Текст книги "Шестеро против Шекспира. Печальные комедии современности"

Гуревич. А думать на идиш?

Орлов. Тут что я могу сделать?! Мне самому недавно снилось, будто я с дедом Ароном говорю. Представляешь – рассказываю ему, кем стал, как с врагами борюсь. А потом вдруг понимаю, что говорю-то я с ним по-еврейски.

Гуревич. И что дальше?

Орлов. Жена меня разбудила. Испугалась, что я во сне разговариваю!

Гуревич. Выходит, Саня, «отречемся от старого мира»… А я только в прошлое воскресенье в Сквиру съездил.

Орлов. Зачем? По работе?

Гуревич. Нет…Так… Могилки проведать. Посмотреть…

Орлов. Ну, и как там?

Гуревич. Нормально… Живут люди. Ты Галю-молочницу помнишь?

Орлов. Конечно! Галя Червяк.

Гуревич. Добрыйвечер.

Орлов. Чего «Добрый вечер»?

Гуревич. Фамилия у нее теперь такая. Замуж она вышла. И на зоотехника выучилась.

Орлов. Правильно! Она – бойкая была… Добрыйвечер – а чего, тоже неплохая фамилия.

Гуревич. А сейчас, оказывается, она – здесь, в Киеве.

Орлов. Замминистра сельского хозяйства?

Гуревич. Нет… В психбольнице лежит.

Орлов. Не понял?

Гуревич. Зоотехником она работала в крупном хозяйстве. А весной вдруг падеж скота у них начался. И отчего – непонятно! Она и решила, что ее во вредительстве обвинят. Вот, не выдержала… Съехали мозги в сторону.

Орлов. Жалко, красивая баба была… Но глупая. Не виновата – никто бы ее не осудил… Я думаю.

Гуревич. Такие дела… Хочешь конфетку? (Достает из кармана конфету, откусывает половину, а другую протягивает другу.)

Орлов. Давай!

Оба жуют и думают о своем.

Гуревич. Саня, а ты понимаешь, что работа наша – временная? Вот – разоблачим всех врагов, а потом что делать?

Орлов. А что советская власть скажет, то и будем делать!

Гуревич. А что она скажет?

Орлов. Об этом, Натан, зачем думать? Придет время – узнаем. И задачу свою – выполним!

Гуревич. Выполним… Любую задачу выполним… Куда денемся…

В кабинете появляются соседи Орлова по коммунальной квартире. Орлов и Гуревич исчезают. Соседи бесцеремонно переставляют стол, притаскивают плиту, раковину, и кабинет быстро превращается в коммунальную кухню. Кто-то из соседей стоит у плиты, кто-то нарезает что-то у своего столика, кто-то прошел к себе с кастрюлей. На кухню выходит пожилая женщина, Марина Петровна, с деревянным кружком от унитаза в руке.

Марина Петровна. Кто брал мой кружок? Кто, я вас спрашиваю! Я знаю – это вы, Долинский?

Долинский. Марина Петровна, мне интересно, как вы это определили. По отпечаткам? Тогда по отпечаткам чего?

Марина Петровна. Вы – негодяй, Долинский!

Долинский. Я ничего у вас не брал! У меня свой кружок есть!

Марина Петровна. Есть! Но ваш кружок висит на стенке справа, а мой – слева! И вы любите брать мой! Потому что мой – чище! Вы – бандит, Долинский! Бандюган с большой дороги! Вы – мерзкий извращенец!

На кухню выскакивает еще один взъерошенный сосед.

Сосед. Сколько можно орать! Я с ночного дежурства!

Марина Петровна. Ты глянь – он с дежурства?! Вы думаете, Олифер, я забыла, как летом вы взяли мой тазик для варенья и постирали в нем свои носки?

Сосед. Я не виноват, что у меня точно такой же тазик! И я не виноват, что наша советская промышленность выпускает одинаковые тазики! Или вы что-то имеете против советской промышленности?

Марина Петровна. Что вы такое говорите? Стыдно слушать! Я ничего не имею против советской промышленности, зато я имею против вас!

Сосед. Ерунда! Просто я часто дежурю по ночам, и мне нужны чистые носки, потому что у меня потеют ноги!

Марина Петровна. Лучше бы, Олифер, вы были безногим инвалидом! Бандиты! В квартире живут одни бандиты! По вам всем давно тюрьма плачет!

Гаснет свет, соседи исчезают. За одним из столиков зажигается лампа, за столиком – Орлов. Это уже на сцене снова условно оборудованный кабинет чекиста. Перед Орловым – отец Риты. Идет допрос.

Орлов. Мы знаем, что вы, Семен Григорьевич, были эсером. А в газете вы возглавляли подпольную сионистскую организацию! Так?!

Отец Риты. Это неправда!

Орлов. Что неправда? Вы не были эсером?

Отец Риты. Был!

Орлов. А руководителем сионистской организации вы тоже были?

Отец Риты. Не был!

Орлов. Отпираться бессмысленно, гражданин Зак, у нас есть на вас достоверные и, главное, добровольные и чистосердечные показания ваших коллег. Вот, пожалуйста, редактор Дора Моисеевна Квятковская, корректор Аркадий Борисович Шахнович, наборщик Степан Петрович Мироненко.

Отец Риты. Что? Откуда здесь взялся Мироненко?

Орлов. Он – сочувствующий. А что вы удивляетесь, когда-то в России были жидовствующие, а теперь – сочувствующие! Мой вам совет – подписывайте, Семен Григорьевич, протокол допроса! И считайте, что вам повезло, что вы – всего лишь агент сионизма, а не японский шпион!

Отец Риты. А если я подпишу, что будет с моим ребенком?

Орлов. Как сказал товарищ Сталин: «Сын за отца не отвечает!»

Отец Риты. Но у меня дочь!

Орлов. Дочь – тем более!

Отец Риты. Ей всего семнадцать лет!

Орлов. Я знаю! Подписывайте!

Отец Риты. Хорошо, я подпишу! Но вы отвечаете за мою Риточку! Слышите – отвечаете!

Орлов. Я слышу. Подписывайте.

Отец Риты подписывает протокол.

Снова кухня коммуналки. Прошло время, поэтому на кухне те же обитатели коммуналки, но – в другой одежде. Марина Петровна готовит на своем столе и обращается к рядом стоящей соседке. Неподалеку сосед и Долинский.

Марина Петровна(стоящей рядом соседке). А что, Мусенька, вы не знаете, наш чекист дома?

Муся. Сейчас дома. Я его недавно встретила у туалета. Марина Петровна. И наверняка как всегда: даже по квартире – в галифе и гимнастерке?! Его бедная Рита, наверное, уже замучилась эту форму стирать!

Сосед. Слушайте, а зачем он вам?

Марина Петровна. Так. Просто хотела позвонить сестре. Долинский. Ну так и звоните себе! Я понимаю, что, если бы не этот Орлов, мы бы бегали звонить на улицу, в автомат. Но раз нам поставили телефон в квартиру, значит он – общий!

Марина Петровна. А вы видели, как он смотрит, когда долго занимают телефон? Будто сейчас тебя заарештует! Я лучше – в другой раз…

Раздается резкий звонок телефона. Все замолкают и мгновение смотрят в сторону телефона, висящего на стыке кухни и коридора.

Долинский (с опаской). Это, наверное, ему… Оттуда… Муся. Аоткудоваже еще?

Марина Петровна. Кто-нибудь, позовите его!

Сосед. Не уж! Вам надо – вы и зовите!

Наконец появляется Орлов в галифе и гимнастерке. Все замолкают и смотрят ему вслед. Орлов снимает трубку.

Орлов. Орлов слушает!.. Так… Понял, буду! Есть!

Орлов молча возвращается обратно. Соседи в страхе замирают.

Долинский. Все, ему позвонили. Вы, кажется, хотели звонить своей сестре!

Марина Петровна. Благодарю, но я, кажется, уже перехотела!

Рита и Орлов ночью за ширмой в постели. Орлов поворачивается к Рите, целует ее. Она отодвигается.

Орлов. Что случилось, Рита?

Рита. Ничего… Ничего не случилось…

Орлов. Что значит – ничего?! Почему ты плачешь?

Рита. Я не плачу.

Орлов. У тебя мокро под глазами.

Рита. Я вспомнила про своего папу.

Орлов. Черт! Нашла время! А ты не могла вспомнить о нем через десять минут, когда мы закончим, и я засну.

Рита. Я не хотела, так получилось, Сашуля, так получилось. Как он там? Я так волнуюсь за него!

Орлов. Чего волноваться?! Письма приходят, посылки от тебя он получает регулярно.

Рита. Боже, десять лет! Ему дали десять лет! Как выдержать такое, Сашенька?! Как?!

Орлов. Дура! Если бы его дело расследовал не я, ему бы дали минимум пятнадцать лет, или того хуже – вышак. А так – он через пять лет выйдет! И сможет стать честным советским человеком!

Рита. Да, я понимаю, понимаю, как ты рисковал. Спасибо тебе, Сашуня, ты такой добрый!

Орлов. Я рисковал, потому что полюбил тебя, глупенькая ты моя!

Рита начинает целовать мужа, но тут из кровати, стоящей рядом, подает голос трехлетний Феликс. Услышав плач ребенка, первым вскакивает, чтобы его успокоить, Орлов.

Ну вот!.. Ш-ш, ш-ш, тише, маленький, тише. Спи, засыпай…

Орлов механически начинает напевать мотив еврейской колыбельной, которую пела ему мама. Малыш затихает.

Утро. По радио звучат бодрые советские мелодии. Рита застилает постель. Орлов за столом читает газету. Тут же мама Орлова – Фрида Моисеевна и папа – Леонид Аронович. Они накрывают стол к завтраку.

Из коридора доносится голос малыша Феликса.

Голос Феликса. Бах-бах! Пиф-паф!

Рита. Саша, ну зачем ты даешь Феликсу пистолет? Вчера он целый день гонялся за Симой, хватал ее за хвост, делал страшные глаза и кричал – я тебе сейчас дырку в голове сделаю!

Орлов. И правильно! Пусть Симка не ворует колбасу и не писяет в общем коридоре! Соседи это долго терпеть не будут!

Мама. Так! Феликса я покормила, давайте сами позавтракаем.

Все завтракают, пьют чай. Орлов делает это быстро – он торопится на службу.

Рита. Фрида Моисеевна, какой вкусный чай!

Мама. У нас в Сквире всегда так дома заваривали, с травами!

Папа. Слушайте, наш Феликс – такая умница! Вчера говорю ему: «Арончик»…

Орлов(недовольно перебивает). Папа! Моего сына зовут не Арончик, а – Феликс!

Мама. Мы это знаем, сынок! Но ты тоже знаешь, что по еврейскому обычаю ты должен был назвать его в честь твоего покойного деда Арона.

Орлов. Какие еще обычаи?! Надоело! Мы с Ритой назвали сына в честь Феликса Эдмундовича Дзержинского. Феликс! И никаких Аронов!

Папа. Не обижайся, сынок. Это я так шучу с ним. Феликс так Феликс!

Мама. Лишь бы вырос здоровый и богатый!

Орлов поднимается.

Орлов. Спасибо!

Мама. Ты же почти ничего не ел, сынок!

Орлов. Нормально, мама! Мне – пора! Будьте здоровы!

Папа. Зай гызынт!

Орлов (недовольно). Папа!

Мама(папе укоризненно). Леня!

Папа (испуганно). Все, все! Я только ответил – будь здоров!

Орлов отходит от стола. Рита подходит к нему.

Рита. Счастливо, дорогой! И постарайся выйти, чтобы ребенок тебя не заметил, а то он снова будет плакать.

Орлов. Ничего, поплачет и успокоится. Не могу же я уйти и не поцеловать его в буську. Представляешь, когда он прижимается и чмокает меня в щеку, со мной происходит что-то непонятное…

Рита. Я знаю: холодное сердце чекиста закипает от любви, а голова тут же отбрасывает все неприятности.

Орлов. Точно! Откуда ты знаешь?

Рита. Чувствую…Пока!

Орлов и Рита целуются. Орлов уходит.

Орлов у себя в кабинете. К нему на допрос вводят арестованного.

Арестованный напуган до крайности.

Орлов. Фамилия, имя, отчество?

Гершензон(картавя). Гершензон Григорий Израилевич.

Орлов. Статья?

Гершензон. Пятьдесят восьмая. Контрреволюционная деятельность.

Орлов. Та-ак… В же чем заключалась ваша контрреволюционная деятельность, заключенный Гершензон?

Гершензон. Гражданин следователь, я сейчас вам быстро все расскажу! Все, что вы хотите! Сейчас! Только простите, можно один вопрос?

Орлов. Ну?!

Гершензон. Ди быстаид?

Орлов пронзительно смотрит на Гершензона.

Орлов. Да, я – еврей, и что с того?

Гершензон. Конечно, ничего… Я тоже раньше любил отвечать вопросом на вопрос, пока меня не взяли сюда… Просто я подумал: аид айда быстрее поймет. Не чужие же люди… Разве нет, гражданин следователь?

Орлов. Нет! (Резко вынимает руку из кармана и бьет Гершензона по лицу.) На!

Гершензон(вскрикивает). А-а!

Орлов. А ты думал – нашел друга, земелю! Я – прежде всего Родину защищаю от таких гадов, как ты! Усек?..

Гершензон. Усек, усек! Только больше не бейте! Пожалуйста!

У Гершензона из носа на стол брызжет кровь.

Орлов. Твою дивизию! Башку подними! Выше! Еще выше!

Гершензон. Я не хотел, извините! Не хотел! У меня нос с детства…

Орлов. На! Заткни фонтан! (Подает Гершензону свой платок.)

Гершензон «затыкает» нос.

Гершензон. Спасибо!.. Просто у нас в городке когда-то стояли буденновцы. Так один буденновец подошел ко мне и спросил: «Ну что, Изя?» Я говорю: «Я – не Изя!» А он говорит: «Изя!» – и револьвером – мне прямо в переносицу!

Орлов. Что?! Буденновец?!

Гершензон. Ой, нет! То есть да! Но он совершенно случайно сломал мне нос, вы не думайте! Он же не хотел…

Орлов набирает номер на телефоне.

Орлов. Медчасть?! Доренко, зайди ко мне, срочно!

Гершензон. Все, кровь уже не идет. Почти…

Через мгновение в кабинет входит вызванный майором из медизолятора врач.

Доктор(насмешливо). Ну, чего?! Убили?!

Орлов. Видишь – только ранили! Возьми его пока к себе. Пусть полежит у тебя с недельку. Подлечить, подкормить, а то его тронешь – он того гляди, весь рассыплется!

Доктор. И не тронешь – рассыплется… Ладно… Пошли!

Гершензон (с благодарностью). Извините, гражданин следователь! До свидания, гражданин следователь! Спасибо большое, гражданин следователь!

Доктор. Хватит причитать! За мной, доходяга!

Гершензон. Иду, иду! (Уходя, доктору.) Скажите, доктор, а у вас в палате, там днем можно лежать? Да? И можно спать?

Доктор. Можно. Вечным сном!

Доктор и Гершензон уходят. Орлов устало вздыхает, на мгновение прикрывает веки. Дверь в кабинет Орлова открывается, и в нее заглядывает Сталин.

Сталин. Разрешите, Александр Леонидович?!

Орлов(вскакивает). Иосиф Виссарионович! Вы?!

Сталин. Я! Кто же еще?! Да вы спите, спите, если хотите…

Орлов. Что вы, Иосиф Виссарионович, нехорошо как-то…

Сталин. Вот именно! Нехорошо, товарищ Орлов! Почему не сдержался? Зачем ударил? Зачем потом пожалел? Чекист должен бить умеючи: больно, но без лишней крови и уж тем более – без жалости.

Орлов. Да я…

Сталин. Зэцзах аныдэр, бридэр Орлов! Садитесь, товарищ Орлов!

Орлов. Товариш Сталин, вы говорите на идиш?

Сталин. А вы кто по национальности, Шимон Лейбович?

Орлов. Я…Я – русский…еврей.

Сталин. Ая – грузинский!

Орлов. Нуда???

Сталин. Шучу! Это меня в сибирской ссылке товарищ Свердлов от нечего делать научил. Я слышал, вы дома запретили своим родителям говорить на языке идиш? Да, товариш майор?

Орлов. Простите, товариш Сталин, но я же не знал, что вы тоже умеете говорить на этом языке…

Сталин. Не стоит извиняться! Я с вами, товариш Орлов, совершенно согласен. Я – человек русской культуры. И вы – аналогично! А идиш – это не самостоятельный язык. Это – диалект, жаргон. Я, как вам известно, не языковед, но в своей работе «Марксизм и вопросы языкознания» написал (вынимает брошюру, открывает, цитирует): «Можно ли считать диалекты и жаргоны языками? Безусловно нельзя, потому что диалекты и жаргоны имеют узкую сферу обращения среди членов верхушки того или иного класса и совершенно не годятся как средство общения людей для общества в целом!»

Орлов. Товарищ Сталин, вы – большой ученый, в языкознании познавший толк.

Сталин. Спасибо, товарищ Орлов, только не надо петь… мне дифирамбы. А если очень захотите поболтать на идиш, приезжайте в Кремль, позовем товарищей Кагановича, Молотова и все вместе спокойно поболтаем!

Орлов. А что, разве товарищ Молотов тоже еврей?

Сталин. Хуже! У него жена – еврейка. Ну, до свидания, товарищ Орлов!

Орлов. Здравия желаю, товарищ Сталин!

Сталин(уходя). Работайте честно! И помните – Минздрав предупреждает: предательство опасно для вашего здоровья!

Сталин исчезает. В этот момент дверь в кабинет Орлова приоткрывается, и появляется Натан Гуревич.

Гуревич(игриво). Разрешите, Александр Леонидович?!

Орлов(мгновенно просыпаясь). А! Натан?! Заходи!

На пороге вырастает капитан Иван Пинчук.

Ваня!

Пинчук. Я!.. Что, служивый, устал, заработался?! Забыл про праздник?! Ничего, верные товарищи напомнят!

Гуревич достает из-за пазухи бутылку, а Пинчук – кусок сала и хлеб.

Гуревич. Оба-на! Эх ты, Саня! Завтра – годовщина Великой Октябрьской революции, как-никак! Накрывай, хозяин! И наливай быстрее!

Орлов. Ну, молодцы! И вправду заработался. Такой праздник! Святой! Один секунд! Уже наливаю! А вы, небось, и без меня уже приняли?

Гуревич. Самую малость, друг, но ты догонишь!

Орлов быстро достает стаканы, разливает.

Орлов. Можно начинать! За нашу революцию, парни! За Ленина!

Пинчук. И за великого Сталина!

Орлов. За Иосифа Виссарионовича Сталина!

Гуревич. Ура, товарищи!

Все. Ура!

Чокаются и выпивают.

Гуревич. Пошла, как зэки в школу!.. А помнишь, Орлов, как мы пили впервые в Сквире? Нам было лет по четырнадцать тогда. Это было на Пейсах, в смысле, на Пасху.

Пинчук. А разве у евреев есть Пасха?

Гуревич. Есть! Еврейская пасха!

Пинчук. Это ж надо! Все у вас, у евреев, есть!

Гуревич. Акакже, Ваня!

Орлов. Я увел тогда у деда бутылочку вишневой наливки и халу.

Гуревич. Ая – кусок курицы и немного мацы.

Пинчук. Не, ребята, нет на этом свете лучше закуски, чем сальце!

Пинчук нарезает еще сала, Гуревич разливает.

Гуревич. Ну, еще раз за великий праздник!

Орлов. Ага!

Пинчук. Приняли!

Выпивают, закусывают.

Гуревич. А ведь, если по-честному, братцы, выпить надо было бы сегодня еще за одного известного человека.

Гуревич разливает.

Орлов. Интересно, за кого?

Пинчук. Какая разница?! Надо – выпьем! Какие проблемы?! Гуревич. Ну…Давайте – выпьем!..Хотя…

Орлов. Короче, за кого?

Гуревич. За Троцкого… Льва Давидовича…

Пинчук(едва не поперхнувшись). За кого ты сказал – выпить? Гуревич. За Троцкого, Ваня! За Троцкого!..

Орлов. Натан, ты что?! Что ты говоришь, Натан?!

Немая сцена. Пинчук и Орлов замирают с налитыми стаканами в руках и с изумлением смотрят на Гуревича.

Действие второе

Та же сцена.

Пинчук (после паузы, пристально глядя на Гуревича). Ты чего, Гуревич?!

Гуревич. Да ничего особенного! Вы поймите – Ленина тогда, в октябре семнадцатого, и в России-то не было.

Орлов. Ты, наверное, что-то не то хотел сказать, да, Натан?!

Гуревич. Я хотел сказать только то, что всей подготовкой октябрьского восстания, годовщину которого мы празднуем, руководил лично товарищ Троцкий.

Орлов (не веря своим ушам). Троцкий – враг народа!

Гуревич. Ну, да, враг, Саня, конечно, вражина подлая! Ленин еще когда-то назвал его «Иудушка Троцкий». Но это исторический факт – Лев Давидович Троцкий был в ту петроградскую ночь главным действующим лицом революции.

Пинчук (выпучив глаза и гневно вскочив). Ты чего несешь, Гуревич? Ты за кого тост произнес?!

Гуревич. Остынь, Ваня, и сядь! Никто не собирается за этого гада пить, ясный перец! И вообще – жалко, что его не к стенке поставили, а только выслали! Но против исторической правды – куда денешься! Троцкий, можно сказать, обеспечил победу Октябрьской революции! Ладно, давайте лучше выпьем за годовщину Великого Октября еще раз!

Пинчук. Нет, погоди, капитан! Давай разберемся.

Орлов. Натан! Мишигинэр, вус титсты!

Гуревич. Да ничего я не делаю! Это вы на меня напали! Я же вам говорю: Троцкий – лютый враг советской власти, но это сегодня. А тогда, в семнадцатом, это был, можно сказать, второй человек после Ленина. А кое в чем – первый. Его роль, кстати, и товарищ Сталин отмечал! Читать надо!

Пинчук. А ну, стоп, Гуревич! Ты хотя бы светлое имя Иосифа Виссарионовича не марай! И пить с такой гнидой, как ты, я отказываюсь! (Хватает недопитую бутылку и устремляется из кабинета.)

Гуревич. Иван, ты куда? Лучше послушай, если не знаешь! Историю надо знать!

Пинчук. Пошел ты, знаток!

Гуревич уходит.

Орлов. Натан!

Гуревич. Сейчас! Надо же ему все объяснить!.. Постой, Ваня!

Орлов остается один. Он растерян. Раздается звонок. Орлов вздрагивает и хватает трубку.

Орлов. Майор Орлов слушает!

Женский голос. Товарищ майор, извините! С вами сын хочет поговорить.

Орлов. Кто?

Женский голос. Ваш сын!

Голос Феликса. Папа! Папочка! Это я! Приходи быстрее домой! Папа! Будем играть! Я жду тебя!

Орлов медленно опускает трубку на рычаг. Снова садится на стул. Пауза. Хватает трубку телефона.

Орлов. Алло, Натан!

Молчание. Орлов опускает трубку. Пауза. Вскакивает, идет к двери. Опережая его, отворяется дверь – заходит Пинчук и буквально сталкивается с Орловым.

Ваня, а где Гуревич? Он же за тобой побежал!

Пинчук. Ушел!

Орлов. Как ушел?!

Пинчук. А так! Послал я его подальше, потом он меня и тебя, кстати, тоже – и ушел!

Орлов. Куда ушел?!

Пинчук. Откуда я знаю, пускай идет! Ты лучше сядь, Леонидыч, не мельтеши. Сядь – прочитай и поставь свою подпись! (Протягивает Орлову бумагу.)

Орлов(растерянно берет и садится). Что это, Ваня?

Пинчук. Ты читай – увидишь!

Орлов(читает). «Наркому внутренних дел Ягоде! Доводим до вашего сведения, что капитан госбезопасности Гуревич в нашем присутствии вел антисоветские речи, прославляя врага народа Льва Троцкого как главного руководителя Великой Октябрьской Социалистической революции». (Поднимает глаза на Пинчука.)

Пинчук. Чего смотришь, майор? Было? Ничего не придумано?! Так что давай, Леонидыч, подписывай! Или ты уже первый написал и доложил, куда следует, без меня?

Орлов. Я?!

Пинчук. Ну не я же! Ванька Пинчук втихаря подлянки не делает!

Орлов. И я не делаю.

Пинчук. Тогда подписывай, а я отнесу.

Орлов(беспомощно глядя на Пинчука). Иван! Натан Гуревич – мой лучший друг…

Пинчук. Ну и что?! Я с ним в одном кабинете сидел и тоже не разглядел…

Орлов. Мы же с детства с ним вместе… Понимаешь?.. Учились вместе, сюда вместе… Как же я на него…

Пинчук. Друзей, товарищ майор, надо правильно подбирать! Ничего, проявили политическую близорукость – проявим бдительность!

Орлов. Ты погоди, Пинчук, надо же разобраться, может, выпил он, ну и…

Пинчук. Разберутся, не волнуйся! Кому положено и где положено! Или ты, Александр Леонидович, в наших органах сомневаешься?!

Орлов. Я не сомневаюсь, но…

Пинчук. Короче, ты подписываешь или нет?! Последний раз спрашиваю! А то я ведь могу и без твоей подписи отнести! Орлов. Ваня…

Пинчук. Не тяни, майор! А то, может, твой Гуревич уже сам на нас рапорт настрочил?! А что? Куда ему деваться?!

Орлов. Не может быть!

Пинчук. Может. Все может быть, Леонидыч! Отнесет он первый – не отмоемся! Решай сам! Но больше тридцати секунд я тебе дать не могу, извини! Время пошло! Раз, два, три, четыре… Орлов. Замолчи, Иван!..

Пинчук. Двадцать секунд осталось…

Орлов. Подожди…

Пинчук. Ну!

Орлов. Сейчас… (Нерешительно тянется за ручкой и подписывает.)

Пинчук. Вот и все! Правильно, Саша. Пусть теперь разбираются! Ну, я пошел! (Уходит.)

Орлов мгновение сидит неподвижно. Берет бумагу, что-то пишет. Потом рвет. Раздается телефонный звонок.

Женский голос. Товарищ майор, снова вас!

Орлов. Капитан Гуревич?

Женский голос. Нет, сын. Все телефоны оборвал!

Голос Феликса. Папа! Папочка! Ну, когда же ты придешь?! Приходи быстрее и пистолетик мне принеси, а то Симка опять в коридоре написяла!

Орлов. Да… Я… Скоро… Сынок… Скоро… Я приду…

Орлов кладет трубку, медленно достает маузер, смотрит в дуло, поднимает руку с пистолетом к голове. Рука на полдороге к виску замирает. Кладет пистолет на место и быстро выходит из кабинета.

(Вбегая в дом.) Феликс! Феликс! Сынок, ты где?!

Мама. Ингеле манс таярс! Ди вылет эсен?

Орлов. Мама! Опять!!

Мама. Ой, я же не нарочно! Сыночек, дорогой! Хочешь кушать?

Орлов. Нет!

Орлов исчезает, хлопнув дверью. Появляется папа Орлова.

Папа. Фрида, ты снова? Сколько можно?! Он же просил нас – не говорить на этом языке!

Мама. Ленечка, разве я хотела?! Оно само у меня вырвалось!

Папа. О, боже! Представляешь, Рита мне сказала, что этой ночью Шунечка проснулся от того, что мы с тобой перешептывались по-еврейски. И не устроил скандал только потому, что побоялся разбудить Феликса.

Мама. Видишь! А если бы ты меня сразу послушал, мы бы не спорили!

Папа. А если бы ты сразу послушала меня, вообще ничего бы не было!

Мама. При чем здесь я, ты что, не помнишь, кто начал первый?!

Папа. Я?!

Мама и папа Орлова ночью за ширмой в постели.

Мама. Надвигается праздник! Надо приготовить Шунечке что-нибудь вкусное.

Папа. Больше всего он любит «эсик флейш» – кисло-сладкое мясо! Я завтра пойду и куплю на базаре мясо.

Мама. Нет! Лучше купи щуку, и я сделаю «гефилте фиш».

Папа. Фаршированную рыбу ты уже недавно делала.

Мама. Ну и что? Такая рыба – каждый раз как находка! Или я плохо готовлю рыбу?

Папа. Ты чудесно готовишь рыбу. Но я куплю мясо, Фрида!

Мама. Перестань меня нервировать, Леня, ты купишь рыбу!

Папа. Он любит мясо, Фрида!

Мама. Хватит спорить! Ты доведешь меня до могилы! А когда я умру, ты будешь искать меня в каждом углу!

Папа. Хорошо, я куплю и то и другое!

Мама. Вот, человек! Он всегда все сделает по-своему!

Орлов в комнате с женой.

Рита. Феликс так ждал тебя и заснул у нас в кровати…Сашенька, завтра седьмое ноября. Может, пойдем с Феликсом в зоопарк? Или ты завтра тоже работаешь?.. Что же ты молчишь, я же тебя спрашиваю!

Орлов (раздраженно). Что ты спрашиваешь? Что ты все время меня спрашиваешь, Рита?

Рита. Про зоопарк.

Орлов. Какой зоопарк? Зачем нам идти в зоопарк, если у нас дома – свой зоопарк?!

Входят мама и папа Орлова.

Папа. Сынок, будем ужинать?

Орлов(жене, указывая на родителей). А вот, полюбуйся – питомцы нашего зоопарка!

Мама. Сыночек, я понимаю, ты устал на работе. Не надо нервничать. Мы с папой испекли такой штрудель! Феликс не мог от него оторваться. Объелся и заснул.

Папа. Шунечка, а ты помнишь, как твой дедушка Арон любил штрудель?

Орлов(перебивает). Какой Шунечка?! Забудьте это жидовское имя! Сколько раз вам говорить – меня зовут Саша. Александр! Вам ясно?

Папа. Сынок, не надо кричать на маму. Сегодня суббота, а в субботу еврей должен тихо отдыхать от трудов своих праведных.

Орлов. Прекратить! Оставьте ваши местечковые предрассудки и ваш местечковый язык! Сколько раз вам говорить: мы – советские люди! Может, ты еще зажжешь субботние свечи и почитаешь на ночь Тору, папочка?

Мама. Нам трудно, сынок, ты же помнишь, у нас в Сквире все говорили на идиш, и мы с папой тоже привыкли.

Орлов. Идиш – это язык жалких рабов!

Папа. Идиш – это язык твоих предков.

Орлов. Отставить! Мои предки были рабами, которые не могли жить, где хотят, учиться, где хотят, работать, кем мечтали! Советская власть дала нам все! Без нее вы бы до сих пор гнили в своей вонючей Сквире без водопровода, телефона и нормального унитаза, и я вместе с вами! Великий и могучий русский язык подарил нам русский народ. И чтобы я больше не слышал в своем доме этот поганый идиш! Ты понял – не слышал! Не слышал!!

Отец Орлова хватается за сердце.

Мама. Тише, папе плохо, сынок!.. Леня, что с тобой?! Орлов. И не надо устраивать здесь народный еврейский театр, ты – не Соломон Михоэлс! И я – не позволю!

За ширмой просыпается и плачет Феликс.

И не дай бог, если ребенок мне скажет хоть одно слово на идиш! Не дай бог!.. Рита, что ты стоишь, как истукан! Феликс плачет! (Матери.) А ты дай этому старому симулянту валидол!

Рита бросается за ширму к ребенку, а мама Орлова к папе. Орлов выходит. Появляется Варшавер.

Варшавер. Комиссар госбезопасности третьего ранга Семен Иосифович Варшавер был другом детства наркома Ягоды.

Орлов уже сидит в своем кабинете. Входит Варшавер. Орлов вскакивает.

Орлов. Товарищ комиссар!

Варшавер. Сиди, майор! Сиди… А мне сказали, что ты уехал домой.

Орлов. Я заехал домой на полчаса и вернулся. Мне нужно с вами поговорить.

Варшавер опускается на стул напротив. Пауза.

Варшавер. Понимаю… Ты как думаешь, Орлов, твой друг, Натан Гуревич – враг или просто дурак?

Орлов. Я думаю, что…

Варшавер. Нет, ты молчи, Орлов, в твоем рапорте все уже сказано. Скажи лучше, а ты ведь давно Гуревича знаешь?

Орлов. Давно. С детства. Мы с ним из Сквиры в Киев пацанами вместе приехали. У нас тут никого не было.

Варшавер. И как выжили? Голодно ведь было.

Орлов. Если бы не Натан, не знаю. Это он, когда наши желудки заворачивались от голода, поступил работать на кондитерскую фабрику имени Карла Маркса и таскал оттуда конфеты в телогрейке. Он щуплый был, взял телогрейку на два размера больше, вынул из подкладки приличный шмат ваты и устроил на животе тайник. И в нем через проходную конфеты таскал. А потом мы стыренные конфеты на Евбазе, еврейском базаре, на хлеб меняли, а иногда, если везло, на сало и так выживали…

Варшавер. Что же вы за евреи, если сало ели?

Орлов. Тогда ели, а сейчас я сало – не очень люблю.

Варшавер. Курочку любишь?

Орлов. Люблю.

Варшавер. А водку?

Орлов. И водку люблю.

Варшавер. Ая – коньяк. (Достает из потайного кармана фляжку и две маленькие стопочки. Разливает.) Держи! За здоровье Натана Гуревича! Ему теперь здоровье хорошее скоро понадобится.

Орлов. Семен Иосифович! Выслушайте меня!

Варшавер. Пей!

Выпивают.

Короче говоря, так: тебя, Орлов, я думаю, отмажу. А Гуревич пойдет по статье. Пятнашку ему дадут, никак не меньше… Дурак! Какой дурак!

Орлов. Товарищ комиссар! Я хочу заявить…

Варшавер. Не надо, майор! Ты все, что надо, уже заявил. Главное, когда тебя вызовут, смотри – не геройствуй и не делай глупостей. Натана не вытащишь, а себя – утопишь. А у тебя – семья, ребенок. Родители престарелые.

Орлов. Ноу Гуревича тоже семья и ребенок!

Варшавер. Ты рапорт подписал?! Молодец – это важно!..

Орлов. Да, подписал…

Варшавер. Подписал сам, своей рукой, так?

Орлов. Да.

Варшавер. Ну вот! Это Пинчук мне и доложил… Ой! Погоди, майор! Что же это мы с тобой одни пьем! Большой праздник все-таки! Нехорошо. (В сторону двери.) Заходи, черноголовый!

В кабинет Орлова, виновато улыбаясь, входит Гуревич.

Орлов (изумленно). Натан?!

Гуревич. Я! Извини, Саня! Прости…

Орлов. За что ты извиняешься, Натан? Ведь, это же я… на тебя…

Варшавер. А ты так ничего и не понял, чекист?

Орлов. Не-ет…

Варшавер(Гуревичу). Молодец, капитан! Чисто сработано! От лица службы объявляю вам, товарищ Гуревич, благодарность!

Гуревич. Служу Советскому Союзу!

Орлов. Товарищ комиссар, а как же рапорт? Значит, его можно порвать!

Варшавер (Орлову). Как это – порвать?! Это – документ… Ладно, Орлов, объясняю. Гуревич мой приказ выполнял. Проверка это была, служебная. Потому как и в органах, майор, враги затесались. А мы сопли жуем, бдительность теряем! А нам – расслабляться нельзя никак! Запрещается! Советская Родина – в опасности! И ты испытание выдержал!

Орлов. Я…Выдержал?..

Варшавер. Ну… Пока выдержал… А там – видно будет…

У Орлова звонит телефон. Он растерянно снимает трубку.

Женский голос. Товарищ майор!

Орлов. Да… Майор Орлов слушает.

Женский голос. Ваша жена звонит. Соединять?

Орлов. Да.

Голос Риты. Сашенька, приезжай, если можешь! Твой папа умер…

Орлов. Когда?

Голос Риты. Только что.

Орлов опускает трубку.

Гуревич. Что случилось, Саша.

Орлов. Отец…

Варшавер. Что?

Орлов. Отец у меня умер. Разрешите отлучиться, товарищ комиссар?

Варшавер. Конечно, иди, Саня. И прими наши соболезнования. Ничего не попишешь, против смерти не попрешь…

Гуревич. Ястобой?

Орлов. Не надо, Натан, я сам… (Уходит.)

Варшавер и Гуревич сочувственно глядят ему вслед.

Варшавер. Был человек – нет человека. И никогда не будет. Зато умер в своей постели…

Гуревич. И не мучился.

Варшавер. И не мучили.

Орлов и его мать в комнате. Зеркало задрапировано тканью.

Мама. Я все время путала твоего отца: «Леня, ты будешь искать меня в каждом углу!» И он таки испугался и ушел первым.

Орлов. Мама!

Мама. Ну, вот, сынок, ты можешь быть спокоен: теперь мне не с кем говорить на идиш. И твой сын Феликс не будет знать на идиш ни одного слова… Только умоляю тебя – выполни, пожалуйста, последнюю просьбу папы. Обещай, что выполнишь!