Текст книги "Отчаянный корпус"

Слова о скором привале всех обрадовали. Люди взбодрились, марш перестал казаться до невозможности утомительным. Судьба, однако, приготовила им еще одно испытание – вдруг, когда до остановки оставалось совсем уже ничего, у арбы отвалилось колесо. Может быть, осетин так удружил и незаметно вытащил чеку, а может быть, и сама арба развалилась. Слава богу, что солдаты успели Петю подхватить и не дали упасть на раненую ногу. Что за незадача нынче?! Ну ладно, скрестили солдатики руки, сделали из них сиденье и понесли поручика к забелевшим палаткам. И ведь как им нынче на начальство везет – снова вышли на главнокомандующего. Он встретил их неизменным вопросом:

– Кого несете, братцы?

Тут уж сам Петя не выдержал и четким, хоть и слабым голосом, выговорил:

– Поручик Тихонов, ваше сиятельство …

– Как себя чувствуете, голубчик? – поинтересовался граф.

– Слава богу, – только и успел простонать бедняга.

– Все будет хорошо, – утешил его граф и приказал солдатам: – Несите капитана в лазарет, – а сам повернулся к адъютанту, чтобы поведать об очередном производстве Тихонова. Тот нашел в себе силы, чтобы простонать слова благодарности, и граф ласково улыбнулся ему в ответ.

Принялись за обустройство. На этих кратковременных привалах и ночевках тяжелее всего приходилось лекарям – нужно разбить палатки, перегрузить в них раненых и хоть как-то облегчить страдания несчастных. Особо сложных операций тут не делали. Повозки прибывали одна за другой, с приближением каждой все яснее и отчетливее раздавались стоны, перемежаемые криками.

– Пить, пить… – слышатся слабые голоса.

Санитары спешат с медными чайниками, в иных горячая вода, в других теплая водка, вся жидкость мгновенно выпивается.

– Довольно, довольно, – осторожничают санитары, – как бы на первый раз не повредило.

– Больно, братки, ох, как больно, – стонут несчастные и еще крепче прижимают кружки к губам.

Между ними прохаживает лекарь, сегодня у него много работы.

– Жаркий, крепко жаркий был день, – качает он головой, заглядывая в переполненную офицерскую палатку, и дает распоряжение разбить новую. К нему обратились солдаты, доставившие Тихонова:

– Куда нести, ваше благородие?

Тот раздумывал недолго:

– Да вот хоть сюда, там уже некуда…

Скоро заполнилась и новая палатка, так что пришлось класть несчастных чуть ли не друг на друга.

Подъехал еще один фургон, с него тяжело слез высокий поручик и, доковыляв до Петиной палатки, попросил места. Какое еще место, когда все кругом забито? Кто-то поинтересовался: из какого полка?

Тот ответил: из Навагинского. Этот полк в прошлом деле показал себя плохо, запоздал с помощью тенгинцам, отчего те понесли значительные потери. Такие промашки в боевом содружестве помнятся долго, и ответ на просьбу прозвучал соответственный:

– Навагинцам между нами места нет.

Офицер немного помялся и расстегнул сюртук. Под ним была окровавленная рубашка и перевязанная грудь.

– Господа, – тихо проговорил он, – утром я ранен двумя пулями, но не оставил фронта и вывел свою роту к нашей общей колонне. Судите, достоин ли я лежать рядом с вами?

В ответ раздались одобрительные крики, офицеры потеснились, явилось шампанское, и бутылка пошла по кругу. Откуда могла она взяться среди войска, терпящего нужду в самом необходимом? Оказывается, вместе с ним двигались бойкие маркитанты с осликами, нагруженными корзинами с вином. За него приходилось расплачиваться золотом, но здесь не скупились, ибо в боевых условиях оно имело совсем другую цену.

Когда бутылка дошла до Пети, все обратили внимание на юный вид товарища по несчастью и стали интересоваться, как он здесь оказался. Петя хотел было ответить, но из дальнего конца палатки донесся возглас:

– Из малолетнего отделения…

В то время появились несколько так называемых неранжированных кадетских корпусов, куда принимались дети 6–7 лет, их в просторечье звали малолетними – вот на что намекал насмешник. Петя тяжело страдал от своей раны, и обычная находчивость ему изменила. Пока собирался с ответом, выручил сосед, громадного роста поручик, раненный в грудь.

– Чем моложе, тем дороже – так говаривали предки, не стесняйтесь, юноша, глотните за здравие…

Какое там стеснение? Несмотря на боль, ему было хорошо среди товарищей по несчастью, он честно завоевал свое право находиться в этой наполненной страданиями палатке. Глоток шампанского несколько притупил боль, позволил мысленно перекинуться в свой ставший теперь далеким кадетский корпус, к однокашникам, получившим ныне первый офицерский чин и, должно быть, уже начавшим отмечать столь важное событие. И так получилось, что в это самое время новопроизведенные офицеры тоже вспоминали о нем.

Великий князь Александр Михайлович, к помощи которого обещали прибегнуть Петины товарищи, задержался на отдыхе и прибыл в Россию только в июне. Рассмотрение дела о допущенной по отношению к какому-то там кадету несправедливости не входило в число неотложных дел, требующих немедленного решения. Однако его сынок, довольно твердо усвоивший кадетские правила, не отступал и в конце концов вынудил отца разобраться в происшедшем. Великий князь вызвал директора корпуса для объяснения причин исключения кадета выпускной роты. Тот сослался на вышестоящий приказ. Великий князь послал за своим заместителем. ВП пожал плечами – ведать не ведаю, слыхом не слыхал.

– Как же так-с? – возмутился директор и представил Александру Михайловичу присланную резолюцию. Тот стал читать:

– Пр. искл. выд. юн. в КК д. Испр… – Повторил еще раз и отбросил в раздражении: – Черт знает что, белиберда какая-то… И на этом основании вы выслали мальчика, не дав закончить корпус?

Директор покраснел.

– Позвольте объяснить, ваше высочество. Мы обратились за уточнениями, и нам резолюцию его высокопревосходительства разъяснили так: «Примерно исключить, выдворить юнкером в Кавказский Корпус для исправления», что мы и сделали-с.

Великий князь сердито повернулся к своему заместителю. Тот не стал дожидаться изъявления высочайшего гнева и быстро проговорил:

– Мою резолюцию извратили. Она говорит совершенно о другом: «Проявлять исключительную выдержку, юноша в Кадетском корпусе должен исправиться».

Великий князь побагровел, что служило проявлением исключительного гнева, и ВП, хорошо знавший крутой нрав своего начальника, опередил его вопросом к директору корпуса:

– Кто же вынудил вас прочитать резолюцию этаким образом?

Директор сослался на поручика Снегирева, уточнявшего смысл присланного распоряжения.

– И что вы можете сказать об этом поручике?

– Добросовестный, исполнительный офицер, хотя… – директор помялся, – хотя особого взаимопонимания с кадетами не достиг…

– И с этим кадетом… э… Тихоновым поладить не мог, так? – Получив утвердительный ответ директора, ВП повернулся к своему начальнику: – Что и требовалось доказать, ваше высочество. Поручик решил отделаться от неудобного кадета и прибег сначала к доносу, а затем и вовсе извратил решение, которое я принял. Думаю, его более не следует привлекать к воспитанию кадет…

Тут и сам великий князь обрел дар речи:

– Кадета вернуть в корпус, а поручика послать на его место, пусть воюет…

Однако полностью распоряжению великого князя не суждено было исполнится. Вечером 12 июля, когда войска, возвращавшиеся из злополучного аула Дарго, расположились на ночлег, главнокомандующий Кавказским Корпусом генерал-адъютант Воронцов подводил итоги боевого дня. Тут-то в присутствии всех адъютантов и выяснился факт головокружительной карьеры юнкера Тихонова. Начальник штаба осторожно намекнул, что подобного прецедента еще не было, потому распоряжение главнокомандующего нужно… дезавуировать, для юнкера будет вполне достаточно первого офицерского чина. Однако ему возразили, что главнокомандующий объявлял о своем решении в присутствии многих лиц, об этом станет известно всему корпусу, и отказ от объявленного решения возбудит ненужные толки. Спор разрешил сам Воронцов:

– От своих слов я отказываться не привык, пишите приказ!

Так в поздний час 12 июля юнкер Тихонов официально стал капитаном.

Но вернемся в эту наполненную болью походную палатку. Петин сосед, судя по всему, был ранен очень тяжело, в груди его хлюпало, как в осеннюю распутицу, дыхание было прерывистым, со свистом. О нем ничего узнать не удалось, на вопрос об имени сосед ответил неразборчиво и на дальнейшие расспросы отвечал только слабым пожатием руки. Между тем люди в палатке металась в криках и стонах, шампанское лишь на короткое время смогло приглушить их. Духота стояла страшная, она все время сгущалась, теснила дыхание и скоро навалилась такой горячей тяжестью, что Петя провалился во тьму. Проснулся он на рассвете, когда через палаточную ткань с трудом пробивался тусклый свет. Палатка по-прежнему была наполнена страданиями людей, только сосед вел себя тихо, Петя слегка затеребил его, но не ощутил ответного действия, и не мудрено – тот скончался еще ночью, так что его большое тело успело приобрести все признаки неживого.

Утром всех скончавшихся от ран предали земле и на свежих могилах развели костры. Делали это для того, чтобы скрыть места погребения и избежать надругательства, к чему нередко прибегали горцы, разрывая могилы «неверных». К этому времени удалось пригнать из соседних аулов несколько десятков арб, и раненых уложили на них. На троих полагалась одна арба, различий между солдатами и офицерами не делалось, распределение шло по иным критериям: два легко раненных назначались к одному тяжелому. Петя угодил как раз в эту категорию. Тяжелых перевозили по-особому: чтобы сделать тряску менее ощутимой, одну сторону носилок привязывали к ярму быков, а другую – к арбе. На саму же арбу накидывали траву и клали двух других… Двигались очень медленно, и станицы, где находился госпиталь, удалось достигнуть только на следующий день.

Тут их ожидала торжественная встреча. Вышло почти все население во главе с атаманом и стариками, которые кланялись в пояс раненым и выражали им искреннее сочувствие. По всей колонне казачки разносили вино и угощение, отыскивали знакомых и расспрашивали про случившееся.

Благодаря вниманию и заботливому уходу Петя быстро пошел на поправку. Уже через неделю на его щеках заиграл румянец, а еще через неделю костыли оказалось возможным заменить на палку. Выздоравливающих офицеров обычно отправляли в Пятигорск для окончательного восстановления. Получил туда предписание и капитан Тихонов. По пути он заехал на свою заставу. Там его приняли с распростертыми объятиями. Махтин по обыкновению принялся за приготовление огромной яичницы и послал денщика за чихирем. Оба капитана выпили за здоровье, затем за производство, причем Махтин собирался было поднимать чарку за каждый чин, от чего Петя решительно отказался. Махтин не смог скрыть разочарования и сделал скидку разве что на предстоящую дальнюю дорогу. Однако удержаться от того, чтобы не рассказать очередную поучительную историю, не мог.

– Молодому человеку там нужно держать ухо востро. Пятигорск – это вроде ярмарки невест, папаши специально засидевшихся дочек своих туда вывозят, чтобы женишка поймать. Бывает и наоборот. Помнится, был случай с одним офицером, проигрался он в пух и в прах, а тут как раз богатая дамочка появилась. Он принялся за ней ухаживать, да не просто, а с большим размахом. Устроил как-то званый вечер и пригласил ее себе. Даме все в диковинку, всем восхищается, подошла к окну и говорит: «Какой красивый должен быть ваш сад под снегом зимой». Вызвал он тогда подрядчика-еврея и приказал ему скупить в городе крупную соль. Уже на другой же день эта дама могла любоваться зимним пейзажем. Разумеется, устоять против такого ухаживания она не смогла.

Эта история, однако, со счастливым концом, а на самом деле ваш брат попадается на удочку женщин чаще. Ребята приедут с Линии, от женского пола отвыкшие, им в мужскую охотку любая юбка глянется… Ты вот что, браток, дай-ка мне слово, что от этих наскоков устоишь, скажи, что с родителем нужно снестись или еще какой предлог придумай, но непременно воздержись… Пообещай, дорогой, капитан Махтин плохого не посоветует…

Петя, конечно, пообещал, у него ни о чем подобном мысли вообще не было.

Пятигорск того времени уже пользовался широкой известностью, сюда приезжали офицеры с Линии для лечения и кратковременного отдыха, а из России – папаши с семейством, среди которого обязательно была дочка на выданье. Расчет был прост: отвыкшие от женского общества линейные офицеры окажутся менее привередливыми и смогут составить дочерям хорошую партию.

В течение всего пути Петя предавался новым для себя ощущениям. Непривычная свобода кружила голову, обещала самые радужные надежды. Он с нетерпением ожидал окончания казавшегося бесконечным пути. Проезжали одно за другим селения, но дорога шла все дальше и дальше, когда же его терпение вовсе иссякло, возница, указав на ряд белеющих домиков, утешил:

– Вот она, Солдатская слободка, теперь уж недалече…

Проехав слободку, они обогнули длинный пригорок и выехали на площадку, с которой открылся вид на чистенький городок, раскинувшийся у подножия Машука. После перенесенных тягот город казался едва ли не земным раем: бульвар, по которому беспечно прогуливалась оживленная публика, звуки музыки, дамские туалеты, постриженные деревья и обилие цветов, чистота на улицах – все было необычно и приятно поражало взор. Петя устроился в гостинице, выглядевшей в сравнении со ставшей привычной походной жизнью просто роскошной. В этой обстановке особенно нелепым показалось ему грубое сукно юнкерской куртки, и он тотчас же послал за портным, чтобы заказать офицерское обмундирование. Старый еврей, пришедший снять мерку, цокал языком и закатывал глаза:

– Уф-уф, молодой человек, ваша талия, как у девицы. Чтоб я так жил! Где взять лекала? Хоть посылай за Линию! Вы часом не из тех, что танцуют на цыпочках? У тех тоже талия – перестаньте сказать…

Петя благодушно слушал его болтовню и улыбался, ему было вольно и хорошо.

Несколько дней, пока шилось обмундирование, он ходил к нарзанным источникам, стараясь держаться в тени. Вид хромоногого юнкера с палочкой никого не заинтересовал. У источника было много увечных, жаждущих скорого исцеления и потому употребляющих целебную воду в безмерном количестве. Что же касается отдыхающих дам и их кавалеров, то они вели себя более церемонно: цедили воду из принесенных стаканчиков и картинно оттопыривали мизинчики.

Пете хватило двух дней, чтобы осмотреть достопримечательности маленького городка и его окрестностей. В гостинице, где он остановился, по вечерам собиралось общество: танцевали, пели, играли в карты, обменивались новостями. На третий день своего пребывания он тоже отважился появиться здесь в новом мундире, сразу вызвавшем интерес женской половины. И немудрено: вид румяного юноши, носящего высокий, явно не по возрасту чин, не мог оставить их равнодушными.

Потекли беспечные радостные дни, приглашения следовали одно за другим: на обеды, прогулки по живописным окрестностям, музыкальные вечера – лучших средств для лечения и восстановления сил еще не было придумано. Единственное, от чего он воздерживался, это от карточных игр, впрочем, развлечениями подобного рода его не донимали, ибо цветущий вид юного капитана очень уж плохо гармонировал с унынием ломберных столов.

Среди приехавших на воды семейств его особенно привлекало одно, возглавляемое отставным полковником Семеновым. У того был брат, несколькими годами моложе его, чопорная, вечно всем недовольная жена и семнадцатилетняя хорошенькая Мари. Семейство добросовестно ходило к источнику, папа раздавал всем серебряные стаканчики и каким-то совершенно незаметным для дам образом умудрялся заменять содержимое двух из них более крепким напитком из фляжки, которую он ловко извлекал из потайного кармана. Оба старых шалуна с непритворным удовольствием цедили содержимое своих стаканчиков и улыбались, демонстрируя оздоровительное влияние чудесного напитка. Дамы, естественно, ничего не замечали. Затем семейство совершало церемонные прогулки, сначала в полном составе, а со временем молодым стали давать некоторую свободу и дозволяли оставаться вдвоем. Такова была, по-видимому, благодарная плата шалунов Пете, заметившему их проделки.

Молодые люди все более привязывались друг к другу. Мари оказалась весьма начитанной по части французских романов, довольно бойко пересказывала бушевавшие в них страсти и заметно краснела, когда неискушенный Петя задавал уточняющие вопросы. Иногда он и в самом деле чего-то не понимал, а временами прикидывался простачком и поддразнивал ее. Они часто ходили к эоловой арфе – беседке, расположенной у подножия Машука. Относительно недавно к ней пристроили механизм, который силою вращающегося флюгера издавал мелодичные звуки. Отсюда открывался прекрасный вид на серебряную цепь Кавказских гор, вдали белел двуглавый Эльбрус, и невольно вспоминались поэтические строки: «Кавказ подо мною…». Однажды Петя в избытке чувств склонился к своей спутнице, она невольно потянулась к нему, их уста уже готовы были соединиться в поцелуе, когда послышались радостные восклицания, и оба старика Семеновы, появившиеся из примыкающих зарослей, принялись поздравлять молодых.

– Дело житейское! – без устали повторял старший, очень порозовевший от принятого нарзана и нахлынувших чувств. – Теперь, помолясь, и за свадебку…

Менее эмоциональный братец одобрительно наклонял голову.

– А теперь, дети, можете поцеловаться, – великодушно разрешил папа.

Петя послушался, правда, восторженность, которая владела им минуту назад, куда-то пропала.

Далее все шло, будто во сне, Пете казалось, что им руководит какая-то иная воля, и он автоматически повиновался ей. Мари ему действительно нравилась, она казалась воплощением чистоты и изящества, на губах до сих пор горел ее, хоть и вынужденный, поцелуй, но к столь решительному повороту в своей судьбе он не был подготовлен. А старший Семенов, не давая времени осознать случившееся, решительно взял инициативу в свои руки, засыпал Петю вопросами и высказывал соображения относительно предстоящей свадьбы. Тот поневоле ощущал себя неопытным пловцом, попавшим в сильный водоворот, и был готов прекратить борьбу со стихией. Об обещании, данном Махтину, он даже не вспоминал.

Дело разрешилось удивительно просто: в гостинице его ждало предписание военного коменданта, согласно которому капитану Тихонову надлежало срочно явиться к главнокомандующему. Петя уведомил об этом Мари и ее деятельного папашу, пообещав сразу же известить их о причине вызова и его последствиях, а на другой день ни свет ни заря убыл из гостеприимного, но опасного городка.

Ставрополь, где располагался штаб корпуса, в то время был небольшим, обдуваемым со всех сторон сухими ветрами городом, по которому носились тучи пыли. Адъютант, занимающийся распределением офицерского состава, скептически оглядел юношескую фигуру румяного капитана. Пришедшее сверху указание предписывало направить его на обучение в кадетский корпус, и он ломал голову, как выйти из положения. Поинтересовался, где бы хотел продолжить столь удачно начатую службу юный капитан, и, услышав, что его амбиции не выходят за границы Линии, обрадовался, ибо в связи с неудачным походом к Дарго в войсках ощущалась большая нехватка офицеров. Он рассудил, что поступившее сверху распоряжение способно затеряться в ворохе бумаг, а когда о нем вспомнят, юный капитан тоже может затеряться в степях Предкавказья.

Делу с его незамедлительным назначением помог еще один счастливый случай. При выходе из штаба Петя неожиданно встретился с самим главнокомандующим. Тот милостиво улыбнулся и поинтересовался службой. Капитан представился, и Воронцов вспомнил:

– Я знал одного Тихонова, храбрейший, скажу вам, человек: получил несколько ран, но вел себя в высшей степени достойно… Вам не доводилось встречаться?

Петя замялся с ответом, он никак не мог примерить на себя мученический венец, нарисованный графом. Тот пришел ему на помощь:

– Если встретите, передайте храбрецу мое благоволение, я его хорошо помню. А сами здесь по какому случаю?

Сопровождавший Петю адъютант пришел на выручку:

– Господин капитан после излечения от ран изъявил желание продолжить службу на Линии в своем Куринском полку.

Граф оглядел ловкую фигуру офицера, одетую в новенький мундир, и сказал:

– Вы, должно быть, из кадет, я замечал, что они носят форму с особым шиком. Вот и хорошо, корпуса дают нам отличных офицеров. Они, как правило, держатся друг друга…

Он повернулся к адъютанту и сказал:

– Позаботьтесь, чтобы у капитана… э…

– Тихонова, – услужливо подсказал тот.

– Вот-вот, чтобы у капитана Тихонова была приличная компания.

В тот же день капитан Тихонов убыл к месту назначения.

Штаб Куринского полка был взбудоражен. Горцы совершили дерзкий набег на линейные посты, в результате чего русские войска понесли потери. Несколько офицеров были взяты в плен, и о них не было известий. Полковой командир обрадовался прибывшему офицеру, но несколько помрачнел, увидев капитанский чин. Уж очень не вязался он с его юным обликом. Полковник поинтересовался прежней службой и, услышав ответ, помрачнел еще больше. Дело в том, что рота капитана Махтина, которую упомянул Петя, оказалась в числе пострадавших, а ее командира разбойники захватили в плен и увезли в неизвестном направлении. Петя без раздумий попросился на его место. Командир согласился с большой неохотой, поскольку застава была довольно самостоятельным подразделением, требовавшим от ее начальника немалого опыта. Он пожелал ему удачи и заверил, что в самое ближайшее время подошлет кого-нибудь в помощь.

– И еще пушку, – отважился попросить Петя.

– На что она? У вас нет должной прислуги.

– Научимся, – уверил его Петя, – но абреки, как я заметил, это дело очень не любят.

– Ваш боевой опыт заслуживает внимания, – не без иронии заметил полковник. Однако просьбу обещал удовлетворить.

Петя немедленно отправился на заставу. С волнением смотрел он на знакомые места и удивлялся произведенным опустошениям. Фельдфебель Петрович, показывая разоренное хозяйство, едва сдерживал слезы: сгорела конюшня и часть казармы, офицерские домики зияли черными дырами окон. Бедный Петрович сокрушался, трогал каждую щепочку, ведь все когда-то прошло через его руки. Но самое главное – погибли полтора десятка человек, в роте не осталось ни одного офицера: кто ранен, а кто, подобно капитану Махтину, похищен.

Петя был по-настоящему растерян. За недолгое проведенное здесь время ему не приходилось задумываться о быте. Казалось, что все идет как бы само собой, не требуя усилий. И вот теперь придется все налаживать заново, о том же, как это сделать, юный капитан не имел никакого понятия. Он вообще цены человеческому труду еще не знал, для него все делалось как в сказке: дворцы и города вырастали за одну ночь. Сейчас думалось только об одном: как вызволить капитана Махтина из плена. Тот говорил, что в России у него никого не осталось, выкупа никто не пришлет, значит, надежда только на боевых товарищей. Между прочим, они тоже не из богачей, да и с бандитами торговаться не привыкли. И как тут быть? Впрочем, сначала нужно узнать, кто его похитил и где скрывает. Петя вспомнил про старого князя, который нередко делил трапезу с капитаном.

– Икрам, что ли? – уточнил Петрович. – Он тута живет, рядышком, да ведь пустой старик, от него вашему благородию никакого прока.

– А ты все же сведи меня к нему, – попросил Петя.

– Воля ваша, – неохотно отозвался Петрович.

Аул, в котором жил старик, и впрямь оказался рядом. Икрам выказал неожиданному гостю большое гостеприимство, выставил угощение, однако сам был очень немногословен и ограничивался жестами.

– Слышал, что похитили капитана?

Тот кивнул.

– Знаешь, кто?

Икрам пожал плечами.

– А кто знает?

Старик закатил глаза – на все, дескать, воля Аллаха.

– Ни за что не скажет, – уверил Петрович, – и ничем не прельстится. В этих краях самый главный Булат, кто ихним тейпом управляет, по-нашему, родом. Он без его разрешения только барана может зарезать, чтобы ваше благородие угостить.

– Тогда нечего воду в ступе толочь, поговори с ним насчет леса для нашего обустройства да за цену не держись…

Петрович неодобрительно покачал головой, деньги хоть и казенные, а все ж не годится на ветер пускать, и он стал оживленно обсуждать дело о поставке леса.

Дома Петю ожидал настоящий сюрприз. Дежурный солдат доложил: так, мол, и так, прибыла к нам на заставу пушка, а с ней новый офицер, и весь извелся, вас дожидаючи. Петя приказал позвать нетерпеливого и при его появлении едва сдержал возглас изумления – перед ним стоял поручик Снегирев. Для того тоже появление бывшего кадета в форме капитана было подобно взрыву гранаты. Он, конечно, слышал фамилию начальника заставы, куда его определили для службы, но никак не мог допустить даже в мыслях, что им окажется кадет, из-за которого его сослали в этот богом забытый уголок. Пете вспомнились многочисленные «мысли вслух», которыми изводил их когда-то Снегус, одна показалась уместной, и он проговорил:

– Что ж, от службы не отказываются, на службу не напрашиваются…

Появление Снегирева Петю не очень взволновало, над ним в то время довлела одна мысль – как вызволить из разбойничьего плена боевого товарища. Хотя через пару дней все же поинтересовался у фельдфебеля о новоприбывшем офицере. Тот неопределенно махнул рукой и поморщился:

– Он как коряга – в дело не пустишь и в печь не лезет…

Петя тяжело вздохнул, он и сам не знал, что делать с этой корягой. Одна надежда, что суровый быт и служба, которая не терпит показухи, выправит ее.

– Будем воспитывать, – непроизвольно вырвалась у Пети фраза, которой в свое время досаждал им бывший наставник.

Каждое утро, как и договорились с Икрамом, из заставы отправлялся обоз за Линию, а вечером возвращался со строевым лесом. Горцы к тому привыкли и никаких препятствий не чинили. Поскольку людей на заставе не хватало, Петя договорился с казаками соседней станицы о взаимопомощи. И вот однажды вместе с очередным обозом на заготовку леса отправился десяток казаков. Сводный отряд возглавил сам капитан Тихонов. К вечеру обоз с лесом, как обычно, направился на заставу, а Петя в сопровождении казаков поехал на переговоры к Булату. Икрам, которого взяли с собой, заметно нервничал. Из него, и без того молчаливого, слова вытягивали с трудом.

Булат, старейшина тейпа, пользовался всеобщим уважением, но из-за весьма преклонного возраста никаких дел не водил, всем заправлял его сын Дауд. Аул, где они жили, располагался верстах в двадцати от Линии. Подъехали к нему, когда уже совсем стемнело, поэтому было трудно что-нибудь разобрать – так, груда больших камней, приткнувшихся к подножию горы. Петя оставил казаков на въезде, а сам последовал за Икрамом к хозяевам. Их дом отличался от прочих размерами и весь светился огнями. Вошли. Направо из сеней располагалась горница, вся увешанная дорогими коврами с богатым оружием. Пол, хоть и глиняный, был гладкий, как стекло. По его краям, у стен – ковры и подушки.

Их приняли с честью, должно быть, благодаря Икраму – какой-никакой, а все-таки князь. Усадили на подушки, стали потчевать лепешками да бузой. Петя в долгу не остался, кликнул Кузю, тот принес торбу с угощениями, в общем, вышло богатое застолье. Потрапезничав, завели разговор о деле. А дело простое – нужно, чтобы горцы вернули взятого в плен капитана. Хозяева сразу посуровели. Дауд сказал: нельзя, дескать, вашего капитана просто так возвратить, он многих наших погубил.

– А если не просто так?

– Это совсем другое дело.

И пошел у них торг, стали выяснять, какова цена этому «не просто так». Петя по отсутствию навыка к подобным делам говорил горячо, с запалом. Икрам переводил по привычке немногословно и всю его тираду в одно или два слова укладывал. Торг с непривычки Петю утомил, да и хозяйский запал пошел на убыль. Глаза у них помутнели, языками стали не столь проворно ворочать – то ли устали, то ли привезенное угощение на них подействовало. Заметил Петя такое дело и дал знак Кузе. Тот за дверь, и скоро в горницу ворвались казаки. Повязали разомлевших хозяев, вынесли во двор, прикрутили к седлам и спокойно отправились восвояси. Происшедшее никого не встревожило, разве что собаки оживились, да ведь их собачье дело такое, чтобы по ночам голос подавать. В ауле на лай привыкли не обращать внимания, спохватились, когда похитители были уже далеко.

К Линии отряд подъезжал на рассвете. Тихонов остановился и велел развязать пленников. Дауду объяснил, что старого Булата оставляет у себя, а его готов отпустить, если он привезет взятого в плен русского капитана. Тогда в обмен получит своего отца. И время на все про все дал одни сутки. Икрам перевел. Дауд злобно ощерился и вспыхнул так, что можно трут запалить. Но ничего не поделаешь, сцепил зубы и умчался. В том, что он вернется, ни у кого сомнений не было – старики у горцев были в чести, и оставить их без выручки никто не мог. Однако Петя все же решил обезопаситься и приказал подготовиться к завтрашнему приезду гостей. А прибывшую пушку поручил заботам Снегирева. Тот пробовал было отговориться незнанием артиллерийского дела, но Петя припомнил фразу, которой он в свое время пичкал кадет:

– Русский офицер должен уметь все: и посадить вовремя, и корень извлечь…

Смысл ее до посторонних не дошел, Снегирев же понял и более не отнекивался. Однако для надежности к нему был приставлен Петрович, который, кажется, знал все на свете. Оно и правда, в молодости ему приходилось быть орудийной прислугой, хотя самих навыков в стрельбе он не имел.

С утра следующего дня стали поджидать званых гостей, и они не замедлили явиться небольшим отрядом, человек в пятьдесят. Среди подъехавших горцев находился и капитан Махтин, которого трудно было узнать. За время пребывания в плену его круглое лицо превратилось в осколок от прежнего лица, весь заросший седым волосом. О пленнике можно было догадаться лишь по веревкам, которыми он был прикручен к седлу.

– Что они, нехристи, с человеком сделали, – покачал головой Петрович, а Петя и того не сумел сказать, настолько был поражен видом бывшего командира. Однако нынешнее положение обязывало его быть сдержанным и своих эмоций не показывать. Пришлось набраться терпения и вступить в переговоры, хотя, казалось бы, о чем тут говорить? Разменялись пленниками, и дело с концом. Это Петя так думал, однако Петрович, которого он взял в помощники как немного понимающего язык горцев, пояснил, что здесь не принято дело кончать разом, обязательно нужно поторговаться, вроде как на базаре. Ладно, раз нужно, придется торговаться.