругу, ни жениха, ни мужчину-друга…

От безысходности она уже подумывала, не дополнить ли ей свою коллекцию иностранных языков, засев за изучение японского или китайского, как вдруг одна ее сослуживица-сверстница выскочила замуж за водителя-дальнобойщика, которого случайно встретила в привокзальном гаштете.

«Стоп! – сказала себе Леонора. – Я посещаю места, обжитые яйцеголовыми интеллектуалами высокого полета. А что если сменить вектор поиска и пошарить на социальном дне, может, именно там меня ждет Принц?!»

Решено – сделано. Свои стопы Леонора направила в гаштеты и в кафешки, где за кружкой пива коротали вечера таксисты, уборщики улиц, разномастная прислуга. И однажды ей показалось, что фортуна улыбнулась ей, – к ней стал клеиться симпатичный молодой человек, много младше ее!

Как выяснилось, начинающий таксист, накануне разбивший авто, забрел в гаштет, чтобы утопить горе в алкоголе. Даже будучи в изрядном подпитии, он, увидев в глазах Леоноры немое согласие, пригласил ее составить ему компанию – за шнапс платит он.

«Это только в кино все начинается с шампанского и устриц в ресторане на Елисейских Полях, – успокоила себя Леонора, – в жизни – с гаштета и шнапса. Выбирать не приходится – будь что будет, выпью!»

После двух рюмок она осмелела и предложила продолжить вечер у нее дома. Но до сексуальных забав дело не дошло – таксист вырубился, едва переступив порог. Леоноре стоило большого труда дотащить бездыханное тело до кровати. Но на этом ее злоключения не закончились. Регулярно просыпаясь, таксист хотел то пить, то писать. А коль скоро ходить самостоятельно он был не в состоянии, то Леонора всю ночь курсировала между кухней, туалетом и спальней, двумя руками стараясь удержать вертикально его бесчувственное тело…

Утром, выпроводив восвояси несостоявшегося партнера, Леонора, глядя на свое отражение в зеркале, беззвучно прошептала: «Это только показалось, что фортуна мне улыбнулась. Нет! Она просто посмеялась надо мной. Все, хватит шляться по гаштетам, пора покупать пса. Еще неизвестно, что хуже – пес, вылизывающий тебе гениталии, или ни на что не способный пьяный мужик в постели!»

C этими словами она извлекла из записной книжки газетную вырезку с объявлением: «Немецких овчарок и догов, обученных куннилингусу, продадим овдовевшим или страдающим андрофобией[6]6
  Андрофобия (греч.) – мужененавистничество.


[Закрыть] женщинам, жаждущим получать сексуальные удовольствия».

Покупку овчарки пришлось отменить, ибо в новогоднюю ночь свершилось чудо…

ПРИШЕСТВИЕ ПРИНЦА

Едва Леонора закончила накрывать традиционный праздничный стол на двоих, в прихожей раздался звонок. Она сразу поняла: это Принц! Кровь бросилась в лицо, сердце заколотилось в горле, во рту вмиг пересохло. Пулей подлетев к двери и не посмотрев в глазок, она распахнула обе створки. Первое, что она увидела, был огромный букет белых роз, источавших божественный аромат. Такой букет она видела только по телевизору. Его преподнесли английской королеве Елизавете II во время празднования какого-то ее юбилея…

Букет качнулся, как занавес в Боннской опере, и на рампе возник – о, майн Готт! – Пришелец из ее грез, тот самый Принц.

Красивый, как языческий Бог, элегантный, ухоженный и обворожительный, как Ален Делон, он сквозь очки в тонкой золотой оправе неотрывно смотрел Леоноре прямо в зрачки…

– Добрый вечер! – бархатным баритоном, в котором звучал австрийский акцент, произнес он. – Простите, могу я видеть фройляйн Леонору Сюттерляйн?

– Это я…

– Неудачная шутка! Два дня назад я познакомился с Леонорой на мессе в венском соборе Святого Стефана… Я близорук, но не настолько, чтобы… В общем, она пригласила меня в гости по этому адресу… Ну-ка, держите!

Царственным жестом Пришелец вручил букет Леоноре, достал из кармана роскошного кашемирового пальто бумажник крокодиловой кожи, вынул визитную карточку и показал Леоноре.

– Да, это моя визитка… Но…

То ли от смущения, то ли от пьянящего аромата роз, то ли от явления сказочного Принца, а может, и от всего сразу у женщины закружилась голова, она потеряла дар речи и… окунула лицо в букет.

Первым нашелся Пришелец. Хлопнув себя по лбу, ОН раскатисто рассмеялся.

– Я все понял… Шутите не вы, а та проказница, что вручила мне вашу визитную карточку… Ну что ж, не пора ли нам вместе пошутить над ней, за то, что она присвоила ваше имя? Наверняка она из вашего близкого окружения. То-то она умоется, узнав от вас, с кем и как вы встретили Новый год…

С этими словами Пришелец оголил запястье и, взглянув на циферблат дорогущих швейцарских часов «Omega» в золотом корпусе, тихо произнес:

– Он уже на подходе – осталось меньше часа…

Леонора не успела ответить – вмешался попугай:

«Принц, сколько еще тебя ждать, негодник?»

Пришелец отреагировал мгновенно:

– А вот и приглашение! Только я не принц, а Фриц, – и, увлекая женщину в квартиру, добавил:

– Это ваш мажордом? Он очень строгий – негодником меня обозвал с порога… Уверяю вас, фройляйн, я исправлюсь – вот увидите!