Текст книги "Сборник рассказов. Истории жизни"

7

Утром у машины прощались.

– Оленька, я тебе там пирожков положила в дорогу. В термосе чай твой любимый с корками апельсиновыми.

– Мамочка, ну, какое в дорогу? Тут езды-то всего ничего.

– Оленька, носочки взяла? Вдруг в больнице холодно будет. Ты звони, ладно? Что да как. Может я всё-таки с тобой поеду?

Она изо всех сил держалась, чтобы не расплакаться.

– Отец, где ты там?

Он стоял чуть поодаль, спиной к ним.

– Вы нужны ей сильными! Жалостью Вы только … – Амалия давала последние наставления.

– Амалия, помоги ей, прошу тебя!

– Нет, вот что за люди такие? – всплеснула она руками, – ты пойми, Слав… Это зависит теперь только от неё… Я проводник, я всего лишь опекун. Но если она не захочет. И вы должны должны ей помочь в этом.

– Отец, ну где ты там?

– Пора. И помните – сила и поддержка. Ничего, ничего, Славик, мы ещё повоюем за вашу девочку. И Вы мне в этом поможете, – Амалия протянула руку.

Он пожал руку.

– Повоюем, – дрогнувшим голосом, словно эхом, отозвался он.

Они направились к машине. ⠀

– Ну что, доченька, в добрый путь.

Он бодро улыбнулся. Но внутри всё дрожало. Он пытался отогнать мысль о том, что может быть он видит свою любимую девочку в живых в последний раз.

– Сильным. Ты нужен ей сильным! – прошептала Амалия, проходя мимо его.

Он глубоко вздохнул. Поставил сумку в открытый багажник и захлопнул его.

– Ну пора что ли? Иди ко мне. – Он открыл объятия.

Ольга бросилась на грудь отцу.

– Ну-ну! Чего ты? Ты ж у меня сильная!

– Папка… Мне страшно, – прошептала она, чтобы не услышала мама.

– Всё будет хорошо, – он поцеловал её в макушку, – всё будет хорошо.

Мать всё ж таки не выдержала – расплакалась.

– Доченька, а может я всё-таки поеду с тобой? – спросила с надеждой в голосе она.

– Мам, а папку ты на кого оставишь? Кто ему щи да борщи варить будет? Кто вареники лепить будет?

– Ой, божечки, я ж тебе вареников в контейнер наложила. Она бросилась было к дому.

– Мать, – укоризненно сказал отец. Она остановилась в растерянности.

– Ой, божечки! – только и смогла произнести она. Слёзы хлынули из глаз.

– Ну мам! – Ольга было бросилась к матери, но отец остановил её.

– Езжай, доченька, езжай. Мы тут сами.

Он прижал к себе жену.

Амалия обняла Ольгу сзади за плечи.

– Поехали, Оль, поехали, – спокойно сказала она. Это спокойствие в её голосе отрезвило Ольгу. Она быстро села в машину. Амалия рядом.

– Да не могу я так! – вскрикнула Ольга. Амалия не успела её задержать. Она выскочила из машины и бросилась к матери.

И вот она уже стояла и обнимала мать. Целовала солёные от слёз щёки:

– Мамочка, мамочка! Я буду бороться за себя, за вас! Ты, главное, верь! Слышишь? Верь! Всё будет хорошо! Слышишь? – она взяла лицо матери в руки, – слышишь?

– Да, да, Олюшка, – одними губами соглашалась мать, – езжай, езжай, доченька! Прости меня, доченька.

– Всё будет хорошо, – уже спокойно сказала Ольга. Отпустила руки. Развернулась и направилась к машине. Молча завела мотор. Помахала рукой родителям, стоящим в обнимку.

Мать перекрестила отъезжающую машину.

– Всё будет хорошо, – всхлипнула она и уткнулась мужу в грудь. Он ласково гладил её по спине.

– Всё будет хорошо, – прошептал. В уголках глаз застыли скупые мужские слёзы. ⠀

Ехали молча. Амалия искоса поглядывала на свою подопечную. По её щекам медленно текли слёзы. Ольга со злостью вытирала их тыльной стороной ладони. Вдруг она резко затормозила, хлопнула дверью и уселась на обочине дороги.

Амалия ждала. Она понимала – сейчас её трогать нельзя. Надо, надо ей побыть сейчас одной. ⠀

Ольга сидела, уткнувшись носом в коленки. Мыслей не было никаких. Была только злость. Злость на этот чертов рак. Будь он проклят.

«Что ж это я? Ведь я же сильная. Они же верят в меня, верят, что я смогу. А я смогу. Иначе… Я не знаю, что с ними будет. Ведь они так меня любят… Я должна…»

Очнулась она от голоса Амалии:

– Оль.

Амалия стояла с перекинутым через плечо пледом, который нашла на заднем сидении авто. В одной руке она держала термос, в другой – контейнер с мамиными пирожками.

– Оль, давай поедим? Держи.

Она протянула термос. Ольга взяла и его, и пирожки. Амалия укрыла её пледом. Уселась рядом.

– Эх, и знатный чаëк у твоей мамы.

– Угу, – с набитым пирожками ртом ответила Ольга.

«Вот и славно, вот и хорошо. Ольга успокоилась, поела, можно и ехать дальше». Ехать туда, где Ольгу ждали боль, страх и надежда.

8

Ольга считала капельки. Её мутило. Она уже видеть не могла эту красную жидкость. Шёл четвёртый курс химии. Она продолжала считать капельки. Как тогда, когда пятилетнюю её запеленали, как маленькую, оставив одну руку. Потом мама прорвалась в процедурку и увидела её. Тихим, но твёрдым голосом произнесла:

– Развяжите!

– Нельзя.

– Развяжите! Она не будет мешать.

И они начали считать. Мама сказала тогда:

– Раз капелька – нет одного вируса.

Маленькая Оленька свято тогда в это поверила. И сейчас ей хотелось, чтобы слова мамы стали сейчас правдой. «Раз капелька – нет раковой клетки. Господи, сколько же во мне тогда их! Капают, капают. А рак-дурак всё во мне».

Амалия подставила утку. Она всегда чувствовала, когда это надо сделать. Ольгу вырвало.

– Это рак из меня выходит, – грустно пошутила она. Без сил Оля откинулась на подушку. Ей стало смешно. Маленькая девочка Оля смеялась сквозь слёзы. «Нет! Никогда, никогда он не покинет меня! И никакие капельки не помогут, и я умру. И зачем всё это?» Медленно, но верно подступала паника.

– Здравствуйте. Как Вы тут, Пичугина Ольга Владиславовна?

Молодой врач листал ольгину карточку. «Тебя мне только не хватало сейчас. И чего таскается по пять раз на дню? Как его там? Кирилл Александрович?» – она закрыла глаза. Паника отступала, но её место заняла злость на весь белый свет.

– Ольга Владиславовна, Вы меня слышите?

– А то Вы не видите! – зло, сквозь зубы, произнесла она.

– Ольга Владиславовна, это последняя, – он засмущался, закашлялся, но всё-таки решился и спросил, – может быть мы с Вами… сходим куда-нибудь?

Кирилл Александрович покраснел под маской. Ольга открыла глаза и уставилась на доктора. «Чего? Что он сказал?»

– Вот и жених у нас нарисовался, – прошептала на ушко Амалия, – соглашайся! А почему бы и нет? Парень умный. Доктор. И собой хорош.

Ольгу снова начало мутить. Кирилл Александрович подставил утку.

– Уходите! Слышите, уходите! – взмолилась Ольга.

Но он не ушёл.

9

Ночью на Ольгу снова напал страх. Он прочно сжал своими острыми коготками душу.

– Пап, мне снова страшно, – кричала она в трубку телефона.

– Сейчас, доченька, сейчас, – шёпотом ответил он. Вылез из постели. Прошлёпал босыми ногами на кухню. Мать зарылась в подушку с головой и тихо всхлипывала.

– Что случилось, доченька?

– Мне опять страшно, пап.

– Почитаем?

У них вошло в привычку. Когда на Олю нападал страх, в любое время дня и ночи отец читал ей, сидя на кухне. Это были детские книжки про смелых и сильных духом людей. Ольга успокаивалась и засыпала под голос отца. Тогда Амалия вынимала из рук Ольги телефон и отключала его. А отец капал себе валидол и беззвучно плакал, бессильно положив на руки голову.

– Нет, пап, сегодня не будем. Как вы там?

– Мы хорошо, доченька, – он потёр грудь слева. Осторожно, чтобы она не слышала, накапал валидола, который теперь никогда не убирали со стола.

– Мама?

– Мама тоже хорошо, – он выпил валидол.

«Сейчас, сейчас отпустит», – подумал он, а вслух спросил:

– Дочь, у тебя голос сегодня какой-то не такой. Что случилось?

– Ничего, пап, ничего. Врач был, сказал, что, если всё хорошо будет, отпустят.

– Так это же хорошо.

– Мне страшно. А если не будет.

– Доченька, ты верь, главное верь.

– Пап, ты дышишь тяжело. Пап…

– Нет, нет, доченька всё хорошо. Не переживай. Ты только верь и приезжай, как только сможешь. Мы соскучились очень.

Сердце стало биться ровнее, валидол помог. А в спальне мать достала маленькую иконку Николая Чудотворца, поставила на прикроватную тумбочку, зажгла свечку. Встала на колени. Зашептала молитву. Просила только одного – жизни своей девочке.

***

Кирилл Александрович провожал Ольгу. Она вышла на крыльцо и зажмурилась от яркого солнца. Остановилась. Улыбка расплылась по похудевшему лицу.

– А, знаете, Кирилл Александрович, может не пойдём в кино, а поедем к моим родителям?

Она повернулась к нему.

– Я не знаю. Удобно ли?

– Неудобно знаете что? Сможете на три дня?

Он согласно закивал.

– Завтра?

Она сбежала с крыльца. Обернулась.

– Тогда я позвоню.

– Ну ты даёшь, мать! – только и смогла сказать Амалия.

– Чего тянуть-то, сама же говоришь – парень хороший.

«У меня есть неделя и завтра я поеду домой! И я хочу быть счастливой, хотя бы эту неделю».

10

– Мам, пап, знакомьтесь – это Кирилл, – Ольга замялась и после паузы добавила, – Александрович.

– Ну здорóво, что ли. Можно просто Кирилл?

– Конечно, можно, – смущённый молодой человек протянул руку для рукопожатия.

– Тогда я – Владислав Николаевич, а это супружница моя – Марина Сергеевна.

– Ой, а это Вам, – Кирилл протянул букет цветов.

– Спасибо.

– Пап, я Кириллу Александровичу рыбалку обещала.

– Ну раз обещала…

– Ой, а что это мы в дверях стоим. Проходите, проходите, – захлопотала Марина Сергеевна.

– Мам, как вкусно пахнет. Я такая голодная.

Во всеобщей суматохе, отец задержался в коридоре. Он увидел Амалию, подпирающую косяк входной двери.

– Здравствуй, Амалия! – поприветствовал он её, когда честнáя компания удалилась на кухню, – я был очень, конечно же, удивлён, когда дочь вчера сказала, что приедет не одна.

– А я-то как была удивлена, когда она пригласила Кирилла к вам в ответ на его приглашение в кино. Не волнуйся, Николаевич, он же её лечащий врач.

– Врач? Так он знает?

– Да, знает, и, уверена, даже больше нас о её болезни.

– Отец, где ты там? Стол накрыт.

За обедом все веселились. Кирилл оказался хорошим рассказчиком, без конца доводил Ольгу до слёз от смеха своими историями из медицинской студенческой жизни. Отец изредка поглядывал на Амалию, которая стояла у окна. Та удовлетворённо качала головой и улыбалась в ответ.

– Всё, больше не могу. Ни есть, ни смеяться, – взмолилась Ольга после очередной истории Кирилла. Ей давно не было так хорошо. Сейчас она была по-настоящему счастлива, как не была, наверное, счастлива даже до болезни. Улыбка мамы, одобрительное хмыкание папы. И Кирилл. Она подперла подбородок рукой и слушала рассуждения мужчин о мармышках, прикормках и ещё о каких-то рыбацких хитростях.

– Хватит уже, отец, извёл гостя своими разговорами о рыбалке, – вмешалась Марина Сергеевна.

– А ты, мать, не лезь, дай мужикам душу отвести.

– Пап, а может махнем на речку с ночëвкой?

– Да что ты, дочка. Вам отдохнуть с дороги надо. Да и отец выпил.

– Так я ж не пила.

– Не, доча, я тебе свою голубку не доверю.

– Дак, мы на моей.

– Ну не знаю. Кирилл, ты как? У меня и опарыши в холодильнике лежат.

– Отец, Оля, да вы что ополоумели? Ночи холодные.

– А ты оставайся, мать. Варенников налепишь. А мы завтра к обеду вернёмся, утреннюю отсидим и вернёмся. ⠀

На том и порешили. Быстро собрались. Мать снабдила всех тёплыми вязаными носками и свитерами. Кириллу подошли отцовские сапоги и старая фуфайка. Ольга не смогла удержаться от смеха, увидев его в таком одеянии. Амалия наблюдала за своей подопечной и не узнавала её. «Влюбилась! Ой, влюбилась». Доехали без приключений. Отец на заднем сидении только покрякивал, дивясь, как его дочь умело водит машину. «Выросла дочка, выросла. И когда успела».

Кирилл посматривал на Ольгу. Как она изменилась за сутки. Прямо светилась вся. И если б он не знал, то ни за чтобы не поверил – ещё три дня назад она билась в панической атаке. Ненавидела всех и вся. «Есть в женщине какая-то загадка. Её загадка – её сила. Сила духа».

«Да силы духа ей теперь не занимать», – думала Амалия, сидя на заднем сидении рядом с Владиславом Николаевичем и поглядывая на парочку впереди.

Вдруг Ольга резко затормозила и, не говоря ни слова, вышла. Присела перед машиной. Амалия на удивлённый взгляд Владислава Николаевича лишь пожала плечами и тоже вышла из машины.

Ольга сидела перед одуванчиком, который рос посреди асфальта. Ветер трепал цветок, пригибал к асфальту. А он назло всему тянулся к Солнцу.

– Амалия, ты только посмотри. Как? Как нужно хотеть жить!

Ольга встала. Взгляды Ангела и её встретились. За время, проведённое вместе, они научились понимать друг друга без слов. Они раскинули руки, подставили лица под тёплые лучи Солнца, закрыли глаза.

– Я хочу жить, и я буду жить, – медленно произнесла Ольга и вдруг закричала в небо, – я буду жи-и-ить!

А Амалия улыбалась: «Вот и хорошо, вот и ладно».

– Поехали что ли?

– Поехали, – Ольга улыбнулась, – живи, дружочек… И спасибо тебе. Она присела снова и понюхала пыльный одуванчик.

– Живи!

11

Ольга стояла у окна. Внизу улица переливалась новогодними иллюминациями. Больше года она боролась с раком. Надежда сменялась разочарованием. Разочарование злостью. Чем больше она злилась, тем сильнее становилась. «Боже, как мне надоело качаться на этих качелях. Как надоело жить между диспансером и домом. Домом, где теперь ждёт Кирилл».

Она вспомнила их первый поцелуй. Это было тогда, на рыбалке. Отец ушёл в палатку подремать до утренней зорьки. Они сидели у костра и молчали. Смотрели на огонь. Ночь и на самом деле оказалась холодной. Ольгу начало знобить. Кирилл заботливо накинул на неё плед.

– Не хватало, чтоб ты простыла.

– Спасибо.

– Сейчас согрею чаю.

– Подожди, – она ухватила его за рукав фуфайки. – Я должна сказать. Ты должен знать. Если ты со мной из-за… – она не могла подобрать слово.

Но говорить ничего и не нужно было. Он приложил к её губам пальцы.

– Не надо, не порти. Я с тем, с кем хочу быть, и там, где я хочу быть.

– Но…

Он коснулся её губ своими. Тепло разлилось по всему телу Ольги, и разгорелось внизу живота животворящим пламенем. Боже, как давно с ней не случалось ничего подобного. Да, наверное, даже никогда. Да, были в её жизни мужчины. Были просто потому, что так нужно было. И всего лишь. А сейчас? Сейчас было что-то другое.

Мозг вспомнил слово – жалость. Она не хотела, чтобы кто-либо был с ней из-за жалости. Ей не нужна была жалость, ей нужна была вера. Но мысли улетучились так же быстро, как и пришли. Ей было хорошо! Ей было хорошо здесь и сейчас. В этом лесу, у этого костра и с ним. С Кириллом. И она так не хотела, чтобы этот поцелуй закончился.

– Кхе-кхе, – отец вылезал из палатки, – мать-то была права. Ну и дубак. А мы помидоры хотели высаживать. Неее, рано ещё – помёрзнут. Э-э-э, други, а чего это вы за костром не следите?

Кирилл бросился к костру, который и на самом деле затухал.

«Сколько же мы целовались?»

Ольга медленно возвращалась в реальность. «Боже, я готова была… Прямо тут у костра».

– Можешь считать это побочкой болезни, хотя я бы назвала это по-другому, – Амалия спокойно сидела рядом с Ольгой. Та уставилась на неё.

– Ты, ты всё это время…

– Нет, не волнуйся, я гуляла по лесу.

– В темноте?

– Ты забыла, кто я.

– Оль, о чем задумалась? – голос Амалии вернул её в действительность. Ольга повернулась на голос.

– Да так ни о чём…

– Олюшка, ты опять забыла, кто я? Вспоминаешь? Оль, вот одного не пойму – почему ты не согласишься выйти за него? Сколько раз он тебя уже замуж звал?

– Амалия, не начинай. Ты и сама знаешь.

– Дура. Он же любит тебя.

– Амалия!

– Амалия, Амалия… Жалко парня. Измаялся весь. Он ведь по-хорошему хочет, по-человечески. Неужели не поняла ещё? Ладно, пора мне. Придёт сейчас.

– Амалия, ну не обижайся. Оставайся. Скоро родители приедут. Будем Новый год справлять.

– Нет, девочка – пора мне. Будь счастлива.

– Ты плачешь?

– Да нет. Что ты. Разве могут ангелы плакать.

– Ну хоть Кирилла-то дождись. Он анализы должен принести.

– Уже.

В скважине входной двери поворачивался ключ. Амалия обняла свою подопечную.

– Будь счастлива, девочка моя. И с Новым годом! – взглянула на Ольгу, – дочку назови Амалией.

Она быстро направилась к выходу.

– Амалия, какую дочку?

Но та только махнула рукой.

– Здравствуйте! – Кирилл раздевался в коридоре.

– Привет и пока! Передай Ольге! И береги её. Теперь ты её ангел-хранитель, – Амалия сунула ему подарочную коробочку, перевязанную жёлтой ленточкой.

Кирилл не успел ничего ответить. Она скрылась за дверью.

– Оль, а кто это был?

– Где?

– Да только что. Какая-то странная женщина в жёлтой чалме.

– Ты её видел?

– Оль, с тобой всё в порядке? Вот – она просила тебе передать.

Он протянул коробку.

– Она прощалась, она со мной прощалась.

Ольга бросилась к окну. Распахнула его. Ветер ворвался в комнату.

– Амалия! – крикнула что есть мочи Ольга.

Женщина в жёлтой чалме, и длинном до пят пальто оглянулась. Она послала Ольге воздушный поцелуй. Раскинула руки, словно крылья, и испарилась.

– Оль, так это правда?

Кирилл стоял позади Ольги и тоже видел, как Амалия растворилась в воздухе.

– Она ушла насовсем, ты понимаешь, насовсем.

Ольга уткнулась Кириллу в грудь и заплакала.

– Оль, ну хорошая моя. Успокойся, – он прижал к себе Ольгу, ласково гладил по спине.

– Амалия сказала, чтобы я выходила за тебя замуж, – сквозь всхлипывания произнесла она, – сказала, чтоб дурой не была и соглашалась.

– Вот и не будь! – он взял Ольгу за плечи, – соглашайся.

Ольга смотрела на него. Он вытирал слёзы с её щёк.

– Соглашайся! – повторил он.

Одними губами она произнесла:

– Да.

– Да?

– Дааааа! – крикнула она.

Она хотела обнять его, но из рук с глухим стуком выпала та самая коробочка, перевязанная жёлтой ленточкой.

– Подожди, не открывай. Сначала это. Он протянул ей листок.

– Это то, что я думаю?

– Оль, ты чистая! – он подхватил её на руки и начал кружить по комнате, – ты чистая!

– Я чистая! – вторила она ему.

«Вот и хорошо! Вот и ладно!» – Ольге показалось, что она слышит голос Амалии.

Кирилл почувствовал перемену в Ольге, опустил её на пол. Она дрожащими руками развязала ленточку. В коробочке лежала жёлтая трикотажная шапка и малюсенькие жёлтенькие носочки. На дне коробочки лежал простой в клеточку сложенный вчетверо листок и лишь одно слово – «ЖИВИ», а в уголке нарисовано улыбающееся солнышко и подпись «Амалия».

Елена Афанасьева

Старый я

1

Фёдор Михайлович не хотел жить один. Хотя не признавался в этом даже себе.

Он не любил готовить и с удовольствием уплетал стряпню милых сердцу дам. Он не был опрятным, а тем более чистоплотным, однако с теплотой слушал ворчание из-за неубранной посуды и грязных вещей. Он фыркал, когда просили купить хлеб по пути домой, но с постоянной улыбкой протягивал свёрток в родные руки.

Однажды в его жизнь ворвались внуки. Карманы наполнились конфетами, сердце теплотой, а квартира игрушками. Фëдор Михайлович вновь, как в своём пионерском детстве, взбирался на табуретку и рассказывал стихи. Малышня с хохотом повторяла за ним.

Знакомство со смертью произошло внезапно, она унесла с собой жену. Потом и любимую подругу, к которой Фёдор Михайлович успел прикипеть, но не успел довести до ЗАГСа. В то же время карьера сына стремительно ползла вверх. Его труды оценила некая эстонская фирма, куда тот уехал без малейших сожалений. Вместе с ним стихотворения на табуретке и ушедшее пионерское детство. Но больше всего удивила пропажа кота Борьки, бывшего ему другом последние двадцать лет и вдруг не вернувшегося с прогулки.

Фёдор Михайлович смял газету, пробурчал неразборчивое: «Лучше б не читал», и направился на балкон. Шаркая тапочками, на ходу достал из полинялых спортивок сигареты и зажигалку. Прикурил и, ещё не дойдя до балкона, вовсю дымил любимыми «Бонд». По квартире мягкими волнами расползался дым. Он проникал в обивку дивана, в одежду, наполнял собой пространство шкафов и тумбочек. Фёдору Михайловичу не было до этого дела, запахи его не волновали, а уж чужое мнение тем более. За долгие годы непрерывного курения седые усы пожелтели от дыма, а губы постоянно что-то причмокивали, будто перебирая сигарету. Привычка вошла в обиход, стала частью жизни, а в какие-то моменты спасением.

Фёдор Михайлович облокотился на балконные перила и лениво наблюдал за происходящим во дворе. Жаркий май сморил в тот год всех, и народ спасался как мог. У дома ребятня визжала и бегала с водяными пистолетами. Чуть дальше девчонки-подростки в ярких купальниках разложились на траве у дворовой клумбы. Их смех и щебетание доставляли нежное удовольствие – молодые, энергичные, необременённые заботами и стеснением. Фёдору Михайловичу нравилось за ними наблюдать, он представлял, как мог бы к ним подойти, завести разговор, с лёгкостью купить на всех лимонад, а в субботу пойти на танцы. Как бы они улыбались его шуткам, а он раздувал щëки и щеголял придуманными байками. Только смахнуть бы с себя лет тридцать, а то и сорок!

Он рассмеялся, представил, что было бы, подойди он к девчонкам сейчас – дед в тапках, хотя ради такого случая он бы надел новые, в клетчатой рубашке, что называется «на выход», и в брюках. Непременно, он нашёл бы свои лучшие брюки, отгладил стрелочки с помощью марли, как делал всегда. Ни одной из своих спутниц жизни он стрелок не доверял. Фёдор Михайлович гневно вырывал утюг и кричал, чтобы никто не смел трогать его брюк. А уж когда невеста сына в надежде угодить будущему зятю, сожгла самые дорогие и любимые, он выкинул и гладильную доску, и утюг, чтобы никто не прикасался к его вещам. Да и сам решил брюк не носить: слишком высока вероятность, что не туда пойдёт стрелка или задымится штанина.

«Радикальные меры, папа», – сын не одобрил, пожал плечами и съехал с невестой в съёмную квартиру.

«Это не мера радикальная, это руки не из того места у кого-то», – нахмурился Фёдор Михайлович и бросил окурок в жестяную банку на балконе. Воспоминания закружились в голове, перед глазами встала картина – невеста в слезах, сын в гневе, летает утюг, брюки.

Квартира опустела тогда ненадолго. Вскоре в ней появилась женщина, та самая, недошедшая до ЗАГСа. Она не позволяла курить даже на балконе, с щепетильностью убирала каждую пылинку, и от неё всегда пахло ванилью. Для Фёдора Михайловича так и осталось загадкой, как она могла жить с ним, не самым аккуратным и довольно ворчливым дедом.

Сейчас квартира вновь была пуста, что довольно сильно огорчало её хозяина и доброты в голосе отнюдь не прибавляло. Он, словно маленький ребёнок, хотел капризничать, требовать, подставлять ухо для трёпки, если надо, и щëку для поцелуя. Степень морщинистости своей щеки его не волновала, а вот если целовать чужую, то желательно чтобы ей было от шестидесяти до шестидесяти пяти.

Но желающих пока не находилось, а может никто пока не искал.

Фёдор Михайлович покосился на ребятишек с пистолетами и вздохнул. Не то, чтобы он сильно скучал по внукам. Тех уже не интересовали детские забавы. Его мальчишкам было не меньше четырнадцати. Он знал, что пройдёт несколько лет, и они станут ещё дальше, чем есть. Внуки, выросшие без деда в другой стране, со взглядами, которые он никогда не поймёт, с миром, в котором ему не побывать.

В квартире раздалось щебетание птиц – задумка первой жены, за которую он когда-то заплатил кучу денег. Кривился, ругался, что его раздражают эти звуки, но за тридцать лет не предпринял ни одной попытки поменять дверной звонок. Фёдор Михайлович напрягся, вытянулся и прислушался, вдруг ошиблись. Но птичья трель раздалась вновь. Пришлось покинуть наблюдательный пост и прошаркать к двери.

Мучаясь любопытством и желая подержать интригу, Фёдор Михайлович не стал заглядывать в глазок. Вместо этого он пригладил волосы, отдёрнул линялую футболку и даже мельком взглянул в зеркало. Распахнул дверь, но сразу сник.

Откровенно говоря, Фёдор Михайлович сам не знал, кого хотел увидеть на пороге. За дверью оказался соседский мальчишка Олег, который частенько брал книги для школьного чтения.

– Здравствуйте, Фёдор Михайлович. Отдать вот хочу.

– Приветствую, малец! Быстро ты с ними расправился. Заходи, коль явился.

Олег прошёл в квартиру, скинул кроссовки и прямиком направился к шкафу. Фёдор Михайлович только успел удивиться расторопности парня – слишком по-свойски он чувствует себя в его доме – а тот уже расставил принесённые книги и собрался уходить.

– Новые брать не будешь? Кого вы сейчас проходите?

– Никого уже не проходим. Остались итоговые экзамены за год, и будут выставлять оценки, – отмахнулся Олег.

– Для себя тогда почитай, – гордый Фёдор Михайлович распахнутой ладонью указал на шкаф, – смотри, какое изобилие, всю жизнь их собирал.

Олежка явно смущался, постукивал пальцами по полке и нерешительно сказал:

– Вообще-то я больше не хочу читать.

– Что за глупости? Читал, читал, а тут не хочешь?

– Вы сами-то их читали? – Олег улыбнулся уголком губ и склонил голову набок, – они же нетронутые. Открываешь, а они скрипят. Хотя им лет сто уже.

– Прям уж сто. Эх, малец! В мою молодость все за такими гонялись.

Фёдор Михайлович рассмеялся. Гордость за его коллекцию книг состояла лишь в самих книгах, а точнее в их наличии. Мысль о том, что их надо читать, а не просто ставить на полку, не уложилась в голове, чем нисколько не смущала. Всю жизнь он заказывал, выписывал, покупал книги, стоял за ними в очередях, тщательно следил, чтобы из собрания случайно не исчез какой-нибудь том. Коллекционером он себя не считал, но богатство огромного во всю стену шкафа не иначе, как коллекцией, не называл.

Он вытащил первый попавшийся том и, не глядя, протянул Олегу.

– Я – это другое дело. А тебе учиться ещё. На вот тебе Достоевского, но с возвратом!

– Неудивительно, что вы достали именно его, Фёдор Михайлович! – усмехнулся мальчишка, потешаясь над стариком, поставил книгу и огляделся.

Ему нравилось бывать у Фёдора Михайловича! Нравилось, что тот живёт среди старых безделушек и громадной мебели. Там, где жил он, был новенький ремонт, современная мебель и модные однотонные стены, выкрашенные в светлое. Старик и без того был выходцем из того времени, про которое остаётся только в кино смотреть, так и квартира у него – настоящая декорация для фильмов об утраченном прошлом.

Главенствующее место, несомненно, занимал шкаф, будто вросший в стену. Он не оставлял пространства, плотно прилегая к потолку и сливался с квартирой. Что находилось за створками закрытых дверей, одному Богу известно. На открытых полках стояли сотни книг, черно-белые снимки мужчин и женщин, цветные фотографии детей, фарфоровые балерины от большой до совсем крохотной, миниатюрная вазочка с искусственными цветами, очки, коробочки из-под леденцов, где, наверняка, хранились сокровища, и ещё масса интересного. На исследование одного только шкафа, пожалуй, ушла бы не одна неделя.

Он плюхнулся в большое кресло, повёл носом и улыбнулся:

– Моя мама никогда не разрешит курить в квартире. А у вас всё можно. Красота! Никто ничего не запрещает, живёте и делаете, что хотите. Читаете или не читаете, курите или нет. Никто в школу не гонит, и экзамена у вас завтра нет. Да даже если и был, можно проспать, а кто заметит? Кто подойдёт к вашей кровати и заорёт: «А ну-ка вставай! Всё проспал! Бегом одевайся», – Олег выпрямился, изображая отца, сдвинул брови, потом вскинул их вверх, пародируя мать, и почти не размыкая губ, промычал: «Олежек, что же ты, сынок. Тебе давно пора быть на уроках!»

Олег покривил лицом, снова развалился в кресле и воскликнул:

– Знаете, что я придумал?! Мне на лето задание дали – представить, кем я хочу быть в будущем, а в сентябре написать сочинение, – его лицо сияло, – так вот, я хочу быть вами! И чтобы у меня была своя квартира! Я бы жил в своё удовольствие, и никто бы меня не трогал.

Фёдор Михайлович оцепенел. Вроде и приятно стать кумиром для парня, но сам повод ему вовсе не нравился. Он облокотился на шкаф, скрестил руки на груди. Потом задумчиво почесал подбородок и, к своему удивлению, смутился. Да хотя чёрт с ними, с причинами! Им хотят быть! Значит он не такой уж безнадёжный дряхлый дед.

Фёдор Михайлович улыбнулся. Его накрыла волна тепла к мальчишке, захотелось чая и печенья, возникло желание поговорить, расспросить, чем нынче живёт юность. «Может и вовсе надо чем-то помочь? Насладиться энергией молодости и рассказать ему всю жизнь для сочинения?» – распалялся Фёдор Михайлович.

Но эти мысли были тут же отброшены: «Какая, однако, глупость!»

– Так, ты мне ерунду не городи. Если ничего не будешь брать, то свободен! У него экзамен завтра, а он сидит нога на ногу, бездельник.

Чем дольше Олег возился с кроссовками, тем сильнее сердился Фёдор Михайлович. Он смотрел на его рыжеволосую голову сверху вниз, готовый взорваться из-за неторопливости мальчишки, но вдруг за тем глухо захлопнулась дверь. Всё стихло.

– Надо покурить.

Снова по квартире поползли серые волны, по полу зашуршали тапки, а на балконе скрипнули перила.