Текст книги "За несколько стаканов крови"

Торкес вывел его в коридор. Еще шаг, и они покинут полосу лунного света, станут невидимы для Тучко, а если тот выйдет вслед за ними, за спиной у него могут оказаться эльф и гном, которым Торкес наверняка напомнил, куда и зачем они пришли.

Персефоний не мог кивнуть, но постарался выразить взглядом: давай.

Хмурий Несмеянович сделал еще шаг и плавным движением бросил ему нож. Персефоний перехватил оружие в воздухе…

Тотчас шея его хрустнула, он увидел краем глаза искаженное ненавистью лицо противника, но остановить движение было уже нельзя: Персефоний ударил ножом за спину, лезвие глубоко вошло в Торкеса. Оба упыря упали на пол, и тотчас коридор озарили одна за другой две белые вспышки. Послышался чей-то крик, но Персефоний уже ничего не замечал – дикая боль пронзила каждую клетку его тела, и не было ей ни конца ни края. Каждое мгновение длилось вечно и было наполнено невыносимым страданием, вне которого не существовало ничего.

Вдруг словно молния пронзила его – и лишь спустя некоторое время Персефоний осознал, что это была не новая боль, а избавление от прежней.

Шея ныла, и боязно было шевельнуть ею, но голова вновь сидела прямо. Перед глазами плясали пятна, а между ними плыло лицо Хмурия Несмеяновича.

– Везунчик ты, сынок, – завибрировал в мозгу его голос. – На-ка, хлебни.

Губы ощутили прохладу стекла, ноздри щекотнул манящий аромат исходившей паром жизни. Персефоний жадно припал к стакану и осушил его, содрогаясь от вспышек боли при каждом глотке. Ему тут же стало легче. Шевелиться после перенесенной муки не хотелось, однако взор прояснился, и он начал вспоминать, что произошло.

– А где… – прохрипел он.

– Молчи, – посоветовал Хмурий Несмеянович. – Не знаю, как вам, упырям, удается все это перенести, но голосовые связки у тебя восстановятся в лучшем случае завтра, когда отоспишься. Может, тебе еще стаканчик нацедить?

Персефоний вскинул брови.

– Или это опять незаконно? – спросил Тучко. – Смотри сам, я слышал, что вашей братии для исцеления много крови нужно.

– Только не… ценой убийства… – выдавил из себя Персефоний.

– Да жив он, жив! Почти все живы. Людей я парализовал, лешака оглоушил, эльф с гномом сами удрали. Люди теперь связанные лежат, и уж по стакану с каждого из этих идиотов ты имеешь полное право стребовать. Да, в общем, что тебя слушать? – рассердился он вдруг и удалился в комнату, откуда вскоре вернулся с полным стаканом, который поставил на пол около Персефония. – Захочешь – выпьешь, нет – пускай сворачивается.

Запах ударил в голову молодого упыря. Сейчас, немного отойдя после пережитого, он уже ясно воспринимал действительность, и чутье услужливо подсказало ему: это кровь того человека, что был парализован первым. А сначала Тучко угостил его кровью вислоухого Хомутия, у него, кстати, печень на ладан дышит и сердчишко пошаливает. Зато тот, первый, здоров как бык.

Человеческие болезни (за редким исключением) упырям не страшны, только сильно сказываются на вкусе. Здоровая кровь – деликатес… и лучше всего восстанавливает силы.

Искушение было слишком велико для неопытного, усталого, вторую ночь подряд получающего смертельные ранения упыря. Он нервно обхватил стакан пальцами и влил в себя горячую живительную влагу.

– Довольно, – прохрипел он. – Правда, этого хватит. А где Торкес? – вспомнил он.

– Слева от тебя, в углу. Сегодня в этом доме погиб только он.

– Я… убил?

– Натурально, – подтвердил Хмурий Несмеянович. – Опередил меня. Из всей честной компании именно его я собирался отправить на тот свет без разговоров.

– А почему остальные…

– Да что я, зверь какой, в конце концов? – Тучко выпрямился и отвернулся, но, помедлив, все же ответил: – Они все мерзавцы и ублюдки, почти как я, только все-таки немного похуже меня. Каждый из них заслуживает смерти. Но они – мои солдаты. Моя бригада. Понимаешь?

– Нет, – вздохнул Персефоний и закашлялся.

– Ну и слава богу, незачем тебе, – кивнул Хмурий Несмеянович. – Нам придется уходить отсюда, – сменил он тему, – так что на долгий отдых не рассчитывай. Сейчас я соберу вещи и двинем, а то Гемье и Васисдас остальных приведут. Гном и эльф, – пояснил он.

Персефония больше заинтересовало иное.

– Остальных? – сипло переспросил он, потирая саднящее горло. – Сколько их у тебя в бригаде?

– Гораздо меньше, чем было когда-то, – хмуро ответил Тучко и, вернувшись в комнату, стукнул крышкой сундука и зашуршал тряпьем.

– А Жмур? – спросил Персефоний. – Тоже из бригады?

– Тоже. Да лежи ты спокойно, отдыхай, пока можно! – прикрикнул Тучко.

Персефоний и так уже чувствовал, что пора замолчать. Не из-за горла, хотя и из-за него тоже. Но было в интонации Хмурия Несмеяновича что-то особенное, и он должен был узнать, что именно.

– С этим Жмурием связано что-то еще, верно? Он не просто соратник?

Хмурий Несмеянович не спешил с ответом, и Персефоний уже решил, что ничего не услышит, как из комнаты донеслось приглушенное:

– Он мой брат.

Глава 5
Новое убежище

Боль отпустила, но Персефоний был еще слишком слаб и не представлял, как перенесет путешествие, оставалось только уповать на то, что у Тучко есть еще одно убежище в этом же предместье. Отрицательный ответ Хмурия Несмеяновича расстроил его, однако тот заявил:

– Но мы его постараемся найти!

Искали на удивление недолго и целенаправленно. Новым приютом оказался постоялый двор, называвшийся «Трубочное зелье», до которого Персефоний доковылял, опираясь на плечо Тучко. Оставив упыря и мешок с вещами в тени под забором неподалеку от ворот, открытых, несмотря на ночное время, Хмурий Несмеянович сунул ему в руку свой боевой посох и сказал:

– Обожди-ка здесь.

Он решительно направился внутрь. Отсутствовал не более четверти часа, после чего приблизился быстрым шагом и поторопил клюющего носом Персефония:

– Шагом марш, да поживее. Держись в тени.

Он повел упыря не к двери, а мимо конюшни – к окну в боковой стене. Окно было открыто, за ним обнаружилась запертая изнутри комната.

– Залезай.

Персефоний послушался. Тучко отправил вслед за ним свой мешок и проворно запрыгнул сам. Плотно закрыл ставни и шепнул – большинство людей, очутившись в темноте, начинают говорить шепотом:

– На столе лампа, зажги, а то я ни пса не вижу.

Желтый огонек высветил бедное убранство покоя: стол, две шаткие лавки, койку с тощим тюфяком и обшарпанный сундук. Пол был грязным, в воздухе стоял кислый запах.

Койку занял Тучко, растянулся на ней, не раздеваясь, и закурил. Вид у него был вполне беззаботный, будто не он совсем недавно чудом выжил в свирепой схватке с бывшими сослуживцами. Военная привычка, решил Персефоний, умение расслабляться и мобилизовываться по желанию. Сам он, несмотря на слабость, отнюдь не чувствовал готовности расслабиться.

– Хмурий Несмеянович, вы уверены, что постоялый двор – надежное убежище? Я всегда думал, что, если кто-то кого-то ищет, с таких мест и начинает.

– Верно, – откликнулся тот, пуская в потолок колечки дыма. – Более того: именно хозяин «Трубочного зелья» меня и выдал. Иначе парни никогда не отыскали бы моего убежища так быстро.

– И вы пришли сюда прятаться? – поразился Персефоний.

– Естественно. В моей бригаде дураков, конечно, не было, но искать меня здесь им и в голову не придет.

– Но сам-то хозяин… Разве можно ему снова довериться?

– Больше, чем кому-либо другому в округе. – Полюбовавшись на удивление упыря, Хмурий Несмеянович пояснил, дирижируя самокруткой: – Порода, корнет, порода, все дело в ней. Понимаешь, если ты прячешься не в лесной глуши, обязательно приходится держать связь хотя бы с одним разумным, потому что тебе всегда нужны две вещи: провиант и сведения. При этом важно помнить, что рано или поздно твой поставщик тебя выдаст. А чтобы точно знать, когда и при каких обстоятельствах он это сделает, нужно его породу понять. Хозяин «Трубочного зелья» – воровской пособник, сам себя считает крупной рыбкой, а на деле – пескаришко. Кой-кто из городских щипачей хабар ему скидывает, вот и все… Да, в общем, что долго рассказывать? – прервал он себя, зевнув. – Порода мелкого хозяйчика жизни, вот что главное. Раскусил я его сразу, как увидел…

– Но все-таки ошиблись в нем?

– Нет, сынок, – усмехнулся Хмурий Несмеянович. – Наоборот: рассчитал с редкой точностью. Как я и ожидал, он промолчал, когда его расспрашивал обо мне один человек, и выдал, когда парни пришли гурьбой. И произошло это именно сегодня.

– Если вы знали это заранее, тогда почему вернулись в тот дом?

– А тебя что, бросить надо было, ошалелого? А ну как ты не очнулся бы до рассвета?

– Значит, это из-за меня вы подвергались опасности?

– Ну, была все-таки надежда, что я ошибся в лучшую сторону. Не ошибся… Но, как видишь, все обошлось. Благодаря тебе же, кстати, так что не морочь себе голову.

– Хмурий Несмеянович, – помедлив, спросил Персефоний, – я все-таки не понял, почему вы решили, что хозяин постоялого двора теперь стал надежным человеком.

– Да не надежным, ну что ты, корнет, в самом деле? Хозяйчики жизни надежными не бывают. Но ты сам подумай: кому придет в голову искать разумного там, где его уже один раз предали? А хозяйчик думает, что я уже всех порешил – к кому теперь бежать? И потом, по их воровским законам, он мне теперь как раб…

– Почему? – не понял Персефоний. – Почему он воровского, как вы сказали, закона слушается, ведь он сам не вор?

– Так я что про породу-то сказал? Ну как тебе объяснить… Таким типам нужно чувствовать собственную значимость. Немножечко власти иметь. Для политики наш хозяйчик рылом не вышел. А вот скупщиком краденого – это ему как раз по мерке. Ему кажется, что воры от него хоть чуть-чуть, да зависят, он и рад, понимаешь? А в глубине души, конечно, знает, что давно увяз по уши и никуда не денется, если что. Вот оно-то, «если что», и наступило, когда я пришел живым и невредимым после встречи с четырьмя бугаями. Психология, корнет, великое дело! Эх-х… – потянулся он. – Все, ты как хочешь, а я намерен отдохнуть. Что сказать хотел: я тебя через окно провел, чтобы никто не видел, как ты слаб. Постарайся не выходить, пока не восстановишься…

Он вдавил окурок в половицу, закрыл глаза и уснул.

Погасив лампу, Персефоний улегся на сундуке, подложив под голову свой мятый сюртук. Он понимал, что не уснет: для упыря, особенно молодого, ночной сон – явление исключительное, и хотел хорошенько обдумать положение, в котором очутился.

Он больше не мог сердиться на Хмурия Несмеяновича. Тучко просто хотел остаться в живых. Да, он не слишком разборчив в средствах, но разве было у него время, чтобы увидеть другие пути – если они вообще существовали? А главное – Тучко дважды спас его. Пусть он поступил противозаконно, но только благодаря этому Персефоний до сих пор может видеть звезды и наслаждаться волнующим ароматом ночи. Кроме того, нельзя забывать, что, возможно, та первая стопка крови в кабаке со стершимся из памяти названием спасла Персефония от преступления, на которое толкал его голод.

Но что же теперь? Ладно, на ближайшее время они с Хмурием Несмеяновичем в безопасности (наверное, стоит поверить рассуждениям опытного человека, хотя Персефоний не чувствовал ни малейшего доверия к упомянутым «воровским законам»). Но лишь до тех пор, пока сидят в запертом помещении. Снаружи их ждут бывшие герильясы, которые почему-то не желают удовлетвориться лаврами национальных героев, а вместо этого, презирая закон и порядок, разыскивают своего бывшего бригадира, чтобы убить его. Снаружи ждет и закон, перед которым Персефоний и Хмурий Несмеянович все-таки виноваты, ибо, вместо того чтобы обратиться к правоохранительным органам, взялись защищаться сами – и в результате уже убили одного упыря и, возможно, покалечили несколько человек.

Снаружи ждала Королева…

Что ж, пусть она не обвинит его, ибо закон общины отнюдь не отвергает самозащиты, но какими глазами теперь Персефонию смотреть на нее?

Он не знал, считать сделку с Хмурием Несмеяновичем действительной или нужно оставить его как можно скорее. К первому подталкивало чувство долга, ко второму – твердая уверенность, что везение не бесконечно, и, если он останется рядом с Тучко, рано или поздно ему придется совершить осознанное преступление.

Да и подло было бы рассчитывать на то, что в случае нужды Хмурий Несмеянович опять возьмет грех на себя, чтобы поднести ему спасительный стакан крови (а он поднесет, можно не сомневаться, пока считает себя ответственным за молодого упыря).

Надо все же честно признать: Персефоний – скверный защитник, до сих пор его помощь ограничивалась чистой воды везением.

И все-таки – долг…

Наверное, единственное верное решение – выполнить просьбу Хмурия Несмеяновича и как можно скорее привести ему опытного упыря, который действительно сможет защитить бывшего бригадира. И спросить Королеву, нужно ли ему самому оставаться с Тучко. Ее, конечно, не обрадуют его сомнения, но, быть может, она снизойдет к молодости и неопытности, не станет упрекать, а просто подскажет, как быть…

Отправляться в путь, конечно, следовало немедленно, однако он вдруг обнаружил, что не в состоянии шевельнуться. Восстановление отняло слишком много сил, и Персефоний, не успев подивиться себе, погрузился в сон. И проспал весь остаток ночи, после чего его привычно сковало дневное оцепенение. Причем – должно быть, из-за обилия выпитой в короткий срок крови разумных – оно было наполнено причудливыми видениями. В этих видениях он не помнил о Королеве, бодрствовал днем и занимался созданием каких-то волшебных живых картин. В общем, видения никак не были связаны с реальной жизнью и не могли быть не чем иным, как нелепыми, хотя и красивыми, порождениями взбудораженной фантазии.

Он пробудился на закате, чувствуя себя свежим и полным сил – но не уверенности. Однако свой замысел намеревался исполнить во что бы то ни стало.

Комната была пуста. В затхлом воздухе висел запах крепкого табака. Окурков на полу не оказалось, но, судя по черным пятнам на покрытых облупившейся краской половицах, их было тут затушено тем же свинским способом не менее дюжины.

Персефоний решил дождаться Хмурия Несмеяновича. Все-таки человек предпочтет ночью отоспаться, чтобы действовать днем, значит, скоро должен вернуться. Тогда Персефоний и отправится в город, к Королеве.

А может, он уже здесь, ужинает в общем зале?

Персефоний похлопал себя по карманам и нашел несколько медных монет: кружку пива можно себе позволить.

Избавиться от человеческих привычек нелегко, и многим упырям это не удается на протяжении столетий (впрочем, такие, скорее всего, не слишком-то и стараются). Особенно это касается привычки к еде, тем более что чувство вкуса у упырей обостряется и наслаждение питьем и пищей нередко становится одним из основных развлечений.

Конечно, в тех случаях, когда утолен истинный голод.

Персефоний подбросил на ладони монетку и вышел в общий зал.

Излюбленный народом час после заката, когда во всяком заведении подобного толка собирается больше всего завсегдатаев. Дневные посетители сменяются ночными, человек здоровается с призраком, леший выпивает с упырем, а однажды Персефоний даже видел, как сильфид угощает домового.

В общем зале «Трубочного зелья» было полно самого разного народу. Все пили пиво и дымили трубками.

За стойкой стояли двое: хозяин и его сын, подросток лет пятнадцати; полнотелая жена, кругленькая дочка и опрятная служанка сновали между столами. Лица у них были усталые и какие-то напуганные. Левая кисть хозяина была плотно замотана тряпицей, через которую проступала кровь, и он больше мешался, чем работал, однако покидать зал не спешил.

Хмурия Несмеяновича не было видно, и Персефоний, взяв кружку пива и облокотившись о стойку, стал потягивать чуть кисливший напиток и исподволь осматривать публику. С первого взгляда было видно, что это сплошь приезжие. И платья с претензией на роскошь, и лица с претензией на столичное высокомерие, и руки все больше белые, без мозолей. Ни одного, кто хоть отдаленно напоминал бы жителя предместья, Персефоний не приметил. Разве только пристроившаяся за одним из дальних столиков пара фантомов могла оказаться местной, но тоже не из работяг. Щеголеватый призрак в атласном длиннополом камзоле с широкими отворотами, какие носили лет семьдесят назад, что-то беззвучно вещал бледному призраку чахоточной дамы в старомодной шляпе, похожей на клумбу. По некоторым их жестам можно было предположить, что во время оно на месте постоялого двора располагался барский сад, в котором они засиживались до ночи под кустом сирени, любуясь звездами; они держались за руки и делали вид, будто не замечают ни гула голосов, ни посетителей, иные из которых бесцеремонно проходили сквозь бесплотную парочку.

Странно, откуда тут столько народу явно городского вида? Персефонию вспомнились слухи о том, что в последнее время крестьяне стали продавать свои земли. Неужели все это – покупатели? Он прислушался к разговорам и понял, что догадка верна: посетители беседовали преимущественно о стоимости земли, хотя никто при этом не упоминал о способах хозяйствования, будто земля была им нужна не для возделывания, а для чего-то еще. Для чего – Персефоний так и не усвоил.

Бросалось в глаза обилие иностранцев. Их и вообще-то много объявилось в Лионеберге, но такого сосредоточения их Персефоний прежде не видывал. Вперемежку с накручинскими людьми и лешими сидели забугорские гномы, красноносые карлики из Пивляндии, подле стойки вились два ромалынских сильфида, а у окна восседал гулляндский лепрекон в окружении пестрой свиты фэйри различного происхождения. Был также водяной – определенно свой, накручинский, но в костюме заморского денди.

Пиво оказалось дешевым (причем заслуженно), не то, что в городе, и Персефоний взял себе еще одну кружку. Он понимал, что следовало бы поторопиться, однако что-то подсказывало ему, что Хмурий Несмеянович может объявиться с минуты на минуту.

Контингент общего зала между тем менялся. Разошлись люди, эльфы и гномы. Громко требуя ванну, уполз в свою комнату посеревший от обилия трубочного зелья водяной. Прочно обосновались за столами призраки, упыри и пара зомби в ошейниках – тоже из свиты удалившегося на покой лепрекона. Из людей остался только некий господин, закутанный в пропыленный плащ, который сидел в углу, за влюбленными призраками, и дымил длинной трубкой.

Наконец появились и местные: сугубо мужская компания домовых, уже подвыпивших и отчего-то злых. Персефоний удивился: обычно домовые с закатом принимаются за работу и только под утро выходят из домов, чтобы отдохнуть с друзьями. При этом они нередко берут с собой своих кикимор, которым заказывают отдельный столик, чтобы могли всласть нашушукаться.

Посреди зала материализовался призрак гусляра и заиграл на косо падавших через окошко лунных лучах. Играл он превосходно – сразу чувствовалась старая школа, века тринадцатого.

Появилось готовое подменить людей семейство домовых. К хозяину подошел овинник с докладом о пропаже седла одного из постояльцев: мол, не моя вина, уже в таком виде конюшню застал. Хозяин раскричался на него и замахал рукой, но неловко задел за стойку, побелел от боли и схватился за перевязанную кисть.

– Охти ж как вас угораздило-то, Просак Порухович? – сочувственно покачал головой овинник.

– Тебе что за дело? – как-то очень уж грубо откликнулся хозяин. – Что выгадываешь?

– Почему сразу выгадываю? – подивился тот. – Просто спросил. Хотя, коли на то пошло, странно, конечно…

– Что тебе странно?

– Вы когда в последний раз дрова-то кололи? Уж всяко не прошлой ночью – прошлой ночью я это делал. И вот с какого-такого вас понесло?

– Понесло – значит, надо было! Что ты мне тут допрос устраиваешь? Иди работай!

– Работа не волколак, не дашься – так и не сгрызет, – отделался овинник страшно неполиткорректной поговоркой.

Лицо хозяина опасно налилось кровью, однако тут к овиннику подкатил глава семейства домовых, солидный, но подвижный, как колобок, подхватил под локоток и потащил к выходу, приговаривая:

– Пруша, дружок, давно хотел тебя попросить…

– Эй, Кругляш, мы уже тут и где наша горилка? – окликнули его пьяные домовые.

– Сию минуту, паны-сударики, «К стенке Разина» не пропоете, как будет! – весело ответил тот, уволакивая овинника.

– Сперва покажите, что у вас деньги есть, тогда и будет вам горилка! – строго заметил Просак Порухович.

– Деньги? – взвился один из домовых; он был худой и бледный, и в глазах его плескалась обида. – А пускай тебе те, кто наши дома скупает, деньги покажут!

Предводитель компании опустил ему руку на плечо и заставил сесть на место.

– Тихо, Плюша, для чего нам скандал? Будут деньги, Просак Порухович, не сомневайся, – весомо сказал он. – Мое слово порукой: сегодня мы с тобой расплатимся.

Остальные поддержали его согласным гулом. Только один, самый пьяный, еще более тощий и весь какой-то взъерошенный, точно разлохмаченная веревка, собрав разбегающиеся глаза на Персефонии, выбился из общего хора, воскликнув дискантом:

– Ба, хлопцы, да это ж мой постоялец непрошеный! А и как вам домишко пустой пришелся, пан упырек? Крыша не подтекает, половицы не прогибаются?

Тут произошло что-то странное. Жена Просака Поруховича, как раз повязывавшая кикиморе передник, взглянув на Персефония, вскрикнула и закрыла лицо руками. Дочка пискнула и скрылась на кухне. Сын, уже было уступивший место молодому домовенку, нахмурился и потянулся под стойку, где у содержателей питейных заведений нередко бывает припрятана дубинка, а то и магический жезл. Сам же хозяин, перехватив руку сына, поглядел на Персефония такими дикими глазами, что тому стало не по себе. Будто он и не упырь обычный, а демон какой-нибудь заморский.

Пьяный домовой между тем делился с друзьями:

– Н-да, видать, не по душе пришелся пану упырьку приют, коли он на постоялый двор его променял. Должно, пыли многовато оказалось…

– Скорее, многовато гостей незваных, – ответил ему Плюша – домовой, который предлагал Просаку посмотреть на деньги скупщиков недвижимости. – Слыхал я, в твоем доме прошлой ночью драка была…

Между тем семья Просака Поруховича словно окаменела, леденя Персефония взглядами. Молодой упырь хотел поинтересоваться причиной столь странного поведения, но потом решил, что лучше будет просто удалиться, и так уже он засиделся за пивом.