Текст книги "Находка на станции Стрельна"

Глава одиннадцатая
В ночлежном доме

До Чернореченской хотя и было недалеко, но времени совсем не оставалось. Надо было подготовиться к визиту в столь опасное место.

Часы давно пробили полночь.

Можно упустить Кузьку Добрянского. Узнает об аресте Голдыша, а там ищи по России. Задержать Петьку Иван Дмитриевич решил с утра, тем более что тот ни сном ни духом не ведал о скопившихся над головою тучах.

Путилин поднялся из-за стола, подошел к шкапу и распахнул дверцы. На одной створке изнутри было вставлено большое зеркало, на крючках, прибитых к задней стенке, висело чистое, но заношенное с заплатками одеяние. Иван Дмитриевич посмотрел в зеркало, повернув голову сначала вправо, потом влево.

– Хорош, – пробубнел он и скривился. – Кистеня только не хватает.

Переодевание заняло немного времени, дольше возился с бородой и париком, чтобы, не дай бог, в неподходящий момент не съехали в сторону или, того хуже, не оказались на полу.

Осмотрел себя с головы до пят. «Ничего… В темноте, а тем паче при свете лучины или свечи меня не опознать».

На звонок явился дежурный чиновник с красными от бессонницы глазами, дежуривший третью ночь, напросился у начальника. Сна, видишь ли, лишился и теперь мается. На Ивана Дмитриевича посмотрел без удивления, привык к перевоплощениям за время службы.

– Жуков здесь?

– Чаи гоняет.

– Позови-ка его ко мне.

Чиновник вышел, тихонько затворив за собою дверь. Миша же зашел, как всегда, без стука.

– Иван Дмитрич, звали? Путилин почесал ухо.

– Да, Миша, – с огорчением произнес начальник сыска. – С тобой соваться в ночлежный дом не просто опасно, а прямо-таки преступно.

– Иван Дмитрич, – обиженно засопел Жуков. – Переоденусь, так вы меня не узнаете.

– Нет, Миша, – решительным голосом оборвал помощника Путилин, – зови Ваську, придется его с собой брать.

– Но…

– Миша, – прикрикнул начальник сыскной полиции и совсем тихо продолжил: – Василия приведи и побыстрее, времени остается все меньше.

Жуков вылетел из кабинета, он так и не понял по поводу времени, но не стал изводить начальника вопросами.

В камере пришлось будить Ваську, который развалился на тонком матрасе и оглашал богатырским храпом не только место своего ночлега, но и прилегающий коридор.

– А? Что? – глаза задержанный.

– Пошли, – кивнул головой Жуков, – Иван Дмитрия зовет.

– Ну вот, – тяжело вздохнул. – Я ж все рассказал.

– Ступай.

Увидев в кабинете стоящего у окна какого-то босяка в рваной одежде с окладистой, наполовину седой бородой и космами нечесаных волос на голове, Васька по-хозяйски прошел к столу и опустился на обитый синим бархатом стул. Закинул ногу на ногу и, небрежно посмотрев через плечо на Мишу, произнес:

– Ну и где Иван Дмитрич? Я чаю горячего хочу и спать.

Жуков с усмешкой во взоре смотрел на начальника.

– Василий, внимательности у тебя нет, – Путилин заложил большие пальцы рук за веревку на поясе, заменявшую ремень.

– Я… – только и сумел выдавить из себя задержанный, узнав голос Ивана Дмитриевича. Рот приоткрылся в изумлении.

– Я это, – проговорил начальник сыскной полиции. – А…

– Сегодня, видно, придется, Василий, нам остаться без сна.

Задержанный сделал руками в воздухе несколько движений и замер, не закрывая рта.

– Вижу, Василий, твои сапоги прохудились, деньги имеешь, а обувку купить не соизволишь.

– Да я…

– Именно ты. Мы, кажется, размером схожи, – Иван Дмитриевич достал из шкапа новые сапоги, – надевай, – и, не дав ничего сказать задержанному, добавил: – Надевай. Нам сегодня одно дело предстоит, и я не хочу, чтоб ты приболел после него.

Василий повиновался явно с удовольствием, поднялся и сделал несколько шагов по кабинету.

– Не жмут?

– В самую пору, – заулыбался задержанный.

– Пальтишко смени, – и Путилин протянул верхнюю одежду из заветного шкапа, – великовато, но ничего, зато без заплаток. А теперь поговорим, как мужики.

– Всегда готов, – глаза Василия блестели, и он стыдливо добавил: – Это мне?

– Тебе, считай мой подарок.

– Благодарствую, Иван Дмитрич, – руки гладили лацканы пальто. – Как я понимаю, нам с вами придется на Чернореченскую?

– Быстро схватываешь.

– Господин Путилин, я…

– Василий, я ж понимаю, что среди тех людей тебе жить, ты только поздороваешься: «Здравствуй, Кузьма», и все, можешь быть спокоен, что кто-то тебя заподозрит.

– Как Иуда…

– Василий, ты благодари Бога, что отвел тебя от вчерашней крови. Не то сидел бы в ожидании суда.

– Знак свыше, – задержанный перекрестился.

– Договорились?

– Что мне остается, – посетовал Василий, – только вот оставили вы меня, Иван Дмитрич, без пайки утренней, – и посмотрел на начальника сыска карими глазами.

– Не забыл я, – Путилин протянул задержанному зеленую банкноту.

– Благодарствую, Иван Дмитрич, спаситель вы мой.

* * *

Доехали до опустевшей Зимней Торговой площади. Дальше Путилин с Васькой по Тележной улице пошли пешком, чтобы, не дай бог, кто не заметил из знакомцев. В ночлежном доме опасно было арестовывать Добрянского, там много босяков, которые на дух не переносили людей в полицейской форме.

Двери ночлежного дома открывались в восемь часов, и до полуночи он заполнялся настолько, что некоторым припозднившимся приходилось спать на полу, но один из углов всегда был свободен, и там отдыхали, вернее, отсиживались после совершенных налетов, краж или иных более тяжких злодеяний некоторые злоумышленники. Иван Дмитриевич об этом знал, сколько раз совершались облавы, и все впустую. То ли кто-то из участка предупреждал, то ли выставляли злодеи на стрему мальчишку, который за гривенник всю ночь на страже стоял.

Вот и сейчас Путилин, хоть и шел с виду спокойным, а на душе кошки скребли. Не за себя, а за Ваську. Себя он перестал жалеть четыре года тому, когда из-за измены ушла жена с детьми. Тогда так тоскливо стало на душе, что стал сутками пропадать на службе и старался сам идти туда, где более всего опасности. В том, что его никто не узнает, он был уверен. Не в первый раз лез в такое место. Ведь не посылать же в осиное гнездо Мишу. Слишком молод и горяч. Голова, конечно, на месте, но вот иногда вначале сделает, а уж потом голову прилагает. Учишь-учишь, толк есть, но прорывается взрывная натура. Вот кто всегда с холодной головой, так штабс-капитан Орлов. Умница, хотя…

– Че надо? – раздался голос над ухом, до входа в ночлежный дом оставалось несколько шагов.

– Дык холодно на улице, – заискивающим тоном произнес Путилин, за его спиной стоял Васька.

– Местов нет.

– Нам бы с приятелем хоть под нарами, хоть в проходе.

– А деньги есть?

– Эт мы приготовили, – и Иван Дмитриевич достал из кармана шесть монет по копейке.

– Тады сами ищите себе место, – человек неопределенно махнул рукой. – Шоб я вас тут не видел.

Путилин со спутником быстрым шагом вошли в дом. В носу защипало от тяжелого запаха немытых тел, дыма от дешевого табака, прокисшей пищи.

– Там, – Васька тронул Путилина за рукав и повел на второй этаж, где тяжелый дух, казалось, посвежел, и дышать стало легче. – Иван Дмитрич, – прошептал попутчик, – платить не надо было бы, я ж заветное слово знаю.

– Не светись, – только и произнес Путилин, пока не пришли в заветный угол.

Добрянского не было.

Путникам оставалось только одно, лечь на скрипучие доски нар, покрытые таким тонким матрацем, что ребра чувствовали каждую дощечку.

Ожидание не добавляло радости, Васька один раз поднимался и уходил. У Ивана Дмитриевича начинало стучать, как кузнец по наковальне, сердце. Вдруг Васька предупредит преступников, тогда от начальника сыскной полиции ничего не останется. Рядом Нева, камень на ноги и на корм ракам и рыбам.

Путилин прислушивался к каждому звуку, сжимая ставшую теплой рукоять пистолета.

Спокойствие начало покидать Путилина, хотелось, чтобы начавшееся несколько часов назад в кабинете наконец закончилось.

Прошел час, прежде чем раздались тяжелые шаги. Со своего места в свете лампадки, висящей у образа Спасителя, Путилин видел, как возле двухъярусных нар остановился мужчина с круглым скуластым лицом, пересеченным под носом пышными усами. Глаз Иван Дмитриевич пришедшего не видел, но чувствовал, как они цепко осматривают окружающее. Васька не подвел.

– Кузя, ты? Что так поздно?

– А что?

– Топаешь, как медведь на овчарне, спать не даешь.

– Молчи, – беззлобно прошипел Добрянский. – Хотел бы спать, так без задних ног дрых бы.

Васька присел на нарах, почесал под рубашкой, одолели блохи своей настойчивостью.

Голос Добрянского Путилину не понравился, от такого можно ожидать больших неприятностей. Теперь возникал вопрос, ранее начальник сыскной полиции хотел вывести Кузьму из ночлежного дома. Там, на улице, Жуков с двумя опытными агентами. Но как это сделать? Иван Дмитриевич придумать не мог, заготовленные в кабинете слова сейчас не подходили.

Добрянский продолжал стоять, только тени беспокойно бегали по его ладно скроенной фигуре, потом чертыхнулся и пошел к выходу. Путилин не стал терять времени, поднялся с нар и последовал вслед за Кузьмой, который заложил руки в карманы начал спускаться по лестнице, бесцеремонно наступая на оставшихся без места бродяжек.

У входа никого не было. Тот, что собирал деньги, спал на крыльце в полушубке, зарывшись в высокий воротник. Сердце у Путилина забилось быстрее, что начало отдавать в висках. Кузьма обернулся и впился цепким взглядом в вышедшего следом бородатого мужчину, немного ссутулившегося, словно на спине лежит тяжелый куль.

– Что надо? – произнес Добрянский, оскалив зубы.

– Дух там тяжелый, – Иван Дмитриевич махнул рукой куда-то в сторону. – Не привычный я к нему.

– Что тогда сюда пришел?

– Так, ить. Отставку-то барин дал.

– Не нужен, стало быть, стал?

– Оно так.

– И долго у барина служил?

– Да почитай цельный год ему товары возил.

– Товары?

– Из порта на склад.

– И что ж тебя выставил?

– Дак барин за границу укатил, дома свои закрыл. Нас на улицу.

– Что, и сторожей не оставил? – видно было, как загорелись глаза Кузьмы.

– То-то и оно, Федьку-хромого одного оставил. А какой с него сторож? – ощерил зубы Путилин.

– Любопытно, – в задумчивости сказал Добрянский. – А ты хозяйский дом хорошо знаешь?

– Очень даже дюже, – Иван Дмитриевич погладил бороду, Добрянского заинтересовали слова случайного знакомого.

– Соблазна не было?

– Мил человек, да кабы… – Путилин умолк.

– Не бойся, со мной можно по-простому, – Кузьма ступил вперед и шепотом произнес: – Я и сам из таких.

– Тады тебя мне сам Господь послал, – тихо в ответ с радостью в голосе сказал начальник сыска.

– Может, сегодня того…

– А ты… – Путилин осекся и через некоторое время добавил: – А что? Сегодня Федька пьян.

– Вот-вот, потом случая не представится.

– Едем, – уверенно кинул Путилин.

На Тележной взяли единственную на улице коляску.

– Куды? – обернулся возница.

– Поезжай по Невскому, – похлопал по его спине Путилин. – Я скажу, где повернуть.

Ехали молча, только после Полицейского моста Иван Дмитриевич произнес:

– На Морскую.

– Там же… – Добрянский замолчал, чувствуя, как в правый бок уперлось дуло пистолета.

– Да, Кузьма, там сыскное, и сиди смирненько, боюсь в тебе лишнюю дырку сделать.

У подъезда возница, оказавшийся Мишей Жуковым, произнес:

– Я уж и не надеялся, что его арестуем, – и кивнул головой в сторону Кузьмы.

Глава двенадцатая
Ночной допрос

– Какие происшествия в городе? – Путилин обратился к дежурному чиновнику преградившему путь неизвестной компании, в одном из прибывших он, наконец, признал помощника начальника сыска Жукова.

– Пока никаких, – не моргнув, произнес чиновник.

– Через четверть часа приведите ко мне этого господина, – Иван Дмитриевич сказал, находясь на лестнице, и только в кабинете скривился от боли – ныло в правом боку под ребрами. Погладил рукой и начал переодеваться.

Когда Миша привел Добрянского, Путилин сидел в кресле. Лицо выражало не столько усталость, а больше удовольствие от того, что преступник пойман.

– Присаживайся, Кузьма, разговор у нас может быть долгим, а может, и совсем коротким, зависит только от тебя.

– Я-то что? – Добрянский криво усмехнулся. – Ничего не делал, ничего не совершал. Ну, ехал с одним бородатым в портерную хмельного выпить.

– Ты, я вижу, Кузьма что-то не понимаешь. Я тебя не ради карих глаз сегодня выслеживал, а на то уж очень веская причина прикатила с… Мытнинского рынка.

– Да хоть с Сенного, – задержанный глазом не повел на слова начальника сыска.

– Мне жаль, что ты не понимаешь. Голдыш-то у нас сидит в камере, и ты думаешь, он будет молчать о птичнике?

– Не знаю я никакого птичника, – огрызнулся Добрянский.

– Скажи, что и Петьку Голдыша не знаешь, – Иван Дмитриевич открыл ящик стола и бросил на зеленое сукно ремень. – И это ты не узнаешь.

Кузьма вскочил с места.

– Что вам надо? Не знаю я ничего, не знаю.

– Да ты не суетись, присаживайся, – спокойным, но с металлическими нотками голосом произнес Путилин. – Я тебя не чаю выкушать пригласил.

Добрянский тяжело дышал и рыскал глазами по кабинету, потом взял себя в руки. Робко присел.

– Знаю я все, Кузьма, – Иван Дмитриевич вертел в руках ремень. – Вот Петька Голдыш уже поведал, как ты свой ремешок старику на шею накинул.

– Врет он, сука, – попытался огрызнутся задержанный. – Врет.

– Пусть врет, – раззадоривал Добрянского Иван Дмитриевич. – Зато складно.

– Не мой ремень, а его, – кадык Кузьмы дернулся. – Я на кражу шел. Петька сказал, что у старика поживиться есть чем. Вот я и соблазнился.

– Рассказывай.

– Петька сразу старика молотком по голове, а когда птичник захрипел, снял ремень и накинул тому на шею. Я и сообразить ничего не сумел, тем более помешать.

– Кто еще принимал участие в убийстве?

– Господин Путилин, – опять у Добрянского дернулся кадык. – Не на смертоубийство я шел, а на кражу.

– Ты не сказал, кто кроме тебя с Голдышом там был?

– А что Петька?

– Валит все на тебя, мол, ты позвал, старику голову проломил.

– Вот гад, – сквозь зубы выдавил Кузьма, – двое мы были, кто-то третий должен был быть, да не пришел. Его я не знаю.

– Добрянский, ты же вор, что ж тебя на кровь потянуло?

– Я знать не знал и духом не ведал, что так обернется, – Кузьма успокоился, даже руки перестали трястись. – Не желал я смерти старику, видит Бог, – задержанный перекрестился. – Если б знал, никогда не пошел бы к птичнику.

– Знал бы, соломки подстелил…

– Ваша правда, я после случившегося хотел уехать, да вот паспорт задержал. Сегодня обещались мне продать, а то бы вы Кузю Добрянского более в столице… – и совсем тихо добавил, – …не видали.

Когда Жуков с задержанным удалились, Иван Дмитриевич погладил рукой колено и сжал до боли зубы. Что за напасть? Тело словно чужое, не только на погоду отзывается, пройдешь пешком – ноги гудят, не поешь вовремя – желудок начинает капризничать. Не пора ли в отставку? Господин статский советник похлопал ладонью по колену, не иначе призывал к порядку.

Через некоторое время вернулся Миша, лицо сияло, как начищенный до зеркального блеска медный пятак.

– Можно сказать, дело завершено, – Жуков после быстрого шага опустился на стул, где ранее сидел Добрянский.

– Не говори гоп, – Путилин почесал волосы, – Голдыш по земле ходит. Вот когда он передо мною предстанет, тогда считай, дело можно передавать судебному следователю. Ты допросные листы заполнил?

– Иван Дмитрич, вы совсем меня за желторотого птенца держите, – надулся Миша.

– Агенты где?

– Так я их еще с Тележной домой отправил, что им сюда возвращаться?

– Совсем в начальника, Миша, превращаешься, глядишь, и мной командовать начнешь.

– Да я…

– Ладно, не красней, ты правильно поступил, а теперь иди, отдохни. В восемь по Голдышеву душу поедем, надо этого подлеца призвать к ответу.

* * *

Три часа сна, и Путилин стал готов для дальнейшего несения службы. Даже боль куда-то отступила, видимо, не захотела мешать правосудию.

Заря давно окрасила небосвод в красноватый цвет, и своим пурпурным сияньем наступившее утро прогнало ночные звезды. Свежестью веяло с Невы. По темной глади, пересекаемой мелкими белыми барашками, сновали лодки с торговцами, перевозящими через реку товары, с пассажирами, спешащими на службу.

День начался, а с ним новые суетливые заботы. Город жил жизнью, по своим установленным законам: дворники мели деревянные тротуары, фонарщики гасили огни в лампах, кони цокали по булыжной мостовой. Только Миша Жуков, не выспавшийся, а оттого злой, ежеминутно тыльной стороной правой руки глаза и прикрывал ею же рот, захваченный в плен зевотою. Путилин сидел в коляске, казалось со стороны, с безучастным лицом, хотя заныло опять колено и все мысли были направлены на него, чтобы, не дай Бог, кто-то приметил его боль. Он сидел, опершись на рукоять неизменной трости, до того потертой, что на Рождество чиновники по поручениям преподнесли новую, которую Иван Дмитриевич поставил на видное место в кабинете, но продолжал ходить со старой, словно та превратилась за долгое время в третью руку. В трости был секрет – при нажатии на едва заметную кнопку в одной руке оказывался четырехгранный клинок в полтора фута, а во второй – ножны. И то, и другое было опасным оружием, которым хорошо умел владеть Иван Дмитриевич с юношеских лет.

* * *

Когда бы не приехал Путилин или агенты сыскной полиции, помощник пристава коллежский регистратор Холодович находился в участке, в неизменных щегольских сапогах, в которые аккуратными складками уходили плисовые шаровары, и в форменном кителе. Илья Егорович поднялся из-за стола, грозно стрельнул взглядом в городового, приведшего начальника сыскной полиции, поправил волосы, разделенные пробором посредине головы крупными кольцами кудрей, натянуто улыбнулся. Не иначе хотел сказать: «Ну что, за преступником пришли? Хотите себе лавры победные присвоить?» Но из уст вырвалось:

– Доброе утро, господин Путилин! Рад вашему визиту.

– Доброе, Иван Егорович! Надеюсь, за ночь ничего на участке не произошло?

– Вашими молитвами, – Холодович считал, что Голдыш в «клюве» принесет сведения, и, может быть, тогда он, наконец, переступит столь ненавистный чин коллежского регистратора.

– Позволите? – Иван Дмитриевич был учтив и улыбчив, указывая на стул.

– Простите, что я не предложил сам, присаживайтесь, господа, – Холодович занял свое почетное место за столом, на котором он не сидел, а именно восседал. – Чем могу быть полезен?

– Боюсь показаться назойливым, но мне необходимо поговорить с… Голдышем, – увидев насмешливый взгляд помощника пристава, в котором читалось: «Что, без помощи сыскному не обойтись?», Иван Дмитриевич замотал головой: – Не подумайте, Иван Егорович, что у меня намерение присвоить лавры нашедшего убийцу. Нет-нет, мне необходимо с ним побеседовать по другому вопросу. Согласитесь, что неразумно мне заниматься поисками Петра, когда, как я думаю, вам известен каждый его шаг.

– Иван Дмитриевич, – польщенный словами Путилина помощник пристава зарделся, – я распоряжусь, чтобы доставили Петьку сюда.

– Не надо привлекать к его персоне внимания, мне кажется, вы можете организовать тайно его визит.

– Да, я распоряжусь, – Холодович вышел.

– Иван Дмитрич, как же так… – удивленно произнес Жуков.

– Поверь мне, Миша, так будет лучше.

– Чаю? – с порога поинтересовался вернувшийся коллежский регистратор.

– Не стоит беспокоиться, Иван Егорович.

– Чем еще могу быть полезен?

– О! Мне не хотелось бы обременять вас своим присутствием, может быть, мы могли бы подождать в другом месте, чтобы не занимать вашего времени?

– Что вы, Иван Дмитриевич, Господь с вами. Мне лестно, что у меня в гостях сам начальник сыскной полиции, который, к сожалению, не так часто балует нас своим присутствием.

– И слава богу, – улыбка не сходила с губ Путилина. – Значит, вы сами справляетесь с поимкой преступников.

– Что есть, то есть, – произнес Холодович, переполненный гордостью и похвалой.

Пустой разговор продолжился бы далее, если бы в дверь без стука («Прямо как Миша», – промелькнуло в голове Ивана Дмитриевича) не заглянул полицейский, отступил в сторону, пропуская в кабинет Петра Ткаченко, по прозвищу Голдыш. Невысокий, широкий в плечах, руки, словно у кузнеца, большие, но бледные и без каких бы то ни было грубых следов. Петька всю жизнь воровал и никогда по-настоящему не работал. Зачем? Когда-то он заявил судебному следователю, если деньги сами плывут к тебе, только успевай их подбирать.

– Ну, здравствуй, Петя, – первым произнес Иван Дмитриевич.

Голдыш остолбенел на пороге и втянул большую, расчесанную голову в плечи.

– Здравия желаю, ваше превосходительство, – выговорил каждый звук в приветствии, хотя маленькие глазки бегали и выражали беспокойство, но лицо окаменело.

– Ты, Петя, проходи, не бойся, – Путилин посмотрел на Мишу, который поднялся и придвинул стул поближе к начальнику сыска. – Вот, присаживайся, – указал рукой, – есть у меня к тебе несколько вопросов.

Голдыш присел, положив руки на колени, посмотрел на помощника пристава, ожидая от Холодовича слов поддержки, но тот молчал. Петька терялся в догадках, зачем он понадобился Ивану Дмитричу. Этого болвана помощника пристава можно обвести вокруг пальца, а вот старую ищейку Путилина так просто не обманешь. Про него целые легенды среди преступников ходят.

– Да, я всегда готов, ваше превосходительство, – Голдыш взял себя в руки.

– Петя, – поморщился Путилин, – память у тебя короткая, или позабыл мое имя-отчество?

– Никак нет, – Голдыш отвечал по-военному. – Не забыл, но не привык так запросто с… – и умолк.

Голдыш хотел вскочить, но на плечи надавили руки Жукова.

– Иван Дмитрич, вы ж обещали… – возмутился помощник пристава.

– Обещал злоумышленников, которых этот господин назовет, не трогать, – трость Путилина уперлась в Ткаченкову грудь. – Их не трону, – потом повернул голову к Голдышу. – Так признаешь ремень или нет?

– Нет, – прошипел Петька и повернул голову к Холодовичу, ища защиты от произвола сыскного начальника.

– А Кузя Добрянский так и показал, что Петя снял ремень и набросил на шею, но прежде стукнул бедного старика молотком. Так было, Петя? Или врет Добрянский?

– Нет, Иван Дмитрич, на это меня не возьмешь, – Голдыш перешел на «ты», – не мог Кузя тебе такого сказать, его-то в столице давно нет.

– Здесь ты прав, хотел Добрянский уехать, да незадача, паспорт ему только сегодня обещали.

Петя снова сделал попытку подняться, но Жуков крепко держал за плечи.

– Зачем ты, Петя, к дому птичника заявился утром, неужто не знал, что меня вызовут? Подозрение хотел отвести?

– Да не думал я, что так обернется.

– Все, – поднялся Путилин. – Меня служба ждет. Надеюсь, – Иван Дмитриевич обратился к побледневшему Холодовичу, – доставите Петюню в сыскное отделение без происшествий.

– Так точно.

После того как Голдыша увели, начальник сыскной полиции поворотил лицо к Ивану Егоровичу:

– Больше доверяйте голове, а не словам закоренелых преступников. Разрешите откланяться.