Текст книги "Anabasis. Право на настоящее"

Запись 12.04.2017. На «переломе» событий

Категория: ВОСПОМИНАНИЯ

В апреле 1987 года, ровно тридцать лет назад, я начал вести отчет легендарных «ста дней до приказа», настраиваясь к возвращению в новую, небывалую – гражданскую жизнь. В том, что она реальна, не сон или некое выморочное наваждение – я перестал верить уже на третью неделю армейской службы. Здесь – армия, здесь вам не тут; здесь, на новой странице моей жизни – все было слишком по-другому;, несравнимо с навсегда пройденным, детским, «домашним» периодом. Служить меня призвали сразу после окончания третьего курса – отсрочки для студентов в то время не делали. Летняя сессия, по инерции, была сдана на «отлично» и, уже через четыре дня, поезд мчал полсотни воронежских парней в неведомые им дали.

На карантин нас разместили в пересыльном пункте в Калинине – нынешней Твери. Помню первую ночь в палаточном лагере – внутри палатки было два длинных деревянных настила по обе стороны неширокого коридора. Нас было много, так что укладываться нас положили «набок», чтобы все уместились. А мне досталось место с самого края. Уже ближе к середине ночи, проснувшись, я обнаружил, что нахожусь «на весу» более чем наполовину. Остаток ночи пришлось спать, цепко ухватившись за деревянную опору палатки и препятствуя попыткам дальнейшего ночного напора на мои позиции. То, что этот сон – о непрестанной борьбе за свое место – станет метафорой следующих трех десятилетий моей жизни, в то время я и помыслить не мог.

Из карантина намечалось три перспективы: учебка в Ташкенте с перспективой службы в Афганистане; Монголия и Западная группа войск, восточная Германия. Но колесо жизненной рулетки запустило мой шарик по своему усмотрению, оставив меня в Твери: служить мне довелось в легендарной Таманской дивизии, чей опыт я воспринимаю как своего рода вакцину на многие последующие события моей жизни.

В рядах советской армии я встретил горбачевскую перестройку, еще не понимая (как, впрочем, и вся страна), какие тектонические плиты зашевелились под нашим спокойным житием. Однако мое тогдашнее армейское житье спокойным уже не было – первые полгода спать удавалось не более двух-трех часов в сутки. Часто сон составлял один-два часа, иногда вообще обходились без сна до трех-пяти суток, во что я уже сам нынче не могу поверить.

Естественно, отсыпаться после этого нам никто не позволял, работы было очень много. Мечта была – заболеть и отлежаться в госпитале, хотя бы на пару недель. Вспоминаю учения: то летом в жару забудут подвезти воду – мы пьем ее прямо из луж в лесу; то поздней осенью спим в подземном бункере на сыром бетонном полу – кроватей не хватало; то по неделям хлюпаем дырявыми сапогами по мартовской ледяной слякоти в насквозь мокрых портянках. И хоть бы насморк – все обходилось!

Однажды всю ночь разгружали вагоны: огромные мешки с мукой, килограммов по пятьдесят. Зима, мороз минус двадцать пять, брезентовые перчатки нам раздали, а в них – мешок не захватишь: из рук выскальзывает. Пришлось работать без них. Сам не понимаю, как никто из нас пальцы не отморозил, словно какая-то сила нас берегла! Впрочем, от разгильдяйства спасения не было: за время службы буквально на моих глазах погибло до полудюжины человек.

И еще одна зацепка в памяти о той январской ночи – острое, невероятное, невиданное до той поры, ощущение особой напряженности бытия, переполнившее не только меня, но и всю нашу роту, когда ближе к четырем утра несколько отведенных нам вагонов были наконец-то разгружены. Звездные россыпи сияли над нами в черном, как «смоль», небе. «Черпаки», «деды» и «салаги», друзья и враги смеялись, обнимались, улыбались друг другу, похлопывая по плечам и спинам. Это ощущение жизненной полноты накрепко впиталось в память и подсознание, вплоть до запахов морозного вокзального перрона и захватывающего чувства всеобщего братства.

Пережитое в армии заставило серьезно задуматься о ценности и краткости человеческой жизни. В самом разгаре была афганская война: рядом с нашей частью, с аэродрома Мигалово, ежедневно отправлялись борта в те края; очередь вполне могла дойти и до нас. Как раз во время моей службы произошла Чернобыльская катастрофа. Не представляю, какое чудо оберегло нашу часть от отправки на ликвидацию последствий – шансов возвратиться оттуда здоровыми практически не было.

Но чудо произошло: домой я вернулся в июне, живым, здоровым, переполненным сил и надежд. После двух лет казарменной дисциплины хотелось свободы, кипения через край. Желание острой напряженности жизни – то самое, испытанное мной в армии – стало, наверное, средоточием моих дальнейших устремлений. Сразу после службы, летом, я занялся английским и французским, пошел в секции штанги, большого тенниса, возобновил занятия плаванием в бассейне. Той же зимой начал на лыжах совершать кроссы. Попробовал и оценил горные лыжи, начал ездить на Кавказ: Эльбрус, Чегет, Иткол-Терскол, Баксанское ущелье. Учиться после армии стало гораздо проще: у меня наработалась особая методика, с помощью которой отличные оценки на сессиях стали нормой. Я верил в будущее. Очень хотелось жить настоящей, полной жизнью: учиться, пробовать, искать и добиваться.

В ту пору, сам не знаю откуда, завелась у меня привычка. Ныряю в воду со стойки бассейна и плыву всю дорожку под водой, пока рука борта не коснется. Бывает, вдохну неудачно, воздуха не хватает – на полпути уже сил нет, голова на поверхность тянется. Пару раз вынырнул, вдохнул, после – настрого себе запретил это делать: до конца надо продержаться, не выныривая. В бассейн я ходил долго, еще пару десятилетий подряд, проплывая в неделю, в среднем, по пять-шесть километров. Впоследствии эта привычка очень во многом мне поспособствовала.

В нашей жизни того времени – еще спокойной, стабильной и интересной – уже начинали вызревать серьезные внутренние подвижки, разломы и трещины. Первые звоночки прощания с эпохой донеслись до меня еще на первом курсе. Главные ассоциации той поры – осенний выезд на картошку и череда высоких похорон. Собственно, с картошки высшее образование тогда и начиналось.

Поселили нас в бесконечно длинном обшарпанном бараке, с дровяным отоплением и двухъярусными железными кроватями; в нем безраздельно господствовали мухи. Воевали мы с ними как могли, битьем и выкуриванием, но силы природы успешно противостояли неумелому городскому воздействию. Колхозные будни тянулись достаточно долго: помню, что бархатное бабье лето успело смениться затяжными дождями, а затем и заморозками. После картошки нас перевели на морковку, затем – на свеклу.

По возвращении, едва колхозный сарай успел смениться вузовской аудиторией, очередной повод выпроводил нас из обогретых вузовских стен на студеный ноябрьский воздух. Вся страна в тот день стояла на улицах и площадях, у стен своих контор и предприятий, провожая в последний путь первое лицо нашей великой державы. В одну минуту по всей стране раздался единый гудок на бесчисленном множестве заводов. Я знал, что наш Воронеж есть город науки и промышленности, но только сейчас, по звуку заводских гудков, почувствовал, что из заводов состоит, наверное, все городское пространство. Их гул заполнял все: он висел в воздухе, он пробивался к нам отовсюду. Мне кажется, он до сих пор отчетливо звучит у меня в ушах. Мы, зеленые первокурсники, пришибленно стояли, ежась в промозглой сырости: рассудком не понимая, но чуя нутром, что в устоявшейся жизни что-то сдвинулось.

Вся моя жизнь на тот момент состоялась в брежневской эпохе: я появился на свет через пару месяцев после замещения Хрущева на Брежнева. В ту золотую пору социальной стабильности и всеобщего гарантированного трудоустройства никто и помыслить не мог, на каких обломках все мы вскоре себя обнаружим; что впереди – мир хаоса, всеобщей растерянности и суеты.

Вот вуз закончен; в то время еще существовало распределение, и я, как один из лучших студентов, получил очень неплохие предложения. Одно было – главным архитектором в один из райцентров соседней области, другое – в управление главного архитектора нашего города, третье – в областную реставрацию. Желания стать функционером и иметь дело с входящими-исходящими у меня никогда не возникало, а вот к реставрации сразу душу потянуло. Дворцы, храмы, усадьбы, решетки кованые. Помню, приношу домой свой чертеж дворца барона Вигеля по улице Вайцеховского в Воронеже. Ватман в два метра длины, тушь, перо, рейсфедер: в то время все делали вручную. А мама показывает мне пальчиком на высокое окно на втором этаже и говорит: «А вот в этой комнате, сынок, ты и родился!» Оказывается, в свое время там роддом был.

Жизнь нашей конторы – как это я теперь понимаю! – была подлинным социальным «парадизом», впрочем, как и весь СССР поры конца восьмидесятых: долгие обеденные перерывы, женские вылазки в магазины за внезапно «выброшенным» дефицитом, бесконечные чаепития. Хвалили Запад, ругали Союз… Помню, как-то я заметил во время очередной двухчасовой коллективной трапезы, что хотел бы увидеть американскую фирму с таким графиком работы сотрудников. Понимания моя реплика не обрела.

Такой спокойной жизни и такой твердой почвы под ногами, как в начале пути, больше никогда у меня не было. Реставрация на излете восьмидесятых в стране была на подъеме, хотя бы за это стоит сказать спасибо легендарной Раисе Максимовне Горбачевой. Зарплаты – очень хорошие, работа – творческая, журналов про старину издавать много начали. Поскольку работа была связана с исследованием объектов и изучением аналогов, приходилось плотно заниматься наукой, работать с архивами, понемногу публикуя результаты исследований и наработок.

Хотя я и занимался реставрацией храмов, в Бога я не верил, всецело полагаясь на свою удачу и власть над судьбой. Я полагал, что жизнь и дальше будет мне благоприятствовать, что несчастья, неудачи и болезни могут случиться с кем угодно – только не со мной. В общем, перспективы виделись очень неплохими; и сам себе я виделся в недалеком будущем маститым реставратором с бородкой клинышком, докторской диссертацией, дюжиной опубликованных книг, рабочими поездками по стране и зарубежью, казавшемуся всем нам в тот момент очень близким и дружелюбным. Жизнь представлялась подобной залитой огнями сцене, где мне предстояло сыграть свою роль: трудолюбивого, честного, скромного, талантливого, великодушного и полезного обществу человека (и, безусловно, надлежащим образом оцененного!).

Однако, у судьбы имелись свои планы на наши перспективы. Вслед наступили девяностые – и жизнь в стране начала повсеместно меняться. Подобно стальному шарику на наклонной поверхности – очевидно, следуя естественным законам природы – эпоха ринулась вниз, перемалывая как остатки прошлого, так и наши представления о будущем, желанном и светлом, как в детской песенке про качели из «Приключений Электроника».

Помню, в девяносто втором году моя зарплата ужалась до восьми долларов по тогдашнему курсу. Страна рушилась буквально на глазах, сидеть в конторе смысла я уже не видел. Общество менялось, делилось и слоилось, масштабная человеческая перетряска шла по всей стране, ставя перед каждым вопрос: кто ты такой? Где вскоре окажешься?

«…Со всей России сорвало крышу, и мы со всем народом очутились под открытым небом». Это Пастернак. А вот Есенин: «Еще закон не отвердел, страна шумит, как непогода. Хлестнула дерзко за предел нас отравившая свобода…». Из эйфории предвкушения свободы, конца восьмидесятых, мы погрузились в тяжелое «похмелье» первой половины девяностых, заставшее многих из нас врасплох. «Чаяемые» перемены обошлись нашему поколению в немалую цену. Оставаясь в душе чеховскими персонажами, мы не сдюжили «свободы», накрывшей нас поистине «девятым валом».

В моей институтской группе, на благополучном архитектурном факультете, всего было шесть парней, троих из которых давно уже нет. У маминой лучшей подруги было двое сыновей. До сорока лет не дожил никто. Многих сверстников с моего столь же благополучного двора, населенного сплошь научной и технической интеллигенцией, также нет в живых. Общие причины – наркотики, пьянство, самоубийство. Встречаю старых приятелей, беседуем: у большинства – точно такая же картина. Будто по нашему поколению косой прошлись.

Вряд ли подобную ситуацию можно назвать необычной, в истории и не такое бывало. Но с нами получилось немного по-другому. Как написала современный российский исследователь из Санкт-Петербурга Ирина Шестакова, характеризуя поколение «когда-то двадцати-с-лишним-летних» рубежа восьмидесятых-девяностых: «Оно попало в ситуацию, когда технологии начали меняться многократно на глазах, вызывая взрыв социальных трансформаций. Именно это поколение знает жизнь вне эры интернет. Они могут сравнить и понять преимущества и недостатки информационных технологий и темпа их изменений… Больше никогда в истории не будет такого поколения».

Запись 15.04.2017. Про души, мозги и волосики

Категория: БОЛЬНИЦА

Две недели назад завершился наш первый курс химиотерапии в РДКБ. Добираться из Москвы в Воронеж пришлось самолетом: сил «высидеть» поездку в поезде или автомобиле у Владика не имелось. Вот мы уже и в Воронеже. Приехали мы сюда 8 апреля, а 10 апреля, как раз на день рождения Владика, на 14 лет, нам надо ехать в больницу. Три дня перед началом второго курса химии нам разрешили провести дома, в Сторожевом. Весна, апрель… Дел для меня много на три дня. Деревья обрезать, ветки пожечь, землю к посадке подготовить. И Владику – хотя бы отъесться немного, похудел он сильно, до 37 килограмм, а в феврале было 45! Так что Владик дома немного подкормился на домашней, деревенской пище, пообвык, навестил друзей по школе – ему вся школа денежку на лечение собирала. Да что школа – все село помогало по мере сил.

В Воронеже перед отъездом нам сказали – не волнуйтесь, уберут там вашу опухоль как одноразовый пакет в супермаркете. Раз – и нету! Пару недель отлежитесь после операции – и обратно домой.

В Москве нам провели генетическое обследование, выявили тот самый ген, ответственный за нашу болезнь, подтвердили первоначальный диагноз и назначили курс лечения. Опухоль, оказалось, резать уже нельзя – неоперабельная. Вторая новость – что злокачественная. Третья – что уже до третьей стадии дошло. Объем опухоли – полтора литра. И в малом тазу – все придавило-перекрыло.

А мы-то думали: приедем, вырежут – и домой, к братикам. А тут – та самая история про рожки да ножки. Впереди нам обещают еще год-полтора больничного бытия: химия, облучение, еще раз химия. Так что настраиваться на эту жизнь придется всерьез и надолго.

Говорю сыночку: «Надо, Владик, волосики обрезать, пока сами лезть не начали. А то будет подушка вся в волосах». Владик – ни в какую: «Что я совсем лысый буду?» Я убеждаю, примеры привожу, Нагиева того самого и прочих. Ладно, уговорил. Повел в парикмахерскую внизу стричься. Она платная, но больных детей стригут бесплатно. Постригли все наши светлые пушистые волосенки, стал теперь Владик как все.

Не во всем, правда. Детки здесь все с планшетами-смартфонами сидят, пальчиками тычут, в игры играют, ролики смотрят. Мамы на кухне кулинарными изысками занимаются, телевизор в палате смотрят или в коридоре за жизнь толкуют. Чем еще женщинам заняться?

А публика здесь, в основном, женщины. Мамочки, бабушки, тети. Это у меня Галя с четырьмя детьми дома осталась: стирки, уборки, готовки, куры-утки-козочки. Куда она поедет? Вот я тут службу и несу.

Осмотрелся я вокруг себя, обнаружил школу при больнице с очень неплохой библиотекой. Набрал кучку книг для себя и Владика. Храм еще здесь обнаружился, в бывшем конференц-зале.

А тут как раз Пасха началась. Пойду, думаю, на службу. А РДКБ, надо сказать, большой комплекс на Ленинском проспекте. Дюжина корпусов на полторы тысячи мест. Плюс родители, вроде меня, детишек блюдут. Настоящий город, одним словом. Пришел, а народу немного, десятка полтора и тех не наберется. Одни женщины, мужчин – один-два.

Вот тут-то я и задумался. Ну ладно, в миру живем в суете, голову не поднять к небу. Забота, работа, семья, магазины. Выспаться, отдохнуть еще надо. А здесь вокруг – больные дети. Тяжело больные. С месячного возраста, совсем крохи. Что еще должно с нами случиться, чтобы душу с мертвой точки сдвинуть? А они не сдвигаются – ни души, ни мозги. Наверное, пока сам не свалишься.

Наша палата размещалась как раз у вахты. Место было бойкое – телефон, бумаги, вопросы-ответы. Напротив стояли мягкие диванчики, как бы местный «Гайд-парк», где постоянно «кучковались» мамы. Компания собралась бойкая, шумная, боевитая – глаз радуется: коня на скаку и прочее. Полутонов здесь не признают, обсуждение идет в полный голос: бабий зычный хохот – аж на весь коридор. А время – послеобеденное, «тихий час».

– Девочки дорогие, – высунул я голову из-за двери, – температура у сыночка под сорок, всю ночь не спал. Уснул только под утро. Потише чуть можно? Или подальше идите, в игровую комнату.

«Девочки» встали дыбом в борьбе за свои права. Идти подальше предложено было мне, вместе с советами по должному уходу за сыном и своевременному вечернему укладыванию. Спорить было бесполезно: пошел к врачам, разгонять толпу с дивана и коридора.

Толпу разогнали, но людей-то не изменишь – все понемногу возвращалось в привычное русло: на кухне, в курилке, по палатам. Остается одно, привычное занятие, правда, в совершенно других сферах – изменять свое отношение к внешней среде, адаптироваться, находить свое место и выстраивать линию поведения.

Запись 17.04.2017. «В обход»

Категория: ВОСПОМИНАНИЯ

«…Ну что ж, попробуем. Огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля…» – океанской волной вздыбился пред Осипом Мандельштамом 1918 год, начало новой эры. И вот опять – новая эра накрывает нас своими мутными валами. Восприятие начала девяностых годов в моем подсознании чем-то перекликается с уличной атмосферой Нью-Йорка: серо, обшарпанно, грязно, но самое главное, совершенно невероятные типажи: каких ныне, наверное, уже не встретить; какие простой советский человек до перестройки и представить себе не мог.

А в ту пору, поднятая океанским валом, с самого дна, из каких-то расщелин, проулков и подворотен полезла наружу невероятная смесь персонажей Эжена Сю, Бальзака и Драйзера; где лики титанов перемежались с рожами и харями из темных подвалов. Из глубин памяти выплывают легендарные офисы начала девяностых, в туман прокуренные сигаретами к концу бесконечного рабочего дня, со старыми столами и сейфами, списанными с советских предприятий; висящим по стенам разнообразным реквизитом, набранным учредителями по домам; резьбой по дереву, чеканкой по меди, витыми козлиными рогами и кубками на цепочках.

Свобода, рынок бурлит, все занимаются всем: мало кто толком понимал, что он делает. Нет еще ни бизнес-курсов, ни толковых книг, ни интернета, ни сотовых телефонов. Компьютеры и факсы – в диковинку, мы даже ходили к знакомым коммерсантам посмотреть на эти чудеса. Они занимались торговлей оргтехникой, снимая потертую квартирку на втором этаже. Как-то захожу в гости, вижу: в кабинете весь угол забит рулонами недорогих обоев. Говорят, у партнеров за долги забрали. – Тебе не нужно? – Почем? – Если до обеда увезешь, для тебя…, – и называют смешную цену. Забрал, развез по паре комиссионных магазинов, умножил уплаченную мной цену раз в семь: полежало, народ понемногу начал брать.

Первые деньги согрели руки. Смотрю, что еще народ в комиссионке берет. Заказал у кузнеца Толика в своем реставрационном управлении скоб наделать. Отвез, сдал, цену умножил на семь. Дальше я другим знакомым коммерсантам подрядился вывески на контору сделать. Ну, как нас в еще в советской армии учили – на стекле, через самодельные трафареты, штампуя губкой-поролоном. Так и пошло по мелочи – денежка там, денежка сям, в дополнение к моему стремительно оскудевающему заработку архитектора-реставратора.

Все это ощущалось несерьезным, будучи скорее попыткой определиться в незнакомой и мутной среде. Именно с подобных несерьезных попыток и начинался для всей страны долгий путь в неизвестность. Для каждого – по-своему, в поисках денег, работ, мест, смыслов. А родом-то все мы были советские, оттуда. С детства всем нам твердили: достаточно найти что-то одно, определиться и честно работать, идя по «прямой дорожке», не перебегая с места на место.

В нынешней реальности все эти советы оказались катастрофически бесполезны: кругом оставалось немалое число людей, последних «рыцарей» советской эпохи, пытавшихся удержаться за то, что само по себе уже на ногах не стояло. Вся страна столкнулась с проблемой – тебе никто не говорит, что нужно делать и не ставит оценок за результат. Все смешалось и потерялось, как в голове у той собаки Павлова, не способной понять, имеет ли она дело с кружком, за который наказывают, или с квадратом, за который вознаграждают. «Прямые дорожки» сменились одиночным рассыпным бегством кто куда, затянулись травой, затерялись в густых зарослях и топях. Чтобы уцелеть, нужно было идти «в обход», как посоветовал Пер – Гюнту неведомый, всепобеждающий «Кривой».

В стране, резко потерявшей ориентиры, оставалось одно достойное занятие – бизнес. Именно сюда устремлялись люди, обладавшие волей, умом и характером; именно здесь они сталкивались локтями и лбами, отстаивая право на свое место под солнцем – как я некогда отстаивал свое место на краю дощатого армейского настила. Все прочее вело к унылому, беспросветному, безнадежному существованию. А солнце в ту пору светило как никогда ярко – новая страна, новая жизнь, новые возможности, коим, казалось мне, не было конца и края… Как перед стародавними флибустьерами, передо мной раскрывалась новая, неизведанная, полная тайн земля.

Что наше реставрационное управление «на ногах» не устоит – становилось понятным. С мечтами о науке, творчестве и карьере пришлось распрощаться. Заявление об уходе «по собственному» я подал как раз перед Новым годом и начал думать о первых самостоятельных действиях. После нескольких неудачных опытов с ликером Амаретто и китайскими пуховиками мы с парой приятелей организовали фирму, решив заниматься недвижимостью. Заказы в то время находились быстро, все вокруг что-то предпринимали. Сначала цыганам дом подрядились строить. С большими ромбами на фасадах, про архитектуру пришлось забыть. Дальше ребята заказ подогнали на оформление в Воронеже большой выставки американских автомобилей.

Автобизнес даже в то криминальное время был особой историей с особыми условиями конкуренции. Нашими заказчиками были молодые парни с комсомольским прошлым. Машины доставляли в Воронеж из Тольятти на железнодорожных платформах, периодически конкуренты расстреливали проходящие платформы из автоматов. В предпродажную подготовку машин входили вытаскивание пуль, замена стекол и латание дыр в кузовах, но прибыль оправдывала эти издержки. Конкуренция на рынке импортной автотехники была еще жестче.

Выставку мы сдали ровно в день открытия: последние гвозди приколачивали непосредственно перед началом, когда гости из Москвы поднимались на трибуну. Первые два месяца работы я спал сначала по три-пять часов в сутки, после время сна сократилось до часа-двух, последние пять суток я спал урывками, минут по пятнадцать-двадцать на заднем сиденье очередного шевроле-корвет-круиза в выставочном зале.

Армейский опыт здесь в этой обстановке оказался весьма кстати. На еду времени не оставалось – перекусывали мы чем попало, запивая ряженкой и кефиром из стеклянных бутылок (у которых еще крышечки были из разноцветной фольги). Помню, едем с очередных переговоров, с утра ни крошки во рту, время – четыре вечера. Остановились – ларек, хлеб, кефир, сметана. Все разложили на газете на капот жигулей-пятерочки. Ложек нет, но есть ключи от гаража. Большие, буквой «Т». Ими мы сметану и кушали. Мимо набитый автобус едет, рабочих с завода с первой смены везет, они на нас как на чудо сквозь стекло смотрят. Мы-то в костюмах-галстуках стоим, сметану с ключей слизываем, ломаем буханку, запиваем кефиром из горлышка.

Да и вообще время было очень колоритное – иные типажи, иные ситуации, чем ныне. Иду открывать наш первый банковский счет. Ребята за мной увязались посмотреть – банк, экзотика! Стояла ранняя весна, погода была студеная. На мне – черный кожаный плащ, длинный, ниже колен, фетровая шляпа с широкими полями. Под плащом – красный, модный в то время пиджак. Ребята по обе стороны тоже были экипированы в духе того времени.

Офисная девичья стайка – отдел по работе с клиентами – заметно напряглась, когда наша тройка вошла в помещение. На удивление скоро девушки оформили открытие счета и чековую книжку под наши неуклюжие комплименты их обаянию и сноровистости. Выйдя из коридора на лестницу, ребята, как один, взорвались смехом, описывая сценку в лицах, поочередно друг друга перебивая и дополняя:

– Представь, Игорь, как они все щечки втянули, когда ты шляпу снял! Под шляпой у меня был спортивный ежик, горизонтальной «площадочкой». По утрам я ходил в бассейн, удобна мне была такая прическа.

– А когда он улыбнулся? Зуб свой золотой обнаружил, прямо на фасаде. А они аж в столы вжались, прямо окоченели. Типа контрольный выстрел. А зуб – погляди – им прямо в лицо очередью, солнечными зайчиками!

Весна уже бушевала вовсю. Жарко сияло солнце, работа тоже шла очередью – в три смены, круглосуточно. И мы трудились, как рабочие в горячем цеху. Жарко становилось во всех отношениях: все разговоры на площадке давно велись только на ненормативной лексике, другой язык в той обстановке был неадекватен. Помню ночь перед открытием. Отвез столичных гостей в профилакторий в центре города, дальше надо было пять километров доехать, до нашего автоцентра.

Время – третий час ночи: еду по проспекту Революции, это центральная улица наша; еду по разделительной полосе, по самому центру; стараюсь следить, чтобы на тротуар не въехать и в деревья не врезаться, когда засыпаю. А засыпал я, наверное, каждую минуту. Проехал кое-как километр, чувствую, добром такая езда не кончится. Заехал домой к маме, упал на диван как был, в одежде и обуви и отключился эдак на полчаса.

Больше поспать мне не дали, звонят на городской номер, – приезжай, мол, дела срочные. Ну, оно понятно, через пять часов приветственные слова партнеры из Штатов должны произносить. Полчаса сна – уже неплохо; доехал, обсудил, что-то поправили. Открытие не помню – все мои ребята спать легли в соседней каптерке, а я домой сразу поехал и отключился до вечера.

Что было дальше – шок, не забуду никогда. Опять звонят ребята домой, мама меня будит. – Что случилось? А тут трос вроде как оборвался, на котором держалась подвесная конструкция над главным экспонатом выставки. С шестизначной долларовой ценой. Ну, дизайнеры у нас с претензиями были, красоту такую замутили.

– Ты приезжай, посмотришь, тут вопросы к нам имеются, тебе разруливать надо. Первая мысль, причем серьезно – десять минут на сборы, и на вокзал, куда подальше; потеряться в Москве или Сибири. Я понимал, что за такие деньги – и голову и кожу со спины снимут. Не говоря о квартире, даче, гараже и прочем. Они все вместе тогда таких денег не стоили.

О том, что тогда происходило в нашем городе и стране, я имел некоторое представление. Почитывал газету «Коммерсант-дейли», она ежедневно выходила в те годы. Странице на второй-третьей, снизу, в каждом номере – имел место подвальчик, обведенный черной рамочкой: кто на вчерашний день Богу душу отдал, с чьей-то посторонней помощью. Люди там были очень серьезные – директора банков, заводов, страховых компаний. Рангом меньше там не печатали, про них просто молва в народе шла. И с этой молвой на местном уровне осведомлен я был неплохо.

Все-таки, собрался с духом и поехал на объект. Приезжаю, паркуюсь, охрана уже поджидает, внутрь к хозяевам ведет. Выставка уже закрыта, посетителей нет. Захожу, здороваюсь, смотрю – висит эта махина над машиной сантиметров в пятнадцати, еще на каких-то тросах держится. Мы там здорово этих тросов понакрутили, не пожалели. Расчетов, понятно, никто не делал, поди не немцы какие.

Разговор состоялся суровый, даже по меркам того времени. Ну, оно понятно, авансы то мы получили, а окончательный расчет по договору – после сдачи объекта. А тут такое дело. Понятно, кому платить охота, лучше деньги себе оставить. Ребята мои, Олежек и Николай, – взгляды в сторону: – Ничего, мол, не знаем, все стрелки, Игорек, на тебе. – Как же, – говорю, – мы же типа команда, мушкетеры; все за одного и прочее. Все вместе делали, вместе за всем смотрели, все совместно решали. Все поровну. И прибыль тоже. – Так это прибыль, а тут – проблемы. Подписи ты ставил, ты и расхлебывай.

Пока суд да дело, охрана за стендами ловит некую непонятную личность. Мужчина, лет за сорок, небрит, весь в наколках. Никто его раньше не видел, видно, целый день там прятался. Это стрелки с нас развернуло. Вроде не совсем мы вредители, это конкуренты подстроили – зашел, спрятался, пробрался наверх, трос перерезал, конструкция оборвалась. А он затих-затаился: думал, видно, до ночи досидеть и как-нибудь выбраться. Да и обнаружили его случайно: что-то он там дернулся, звук подал – а тут охрана мимо шла. Как там с тем мужиком и конкурентами разбирались, мне не ведомо. У меня свои разборки начались.

Команда разбежалась в страхе, как ученики Христовы, а на мне повисли прочие наши объекты и обязательства. Тут же заказчики-субподрядчики проявились: строители, дизайнеры и прочие цыгане. Что тебе не платят – твои проблемы, закрывай долги и обязательства. Нет денег – достань, есть люди – помогут. К вечеру домой и люди подъехали. Две машины, человек шесть было. Вышли на лестничную клетку, обсудили ситуацию. У людей все четко – сколько, когда, где, кому. Что будет, если не туда и не вовремя. У меня имелись свои аргументы.

Встреч таких было несколько; каждый раз, заходя в темный обшарпанный подъезд, ждал, кто и чем меня на этот раз встретит. Суммы и сроки все-таки удалось подвинуть, деньги выплатить и начать приходить в себя, после жесткого полугодичного марафона на выживание. Невыплаченный компании расчет удалось «отжать» лишь спустя много лет, при других обстоятельствах.

А теперь – жизнь воображаемая сменилась жестким настоящим. Без опор и ориентиров. Удар был очень сильным, в горле ком два месяца стоял – говорить мог с трудом. Иллюзии ушли в сторону, стало понятно, что мое восприятие себя реальности мало соответствует. То, что есть – нежизнеспособно и эфемерно. «Витязь на птичьих ногах». Из тех осколков, которые остались от меня прежнего, надо было начинать собирать себя заново, перекладывать весь фундамент. Больно, непонятно и мучительно. Очень хочется вернуться в прежнее жизнерадостное состояние, где ты хороший, все еще веришь в себя и свое светлое предназначение. Именно в это время вопросы – кто я такой, что я хочу и зачем я это делаю – уперлись в меня со всей остротой и неотвратимостью. Прошлая глава жизни – семь лет, как я был призван в армию – закрывалась. Вслед за всей страной, нужно было не зевать, крутиться, искать свое местечко под солнцем, открывать следующую главу.