Текст книги "Дзержинский 119-й (Недокументальная быль)"

Глава III

Была ещё ночь, когда Глеб, Ирокез и Серёга вылезли из вагона в Дзержинске. Нешуточный мороз немилосердно драл их опухшие лица, когда они, нелепо топчась посреди пустынного, заснеженного перрона, вертели головами во все стороны, высматривая встречающих.

Вчера, сев в поезд уже изрядно захмелевшими, они легкомысленно продолжали пить почти всю дорогу, пугая сонных, вялых пассажиров плацкарта своими резкими голосами и громким грубым смехом. И угомонились только пару часов назад, повалившись, не раздеваясь, на голые, без постельного белья, койки. Перед самым прибытием их насилу растолкала проводница.

– Вставайте, стоянка всего две минуты, – трясла она парней за плечи и прибавляла затем с недовольным бурчанием. – Чего бухать было так, что подняться наутро не в силах?

Когда они, наконец, пробудились и, похватав рюкзаки, заспешили к выходу, поезд уже трогался, и парням пришлось спрыгивать на перрон из уже заскрипевшего колёсами вагона.

– Евгений Сергеевич говорил, что нас встретят, – пробормотал Глеб, ёжась от холода и тряся туго соображающей, чугунной головой.

– Да, Миша должен подойти, Мишка Молотков, – подтвердил Ирокез, притопывая ногами. – Может, проспал?

После протопленного вагона скорого поезда предрассветный мороз казался им особенно лютым.

– Тоже набухался, небось. Работы-то здесь пока ещё нет, мы только первые листовки подогнали, – предположил Серёга, легонько пнув ногой здоровенный тюк, который они едва успели выволочь на платформу.

– Надеюсь, «вписка» не очень далеко. А-то мы охренеем тащить это через весь город, – выразил Глеб вслух их общее желание.

Простояв ещё немного и совсем окоченев, они были уже готовы, плюнув на всё, отправиться в зал ожидания, чтобы продремать там хотя бы до рассвета, как вдруг возле них, вынырнув из какого-то закоулка, появилась долговязая сухопарая фигура.

– Мишка! Миха! – громко позвал обрадованный Ирокез.

Человек быстрыми шагами подошёл к ним.

– Здорово, – приветствовал он с бодростью и затем, словно извиняясь, пояснил. – Пока тут найдёшь этот вокзал… Сам здесь всего два дня, путаюсь ещё в городе.

– Ничего, освоимся, – заметно повеселел Глеб.

– А, привезли, – заметив тюк, сказал Михаил с удовлетворением. – А-то мне из Москвы звонили вчера, говорили, что листовки с вами приедут.

– Вот и приехали. В «бункере» решили с нами отправить, чтобы на пересылку не тратиться.

– Правильно решили. После того, как залог внесли, вообще почти без копейки остались, – Михаил решительно взялся тюк обеими руками и попробовал приподнять, однако это удалось ему с заметной натугой.

– Тяжёлый, – присвистнул он, опуская его обратно на заледенелую твердь перрона.

– Там их несколько тысяч.

– Это хорошо. Значит, на всех хватит. А-то люди уже едут, а дела им настоящего всё нет. Вот и начинают разной ерундой страдать. Позавчера вон партиец один из Вологды сцепился на улице с гопотой. В итоге в ментовку попал – вроде как, он одному гопарю табло нехило разбил. Менты грозили дело завести.

– И чего? Закрыли его?

– Да нет, обошлось. Покошмарили, да отпустили. Гопарь побитый заяву писать не стал – типа, не по понятиям.

Глеб и Михаил взяли тюк с двух сторон, ухватившись за матерчатые, прикреплённые несколькими слоями скотча ручки. Нести его оказалось страшно неудобно, так как он был не только тяжёл, но и объёмист, и постоянно норовил задеть их за ноги.

– Идти-то далеко? – поинтересовался Серёга.

– Несколько кварталов, – пытаясь перехватить ручку удобнее, отозвался Михаил натужным голосом и посетовал. – Блин, в такую рань даже автобусы не ходят.

Путь занял минут двадцать пять. Тюк тащили по очереди, меняясь через каждый квартал и уставая при этом не столько от его тяжести, сколько от неудобства.

– Ничего, мы это дня за три расклеим, – бодрился Глеб, меняя затёкшую руку. – На каждом заборе тут листовки наши будут висеть, на каждой остановке.

Когда они, наконец, добрались до нужного дома и свернули в небольшой, засыпанный глубоким снегом двор, Глеб остановился перевести дух, и, распрямляя ноющую спину, почувствовал, что весь взмок.

– Пришли что ли? – спросил он.

– Ага. Нам вон туда, – отозвался Михаил, указывая на дальний подъезд.

Начало светать, и очертания панельного пятиэтажного дома уже проступали в занявшихся тусклых сумерках.

– Ну, прям как у нас на районе, – ухмыльнулся Серёга, когда они входили в подъезд. – Те же дворы, те же дома.

– Ну а чего ты хочешь? Это ж «хрущёвка», такие раньше по всей стране строили.

В подъезде сразу пахнуло сыростью, затхлой подвальной водой. Лестница оказалась узкая и очень тёмная. Лампочки на лестничных клетках то ли не работали, то ли были давно повыбиты окрестной шпаной. Партийцам пришлось подниматься наверх гуськом, крепко держась при этом руками за неровные, в выщерблинах, перила.

– Всё, пришли, – сказал Михаил, остановившись на третьем этаже и на ощупь вставляя ключ в замочную скважину квартирной двери. – Все ещё спят, наверное.

В крошечной прихожей тоже было темно, и вошедшим пришлось долго возиться у входа, снимая ботинки и наступая друг другу на ноги.

– Нет здесь света, патрон испорчен, – досадуя, проворчал Михаил.

Разувшись, Ирокез с Серёгой втащили тюк в комнату, аккуратно перенося его через тела людей, которые действительно ещё спали, упаковавшись в спальники и подложив под голову куртки или дорожные рюкзаки. Мебели в комнате, за исключением небольшого стола и пары стульев, не было.

Вошедший вместе с ними Глеб пробрался к окну, откинул занавеску и выглянул наружу, в хмурую серость занимавшегося утра. Двор забелел уже достаточно отчётливо, и он заметил посреди него несколько занесённых чуть ли не до крыши машин, огромные, под два метра сугробы, наваленные невдалеке от подъездов, и протоптанные мимо них дорожки.

– По ходу, тот ещё райончик, – услыхал он за спиной голос Серёги. – Пенсы, небось, одни только и остались, да ещё алкашня всякая.

– С чего ты взял?

– Да у нас в Северодвинске такой же точно есть, у меня там бабка живёт. В нём раньше от завода квартиры давали. Так там теперь одни только старики, молодёжь вся: кто в Питере, кто Москве, кто где – работу в нашем городе сейчас нормальную не найдёшь.

– Ну и ладно. Они-то как раз на выборы и ходят.

– Ага, чтобы за Путина проголосовать, – усмехнулся Серёга с горечью.

– Ну, ты уж не обобщай. Моя бабушка вон всегда за коммунистов голосовала.

– Ой, да знаю я народ наш, подписи уж сто раз собирал. Им сколько не объясняй – всё без толку, только телевизору и верят. Главное, сами живут, как чёрт знает кто, пенсий им едва на еду хватает, а всё туда же – прутся за своего царя-батюшку бюллетень в урну кинуть. Зато на нас гавкать быстро научились: мол, делом бы шли заниматься, нечего тут по квартирам ходить.

И Серёга, точно воспроизведя эти столь хорошо знакомые любому партийцу интонации, брезгливо скривил губы.

В этот момент в углу комнаты послышалась сонная возня, и чья-то высунувшаяся из-под одеял взлохмаченная голова проворчала:

– А можно потише, а? На кухне про пенсов своих трындите.

Разговор Серёги с Глебом вынужденно оборвался, и оба они, примолкнув, вышли из комнаты, чтобы не будить товарищей.

За крепко заваренным, приторным от сахара чаем, который заедали толстыми ломтями чёрного хлеба, обсуждался план действий на ближайшие дни.

– Послезавтра Дима Елагин из Нижнего подтянется, а пока я здесь за старшего, – сообщил Михаил. – В Москве решили так: здесь, в предвыборном штабе он рулить будет – местный ведь, знает все расклады. А на федеральном уровне, то есть, всякие там связи с союзниками, с прессой – это уже Евгений Сергеевич на себя берёт.

– Он нам в Москве говорил вчера, что и сам сюда на днях подъедет, – сообщил Глеб.

– Знаю. С Зюгой вопрос утрясать остался.

– Эх, вот бы действительно КПРФники своего кандидата сняли… – протянул Ирокез мечтательно.

Михаил в ответ на это только ухмыльнулся и перевёл разговор в другое русло:

– Короче, сейчас чай допиваем – и за дело. Начнём с расклейки. Сначала здесь, в городе поработаем, а через несколько дней, когда ещё люди подтянутся, поедем и по всему округу. В нём ведь не только сам Дзержинск, но и Павлово, и Константиново, и Ардатов, и ещё куча посёлков и деревень всяких есть.

– Что, и по деревням тоже будем ходить? – спросил Серёга, словно не веря в такую перспективу.

– Ну а ты как думал? Конечно, будем. Там ведь народ простой, газет не читает, телеком не сильно испорчен. Надо всем говорить, что Лимонов – свой, земляк, в здешних краях родился. Глядишь, и проголосуют.

– Ну и как наши шансы? Так, если честно? – и Серёга подмигнул Михаилу с лукавством.

Тот ответил уклончиво:

– Шансы? Надо больше пахать – тогда и будут шансы.

Затем допил залпом чай, отодвинул от себя чашку и спросил:

– А чего там, на листовках-то этих, которые привезли? Смотрели сами, нет?

– Нет, не смотрели, некогда было, – ответил Глеб. – Их нам уже на вокзал привезли, упакованными.

– Да нормальные листовки. Наши плохих не сделают, – заверил Ирокез. – Мы ж не КПРФники какие-нибудь, не либералы. Это у них не листовки, а унылое г…

Квартира потихоньку оживала. Партийцы один за другим пробуждались, скатывали спальники, шли по очереди умываться в тесную, совмещённую с туалетом ванную комнату, и в кухне через тонкую стену отчётливо были слышны доносившиеся оттуда сопение, фырканье, плеск воды.

Михаил достал карту города и разложил её на столе, аккуратно отмечая карандашом районы, с которых следовало начинать расклейку в первую очередь.

– Центр весь заклеить надо, а окраины – потом, – говорил он. – Здесь магазины, рынок, универмаг, короче, всегда народ толчётся. Вот его и нужно окучивать.

– А может лучше как раз с окраин начать? – предположил Глеб. – Там же заводы, значит, и людей хватает.

– Да плевать этим работягам на выборы! У них только водка на уме, – фыркнул Ирокез.

– Ну ты за всех-то не говори. У меня вон отец работяга, токарь, а водки ни грамма пьёт, книги по вечерам читает. Меня даже с детства на чтение подсадил, – с обидой встрял в разговор какой-то свежеумытый парень, только что вышедший из ванной.

Но Ирокез лишь рукой махнул:

– Таких мало. А остальным, что книги, что политика – всё до лампочки. Раньше мы у себя тоже к шахтам ходили, «Лимонку» предлагали, листовки – короче, сагитировать кого-то пытались. И чего ты думаешь? За всё время лишь несколько человек газетой заинтересовались, один из них потом несколько раз даже на собрание приходил. А так всё больше разные пьяные гопники и быдланы докапывались.

– Ха! А тут как раз про рабочих и написано, – засмеялся Глеб, взмахнув вытащенной из вскрытой пачки листовкой. – И про то, что Лимонов сам сталевар.

Листовка была чёрно-белой, отпечатанной на плотной бумаге. В самом её центра располагалась фотография председателя партии – старая, широко известная, опубликованная, наверное, не в одном десятке газет. На ней он, одетый в зимнее пальто и с кепкой на голове, что-то яростно кричит, стиснутый в гуще толпы демонстрантов. Хотя те на рабочих были совсем не похожи, подпись к фотографии, выполненная жирными буквами, оставлявшими следы типографской краски на пальцах, была однозначна: «Рабочие голосуют за сталевара Лимонова!»

Партийцы передавали листовку друг другу, рассматривали, отпускали шутки.

– Это старая фотография. Десять лет назад сделана, на каком-то митинге оппозиции начала девяностых, – сразу узнал её Михаил.

– Тогда ещё и партии-то нашей не было.

– Зато вождь уже был, – засмеялся Серёга, ткнув пальцем в фотографию. – Вот он, зовёт народ на штурм Кремля!

Партийцы разделились на пары, для каждой из которых был определён свой маршрут. Михаил, успевший вчера на почте наделать два десятка ксерокопий с карты города, раздавал их теперь уходящим на первую расклейку ребятам.

– Вы сначала эти две улицы обработайте, – обводя их на бумаге карандашным овалом, наставлял он Глеба и Серёгу, как-то само собой решивших идти вместе. – На каждой остановке клейте, в каждом подъезде, на любом фонарном столбе – чтоб наш вождь отовсюду на людей смотрел. А если время останется, то и вот здесь пройдитесь, – и он указал ещё на одну улицу, ведущую из центра к заводским окраинам. – По ней тоже прилично народу ходит, сам видел.

Партийцы, вертя в руках серые, в разводах краски листы ксерокопий, разглядывали обозначенные маршруты, вчитывались в названия незнакомых пока улиц, которые им предстояло исходить вдоль и поперёк.

– Ничего, за неделю всё тут наизусть выучим. Запомнят нас местные. Ох, запомнят, – заверил пока ещё совсем не знакомый Глебу невысокий щупленький паренёк с длинной, опускающейся на самые глаза чёлкой.

Глава IV

Евгений Сергеевич вышел из метро на станции «Цветной бульвар» и, быстро пройдя мимо присыпанного свежим снежком памятника Юрию Никулину, на который так любят глазеть гуляющие по Москве провинциалы, перешёл улицу прямо напротив цирка. Пройдя квартал, он свернул в примыкающий к бульвару, но малоприметный с виду Малый Сухаревский переулок и направился по нему прямо – к двухэтажному зданию в глубине, старинному, кирпичному, очевидно сохранившемуся ещё с царских времён.

– Ишь ты. В революцию они его реквизировали что ли? – не удержался он, иронично вскинув брови.

Подошёл к самому подъезду, остановился. Украдкой глянул на припаркованные рядом, выстроившиеся в ряд машины. Их литые, добротные корпуса отсвечивали ровным холодным блеском.

Евгений Сергеевич погладил бороду, окинул взглядом металлическую табличку возле входной двери.

«Коммунистическая Партия Российской Федерации» – гласила надпись. И герб партии тут же выгравирован: серп и молот на фоне раскрытой книги.

«Близки наши символы – разны наши судьбы», – мелькнула в его голове внезапная мысль.

Накануне Вениаминов по телефону сухо, но внятно сообщил:

– Приходи завтра к часу дня. Геннадий Андреевич постарается уделить время.

«Постарается уделить время»…

Да, ради этого визита стоило отложить выезд в Дзержинск. Ведь если Зюганов всё же пойдёт навстречу и снимет своего кандидата, то у партийцев появятся ощутимые шансы на успех в кампании.

Евгений Сергеевич продумал предстоящий разговор до мельчайших деталей и, направляясь сюда, знал точно, что скажет этому широколицему, басистоголосому человеку с крупной бородавкой на переносице. Тот, наверное, примет его у себя в кабинете, важно восседая за массивным, уставленным телефонами столом, и за его плечом, в углу, будет возвышаться на постаменте гипсовый бюст Ленина.

Кратко, но так, что эта краткость лишь оттенит выразительность произнесённых слов, Евгений Сергеевич расскажет ему о последних годах в жизни партии – тяжёлых, полных тревоги, но и боевых, и самоотверженных, и яростных вместе с тем.

Вспомнит про Севастополь, где он сам, командуя группой партийцев, забаррикадировался в здании клуба моряков в день очередного праздника независимости Украины. «Севастополь – русский город!», «Кучма, подавишься Севастополем!» – рвался из пятнадцати глоток их воинственный, злой рык, а сверху, с самой верхотуры возвышавшейся над набережной башни летели и летели листовки. Кто тогда, кроме них, реально вступился за город русской славы, постыдно отданный во власть самостийников?

Потом напомнит об акции партийцев в Риге, где полтора года назад они захватили колокольню собора Святого Петра, требуя от латышских властей прекратить травлю ветеранов Великой Отечественной войны. Многие в России слали проклятия прибалтийским реваншистам, однако только лишь трое его товарищей – обычных с виду русских парней из Самары и Смоленска – отправились в Латвию возвысить голос в защиту соотечественников. Их арестовали, обвинили в терроризме, приговорили к долгим годам неволи: двоих к пятнадцати, третьего к пяти.

Он упомянет о всех партийцах, брошенных в российские, латвийские, украинские тюрьмы…

А затем, пристально глядя ему в глаза, скажет: «Геннадий Андреевич, мы ставим вас в известность, что решили выдвинуть председателя нашей партии Эдуарда Лимонова кандидатом на довыборах в Думу по Дзержинскому округу. Вы знаете, что он сейчас находится в тюрьме за то, что пошёл наперекор изменнической политике Кремля и открыто встал на защиту русских людей в Казахстане. Предъявленные ему обвинения грозят многими годами зон и лагерей. Избрание же в Государственную Думу позволит обрести депутатскую неприкосновенность и выйти на свободу. Геннадий Андреевич, мы понимаем, что просьба наша носит смелый, может быть, даже дерзкий характер. Но, вместе с тем, мы просим вас оказать посильную помощь организации и человеку, которые уже многие годы ведут упорную и последовательную борьбу с режимом, неся большие жертвы в этой борьбе. Я понимаю, что в тех условиях, в какие сейчас поставлена КПРФ, для вас на Охотном ряду имеет значение каждый мандат. Но мы всё-таки очень просим вас не выдвигать кандидата-коммуниста в Дзержинске, не отбирать голоса у Эдуарда Лимонова. Сделав этот благородный жест, вы окажете существенную помощь не просто конкретному человеку или даже нашей партии – вы поможете всему патриотическому движению в стране. Если нам удастся выиграть выборы, то это будет общая победа. И ваша тоже. Вы одержите моральную победу, которая в данном случае окажется намного весомее очередного депутатского мандата. И мы никогда, поверьте, Геннадий Андреевич, никогда не забудем того, кто в трудный момент протянул нам руку помощи».

В кармане пальто у Евгения Сергеевича лежало то самое, переданное адвокатом письмо. В нём заключённый СИЗО ФСБ «Лефортово» Эдуард Лимонов обращался к председателю ЦК КПРФ, лидеру фракции коммунистов в Государственной Думе Геннадию Зюганову. Письмо было краткое, на страницу, и содержало вежливую просьбу – снять представителя компартии в Дзержинском одномандатном округе в его, Лимонова, пользу. Перед тем, как отправиться сюда, Евгений Сергеевич перечитал его несколько раз, решив, что передаст письмо в конце разговора, уже после того, как произнесёт свою речь.

«Живое слово сильнее печатного», – решил он.

Но сейчас, стоя у дверей штаб-квартиры КПРФ, Евгений Сергеевич медлил, не спеша войти внутрь. В общем-то, он понимал, что на эту просьбу, скорее всего, как и предрекал Вениаминов, последует отказ: корректный, но твёрдый. Да и не наивность ли – всерьёз надеется, что зюгановцы добровольно откажутся от ещё одного депутатского места, которое, по сути, само плывёт им в руки? Дима Елагин, нижегородский «гауляйтер», с абсолютной уверенностью говорил, что шансы на победу в этом округе у коммунистов наилучшие среди всех.

Однако внутри него всё же жила надежда – упрямая и иррациональная, как и сама их партия. В этом заключалась одна его характерная черта: Евгений Сергеевич всегда и при любых обстоятельствах верил в людскую человечность. И видя её проявления среди своих товарищей, хотел убедить себя в том, что искорки такой человечности живут и в других. Что они тоже в глубине души справедливы, добры и любят Россию. И не утрачивают этих качеств, даже годами не вылезая из шикарно отделанных думских кабинетов, распивая в них дорогущие импортные коньяки…

«Чёрт его знает, Зюгу этого, – размышлял он, закуривая. – Вдруг и впрямь согласится?»

Часов при нём не было, но Евгений Сергеевич чувствовал, что до назначенной встречи остаётся ещё минут десять. У него вообще было хорошо развито ощущение времени.

Он сделал несколько глубоких затяжек, кашлянул, сплюнул в стоящую возле крыльца урну. Сдвинул на затылок шапку и провёл пальцами по высокому, прорезанному ранними морщинами лбу.

Да, давно он не испытывал такого волнения. Пожалуй, с тех самых пор, как прошлой весной арестовали Лимонова, и в их московский бункер вместе с ОМОНом для производства обыска вломилась целая рать следователей и «оперов». И тогда, и сейчас ему казалось, что судьба организации, а также и его личная судьба, которую он давно уже не отделял от партийной, считая её общей, единой для всех, висит на волоске. Тут уж пан – или пропал.

Евгений Сергеевич верил, что партийцы смогут вытянуть выборы – на зубах, на жилах, но вытянуть. У их кандидата есть то, чего нет ни у кого из остальных – энергичные, самоотверженные люди, готовые пахать и пахать. В этом, и только в этом, заключается их сила, их надежда, их шанс. Даже у явного фаворита Басова, несмотря на все его деньги и связи, нет ничего подобного. Евгений Сергеевич даже усмехнулся, попробовав вообразить функционера КПРФ, целыми днями расклеивающего на морозе листовки или часами стоящего на пикетах в зимнюю стужу. Да кто ещё, кроме его партийцев, способен вот так, по зову сердца, съехаться в чужой город на неустроенную «вписку»,[4]4
  Вписка – жаргонное обозначение съёмной квартиры, принятое в среде неформальной молодёжи. (Прим. автора)


[Закрыть] чтобы работать без продыху, питаться консервами и «дошираками», неделями спать на полу, в тесноте, кутаясь в замурзанные спальники?!

Да, партийцы готовились бороться за свободу того, кому искренне верили. Кто непостижимым, на первый взгляд, образом соединил вместе их судьбы – такие разные, непохожие друг на друга…

Ни им, ни даже самому Лимонову не нужен был депутатский мандат сам по себе – они шли в политику не ради карьеры или денег. Они всегда были радикалами, бунтарями, крайними из крайних. Иные воспринимали их как законченных отщепенцев. Несколько лет назад они выходили на Охотный ряд, где шёл какой-то скучный и полудохлый митинг, неся на алом транспаранте эпатажный, режущий глаз лозунг: «Долой и правительство, и Думу!». Пенсионеры, старушки, понурые седоватые мужики, все эти завсегдатаи оппозиционных акций, отворачивались тогда от них с возмущением, негодовали, осуждали…

Евгений Сергеевич бросил окурок в урну, резким движением отворил дверь и вошёл внутрь.

В помещавшейся на первом этаже канцелярии ему пришлось довольно долго объяснять, кто он такой и зачем хочет видеть Зюганова.

– Геннадий Андреевич сейчас никого не принимает, у него важное совещание, – бесстрастно отвечали секретари.

Тогда он сослался на думского депутата Вениаминова и сообщил, что договорённость о встрече имеется, что Зюганов в курсе визита и обещал принять.

После недолго колебания его всё же пропустили на второй этаж, туда, где располагались рабочие апартаменты руководителя Коммунистической партии. Поднимаясь по мраморной лестнице, идя по сверкающему, устланному ковром коридору, Евгений Сергеевич отметил, что обстановка в штаб-квартире КПРФ, пожалуй, мало чем уступает Госдуме.

Секретарша в приёмной встретила его настороженным, малоприветливым взглядом.

– Здравствуйте, я к Геннадию Андреевичу! По поводу думских выборов, – он попытался смягчить её доброжелательной, непринуждённой улыбкой. – Мне Олег Иванович Вениаминов сказал, что меня примут сегодня.

– Геннадий Андреевич занят, у него совещание, – ответила она.

– Я готов подождать.

– Совещание важное. Оно только началось и закончится нескоро, – секретарша оценивающе оглядела его поношенное, местами протёртое пальто серого цвета, видневшиеся из-под него чёрные джинсы, густую, будто у священника, русую бороду, и взгляд её делался всё неприветливее.

– Ничего страшного, я никуда не спешу.

– Ну, ждите, – пожала она плечами, будто удивляясь в душе проявленной посетителем настойчивости.

Сесть секретарша не предложила, однако Евгений Сергеевич, понимая, что стоять посреди приёмной и далее глупо, тихонечко прошёл к окну и устроился на диване, отделанном тёмной, приятно поскрипывающей кожей. Его поверхность показалась ему особенно мягкой после отполированных бункерских лавок.

Так он просидел с полчаса, поневоле прислушиваясь к голосам, иногда доносящимся из-за двери председательского кабинета. На мгновение Евгению Сергеевичу даже показалось, будто он различает знакомый, многократно слышанный с экрана утробный глас вождя КПРФ. Он слегка улыбнулся, поневоле вспомнив, как тот, будь то телевизионная студия или первомайский митинг, басит своё неизменное: «А-а-антинарррродный режим!»

Секретарша не вставала из-за стола, копошась в бумагах и иногда коротко отвечая на телефонные звонки хорошо поставленным, размеренным голосом. Беспокоить шефа сообщением о том, что его ждёт визитёр, она явно не собиралась.

Внезапно дверь в коридор распахнулась, и в приёмную вошёл человек – полнощёкий, при галстуке, с выкатывающимся из штанов объёмистым животом. Евгений Сергеевич смутно припомнил черты его холёного лица – кажется, видел по телевидению пару раз.

– Мне Геннадию Андреевичу документы передать надо, – искоса взглянув на странного бородатого гостя, бросил тот деловито.

– Да-да, конечно. Давайте, – гостеприимно заулыбалась секретарша. – После совещания я сразу же передам. Сразу же.

Человек положил ей на стол красивую, украшенную партийным гербом папку и, ещё раз недружелюбно зыркнув на Евгения Сергеевича, вышел. Тому показалось, что и щекастый его узнал. Наверное, также видел по телевизору, ведь и после акции в Риге, и после ареста Лимонова телевизионщики приезжали в «бункер» не раз.

Минута шла за минутой. Евгений Сергеевич сидел неподвижно, иногда лишь легонько пощипывая пальцами правой руки кончик бороды, и это долгое, напряжённое ожидание начинало его всё больше тяготить.

Управившись с бумагами, секретарша устроилась поудобнее и развернула газету. Время от времени в приёмную заглядывали какие-то люди, и тогда она, слегка приподнимая голову, говорила им одно и то же: «Геннадий Андреевич занят, у него важное совещание». Те, понимающе кивнув, сразу же исчезали.

Прошёл почти час. За это время ей однажды позвонили из председательского кабинета, что-то настойчиво говорили в трубку, заставив спешно рыться на столе в бумагах, диктовать чьи-то фамилии, имена. После этого она несколько скорректировала свой ответ. Теперь, после сообщения о том, что шеф занят, она стала прибавлять, что по окончании совещания он собирается сразу же ехать в Думу.

Евгений Сергеевич занервничал всерьёз. В нём всё сильнее крепло убеждение, что встретиться с Зюгановым ему не суждено. Скорее всего, тот действительно вскоре укатит вместе со всей свитой, так и не соизволив его выслушать.

А он не может сидеть здесь и караулить часами.

Во-первых, потому что не позже сегодняшнего вечера ему необходимо отправить макет очередного номера газеты в типографию. Ведь он, непосредственно занимаясь редактированием «Лимонки» уже полгода, так гордился тем, что она всегда выходит строго по графику, день в день. Сейчас, в канун старта предвыборной кампании, регулярность выхода особенно важна.

А во-вторых, и Евгений Сергеевич понимал это совершенно ясно, он – исполняющий обязанности руководителя партии радикалов-революционеров, не может вот так откровенно выпрашивать милостей высокомерных КПРФовских бонз.

«При таких раскладах, – размышлял он, – мне остаётся только одно: попробовать остановить Зюгу на ходу, по дороге к машине, и передать ему письмо от Лимонова».

Он опустил голову, с силой прикусил губу.

«Но это как-то… Чёрт побери, унизительно что ли!»

Большие, искусно отделанные настенные часы над секретарским столом мерно отсчитывали время его томительного ожидания. Чтобы хоть чем-то занять себя, Евгений Сергеевич прислушивался к их тихому равномерному тиканью, даже пытался наблюдать за движением точёной секундной стрелки на циферблате. Но глаза его быстро устали, и тогда он перевёл взгляд на широкий подоконник, где раскинуло пышные листья какое-то неведомое ему тропическое растение.

Дверь, ведущая в кабинет, внезапно распахнулась, и оттуда вышел человек с партийным значком на лацкане пиджака, такой же плотный и упитанный, как и тот, что приносил документы.

– Скоро заканчивают? – осведомилась секретарша.

– Минут через сорок. Потом сразу в Думу едем, на заседание комитета.

Она понимающе кивнула.

– Просил никого к нему не впускать, – обронил он, направляясь к выходу. – И так дел по горло.

Секретарша кивнула вновь, окинув Евгения Сергеевича предельно красноречивым взглядом. Впрочем, это было излишне. Не успел стихнуть звук удаляющихся по коридору шагов, как он поднялся на ноги:

– Я, к сожалению, не могу больше ждать. Но вы передайте, пожалуйста, Геннадию Андреевичу вот это письмо.

И он положил перед ней белый прямоугольный конверт.

– Это письмо от Эдуарда Лимонова. Речь идёт о выборах в Дзержинске.

Она взяла незапечатанный конверт в руки, скользнула по нему беглым взглядом.

– Пожалуйста, лично в руки. Это важное письмо. Очень важное.

Та снова перевела взгляд на Евгения Сергеевича, глядя пристальнее, чем обычно. И даже переспросила:

– По поводу выборов?

– Да, по поводу выборов. По Дзержинскому одномандатному округу.

– Передам, – и она отложила конверт в сторону.

Вежливо поблагодарив, Евгений Сергеевич выскользнул из приёмной. Но теперь его уже мало волновало: передаст она письмо, не передаст…

«Чёрта лысого они снимут. Чёрта лысого», – без конца повторял он под нос, выходя на улицу.

Погода за это время успела изрядно испортиться, и в тихом воздухе теперь плавно оседали белесые, рассыпчатые хлопья. Пока Евгений Сергеевич шёл обратно к метро, его шапка, плечи и особенно борода основательно побелели.