Текст книги "За несколько стаканов крови"

Глава 9
Особенности упыриной охоты

Двое беглецов ехали, выписывая петли и огибая селения мимоезжими тропками. Хмурий Несмеянович правил днем, Персефоний ночью. Время от времени, свернув с дороги и углубившись в заросли, они давали роздых лошадям, но те все равно уставали.

– Напетляли мы здорово, корнет, пора менять тактику, – сообщил Тучко упырю через два дня, когда отгорела вечерняя зорька и они сидели перед разведенным в лощине костром, над которым булькал котелок. – Постоим на биваке, понаблюдаем за дорогой. Поблизости есть городок – называется Ссора, но местечко мирное, тихое. Если мы с тобой где-то дали маху и, несмотря ни на что, парни висят у нас на хвосте, обязательно наведаются в город. Тогда мы им вслед ручкой сделаем и двинем в другую сторону. А если они так и не появятся, значит, проверяют другие направления и пару лишних суток нам выиграть удалось. В этом случае мы сами в Ссору поедем. Я подгадаю так, чтоб въехать на закате: вместе будем бодрствовать. Сменим лошадей, кстати же и бумагу тебе выправим обещанную. Да, наверное, сразу и расстанемся. Оттуда до Лионеберге ковролетное сообщение, оно тебе в самый раз: вжик – и дома.

– А вы один дальше справитесь? – осторожно спросил Персефоний.

Хмурий Несмеянович усмехнулся было, но шутить не стал, тут же посерьезнел.

– Ты это брось, сынок, не для тебя такие игры. Спасибо, конечно, за беспокойство, но у меня с парнями свой спор, ты тут ни при чем. И так помог мне больше, чем я ждал. Кстати, как насчет платы?

– О чем вы?

– Как о чем? – в свою очередь удивился Тучко. – Слушай, корнет, не надо казаться проще, чем ты есть. Ты мне помог, я тебе должен. Могу в качестве оплаты предложить деньги, но, думаю, ты больше нуждаешься непосредственно в пропитании, так? Вот и предлагаю: поскольку соглашение будет у тебя в кармане уже завтра ночью, не нацедить ли тебе стопочку крови? Это соглашение задним числом все и покроет.

– Давайте поговорим об этом, когда бумага действительно будет у меня в кармане, – сказал Персефоний.

Хмурий Несмеянович взглянул на него удивленно, но сразу понял:

– А, законность! Конечно… Только смотри у меня, от голода не свались.

– Голод мне теперь не грозит недели две, – сказал Персефоний как можно более беззаботно, но, видимо, перестарался, потому что в глазах Тучко тут же появилось недоверие. – Я имею в виду – настоящий голод…

– А ненастоящий – ощущаешь уже сейчас?

– Ну это не то чтоб голод… Нет, правда, мы, упыри, выносливы, даже такие молодые, как я. Но, если честно, нормой считается еженощное питание. Понимаете, равномерная, регулярная подпитка дает наиболее гармоничное развитие сил. Сложно объяснить…

Бывший бригадир вздохнул.

– Ну да, про гармонию сил нам еще в школе объясняли на видовой физиологии. Главное мне понятно, можешь поверить. Я даже могу понять, почему ты согласен потерпеть с моей кровью до завтра. Но вот, например, пара лошадей – почему ты не пользуешься случаем полакомиться ими? Хотя бы несколько капель – вреда ты им нанесешь не больше, чем стайка комаров, болезненных ощущений вообще не доставишь, а себе сделаешь лучше…

– Да что вы, что вы, Хмурий Несмеянович! – воскликнул Персефоний. – Об этом лучше и не думать. Во-первых, это все равно жестокое обращение с животными. Ведь лошади не предоставляют мне свою кровь по доброй воле, значит, я совершил бы по отношению к ним насильственные действия. А во-вторых, эти лошади ваши. При определенных условиях я мог бы питаться за счет животных, принадлежащих мне, – закон предусматривает такую возможность. Но покушение на чужую собственность…

– Довольно, корнет, я понял. А что насчет охоты? Вот тебе лес, в нем полно зверья…

– То же самое: жестокое обращение.

– Да почему, черт возьми? Эти звери и так, по закону природы, ежеминутно служат пищей друг другу – и, заметь, ни одно из них еще не изъявляло своего добровольного согласия за все миллионы лет, что они существуют! Все разумные охотятся при необходимости, закон может ограничивать только охоту в брачный период или на территории заповедника.

– Да, это не очень справедливо. Но таков закон. Упырь может охотиться только на умирающее животное – и по возможности он должен выпить столько крови, чтобы усыпить животное и прекратить его мучения.

– Забавно… Похоже, все упыриные законы, какие только существуют на свете, изданы с одной целью: держать ваше племя в ежовых рукавицах.

– Ну да, – спокойно кивнул Персефоний. – Так же, как и законы всех остальных разумных.

Тучко мотнул головой.

– Ерунда! Все законы ограничивают проявления злой воли, они регулируют сознательный выбор, который может сделать разумный, – сказал он. – Сознательный! А вас, как я посмотрю, норовят ограничить в естественных проявлениях. Запрет на еду! Ха, да это все равно что приказать гномам жить на деревьях.

– Каждый упырь начинает свое существование с таких вопросов. И ему объясняют: всякий закон – это ограничение и чем больше ограничений мы способны вынести, тем мы сильнее.

– Чем больше страданий, тем совершеннее душа, как говорят люди, – фыркнул Хмурий Несмеянович. – Чем больше пота впитают скалы, тем больше золота они отдадут, как говорят гномы. А лешие говорят: чем больше смерти, тем больше жизни. А эльфы говорят: чем дольше ждешь сна, тем он ярче. А упыри, стало быть, соригинальничали: чем меньше воли, тем ее больше! Звучит! Да только все к одному сводится: терпи – и воздастся тебе. Философия смирения…

– Конечно, – недоуменно ответил Персефоний. – Это же одна из основ веры…

– Вот только про веру мне тут не надо! – рассердился Тучко. – Я не такой дурак, чтобы быть атеистом. Но мне недостаточно веры. Я не верить хочу, а знать. Я молиться только об одном готов: не надо решать за меня. Дайте мне самому выбрать, что мне нужно. Выбрать и взять. А остальное меня не волнует, я ни перед кем не выслуживаюсь, ни перед разумными, ни перед богом. Понимаешь, малыш?

Персефоний осторожно кивнул.

– Возможно… Во всяком случае, мне кажется, теперь я понимаю, почему вы ввязались в войну, Хмурий Несмеянович.

Зрачки бывшего бригадира расширились, будто от мгновенной боли. Однако он не дал воли чувствам.

– Да, пожалуй, ты меня понял, – согласился он. – А вот мне тебя, наверное, не понять. Ну скажи, неужели совсем не обидно жить по законам, которые тебя унижают?

– Нет, – ответил упырь. – Жить не может быть обидно, а закон выше желаний.

– Ты говоришь так, потому что веришь в это, или потому, что тебя этому учили?

Персефоний ответил не сразу. Не то чтобы у него были сомнения, но в слишком уверенном ответе, как ему показалось, будет что-то фальшивое.

– Наверное, я в это верю, потому что меня так учили, – сказал он. – Ведь не могли же учить зря?

– Э, что с тобой говорить! – рассердился Хмурий Несмеянович, но тут же и в свой адрес высказался: – Я тоже хорош. Не люблю пустую болтовню, а порой как черт за язык дернет: ляпну что-нибудь и потом остановиться не могу… Все, в общем, языки почесали, и будет.

Он снял котелок с огня, поужинал и, не говоря ни слова, лег спать. Персефоний встал и прошелся по лощине. Дивная выдалась ночь: безветренная, воздух лесной духовит, а какие звезды! Редко при почти полной луне бывают они такими роскошными. В ночи кипела жизнь. В полосах лунного света скользили по воздуху тени, протяжный птичий крик плутал меж стволов.

Персефоний стоял неподвижно, позволяя звукам ночи протекать сквозь свою не живую и не мертвую плоть. Песня сверчка, спор барсуков, прыжок лисицы – все было открыто ему. По ночной дороге едет всадник… Лишь на миг упырь уделил ему внимание, сосредоточив чувства, и тут же успокоился: человек этот не имел отношения к погоне за Хмурием Несмеяновичем. Просто купеческий приказчик, возвращающийся из деловой поездки. Где-то вдали ощущается еще один человек – подвыпивший хуторянин. Это все не важно, ведь здесь не город, здесь – открытый мир, и они – случайные гости.

Персефоний улыбнулся. Должно быть, несмотря на нерегулярность, усиленное питание принесло свои плоды: нечасто ему удавалось столь глубокое погружение в ночь.

А все-таки в рассуждениях Хмурия Несмеяновича что-то есть… В самом деле, для чего нужен закон, запрещающий охоту?

Как прекрасно было бы жить за чертой городов, на лоне природы! Тут сердце бьется в унисон с ритмами Космоса, тут нет чужих мыслей – мелких, суетных, глупых…

На минуту идея показалась ему настолько прекрасной и, несомненно, справедливой, что он готов был усомниться в своей вере в приоритете закона. Однако Персефоний заставил себя подумать: неужели я первый, кому пришло это в голову? А если нет, то почему же упыри мирятся с создавшимся положением вещей? Почему не стремятся прочь из городов, за что ценят существование среди разумных?

И вскоре Персефоний нашел ответ. На лоне природы можно жить только дикарем, иначе это будет фальшь, нечестная игра. А дикарство – это путь к утрате закона. Сперва внешнего, государственного, потому что дикарь не нуждается в государстве. А потом и внутреннего Закона общины, потому что дикарем упырь скорее будет жить один. Коротко говоря, это путь к превращению в животное.

Улыбка Персефония угасла. Если смотреть с этой точки зрения, Хмурий Несмеянович был самым настоящим животным.

Внезапно ход мыслей упыря был прерван настойчивым зовом инстинкта. Где-то рядом лилась кровь. Усилием воли он сосредоточил внимание на этом ощущении. И нахмурился. Он явственно чувствовал боль крупного животного, получившего жестокую рану, однако не улавливал ни голода, ни ярости хищника. Казалось бы, вот он, тот самый оговоренный Законом случай, о котором он недавно рассказывал Хмурию Несмеяновичу: трагическая случайность в лесу, при которой упырь даже обязан прекратить мучения попавшего в беду зверя. Но странно: вместе с болью он чувствовал ярость борьбы, но не мог понять с кем. Как будто с пустотой…

Персефоний решительно устремился в заросли. Перемахнул через ручей, из которого Тучко набирал воду для похлебки, вонзился в папоротник, не шелохнув ни единого листочка, миновал залитую светом поляну, нырнул в тень под кручеными вязами и вскоре очутился на берегу все того же ручья, делавшего здесь очередной поворот.

На поляне в столбах лунного света могучий красавец олень из последних сил сражался с противником, которого не назначала ему природа.

Это было какое-то магическое существо, ростом чуть выше среднего человека. Из раны на груди сочилась густая вонючая кровь, в которой не чувствовалось ни капли жизненной силы, и больше никакого запаха от него не исходило.

Олень атаковал, понуждая противника отступать, но стоило ему предпринять попытку к бегству, колдовская тварь, с виду не слишком поворотливая, наскакивала и полосовала животное кривыми когтями, заставляя разворачиваться и снова вступать в бой.

На мгновение противники замерли, и Персефоний, разглядев, что среди травы повсюду виднеются кости, вдруг понял, что ему довелось увидеть собственными глазами не что иное, как ПМБГ – полуматериального боевого голема, оружие, запрещенное всемирной конвенцией как негуманное, но то и дело всплывающее где-то на земном шаре.

ПМБГ, упакованные в какой-нибудь небольшой предмет (обычно в кувшин, поскольку в их разработке использовались параметры джиннов), могли сколь угодно долго лежать в каком-нибудь месте, чтобы при приближении неприятеля самораспаковаться (самовызваться, как это называли в газетах) и, перейдя из энергетического состояния в полуматериальное, приступить к действию. То есть убивать все живое с массой не ниже, чем у фэйри, оказавшееся в пределах досягаемости.

Кто поставил здесь голема, почему его не обезвредили, когда он перестал быть нужен? Пустые вопросы. Кохлундские леса полны подарками войны…

Персефоний повернулся, чтобы уйти. Олень, безусловно, мог бы стать для него законной добычей, но связываться с боевыми чарами очень опасно. Насколько он знал, саперы уничтожали ПМБГ дистанционно, запуская на занятый ими участок двух-трех големов сходной структуры.

Но что-то мешало уйти… что-то, замеченное краем глаза, но не осознанное. Персефоний вновь осмотрел поле боя и разглядел скелет разумного, именно – лешего. Разбросанные вокруг клочья одежды были когда-то формой, но не военной, а егерской. Беднягу назначили временным смотрителем леса уже в дни перемирия.

Взмах лапы – олень пошатнулся, упал на колено…

Персефоний и сам не подозревал, что вступит в бой, пока его руки не сомкнулись на шее голема. Мысли скользили как будто за гранью сознания, тело управлялось отнюдь не разумом. Прикоснувшись к таинству ночи на лоне природы, упырь как будто и впрямь стал наполовину животным.

Прыгнув на спину чудовищу, Персефоний мощным рывком свернул ему шею. Голем растворился в воздухе, обернувшись энергетической структурой, втянулся в свое убежище, скрытое травой, и материализовался вновь – целехонький и невредимый. Он вновь был полон сил и рвался выполнить приказ.

Молодого упыря встретил захват длинных лап. Он сумел поднырнуть под них и, обогнув голема, уступавшего ему в проворстве, вновь запрыгнуть на спину. Однако голем неплохо учился на ошибках. На сей раз он не стал дожидаться серьезных травм и опрокинулся навзничь, грозя раздавить Персефония. Лишь в последний миг упырь успел соскочить на землю.

Противник выпрямился и стал надвигаться. Внезапно серая тень метнулась к голему. Израненный олень, уже не нашедший сил для бегства, дотянулся до врага! Голем упал, и Персефоний навалился на него, круша руками колдовскую плоть.

Ему вновь удалось нанести противнику серьезные повреждения. Глазами смертного увидеть миг развоплощения было бы невозможно, но взгляд упыря различил призрачную дымку, втянувшуюся в ковер травы. Персефоний метнулся туда и увидел горлышко стеклянной бутылки, вкопанной в землю. Он вонзил пальцы в дерн и, напрягая мускулы, вырвал бутылку из почвы.

Чудовище опередило его на долю секунды, страшный удар подбросил упыря в воздух. Однако Персефоний не выпустил трофей, даже когда упал и покатился по земле. Колдовская тварь приближалась. Преодолевая боль, Персефоний с размаху хватил бутылкой по ближайшему стволу. Голем замер, и несколько секунд передышки позволили Персефонию собрать волю в кулак. Каждое движение давалось с трудом, он чувствовал себя невероятно уставшим, но был уверен, что теперь его противник лишился возможности перевоплощаться. К сожалению, он не представлял, как ему еще один раз одолеть ставшего осторожным голема голыми руками…

Белая вспышка с негромким шипением сверкнула и поглотила голову твари. Неуклюжее тело покачнулось и рухнуло, испаряясь на глазах. Хмурий Несмеянович с боевым посохом в руке перепрыгнул через ручей и подошел к упырю.

– Ну ты даешь, корнет, – хрипло проговорил он. – Не мог отыскать себе развлечение попроще?

Персефоний стоял покачиваясь. Он не слушал Хмурия Несмеяновича, но вовсе не из-за накатившей слабости. Просто слова не имели значения.

– Эй, да он тебя зацепил! – воскликнул Тучко, разглядев рваную рану на боку упыря. – Обожди-ка, сейчас мы это исправим.

Персефоний шагнул мимо него и приблизился к умирающему оленю. В глазах несчастного животного застыла боль.

Вот что имело значение!

В голове всплыло: прекратить мучения… Что за глупость? Персефоний склонился над оленем, чуть не упав при этом, и посмотрел ему в глаза. Животное перестало вздрагивать всем телом при каждом вздохе: боль ушла. Себе Персефоний такой поблажки не сделал, чтобы не терять ни времени, ни осознания важности того, что ему предстояло сделать. Правда, что именно ему предстояло, он, по-настоящему, понятия не имел, но каждое новое действие, совершенное телом, воспринималось как воспоминание о затверженном уроке.

Оттолкнув руку продолжающего что-то говорить Тучко, Персефоний встал на колени и, нагнувшись, припал ртом к ранам животного. Слюна упыря обладает не только обезболивающим, но и заживляющим действием – как мертвая вода. Поэтому, кстати, после их укусов, вопреки стойкому общественному мнению, не остается следов. То есть обычно не остается – иногда встречаются редкостные недотепы, о которых говорят, что они «укуса не скроют», чему в своде людских фразеологизмов соответствует выражение «ложкой в рот не попадет». Однако кто бы мог предположить, что заживляющее действие настолько сильно? А впрочем, кажется, дело было вовсе не в слюне…

Персефоний уже ничего не понимал.

Ибо, строго говоря, Персефония не стало.

Он не исчез как личность, нет – как личность он просто вдруг сделался не нужен, точно сброшенная маска. Исчез он как упырь, ибо именуемое так существо, представитель особой расы в классе разумных обитателей мира, обернулось в его сознании уродливым големом, глупой ошибкой… ум с трудом подбирал определения… вот – зыбкой абстракцией! Тенью на стене, вообразившей, будто она главнее того, кто ее отбрасывает.

Олень шевельнулся. Не обращая ни малейшего внимания на ошарашенный взгляд Тучко, тот, кто недавно звался Персефонием (хотя и сейчас мог бы им назваться – имя для него не имело значения) продолжал свое дело, и раны затягивались, пока он пил кровь. Целительное воздействие? Глупость. Обмен жизненной силой? Тоже глупость. У происходящего не было названия, во всяком случае, названия, которое понял бы прежний Персефоний, а новый в названиях не нуждался.

Наконец исчезла последняя рана. Персефоний разбудил животное. Олень сделал несколько неуверенных шагов, помотал головой и, тяжело ступая, направился к воде. Утолив жажду, он медленно удалился в чащу. Глядя ему вслед, Персефоний наконец заметил, что боль уже не мучает его: раны зажили вместе с ранами животного.

Человеческий голос… знакомое лицо…

Человек, с раздраженным видом сидевший на бревне на краю поляны, поднялся на ноги и зашагал прочь. Персефоний вздрогнул, ощутив потребность следовать за ним. Он не понимал, зачем это нужно, но без рассуждений двинулся в путь.

Лощина, остывающее кострище, громадная брика… испуганно фыркающие лошади…

Хмурий Несмеянович посмотрел на посох, словно тот был обычной палкой, и бросил на траву рядом со своей постелью.

– Между прочим, заряд почти исчерпан, а где его пополнить, не представляю. Нет, как уже было сказано, я не напрашиваюсь на комплименты, но хотелось бы знать, на кой шут все это было нужно?

– Нужно… – с трудом ворочая языком, произнес упырь.

Обычное сознание пробудилось в нем, он чувствовал себя, словно заново учится ходить после долгой болезни. Неужели рассуждения о потере разума и превращении в животное оказались отнюдь не фигурами речи? Полно, он вел себя совсем не по-животному… но и не как нормальный разумный, не как упырь, это точно.

Тень на стене не понимает своих действий, и горе ей, если она задумается над их смыслом.

Персефоний решительно не понимал, что с ним случилось, и его это пугало, но еще больше пугало другое – оставшееся в душе чувство, будто все его поступки были правильными, хотя они явно не соответствовали ничему, что он знал о себе и других упырях.

– Между прочим, ты, конечно, не мой солдат, и я не отдавал тебе приказа стоять на посту… Но я рассчитывал на тебя, когда просил наблюдать за дорогой, – сурово говорил между тем Хмурий Несмеянович.

Персефоний вздрогнул. Упрек бригадира рывком вернул его в прежнее состояние. Обида незаслуженного обвинения больно уколола сердце, хотя – он чувствовал это – еще недавно, склонившись над оленем, он бы, самое большее, пожал плечами, а то и вообще не обратил бы внимания на слова человека.

Потому что человек – случайный гость в мире ночи…

Но сейчас Персефоний вышел из мира ночи, слова спутника стали важны.

– Я наблюдал за дорогой! Даже сейчас, хотя связь теряется… Хмурий Несмеянович, я не могу рассказать, что со мной произошло, я сам ничего не понимаю, но ваших преследователей поблизости нет. А если вы мне не верите… не важно. Можете не верить. Но я сказал правду.

– Верю, корнет, – вздохнул Хмурий Несмеянович. – Сам не знаю почему, но верю. А, к черту все это! Ты как, дальше караулить можешь?

Персефоний проследил за его взглядом и осмотрел себя. Костюм превратился в лохмотья, но под страшенными прорехами виднелась здоровая плоть. Раны исчезли без следа.

– Могу.

– Вот и славно, – сказал Тучко, укладываясь. – Только сразу скажи, если соберешься еще прогуляться!

– Нет, не соберусь.

– Добре…

Персефоний поворошил чуть тлеющие угли, заставляя себя не думать ни о чем. Лучше считать случившееся странным сном, по крайней мере, до тех пор пока он не вернется в Лионеберге и не предстанет перед Королевой – быть может, она все разъяснит.

Однако не думать не получалось. Мир ночи, теперь пугающий, но отчего-то по-прежнему манящий, ждал упыря – то есть не упыря Персефония, а того, кем он, оказывыается, может стать, поддавшись безмолвному зову природы.

Тучко завозился под одеялом. Интересно, сообразил вдруг Персефоний, а как он вообще сумел меня отыскать? Бой с големом был не таким уж и шумным.

Разумного ответа не было, и оставалось принять тот, что подсказывало сердце: Тучко пришел туда, где он был нужен, просто потому, что был нужен именно там и именно в тот момент. Таков уж он был.

– Хмурий Несмеянович!

– Мм?

– Спасибо.

– Эх-м…