Текст книги "Пираты Изумрудного моря"

* * *

Стормтон. Квартал Айланс-Лоу.

По кривой замызганной улочке предместья шла стройная темнокожая девушка.

Ступала торопливым шагом, время от времени тревожно озираясь.

На плечах ее было синее покрывало, а голову охватывала апельсинового цвета повязка, каковую обязаны были по законам хойделльской короны носить продажные женщины.

Собственно, не было ничего удивительного в том, что чёрная проститутка забрела сюда, в айланский квартал Стормтона.

Многие подневольные выходцы с жаркого материка приходили сюда – пообщаться со свободными родными и друзьями, помолиться перед идолами отеческих богов, стыдливо замаскированными под святых и праведников Истинной Церкви, поворожить у местных маммбо и хунганов, или зажечь лампаду в часовне, поставленной в память Чёрного Капитана.

Именно тут, у особых людей, рабы предпочитали хранить любовно скапливаемые на выкуп деньги, именно сюда собирались на праздники в честь темных богов и духов, привезенных рабами из-за океана.

Тут на базарах почти свободно продавались засушенные ящерицы и мыши, мумифицированные крысы, толченые змеи, черепа ягуаров и вообще невиданных животных. Сюда приходи тайные посланцы нечестивых пикаронов. Тут на ночных сходках творили суд и выносили приговоры тайные вожди, тут совершались обряды, от которых иногда выли собаки и просыпались мучимые тревогой обыватели в другом конце города.

И не случайно стражники, если все же решали зачем-нибудь пройти по здешним улицам, набирали в баклажку освященной воды – на тот случай, если повстречается им вздумавший погулять мертвец.

Но не для того направлялась сюда юная блудница, чтобы помолиться Икхо и брату ее Ану, повстречаться с милым дружком вдали от хозяйского глаза, или забыться в веселой пляске. Ее лицо явственно говорило, что пришла она по делу важному и отлагательств не терпящему.

Она остановилась перед хижиной за невысоким забором из плетеного тростника.

Хижина эта выделялась среди жилищ обитателей айланского квартала – сложенных из стволов гваяка или плетенных из ветвей пальмы, на коралловом фундаменте, под скошенными крышами, крытыми старыми корабельными досками или охапками камыша. Ее как будто перенесли с далекого материка. Сложенная из перемешанной с донным илом глины, под конической бамбуковой кровлей, расписанная разноцветными красками.

Возможно, ее построил вольноотпущенник, мучимый тоской по родине?

Во дворе на корточках сидела немолодая толстая тётка, чьи космы были присыпаны солью седины, облаченная в платье из рваной мешковины, и доила тощую козу, меланхолично пережевывающую сухой камыш плетня.

Не здороваясь, проститутка оттолкнула калитку и остановилась за спиной хозяйки козы. Та даже не повернулась на звук шагов, лишь в позе ее что-то изменилось.

– Мне нужен Мутабасса, – произнесла девушка.

– Уйди, дахла, – бросила толстуха, соизволив обернуться. – Тут нет никакого Мутабассы – я и не слыхала про такого. Да и какое дело может быть у кабацкой потаскухи к Мутабассе? Кто тебе сказал, что Мутабасса вообще есть на свете?

Произнеся эту короткую тираду, тетка вновь принялась доить козу.

– Мне нужен Мутабасса! – повторила гостья.

Хозяйка, колыхнувшись упитанными телесами, презрительно сплюнула.

– Вот что я тебе скажу, а ты подумай не тем местом, которое у тебя между ног, а головой, – сообщила она. – Многие приходят к старой Карубу и ищут этого Мутабассу, про которого я знаю лишь то, что всем он зачем-то нужен. Позавчера вот приходил почтенный белый абуна – купец из верхнего города, и ему тоже нужен был Мутабасса. В прошлом месяце приходила молодая белая госпожа в носилках, с четырьмя носильщиками и двумя слугами при мечах и пистолетах. И ей тоже нужен был Мутабасса! Она даже давала мне настоящий золотой, чтобы я позвала Мутабассу…

Девушка молча вытащила из-за пазухи узелок из пестрого платка, зубами развязала один уголок и вытащила два серебряных кругляша.

– Спрячь, дахла, они же тебе так трудно достаются, – издевка в голосе хозяйки стала совсем уж откровенной.

Девушка дернулась, как от удара, отступила на шаг.

– Каваранда сао хелба! Набу-набу, Папа-Домбалла магилас-так-рубха! – произнесла она, с ненавистью глядя в глаза толстухе.

Теперь уже та дернулась, будто наступила на ската-торпедо, бьющего магической силой, которая, по мнению ученых мудрецов, сродни силе молний.

Оглядевшись туда-сюда, не слышал ли их случайный прохожий, она схватила гостью за локоть и оттащила в хижину, совсем забыв о козе.

– Жди, – бросила она, сжав губы, – и, клянусь лоном Монгалы, ты страшно пожалеешь, если не имела права произносить этих слов.

Отсутствовала она не очень долго и явилась не одна, а в сопровождении полуголого старика в ветхих бархатных штанах, сморщенная кожа которого была покрыта сеткой старых ритуальных шрамов. При этом на указательном пальце левой руки блестел тусклым золотом перстень грубой айланской работы.

Безмолвствуя, девушка опустилась на колени перед стариком и коснулась лбом глинобитного пола у его ног.

– Встань, Гимба, и не трать время, – бросил старик-сантьеро. – Вижу, у тебя есть, что мне сказать…

– Вчера я… Госпожа послала меня и трех девочек, обслуживать матросов с «Отважного» Эохайда Счастливчика, – начала девушка, поднявшись. – С нами ещё была Маго, которая…

– Дальше…

– Они собираются обобрать капище Старших Сыновей Ночной Хозяйки, – выдохнула Гимба.

– Где?! – морщинистая железная длань с нечеловеческой силой впилась в запястье девушки.

– На Ничьих Землях, кажется, в бухте с кораллами, – испуганно пробормотала она. – Ты, помню, говорил, отче, что если кто-то услышит про Сыновей и их храмы, про то, что их кто-то ищет или нашел, нужно сразу бежать к тебе… Я… прости, отец мой, если я сделала неправильно…

– Ты сделала все правильно, малышка, – ласково произнес старец. – Рассказывай все, как было. Они говорили это пьяными или были трезвые? Что именно они сказали? Где это место? Они упоминали карту или проводника? Вспомни все – это важно!

– Утром, когда они уже ничего не хотели, и даже отпустили всех, кроме меня да Маго, к ним пришел капитан, выгнал белую шлюху, и сказал, чтобы они собирались, потому что какой-то большой боккор Белого Бога посылает их за сокровищами Сыновей на Ничьи Земли. И он ещё что-то сказал, я не поняла, кажется, про бухту, где много кораллов. И что он даже заплатил им вперед задаток. Пятьсот золотых!

– Залив Эль-Коралльо, – бросил жрец, сжав губы. – Хорошо, продолжай.

– Они встали и ушли… Вот, собственно, и все… Прости, отче, – добавила она.

– Так, – негромко произнес Мутабасса минуту спустя. – Ты и в самом деле сказала важную вещь, и наши боги тебя не забудут. Можешь идти, а то твоя хозяйка ещё заподозрит неладное.

– Отец мой, – попросила Гимба, – я вот принесла ещё денег на свой выкуп…

– Считай, что треть его ты оплатила сегодня, – бросил тайный повелитель айланской общины Стормтона и один из трех тайных главарей всех темнокожих на Ледесме. – Иди…

Карубу с ненавистью проводила взглядом тоненькую фигурку, кутавшуюся в покрывало.

Эта дрянь и шлюха, презренная дахла, чья кровь испорчена нечистой кровью белых, родившаяся в рабстве и прирожденная рабыня живет и не тужит. Даже боккор-а-хунгани, повелитель жизни и смерти любого из них, истинных людей, чьими устами говорит сам Отец-Змей, благоволит ей. Рабыне, верно служащей белым тварям, и по их приказу раздвигающей ноги перед всяким, кто может заплатить. А вот она, внучка вождя из благородного народа шантаи, успевшая на родине пройти первое посвящение, всего лишь служанка при Мутабассе. Эта дрянь жива и будет жить. А ее дочь умерла под кнутами, потому что не захотела стать такой же шлюхой… Где же правда твоя, Домбалла?

* * *

Хромой, неопрятный старик, увешанный амулетами, затворил за собой плетенную из пальмовых ветвей дверь убогой хижины, постоял, прислушиваясь к чему-то, а потом с неожиданной прытью подошел к очагу и почти без напряжения сдвинул с места старый жернов, на котором разжигался огонь. Тот повернулся на невидимой оси, и под ним оказался узкий чёрнеющий мраком провал. Мутабасса сунул туда руку, вытащил веревку с узлами, и, закрепив ее за жернов, начал, покряхтывая, спускаться вниз во тьму.

Через минуту он оказался в тесной земляной пещерке, чьи стены укрепляли не ошкуренные пальмовые доски.

При тусклом свете подвешенных к низкому потолку гнилушек он выбил кресалом огонь, засветил маленький каганец.

При его свете стал виден небольшой каменный алтарь, на котором застыли темные потеки и горкой лежал жирный пепел, с дюжину статуэток и масок вокруг него, пара человеческих черепов, тамтамы, обтянутые чёрной, а иногда и белой кожей.

Пожалуй, при виде всего этого у любого инквизитора возникло бы к хозяину немало неприятных вопросов.

Но даже в эгерийских колониях супрема редко наведывалась в кварталы, населенные чёрнокожими.

Отдышавшись, Мутабасса занялся странным делом.

Для начала он вытащил из-под алтаря простую деревянную тарелку, в которую налил воды из висевшей на колышке калебасы. Потом принялся сыпать в воду какие-то порошки сушеных трав, добавил туда пепла с алтаря – при этом на землю упала тонкая обугленная кость, не похожая на куриную или кроличью.

Потом из тайника в стене достал амулет в виде мутного камня оправленного в медь, и, проткнув палец костяным ножом, капнул несколько капель крови, показавшейся чёрной в свете каганца.

И уселся перед плошкой с водой, принявшись ждать.

Он ждал долго – минут десять по счету белых людей, так что масло в светильнике почти выгорело.

А потом из чёрного зеркала на него взглянуло смуглое лицо с суровыми глазами под сведенными бровями.

Любой маг при одном взгляде на это лишь потрясенно бы всплеснул руками – ибо уже давно заниматься дальновидением бросили даже самые упорные фанатики-чародеи, а почтенные профессора еще век назад постановили что это вне пределов натуральной магии.

– Надеюсь, ты побеспокоил меня не напрасно, старик, – буркнул суровый на наречии Северного Таниса.

Мутабасса истово поклонился.

– Не гневайся, Избранник Змея, ибо я лишь исполняю сказанное тобой.

Выслушав его, видение осталось спокойным внешне, но то, что промелькнуло в глазах бородача, заставило сердце старого колдуна сжаться в страхе.

– Значит так, – начал призрак. – Вот что тебе надо сделать…

* * *

Командор ок Ринн медленно шел прочь от дома наместника короля Четырех островов, угрюмо глядя себе под ноги. Он был буквально раздавлен всем случившимся. Не стоит говорить, как огорчил его отказ отца Бригитт. Причем, почти так же, как сам этот отказ, задевало Домналла то, как он был сделан. Так разжиревший купец отказывает в руке дочери небогатому приказчику или простому торговцу.

Или барон Л’лири просто показал себя, каковым он есть, и для него и в самом деле простой эсквайр ничем не лучше того самого купца или приказчика?

Или даже хуже – ведь купец может разбогатеть, а вот ок Ринну так и суждено остаться полунищим офицером! Хамиран и хвост его в глотку! Никогда ещё командору так грубо не указывали его место! Да ещё это идиотское гадание… Да – а всё-же чего старик испугался…

– Эй, какого?!.. – чей-то бас вернул Домналла к действительности, а почти над самой головой заржал мул. – Смотри куда прешь!

Командор поднял голову.

Прямо перед ним стояла ветхая тележка, запряженная старым длинноухим одром.

Возле нее торчали два неряшливых всклокоченных типа в рваных белых балахонах.

– Ты чего, жунтильмен, в нашу карету торопишься попасть? – басил один из них, тот, что помоложе. – Виданное дело – под колеса лезть! А то видишь – Аббат – то он тихий-тихий, а как дал бы по котелку твоему пустому копытом – и дохтура звать не надо!

Мул, носивший эту богохульную кличку, уныло косил мутным глазом да чуть прядал ушами, совершенно не выказывая желания бить кого-то копытом.

– Ты это, жунтильмен, к нам не торопись, молодой ишшо!

– Э, а вы кто? – осведомился Домналл.

Ситуация его развеселила – он ведь был сегодня не в мундире, и видать грубияны-возчики приняли его за обычного щеголя.

– Мы-то? Божедомы мы, при храме девы Анахитты – мортусы по-ученому. Вот, людишков на корм рыбёшкам везем.

Тут командор увидел на телеге под сбившимся рядном с полдюжины недвижных голых тел, и все понял. Перед ним были служители матери-церкви, занятые погребением тел тех, для кого не посчитали нужным копать могилы. Разных бедолаг – нищих, бродяг, бездомных одиноких матросов и зарезанных в драках прощелыг, да и просто людей, у которых нет денег на пристойные похороны, а также рабов, умерших от старости или под кнутом господина, наскоро отпев в часовенке при городском храме Анахитты, отвозили в море и кидали в воду с привязанным к ногам камнем.

Домналл даже развеселился про себя – забавно ведь пообещать столь жалкое погребение ему, офицеру и дворянину, все предки коего покоятся в родовом склепе в фамильном поместье. Вода, конечно, может стать его могилой, но тогда склепом станет корабль.

Тут взгляд его упал на одно из мертвых тел. Это была молодая, можно даже сказать юная женщина. При жизни она была очень красива, отметил он про себя. Длинные темные волосы, вьющиеся кольцами, закрывали всю спину, тонкая изящная кисть руки, свисавшая с рассохшегося борта нищенского катафалка, бархатистая, ещё не тронутая мертвенной синью кожа… И рядом с ней… Домналл даже перекрестился, рядом с ней лежало крошечное тельце новорожденного. Девочка.

– А, вишь ты, жунтельмен, – уловил его взгляд второй мортус, – это из заведения Ардживетти. У него там теперь ещё бабы живут какие-то племенные – красавицы особые. Он, вишь ли, решил на танисский манер – рабынь красивых разводить, чисто овец там или лошадей кровных. Ну вот – эта вот и померла родами, и дите с ней. Только вот и успели пуповину перевязать, а дите-то и помри, за мамашкой пошло следом. Уж говорил привратник, что повитуха старалась-старалась, больно красивая девка по ихнему должна была от нее, – ткнул он палкой мертвую женщину, – получиться. А вот как оно все – хозяин даже злился, говорит, пять тысяч золотых Шаггору в пасть!

От толчка мертвое тело дернулось, навалившись чуть на трупик младенца… И тот издал слабый писк.

Несколько секунд все трое, включая Домналла, остолбенело взирали на ожившую крошку.

– О, эвон как! – раздраженно сплюнул младший божедом. – Вот теперь обратно тащиться, отродье это отдавать! И ведь Ардживетти не даст ни хрена, знаю я эту скотину! Слышь, Мардос, вроде как кутенку отпели – может, не будем вертаться, а? Успокоится душенька безгрешная – мы ж могли и не увидеть…

Домналл сам не понял, как его палаш покинул ножны.

– Убийство старца, младенца, женщины, носящей ребенка, отца, матери, офицера и священника по Законам Канута карается вне разрядов – смертью через вырывание внутренностей, – сообщил он напугавшимся могильщикам. – Я, капитан-командор Домналл ок Ринн, по уставу королевского флота имею привилегию выносить смертные приговоры без конфирмации.

Командор не стал уточнять, что право это он получает лишь на корабле, находящемся в море не менее чем в сутках плавания от твердой земли.

– Ну, а чтобы его привести в исполнение, мне и профоса звать не потребуется.

Он взмахнул палашом, как бы примеряясь.

Младший из служителей Анахитты побледнел неживой синеватой бледностью, став похожим на любого из своих подопечных усопших.

– Ох, точно, – поклонился в пояс Мардос, тоже явственно струхнув. – Я и вижу, на кого жунтильмен похож-то! Вы простите, не признал я вас, господин командор, без мундира-то! И не гневайтесь на Порко – шутил он, не со зла! Никак ведь не можно, чтоб такое злодейство!

Опыт общения с родом людским говорил Домналлу, что очень даже возможно, но он спрятал клинок в ножны.

– Ладно, поверю. – Поэтому раз невозможно, то найди-ка, любезный, – ткнул он во все ещё белого от ужаса Порко, – корзинку, положи в нее ребенка и иди со мной. А ты, – обратился он к Мардосу, – похоронишь эту несчастную на твердой земле. Потом придешь и скажешь, где ее могила.

Кухарка лишь всплеснула руками, когда на пороге появился хозяин, сопровождаемый каким-то бородачом в балахоне цвета смерти, несущим, прижимая к груди, попискивающую корзинку.

Сдав новорожденную на руки охающей Йорулле, и прогнав пинком мортуса, посоветовав больше не попадаться на глаза, Домналл поднялся к себе, а потом вызвал лакея и приказал подать лучшее вино, какое есть в доме.

На город быстро опускалась темная тропическая ночь.

Глава 10

3342 год от Возведения Первого Храма, 13 число месяца Аркат.

Стормтон, Ледесма.

Ночь – это не причина просиживать последние штаны, любуясь звездами на небе, когда не менее прекрасные «звездочки» бродят по грешной земле, готовые за небольшую плату окружить вернувшегося из далекого плавания моряка женской ласкою и заботой.

Команда фрегата «Акула» сошла на берег, оставив на палубе лишь тех, кто успел утонуть в бутылке ещё до убытия в порт.

Пьяный канонир, обнимая пушку, орал похабную бесконечную песню о капитане Флае.

 
– Мне корабль – дороже злата,
грозный ветер – мне судья,
воля – божество пирата,
в море – родина моя.
Присужден властями втуне я к петле.
Верю я моей фортуне!
А судью – не пожалею,
вздерну я его на рею у него на корабле
А жену его и тещу
И его секретаря…
 

Меж тем, на борт поднялись трое; на фоне портовых огней, маячивших за их спинами, было не разобрать, кто пожаловал в гости.

Парни прошли мимо канонира, один из них остановился перед пьяницей, двое других направились к камбузу и громко забарабанили в дверь.

Остановившийся рядом с канониром человек тихонько рассмеялся, глядя на пьяного дурака.

– Что, перебрал, дружище? – с издевкой справился он.

Канонир прервал песню и с трудом поднял свои синие очи:

– А ты х-хто такой?.. – поинтересовался он, с трудом ворочая языком.

В руке незнакомца сверкнула сталь.

– А зачем это знать мертвецу? – после этих слов пришелец почти без замаха ударил кинжалом в горло канонира, тот умер почти сразу.

Вытерев оружие об одежду мертвого, теперь уже, канонира, убийца подошел к двум своим сообщникам, барабанившим в дверь камбуза и, хлопнув оного из них по плечу, кивнул в сторону люка, ведущего в трюм. Третий остался сторожить, время от времен стуча в дверь и обещая скрывавшемуся за ней устроить «райскую жизнь», ежели он немедленно не выйдет к нему безоружным и с фартуком в зубах.

Сварливо булькала, закипая, вода, и над огромным котлом поднимались клубы пара. В одной косынке и ветхих штанах выше колен Хор'Тага носилась по тесному камбузу, а вместе с ней метались по стенам зыбкие тени. Блестела от пота стройная, красиво вылепленная спина с удивительно гладкой оливковой кожей. Шрамы от кнута? Ой, да все морские черти с ними! В такт ударам ножа по плечам прыгали жесткие завитки волос, подвязанных темно-зеленой парчой.

Она предавалась мечтам. Естественно, о настоящем хорошем призе – казначейском судне арбоннского, эгерийского или хойделльского короля. Или на худой конец – о купеческом транспорте, перевозящем контрабандой намытое на тайных копях золотишко.

Чтобы на каждого пришлись не жалкие монеты, а фунты или даже квинталы этого чудесного металла.

Если бы у Хор спросили, зачем ей такая уймища денег, айланка только пожала бы крепкими плечами.

Мало кто знал, что была у нее мечта – открыть свой собственный бордель. Не абы какой, а приличный. И чтобы трудились там только белые девки. Лучше – рабыни! Чтоб работали они как она когда-то, и чтобы если вякнут или заплачут – плеткой их. Не так, как ее, а через мокрую тряпку – чтоб следов не оставалось! И работать не вставая со спины!

Хорошо бы ей попалась какая-нибудь госпожа из разорившихся знатных – уж она бы ей спуску не дала!

А то если мужа бы убило, боцмана Гвенна, и вся его добыча, записанная в умной книге у капитана, стала бы ее. Нет, не то, чтобы она плохо относилась к боцману, но золото…

Хоть, конечно, и не плохой он мужик, а все ж не забудет Хор'Тага того дня, когда свела с ним знакомство… Какими словами Гвенн Банн крыл юнгу, вздумавшего пощупать живой товар прежде старших.

Да, как вспомнишь…

Она на сырых досках, а он прямо над нею, с похабной довольной рожей… А вот ведь сдружились потом. Жизнь, она такая.

Хор'Тага резко обернулась на стук – звякнули двойные кольца серег, с сухим треском сошлись зубы каймана в резном амулете из кедра. Лицо у Хор было точь-в-точь как у матери, смазливой рабыни для утех, но казалось куда жестче и выразительней, а беспокойные глаза полукровки смотрели гордо, с задором и с вызовом.

– Кого там акула в зубах принесла? – Хор'Тага говорила низким, слегка гортанным голосом.

На корабле знали, что она отменно поет – так, что можно заслушаться, но знали и то, что мулатку каждый раз приходится долго уламывать: вроде из первых рубак и первых же охальниц, а дичится порой, как… ну как дитя малое!

Стук раздался снова, ещё более настойчивый, чем прежде.

– Если открою, так для того, чтоб плеснуть кипятком тебе в рожу, – спокойно посулила она. – Скажи, кто такой и зачем приперся, а не то катись к русалкам.

– Открывай, да побыстрее! – рявкнули снаружи. – А то сами откроем!

По-настоящему Хор'Тага испугалась только один раз: когда она, спеленатый веревками живой груз, заглянула в похотливые глаза матросов. Да лучше испустить дух под бичом, чем под двадцать первым мужчиной – а мулатка была уверена, что умрет, если не от муки, так от позора. А ещё Хор знала: она не уступит так просто. Первый, кто захочет взять ее силой, весьма пожалеет, что не додумался сначала вставить ей в зубы кляп. Но прошло много дней с той минуты, как ручка леди Альери прикоснулась к ее руке. Нынешняя, свободная Хор не боялась никого и ничего.

Колотящие сейчас в дверь камбуза были из чужой команды. Тут к гадалке не ходи… все и так ясно.

С тихим стуком лег на столешницу нож – этим только свиную требуху и резать, а для человечины припасено кое-что получше.

Хор'Тага сняла со стены отточенный топорик, провела по рукояти шершавой ладонью.

Ну что, заходите, ребятки, если сладите с дверью.

Хотя нет, ещё кое-что!

Мулатка мрачно усмехнулась, сбросила крышку с деревянной посудины и зачерпнула полную горсть толченого красного перца.

Вот теперь, братцы, добро пожаловать…