Текст книги "Смерть грабителям, или Ускользнувшее счастье"

2

На Ропшинской, в квартире заведующего паспортным делопроизводством творился сущий бедлам. Гувернантка не могла справиться с пятью детьми в часы, когда госпожа Суворкова уезжала с визитом к престарелой матушке.

Николаю Семёновичу открыла дверь средних лет горничная, не утратившая девичьей красоты. Густые волосы обрамляли лицо, на котором светилась приятная улыбка и ярко-голубые глаза.

– Простите, но Василий Андрианович убыли на службу, а Наталья Николаевна навещают госпожу Иванову.

– Что у вас так шумно? – поморщился Власков.

– Дети, – улыбнулась женщина.

– Такое ощущение, что у вас целый табор.

– Всего лишь пятеро. Что вам угодно передать Василию Андриановичу?

– Передай мою карточку, – Николай Семёнович протянул визитку, – и проси телефонировать господину Филиппову, начальнику сыскной полиции.

3

– Что он сделал? – наконец нашла в себе силы произнести Ульяна.

– Григорий участвовал в ограблениях квартир, и при одном из них был, увы, убит.

– Гриша, Гриша, – закачалась из стороны в сторону Ульяна, – Гришенька мой, я же тебе говорила, я же тебя предупреждала, что доведёт тебя такая жизнь до беды. Вот и обрушилась она на нас с тобой. Детонька моя!

Владимир Гаврилович не пытался успокоить женщину. Знал: пока не выговорится сама, пока не придёт сама в чувство, что-либо говорить бесполезно, тем более слова сочувствия.

Ульяна замолчала, кусая бескровные губы.

– Он сразу… умер.

– Если ты о том, что… Нет, он не мучился.

Женщина почему-то облегчённо вздохнула, потом начала говорить:

– Гришенька родился маленьким и болезненным. Повитуха сразу мне сказала, что и недели не проживёт, но я его выходила. Ночами не спала, слёзы над ним проливала, даже его отец… Ушёл от нас в первый месяц, только что и осталась Гришеньке его фамилия и имя отеческое. Я все силы на сына положила, а он матросом захотел стать. В Выборг уехал, но чуяло моё сердце, что добром это не кончится. Поверите, сердце за него болело. Меня к себе не приглашал, мысли мне нехорошие приходили, но я гнала их прочь. Как сыну-то не верить? Вот и… Потом он в столице появился. Я один раз на рынок шла, а он мне навстречу с франтом каким-то. Тот приятель его сразу в подворотню шасть, когда я Гришеньку позвала. Сперва он отнекивался, что в Выборге, мол, и продолжает жить, но сердце материнское не обманешь. Вот тогда я и поняла, что связался он с неподходящими людьми. Отец-то его тоже из бандитского роду, всё время куда-то исчезал, да с деньгами домой ворочался. Лёгкие деньги легко и уходят, вот… Что говорить, зарезали Перинена в один зимний день. Как и сейчас Гришеньку, – теперь Ульяна не проливала слёз, а безучастно смотрела на стол. – Гнилое яблоко сразу загнивает, а сыну моему, видимо, нужно было время. С месяц тому, а может меньше, ей-богу, не припомню, понадобились Гришеньке большие деньги, говорил, что, если к сроку не отдаст, так порешат, как отца его. А здесь я как услышала про эти чёртовы билеты, так сразу и смекнула, как сыночка из беды вытащить. У Егора Ивапыча денег куры не клюют, так чего ему…

Вот я и придумала, как надо сделать. Послала мальца с запиской, чтобы Гриша с керосином пришёл. К той поре мальчик мой уже в столице жил. Остальное вы, барин, знаете. Что сейчас скрывать? Мне без сына жизни нет.

– Не жалко хозяев, ведь столько лет подле них? – спросил Филиппов.

– Барин, кого бы вы больше пожалели – чадо, которое родили и выходили, или хозяев, которые деньги тратят невесть на что. Вы думаете, мы там слепые и не видели, как Елизавета Самойловна шашни за спиною хозяина крутит, а он тысячи зараз в карты просаживает?

– Стало быть, приятелей сына ты, Ульяна, не знаешь?

– Нет, – она покачала головой.

– Может быть, он упоминал имена какие?

Женщина дотронулась рукой до щеки.

– Когда Гришенька мне жаловался на долги свои, то как-то сказал: «Вот приедет Митька Весёлый, так он веселье всем устроит», и ещё: «Тогда все мои недруги вздрогнут».

– Митька Весёлый? – переспросил начальник сыскной полиции.

– Так его и назвал.

– Ты, Ульяна, упоминала про шашни Елизаветы Самойловны…

– Так и есть. Муж, как говорится, узнаёт о таком последним, наша-то барыня по вторникам к одному ездила, а по четвергам к другому. И выезжала она, чтобы ровно в двенадцать у полюбовников быть. Тьфу ты, прости меня господи!

– Может, ты имена их знаешь?

– А что их знать? Они ж с нашим хозяином в карты играют.

– Андрей Николаевич и Иван Самсонович?

– Что спрашивать, если сами знаете?

– А ещё были?

– Откуда мне, барин, знать? Я ж за ней хвостом не ходила.

4

Некоторое время Филиппов обдумывал те сведения, что получил от Ульяны. Преступления переплетались в один клубок. То, что Григорий учинил поджог в квартире господ Елисеевых, понятно. Но каким боком он стал участником ограблений? Выходило одно – что сын узнал от матери об амурных похождениях Елизаветы Самойловны, видимо, проследил за нею и… Здесь мысль давала сбой. Если Григорий знал наверняка, что адюльтер свершается по вторникам и четвергам, то зачем лезть в квартиру, в которой заведомо находятся хозяин и его пассия? Странно.

Пока Владимир Гаврилович занимался раскладыванием сведений по полочкам, с докладом прибыл Власков.

– На Ропшинской невозможно совершить нападение, – начал он, но Филиппов не удержался:

– Как так?

– У господина Суворкова пятеро детей, горничная, гувернантка, прислуга, да ещё и кухарка.

– Понятно, – вздохнул Владимир Гаврилович. – А вот наши Горчаков и Иващенко холосты и не имеют много прислуги, поэтому грабители решились проникнуть к ним.

– Я тогда не пойму, – сам того не подозревая, Власковвысказал мысль, мучавшую начальника сыскной полиции, – зачем залазить в квартиру, в которой находится хозяин?

– И не один, а с дамой, – дополнил Николая Семёновича Филиппов.

– Тем более.

– А я, кажется, догадываюсь, – Владимир Гаврилович прикоснулся к усам и хитро улыбнулся. – Кто ж побежит в полицию с криком: «Ограбили», если в его доме находится чужая жена?

– А ведь верно, – согласился Власков. – Но двоих для таких дел маловато, вам не кажется?

– Не знаю, не знаю, – быстро произнёс начальник сыскной полиции.

– Но откуда, Владимир Гаврилович, вам известно, что с потерпевшими должна быть дама, тем более замужняя? Может быть, обычная «ночная бабочка» навела грабителей?

– Увы, мне стало известно, что потерпевшая от пожара госпожа Елисеева, – Николай Семёнович удивлённо посмотрел на Филиппова, – да-да, именно она! – посещала Горчакова по четвергам, а Иващенко по вторникам, и именно в полдень. Я пока не знаю, почему в полдень. Но, видимо, это связано с отлучками мужа в эти дни и часы.

– Но почему Елизаветы Самойловны… простите, запамятовал, как её зовут…

– Верно, Елизаветы Самойловны.

– …не оказалось на месте преступления?

– Вот это мы с вами спросим у самой виновницы.

К счастью для госпожи Елисеевой, её пребывавший в неведении супруг Егор Иванович отлучился по делам.

– Доложи госпоже, что просит принять начальник сыскной полиции Филиппов, – Владимир Гаврилович протянул шубу горничной.

Катя вернулась через минуту и смущённо произнесла:

– Простите, господин Филиппов, но у Елизаветы Самойловны разболелась голова, и она не сможет вам принять.

Глаза Владимира Гавриловича вспыхнули озорными огоньками.

– Голубушка, доложи госпоже, что господин Филиппов настойчиво просить его принять по вопросу полуденных встреч по вторникам и четвергам.

Спустя некоторое время Катя проводила начальника сыскной полиции в гостиную, где, метая во все стороны гневные взгляды, стояла разъярённая, словно львица, Елизавета Самойловна.

– Сударь, вы… – начала хозяйка, но была бестактно перебита Филипповым.

– Елизавета Самойловна, – улыбнулся Владимир Гаврилович, – не сочтите меня невежей, но увы, обстоятельства таковы, что я вынужден поговорить с вами тет-а-тет. Это мой чиновник для поручений господин Власков, он тоже будет нем как рыба, тем более что у нас нет никакого желания открывать ваши тайны кому бы то ни было, и особенно вашему драгоценному супругу.

Спустя почти минуту госпожа Елисеева выдавила из себя сквозь зубы:

– Вы же понимаете, что Егор Иванович из нашего разговора не должен узнать ни одного слова?

– Сударыня, я даю честное благородное слово, что господин Елисеев ничего не узнает из нашего разговора.

– Хорошо, я вам верю, господин Филиппов. Что вас интересует?

– Подробности того злосчастного вторника.

Госпожа Елисеева поднесла к лицу платок.

– Мне стыдно вспоминать о том дне, – и она умолкла.

– Елизавета Самойловна, об этом никто не узнает, тем более что Андрей Николаевич и словом не упомянул о том, что в день ограбления в его квартире присутствовала дама.

– Но как…

– Как мы узнали? От человека, совершившего поджог в вашей комнате.

– Вы его задержали?

– И да, и нет.

– Как вас понимать?

– Он больше никогда никому ничего не расскажет.

Госпожа Елисеева на миг задумалась. Зачем рассказывать о том злосчастном дне, если грабителя нет в живых?

– А второй? – наконец спросила женщина.

– Он разыскивается полицией.

– В тот день я была точна по времени, ровно в двенадцать позвонила в звонок. Андрей – поклонник новомодных новинок, поэтому поставил электрический. Я тогда нервничала, ведь ключ, который он мне дал, куда-то подевался. Я заподозрила Егора в том, что он что-то прознал, и теперь, в самую неподходящую минуту… Ну, вы меня понимаете, – она бросила колкий взгляд на Филиппова, сощурив глаза.

– Да, понимаю, – кивнул Владимир Гаврилович.

– Так вот, Андрей удивился, открыв дверь. Он спросил про ключ, но я не могла ничего ответить. А спустя четверть часа в квартире появились два господина, один из них прятал лицо и старался не попадаться на глаза, а второй был тот, чью карточку вы, Владимир Гаврилович, мне показывали. Я испугалась, когда тот, что скрывался, ударил Андрея-по голове, я даже вскричала, но ко мне подскочил молодой, и я поцарапала ему щёку. Когда Андрей очнулся, преступников и след простыл. Меня же трясло от страха и ужаса. Вы представьте себе, что врываются два бандита с оружием в руках, и… и… и…

У Елизаветы Самойловны затряслись плечи, на глазах выступили слёзы – то ли от жестоких воспоминаний, то ли от обиды за своего любовника, то ли по какой-то иной причине.

– Елизавета Самойловна… – начал было Филиппов, но женщина его перебила.

– Я вам сказала неправду. Тот, на лице которого я оставила царапины, был знаком мне. Нет, не в том смысле, что был представлен мне. Его лицо я видела не один раз. Впервые я его заметила у нашего дома. Он, увидев меня, отвернулся. Мне, честно говоря, стало приятно, что я могу привлекать столь молодых людей. Потом я приметила его, когда входила в парадную к Андрею. Подумала, что молодой человек попросту боится подойти ко мне.

– Сколько времени продолжалась его слежка?

– Я думаю, с месяц.

– Что произошло в квартире господина Иващенко?

– Не знаю, – Елизавета Самойловна вытерла платком глаза, – в тот четверг я у него не была. Я испугалась, написала записку Ивану, что не приду к нему.

– Господин Иващенко знал о ваших отношениях с Горчаковым?

– Нет, ну что вы, – платочек опять скользнул к глазам, – как можно. Нет, нет. Я понимаю, что они были знакомы, но я никогда не рассказала бы, что связывает нас троих. Нет, нет.

– У вас есть ключ от квартиры господина Иващенко?

– Был, но тоже пропал.

Владимир Гаврилович и Власков переглянулись.

– Когда вы заметили, что ключ пропал?

– Во вторник, когда я посетила Андрея. Эти ключи находились на одном серебряном колечке.

– Елизавета Самойловна, простите за бестактный вопрос, но я вынужден вам его задать. На колечке случайно не было иных ключей?

Госпожа Елисеева покрылась красными пятнами, сжав до боли губы.

– Елизавета Самойловна, простите меня, но преступники следили за вами и могли знать квартиры ваших… близких знакомых, и готовились навестить каждого из них…

– Но вы же сказали, что один из них мёртв? – почти с яростью прошипела хозяйка.

– Совершенно верно. Один из них убит, но второй пока на свободе, и он может посетить вашего близкого знакомого. И боюсь, что встреча может завершиться трагическим исходом.

Госпожа Елисеева поднесла правую руку ко лбу.

– Боже мой! Я никогда… Не знаю…. Владимир Гаврилович, дайте мне слово, что Егор Иванович никогда не узнает о моих… шалостях.

– Елизавета Самойловна, я уже говорил вам, что супруг ваш ничего не узнает.

– Я не знаю…

– Госпожа Елисеева, дело идёт о жизни и смерти. Это не случайность, что бандиты навестили дома, где вам регулярно доводилось бывать. И это не случайность, что у вас пропали ключи. И, видимо, ваш приятель холост?

Женщина закрыла лицо руками.

– Его зовут Николай Константинович, – и совсем тихо добавила: – Преображенский. Вы должны его знать. О нём часто пишут газеты, он служит в Михайловском театре. Встречаемся мы с ним по средам в его же собственной квартире на Фонтанке. – Она отняла руки от лица и с испугом в голосе тихо произнесла, бросая взгляд на дверь: – Господин Филиппов, ради бога, на дайте свершиться трагедии!

– Не допустим, – категорически сказал Владимир Гаврилович. – Елизавета Самойловна, вспомните, пожалуйста, ключи вы потеряли или их у вас украли?

Женщина задумалась.

– Не знаю, господин полицейский, не знаю. Теперь мне кажется, что украли.

5

После проведённого обыска на Большой Монетной прибыл с докладом чиновник для поручений Лунащук.

– Владимир Гаврилович, квартира пуста, только раскиданы некоторые вещи, какими преступники пренебрегли. Но ничего, чтобы указывало на людей, там обитающих. От дворника ничего толком добиться не удалось, да и не знал он, кого поселил. Закрыл глаза на постояльцев, листки в полицию не отнёс. Так что искать… Да, – перебил сам себя Михаил Александрович, – по оставленным следам, мискам, стаканам, ложкам и незастеленным кроватям можно предположить, что там обитало трое…

– Трое? – брови Филиппова поползли сперва вверх, а потом он сощурил глаза. – Но Горчаков видел только двоих?

– Возможно, третий не участвовал в ограблении, или он голова всего предприятия.

– Может быть, – задумчиво произнёс начальник сыскной полиции, потом спохватился: – Но вы же сказали, что дворник видел двоих?

– В том-то и дело, но следы оставили трое. И я не думаю, что намеренно, – они же не знали, что мы проследим за Периненом.

– Странно получается. Зачем поджигать квартиру Елисеева, если можно просто в неё влезть и похитить всё, что приглянется?

Лунащук облизал губы и медленно заговорил:

– Владимир Гаврилович, я, конечно, не знаю, но мне кажется, что грабежи и пожар – разные дела, хотя и объединяет их один участник.

– Михаил Александрович, поясните.

– Поджог совершил Григорий Перинен по собственной инициативе, не поставив остальных участников шайки в известность, хотя… – Лунащук покачал головой, сжал губы, но затем продолжал: – ранее именно он или его мать похитила ключи…

– Здесь ещё один вариант, – дополнил Филиппов, – один из оставшихся двух – хороший карманник, и именно он вытащил из ридикюля мадам Елисеевой ключи.

– Вполне может быть. Так вот, по-моему, Перинен проявил самостоятельность, тем самым поставив под удар остальных бандитов. А когда Иващенко схватился за нож и ударил Григория, то старший и добил обманщика, засунув в карман Перинена перстень и часть сгоревшего билета.

Начальник сыскной полиции удовлетворённо посмотрел на Лунащука. Немного времени подумал и, пощупав пышные усы, наконец сказал:

– А ведь вы, любезный Михаил Александрович, можете оказаться правы. Хорошо, над вашими словами я подумаю, сопоставлю с теми сведениями, которые я получил, – и сразу, без перехода, спросил: – Как самочувствие Бережицкого?

Лунащук знал, что начальник сыскной полиции всегда не только проявляет интерес к раненным на службе, выделяет деньги на лечение из фонда, но всегда интересуется самочувствием пострадавших.

– Геннадий Петрович, хотя и слаб, чувствует себя молодцом, хочет поскорее выйти на службу и исправить свою оплошность.

Филиппов тяжело вздохнул.

– Оплошность… – покачал он головой. – Слава богу, что жив остался. Привыкли проявлять самостоятельность… – но потом спохватился. – Конечно, инициатива должна поощряться, но надо же соотносить с опасностью. Ладно, это я про себя бурчу. Старым, видно, становлюсь. Сказал Бережицкий, кто его ударил? Григорий?

– Оказывается, нет. Ударил второй, но, к сожалению, никаких примет Геннадий Петрович не запомнил. Всё произошло так быстро, что Бережицкий не сумел как надо отреагировать.

– Жаль, это бы нам помогло. Но ничего. Вы соседей на Монетной опросили? Возможно, кто-то из них что-то видел.

– Да, – улыбнулся Михаил Александрович, – жиличка с третьего этажа один-единственный раз столкнулась с одним из жителей, тот достал ключи и собирался дверь открывать, но потом сунул в карман и начал подниматься наверх. Женщина испугалась, но не подала виду.

– Запомнила? – нетерпеливо спросил Филиппов, даже поднялся с кресла.

– Да, и довольно-таки подробно его описала.

– Хоть что-то у нас есть, – облегчённо выдохнул Владимир Гаврилович.

– Преступник наш росту среднего, где-то около пяти вершков, коренастый, лишнего жира на нём нет, как выразилась свидетельница. Волосы редкие, длиной около вершка, прямые, тёмные с проседью…

– А это как она заметила?

– Незнакомец шапку снял и ею хотел лицо закрыть, чтобы женщина, если что, не опознала, а у неё взгляд оказался острый.

– Далее, Михаил Александрович.

– Лицо больше овальное, нежели круглое, кожа на лице не только морщинистая, но и с загаром, словно преступник долгое время находился в южных странах. Брови прямые, хотя и широкие, но до переносицы не доходят. Глаза голубые, но такое складывается впечатление, что выцветшие. И она несколько раз сказала, что маленькие и злые, словно ножом в тебе дырку проделывают. Нос острый, надо ртом пышные усы, и тёмная щетина на щеках. Да, она заметила, что переднего верхнего резца у него не было, но вот какого, не досмотрела, говорит.

– Совсем неплохо. Вот ещё что, Михаил Александрович, – Филиппов покачал головой, словно говорил «нет», – с этой суетой у меня не хватило времени заглянуть к нам в картотеку и поискать субъекта по имени Митька Весёлый. Я что-то такого сочетания не припомню. Может быть, у нас есть на него формуляр.

– Будет сделано.

– Кстати, словесный портрет облеките в бумажную форму и разошлите по полицейским участкам и частям. И кажется мне, что вы сейчас дали мне портрет этого самого Митьки Весёлого.

6

В два часа пополудни Николай Константинович расхаживал по гостиной с фужером, полным вина, в одной руке и бутылкой – в другой. Тёплый халат, подаренный в Париже поклонницей его таланта, не только грел тело, но и навевал приятные воспоминания о столь далёкой не то Аннетте, не то Матильде.

Но разве для таланта это столь важно?

«Бархатный голос России», как писали европейские газеты, поморщился, когда в гостиную не вошла, а именно впорхнула мотыльком нежная горничная Анфиса, которую хозяин взял в обычай именовать, как он считал, для звучности, Виолеттой. У артиста и прислуга должна быть с необычными для русского слуха именами, тем более господину Преображенскому очень нравилась не только музыка в «Травиате», но и сам трагический сюжет – история любви куртизанки и молодого наследника знаменитого рода.

– Что там ещё?

– Николай Константинович, – с удивлением в голосе произнесла девушка, – к вам из полиции.

– Откуда? – в голосе Преображенского прозвучали нотки скорее не раздражения, а неясной обеспокоенности. «Неужели эта, как там её, ну, та из Киева пожаловалась родителям? Можно, конечно, обойтись малым и женится, но…» – промелькнуло в голове. – И по какому вопросу?

– Сказали, что речь идёт о жизни и смерти.

«Может быть, обойдётся?»

– Не могла сказать, что меня нет?

– Николай Константинович, вы же сами велели никому не отказывать и докладывать о посетителях вам.

– Ладно уж, зови, – кивнул раздражённо артист.

Вошедший был невысокого роста, нельзя сказать, что тучным, но с лишней долей веса.

– Господин Преображенский, разрешите представиться: Владимир Гаврилович Филиппов, начальник сыскной полиции столицы, – и вошедший наклонил голову. – Ради бога, простите за вторжение и за то, что вам помешал. Но увы, дела службы привели меня к вам.

«При чём здесь сыскная?» – опять мелькнуло в голове хозяина. Он вдруг осознал, что продолжает держать в руках бокал и бутылку. Быстро поставил их на стол и непроизвольно спрятал руки за спиной, словно полицейский вот-вот застегнёт на его запястьях наручники.

– Вы меня уже знаете, – скромно потупившись, выдавил из себя артист, – Николай Константинович Преображенский.

– Рад знакомству, – Владимир Гаврилович улыбнулся.

– А уж я как рад, – язвительно произнёс хозяин, но тут же сменил тон: – Чем могу быть полезен столь серьёзному учреждению?

– Позволите? – Филиппов указал на стул.

– Простите, что сразу не предложил, – словно бы оправдываясь, сказал Преображенский, – слишком уж неожиданный ваш визит.

– Ещё раз прошу извинить за вторжение, но приходится беспокоить столь важных персон по нашим делам.

– Я вас слушаю.

– Николай Константинович, дело, по которому я явился к вам, сугубо личное… – «Неужели всё-таки киевлянка, как бишь её?» – Преображенский заёрзал на стуле, словно нашкодивший мальчишка. – Оно касается одной вашей знакомой дамы. – «Вот и началось».

– Простите, но я не совсем понимаю. Сыскная полиция и дама? – Николай Константинович пожал плечами, стараясь не выдать своего волнения.

– Вам знакома Елизавета Самойловна Елисеева?

– Конечно! – чуть ли не во весь голос вскричал артист, и Филиппов так и не понял того выражения радости, что появилось на лице хозяина.

– Как мне известно, госпожа Елисеева бывает у вас по средам?

– Да, – Преображенский спохватился, – нет, – и окончательно смутился.

– Николай Константинович, я понимаю вашу обеспокоенность, – «Обеспокоенность? Да мне нет дела до Лизы, лишь бы не выплыла киевская история. А этот господин Елисеев… рогатый пень», – хозяин сделал вид, что внимательно слушает. – И наш разговор не выйдет из этих стен, – Филиппов опять улыбнулся и обвёл в воздухе рукой круг.

– Я доверяю вашему слову.

– Но и вы мне доверьте всю правду.

– Хорошо.

– Так вы знакомы с Елизаветой Самойловной Елисеевой?

– Да, – с тяжёлым вздохом сказал артист.

– И она бывает у вас по средам, – после очередного вздоха Преображенского Владимир Гаврилович напомнил: – Николай Константинович, мы с вами уговорились говорить только правду.

– Да, но понимаете, честь дамы…

Теперь поморщился начальник сыскной полиции.

– Николай Константинович, меня не занимают ваши отношения с дамами, я расследую преступление…

– Что-то случилось с Лизой? – прервал Филиппова артист.

– Насколько я знаю, ничего, и даже её супруг не догадывается о вашем… близком знакомстве.

– Да, господин Филиппов, если мы говорим откровенно и мои слова не выйдут за стены этой комнаты, здесь я полагаюсь на вашу порядочность.

– Можете на меня положиться.

– Лиза бывает у меня по средам, как вы, очевидно, уже извещены ранее.

– Госпожа Елисеева прибывает к вам в полдень?

– Совершенно верно.

– В квартире, кроме вас, в это время бывает кто-нибудь?

– Нет, горничную я отпускаю. Ну, вы понимаете… мне не нравится, когда сторонние глаза видят моих гостей.

– То есть у вашей… – Филиппов хотел сказать «любовницы», но сдержался, – близкой знакомой есть ключ от вашей квартиры?

– Да.

– В прошедшую среду вы с ней встречались?

– Да.

– И никаких происшествий не случилось?

– А какие должны были случиться происшествия? – насторожился артист. – Лизу выследил её муж? – высказал догадку Преображенский, но тут же сообразил, что если господин Елисеев смог узнать о её связи, то мог её… И тогда сыскная полиция ведёт дело о кровавом злодеянии на почве ревности. – Господин Филиппов, она жива?

Владимир Гаврилович не сразу сообразил, к чему такой вопрос, но потом улыбнулся.

– Жива, жива. Дело, которое я расследую, только косвенно касается вас. Господин Елисеев, я думаю, даже не догадывается о ваших отношениях. Здесь дело в следующем, – и начальник сыскной полиции рассказал, что ему стало известно о готовящемся налёте преступников на квартиру господина Преображенского в тот час, когда у него в гостях будет Елизавета Самойловна.

– Вы полагаете, что Лиза причастна к этому преступлению? – глаза Николая Константиновича можно было мерить полтиной.

– Отнюдь, здесь дело совсем в другом. Допустим, преступники ворвались к вам и застали в несколько неподобающем виде вас и госпожу Елисееву. Вы же не будете вызывать полицейских, чтобы не скомпрометировать даму. Если же вы заявите, что были один, то всё равно кто-то из жильцов дома или дворник проболтаются, что по средам к вам приходила дама и вы перед встречей с нею отпускали прислугу. Поверьте, эти сведения всплывут на поверхность, и прозвучит имя Елизаветы Самойловны. Поэтому вы и не стали бы заявлять в полицию о грабеже, происшедшем в вашей квартире. А на это и рассчитывают бандиты.

– Тоже верно. Но скажите, как вы узнали о предстоящем преступлении?

– Николай Константинович, не только у вас есть свои секреты.

– Понимаю, – Преображенский потёр ладонью лоб. – Что вы предлагаете?

– Устроить в среду засаду в вашей квартире.

– Только без меня, – выпалил Преображенский, но тут же покраснел. – Простите, я в первый раз сталкиваюсь с таким положением вещей, – он опять потёр рукой лоб, – я должен оставить ключи вам, – категорично произнёс артист, – а сам перееду в другое место.

– Николай Константинович, тогда преступники отменят свой поход к вам и явятся через неделю, а может быть, через две, а возможно, и через месяц. Вы должны вести себя так, словно вы ничего не знаете.

– Но…

– Вы же артист, притом самый лучший артист Михайловского театра, вам ли не сыграть роль беспечного человека? Бандитов предоставьте нам. В ближайшую среду они обязательно появятся здесь у вас. Мы их всех возьмём и отправим подальше.

– Их много? – в глазах Преображенского появился страх.

– Нет, их двое.

– Ну а если…

– Николай Константинович, вы лучший на сцене, мы же лучшие в поимке преступников. Каждый должен заниматься делом, которое он делает лучше всего. Так что не беспокойтесь.

– Хорошо вам говорить! Они придут не к вам, а ко мне.

– Николай Константинович, я видел вас в роли князя Игоря, вы были великолепны и бесстрашны.

– То играть на сцене, а это в жизни.

– Николай Константинович, вы будете находиться в другой комнате и не увидите, как мы арестуем бандитов.

– А если они сбегут?

– Хорошо, что предлагаете вы?

– Ну… – растерянно проговорил хозяин и посмотрел в сторону, потом вдруг обрадовался: – А давайте на эти дни загримируем Андрея, он такого же роста, телосложения, да и лицом похож на меня. Пусть несколько дней побудет мною и поживёт здесь, а я…

– Хорошо, – перебил Преображенского Владимир Гаврилович, – но вам надо будет вести себя тихо и незаметно, чтобы никто не заподозрил подмены.

– Я готов уйти, как говорится, на несколько дней в неизвестность.

– Остаётся только оговорить с госпожой Елисеевой, что вместо вас будет другой актёр.

Николай Константинович поиграл желваками.

– Тогда можно вместо Лизы использовать актрису театра…

– Но тогда эта актриса догадается о ваших отношениях с Елизаветой Самойловной, и не выльется ли тогда правда наружу?

– Я об этом не подумал.

Преображенский с минуту сидел и размышлял, шевелил губами, словно убеждал сам себя. Наконец он произнёс:

– Я готов.