Текст книги "На суше и на море"

В зале раздался гром восторженных аплодисментов. Хлопало не только правое крыло зала, но и кое-кто слева, в середине партера и даже на галерке.

– А как же простой народ? – возмущенно заорал какой-то делегат от отряда коррекции «Братская крепость». – Кто о нем подумает?

– Мы подумали, – успокоил зал Портер. – Для начала каждому из нас – по сто тысяч человечков. Маглов [43]43
  То есть человеков.


[Закрыть] хватит на всех! Каждому – свое! Магу – магово, маглу – маглово!

Зал задумался, но зааплодировал уже потише – видимо, ста тысяч на каждого было маловато.

– Ну, мы еще подумаем, – нашелся Гарри и двинулся в зал.

В этот момент Баранов тихо, но протяжно взвыл: у него прихватило коренной зуб, залечить который, как и все настоящие мужчины, он мог бы за пять минут, но оттягивал уже полгода.

Петруха расценил этот взвыв по-своему. Он решил, что очередной докладчик чем-то начальству не угодил, и насторожился, как спаниель на утиной охоте.

Баранов застонал громко и неприлично. Зуб прихватило так, что усидеть на месте не было сил. Извиняюще махнув рукой, он устремился по ковровому проходу к выходу. У последнего ряда несчастный заммордух слегка притормозил. Ряд был пустым – Нестеров со товарищи удрали в фойе еще при слове «портер».

Дальновидно приняв взмах руки начальника за команду, Петруха медлить не стал. Демонстративно спокойно поднявшись, он скорчил на конопатой роже мину, призванную изображать глубокое презрение, и, наступая на ноги соседям по ряду, последовал за Барановым.

Следом за Петрухой зал из солидарности немедленно покинули викинг Олаф, делегаты «Братской крепости», киргизские джигиты из отряда «Джихад джиннам и джину» (в обиходе «Три-джи-три») и самураи из «Пасынков солнца», спешившие подлечиться после неумеренного потребления саке накануне.

Далее произошло невероятное. В зале поднялся и устремился к выходу весь первый и значительная часть второго и третьего ряда: коровьи джедаи, хитайцы, «зеленые», разгулы, «розовые» и даже невозмутимые (впавшие в нирвану на время официальной части) индусы.

Ларчик открывался просто. Очередной выступающий заплевал всех близсидящих так, что эти делегаты озаботились личной гигиеной и поспешили ретироваться. Середина зала, решив, что так и надо, последовала за своими лидерами. Последние ряды – и без того полупустые – проснулись от топота и мудро решили, что научная часть конференции закончилась.

…Баранов спустился вниз в залитое светом фойе, подскочил к ближайшему сервированному столику и опрокинул стакан чего-то крепкого. Боль отступила. Заммордуху похорошело.

В этот момент на лестнице в обнимку с Олафом появился гордый собой Петруха, а за ним широким потоком пролилась, растекаясь за столы, толпа делегатов.

Баранову поплохело. «Сорвал я конференцию, – горестно подумал заммордух. – Уходом своим сорвал. Скандал межреальностный. Убьют ведь в главке. Нет, не я сорвал, видит бог, не я. Петруха, засранец, напакостил. Его грязных рук дело! Он за меня в зале оставался – он за все и ответит. Утоплю в рапорте дрянь курносую!»

Баранов плеснул в стакан той же водки и еще раз опрокинул ее в рот. Мимо проходили коллеги-депутаты. Некоторые, к удивлению заммордуха, подходили вплотную, уважительно жали руку, обнимали, совали визитки и даже просили сфотографироваться вместе. Многие пили на брудершафт. Баранову опять похорошело. «Обошлось!» – решил он.

Когда поток коллег на лестнице иссяк и в зале раздался долгожданный звон бокалов, сопровождаемый скрежетом сотен вилок по тарелкам, Баранов извинился перед особо настырными коллегами и для разнообразия пошел поискать Нестерова.

Как и ожидалось, тот с приятелями уже давно и успешно дегустировал местное горячительное. Оценив груду бутылок перед летунами, Баранов хотел было проскользнуть незамеченным, но ему это не удалось.

– Мой коллега! – неестественно громко и горячо даже для третьей бутылки представил штабс-капитан заммордуха пьяным асам. – Ба-альшой ч-ловек, скажу я вам! Матерая глы-ик-бища! Зеркало нашей штабной эволюции!

Собутыльники Нестерова в восторге заревели и полезли целоваться. Судя по всему, в определенных кругах штабс-капитан пользовался серьезным авторитетом. Баранов взял это на заметку и подчинился неизбежному…

Дальнейшее он помнил смутно.

* * *

Баранов тяжело застонал и очнулся. Саднило спину. Заммордух пошарил вокруг руками в поисках стакана с чем-нибудь холодным и жидким, но ничего не обнаружил и осторожно открыл левый глаз.

Если заммордуху и стало легче, то не намного. Он был в своем номере, лежал в постели, был даже не в туфлях, но что-то… что-то было не так.

Итак, дальнейшее он помнил смутно. Но что-то помнил.

Он помнил, что полный зал депутатов, проголодавшихся от речей и набившихся в фойе за столики, упился за считаные полчаса – от негров преклонных годов до юных разгулов. Он помнил, что целовался с пьяной председательшей трибунала, танцевал с ней едьку-еньку и утешал ее, зазывая в номера. Он помнил, что братался с сэром Камелотским и обещал ему партию «красной мути» за полцены. Цены он не помнил, но помнил, что не продешевил. Еще Баранов помнил, что восемь вполне обычных для подобных конференций драк он благополучно избежал, но в девятой ему разбили нос, а он разбил кому-то очки в толстой оправе то ли из моржовой, то ли из магловской кости. Смутно вспоминался еще номер художественной самодеятельности, сабли в зубах, повязка на глазах, разбег на мысочках кожаных сапог и длинный-длинный проезд на коленях к ногам Джона Смита, который весело смеялся и отпихивал особо настырных «самодеятелей» носком лакированного ботинка.

Еще он помнил, как Олаф лупил какого-то беспомощного разгула, как разгул громко звал на помощь, как ему на помощь побежали и как Олаф, взяв разгула на ноги, успешно отмахивался от всех, кто на помощь неосмотрительно прибежал.

Еще Баранов помнил устроенный феями на столе стриптиз, после которого фойе опустело ровно наполовину, и юного самурая, декламирующего свои танки, после чего фойе опустело еще на четверть.

Последнее, что он помнил, – изумленные васильковые глаза Петрухи, выволакивающего его из очередной потасовки, в которую перерос научный спор Баранова с каким-то злобным пигмеем из Центральной Африки по поводу местонахождения нулевой реальности. Драка состоялась уже у выхода из здания.

Дальше была пустота.

И в этой пустоте в дверь постучали.

Баранов испуганно вздрогнул, закутался в одеяло, подтянул ноги и хотел было сказать «никого нет!», но было поздно. Веселый Петруха, позвякивая бутылками и бокалом на подносе, ворвался в номер, напевая «Утро красит нежным цветом…». У постели он куплет оборвал, неловко щелкнул каблуками и застыл, ожидая возможных указаний.

Баранов трясущимися руками открыл бутылку, вылил ее содержимое в рот и немного пришел в себя.

– Ну! – грозно начал он, хотя голос его предательски дрогнул. – Докладывай, что ты вчера натворил?

Петруха непонимающе мялся.

Заммордух приложился ко второй бутылке:

– Молчишь?!

Петька виновато пожал плечами, явно не понимая, о чем идет речь. Баранов откупорил последнюю.

– Тогда так. Рассказывай по порядку, что ты делал с того момента, как ты меня… То есть как я от провокатора отбился. Садись пока.

Петруха, нерешительно потрогав сиденье пальцем, покорно опустился в кресло, на миг наморщил лоб и тут же бойко и послушно затараторил:

– Вы отбились от провокатора. Потом мы пошли гулять по набережной. Потом вы сказали, что я – молодец, купили мне жвачки, и мы пошли дальше. Потом вы в киоске купили какую-то важную литературу для отрядной библиотеки… Вы ее под подушку ночью спрятали. Для сохранности.

Баранов сунул руку под подушку, достал и извлек свежий номер «Плейбоя», матюгнулся, запустил журнал в угол, но тут же взял себя в руки.

– Не та литература. Киоскер обманул, гад. Давай дальше.

Петруха с готовностью продолжил отчет о проделанной накануне работе.

– Потом вы сказали, что надо замести следы, и мы зашли в паб. Ну тот, на углу, с семилучевым листиком на вывеске. Там вы купили местные сигареты и долго курили. Потом вы спросили, не хочу ли я полетать? Я сказал – нет, потому что я летать боюсь, а вы засмеялись.

– Дальше, – мрачно потребовал Баранов.

– Вы очень долго смеялись. Минут двадцать пять. Я засек. Я не знал, что можно так долго смеяться.

– Дальше, – потребовал Баранов тихо.

– Дальше мы ели там пирожки с местной начинкой. Я сказал, что наелся на конференции, а вы велели мне заткнуться и стали кормить пирожками. Я делал вид, что жую, но все сплевывал под стол. А вы съели восемь пирожков, потом сходили в туалет, вышли, вытерли рот и съели еще пять. И выпили чуток.

– Дальше, – безучастно попросил Баранов.

– Ну, потом мы опять пошли гулять. А там был какой-то карнавал. А вы сказали, что с детства любите маскарад. А я сказал, что не очень, потому что шумно. А вы сказали, что я дурак и ничегошеньки не понимаю. И что я плохой подчиненный, если не могу угодить шефу. Вы заплакали даже. Тогда я пошел к евойному, карнавала то есть, руководителю и сказал, что мой начальник очень плачет и на карнавал очень хочет.

– Дальше, – обреченно вздохнул Баранов.

– Вас записали и дали реквизит. К вам подошел огромный негр и схватил за руку со словами: «Я знаю, что ты хочешь!» И утащил вас на сцену. Вы очень хорошо выступали. Сначала вы упирались – стеснялись, наверное, но он оказался сильнее. Все вам так хлопали, так хлопали… Даже Нестеров.

– Дальше, – просипел Баранов, хватаясь за горло и разрывая на шее душащий его галстук.

– Потом сцена поплыла по каналу, и долго плавала. А шоу все продолжалось. Постановка была, правда, хиленькая, сюжетец так себе, но играли вы очень натурально. По Станиславскому. Вы лучше всех играли, нет, правда. И я вам хлопал и вдоль берега шел, пока все не закончилось. А потом вы назад переоделись, и мы в гостиницу пришли.

– И это все? – с надеждой и недоверием хрипло уточнил Баранов, слегка воспрянув духом.

– Нет вообще-то, – замялся слегка Петруха, и заммордух снова насторожился. – Мы еще в три паба по пути заходили. А так все. Вы пришли, легли и уснули. К вам, правда, какая-то мадама приходила, буянила… Ну та, из трибунала. Но я ее того… в полицию сдал. Ну очень пьяна была, буянила даже. Я хозяину гостиницы выговор сделал, что таких в порядочное заведение пускает. Он извинялся долго, а утром вот пива вам прислал. За свой счет.

Баранов облегченно перевел дух. Все, оказывается, было не так плохо, как он предполагал с похмелья. Синдром вины, то ли от Петькиного подробного рассказа, то ли от пива, улетучивался в потолок.

– Ладно, – насупив брови, подвел черту Баранов. – Вижу, что ты ни в чем не виноват. А что потрафил маленькой прихоти начальства, так это просто молодец, хвалю. Так держать. Я ведь того, грешен чуток, люблю маски-шоу. А вот с трибунальшей ты это того, зря… Может, баба по делу приходила важному, межреальностному. Понимать надо! Да ты не красней, нормально все. Она как там на рожу?

Петруха, высунув на бок язык, изобразил на своей роже что-то невероятное и застыл, тихо рыча. Баранов пару минут внимательно разглядывал физиономию Петрухи и прислушивался к его утробному реву. Потом вздохнул и отрицательно мотнул головой.

– Нет, столько не выпью…

Петруха мелко закивал головой.

Баранов громко захохотал.

Петруха подобострастно подхихикнул.

Баранов нахмурил брови.

Петруха осекся.

Баранов сел в постели поудобнее и потянулся.

– Так, Петюнь. Гони еще за пивом, обсудим отъезд и сувениры. Пива побольше возьми, не экономь валюту на начальнике.

Петруха обиженно шмыгнул носом.

– Ну-ну… Я тобой доволен. В целом. А частности подрихтуем.

Петруха обернулся быстро. Дождавшись кивка Баранова, в кресло он сел уже уверенно, раскрыл неизменную тетрадку и приготовился конспектировать задачи на день.

– Убери, – поморщился заммордух. – Настоящий боец за чистоту реальности все запоминает. Где бек?

Петруха вскочил на ноги и четко отрапортовал:

– Товарищ Батыр Бекович вернулись рано и сразу легли спать. Еще спят-с.

– А на конференции почему его не было? Да сядь ты, неваляшка, сядь, угомонись. В глазах рябит.

– Никак нет. Был он. Он чуток подальше [44]44
  Строго говоря, в двадцати двух с половиной километрах юго-восточнее Амстердама.


[Закрыть] сидел. Со старым знакомым по Азии. А на банкет он вообще не пошел – у него живот разболелся. Я ему цитрамона дал. И полотенце мокрое на лоб.

– От живота?

– От живота! Очень помогает, он сказал.

– Ладно, проехали. Где Нестеров?

– Товарищ Нестеров вернулись поздно и сразу легли спать. С утра пораньше ходили в публичный дом и куда-то с мухоморами. Пришли довольные, сейчас опять спят-с.

– Та-ак! – процедил сквозь зубы Баранов. – Понятно. Хорошо. С ним у меня разговор отдельный будет. В отряде. У Владимирова в кабинете или у товарища Скуратова в подвале – как настроение у меня будет. Что с сувенирами?

– Я с утра сбегал – купил по вашему списку.

– Все купил? – с недоверием переспросил Баранов. – И видеотройку?

Петруха гордо кивнул.

– Молоток! – восхитился Баранов. – Не ожидал. Приплюсуй к расходам, в отряде рассчитаемся. Когда вылет карусели?

Петруха потупил голову.

– Что еще не так? – вяло удивился Баранов. – Угнали, что ли? Учти – ты в ответе. Я тебе, помнится, проследить приказывал. Или нет?

Петруха отрицательно мотнул головой.

– Да нет. Товарищ Скуратов с утра звонили-с. ЧП на «Земле-114». Трубу у них прорвало.

– Какую трубу? Пьян ты, что ли? Что за ахинея?

– Ким… Киберл… – Петруха лихорадочно листал тетрадку. – Ага, вот, кимберлитовую. Алмазы там поперли, аборигены на радостях отделяться решили и уже половину трубы разгулам продали. Таперича вот второй половиной торгуют.

– Кто вылетел?

– Задов, Хохел, Попович за старшего…

– Не видать разгулам трубы! Эти трое ни своего, ни чужого даже брату родному не отдадут, – успокоился Баранов, но тут же опять встрепенулся. – А мы-то как?

– Велено рейсовым самолетом вылететь. Маршрут: Нью-Йорк – Амстердам – Владивосток – Токио. Билеты я уже купил. Товарищей Батыра и Нестерова предупредил – они сказали, что к самому отлету подъедут.

– Плевать, пусть едут как хотят. Так ты и билеты купил?

– А как же! Вам – бизнес-класс. Нам – экономическим, то есть экономным, то есть… ну вы поняли. Мы народ маленький.

– Расторопен ты, брат, однако. Вылет когда? – Довольный Баранов, одеваясь, потрепал Петруху по щеке.

Петруха заулыбался.

– Через час!

Рука Баранова замерла.

– Да ты в своем уме, идиот? Это же не карусель, это самолет. Авиалайнер. Мы же на регистрацию опоздаем.

Баранов заметался по номеру в поисках брюк, одеваясь и матерясь. Петруха испуганно вжался в кресло.

– Я вас будить не хотел… А у вас спина вся…

– Отвяжись! Нашел время для шуток! Такси вызывай. За твой счет поедем, в назидание. Гостиницу-то оплатил?

Филиппов виновато кивнул.

* * *

В самолет их пустили, но со страшным скандалом. Пока злобный Баранов с пивной пеной у рта доказывал длинноногой изящной девушке в летной форме, что у него во Владивостоке умирает от укуса энцефалитного клеща младший брат, Петруха глазел по сторонам. Петруху трясло от ужаса. Он панически боялся летать.

От ужасных мыслей чуточку отвлекла его странная картина у соседней стойки, за которой оформлялись билеты на «Боинг-666» рейса «Амстердам – Вашингтон».

Таможенный, паспортный и прочие контроли пассажиры этого рейса проходили сквозь строй «зеленых беретов», вооруженных дубинками. Пассажиры были абсолютно голыми, не считая билета в левой руке и документов с чековой книжкой в правой. Один из пассажиров от волнения выронил свой дипломатический паспорт, но документ еще не успел коснуться пола, как на незадачливого дипломата обрушился град ударов.

Миновав «зеленых беретов», пассажиры облегченно вздыхали, но рано. Дальше начиналось самое интересное. За матовой белой стеклянной перегородкой их встречали проктолог, дантист, уролог и полостной хирург со скальпелем в руке. Первые трое проверяли всех подряд, последний – выборочно.

– Это что? – разинув рот, поинтересовался Баранов, проследив за изумленным взглядом Петрухи. – Порнографию снимают? «Аэропорт-10», да?

– Это новые правила безопасности полетов, – пролепетала тоже ошарашенная происходящим жрица стратосферы. – Знаете что? Вы проходите, что ли, быстрее… Все равно автобус за пассажирами еще не пришел. Счастливого полета.

– Нас это тоже ждет? – лязгая зубами от страха, поинтересовался Петруха у Баранова.

Ответила ему, однако, жрица. И почему-то шепотом.

– Не знаю. Теперь такое правило: в какую страну самолет летит, представители той и проверяют. У вас куда билет?

Баранов молча и в какой уже раз показал посадочный талон.

– Ну да, точно. Владивосток – это Рoссия, – девушка в ужасе прикрыла рот ладошкой. – У них для досмотра отдельная комнатка выделена. Мимо не пройдете. Их за стойку к нам не выпускают. И никто еще из их комнаты не возвращался. В смысле из пассажиров.

– У нас транзит. Самолет из Нью-Йорка.

– В Нью-Йорке на контроле теперь тоже «зеленые береты». Они там никому не доверяют.

Баранов хмуро кивнул и решительно двинулся к пункту проверки. Петруха машинально поцеловал девушке руку и зачем-то протянул свой талисман – высохший аленький цветочек, вывезенный контрабандой.

Девушка изумленно подняла густые длинные ресницы и глянула на Филиппова. Цветочек в ее ладошке затрепетал и расцвел. Глаза их встретились, сердца забились в едином ритме, но…

Но Баранов окликнул подчиненного. Петруха вздохнул и пошел навстречу смерти. Баранов хмуро остановился перед дверью в комнатку, подождал Петруху, постучал и твердо шагнул внутрь. Дверь захлопнулась с противным металлическим лязгом.

Обстановка была аскетичной. Поперек комнаты, от стены до стены, последовательно, друг за другом, стояли три прилавка. Через них от двери к двери вел узкий проход.

За первым прилавком сидела дородная баба лет пятидесяти. Табличка у локтя гласила: «Контроль таможенный». В прилавке торчал мощный нож, более уместный в руках мясника с рынка. Баба прищурила поросячьи глазки и вяло поинтересовалась:

– Наркотики, оружие, контрабанда?

– Спасибо, не надо, – пролепетал опешивший Петруха, косясь на нож.

– А я что, предлагаю, что ли? – тупо удивилась контролерша.

Наступила неловкая пауза.

Контролерша мучительно соображала: а то ли она спросила?

Петруха испуганно перебирал несостоявшиеся варианты своего ответа: «Спасибо, не стоит; спасибо, не затрудняйтесь; спасибо, я сыт».

Баранов решительно отодвинул ошалевшего Филиппова в сторону, легко поставил свой баул на прилавок и расстегнул его.

Баба за прилавком оживилась. Запустив руки в баул, она долго там ковырялась, пока не извлекла батон вареной колбасы. Выразительно поглядев на Баранова, она цокнула языком.

Баранов усмехнулся, перехватил батон, уложил на прилавок, выдрал нож из дощатого прилавка и решительно рассек несчастную колбаску на две части. Большую – девять десятых – он оставил на прилавке, меньшую – одну десятую – положил в сумку, застегнул ее и, не обращая внимания на таможню, пошел дальше.

– Мне за державу обидно! – пояснила баба Петрухе. – Шагай себе, турист.

За вторым прилавком сидела не менее полная, но куда более элегантная женщина лет тридцати пяти-сорока. Табличка гласила: «Контроль санитарный», а остатки макияжа на грустном лице контролерши предполагали достаточно высокий уровень интеллекта, каковое предположение тотчас и подтвердилось.

– Инфлюэнцей болели? – строго вопросила она Баранова.

– Нет, – сказал Баранов, раскрыл баул и достал набор парфюмерии.

– Здоров, – констатировала контролерша, доставая из-под прилавка зеркальце и открывая набор.

Петруха шагнул к ней, и контролерша, нахмурившись, отвлеклась от дела.

– Инфлюэнцей болели? – строго вопросила она Филиппова.

– Болел, – решительно ответил Петруха. Что такое «инфлюэнцей» он не знал, но надеялся, что в самолет его не пустят.

– Свинкой, корью, пневмонией, куриным гриппом, переломами, насморком? – заинтересовалась санконтролерша.

– Болел, болел, болел, болел, болел, болел, – отрапортовал Филиппов.

– Дурак, что ли? – Контролерша повернулась к стоявшему за ее спиной Баранову. Тот неопределенно пожал плечами. Зная теперь точно, что самолет без него никуда не улетит, заммордух тоже на борт уже не торопился. В авиалайнере все не как у людей: там позже сядешь – раньше выйдешь.

– Нет, с головой у меня все в порядке, – не рискнул возводить на себя напраслину Петруха.

– Чем еще болели? – раздражаясь, поинтересовалась дама в макияже.

Лучше бы она не спрашивала.

Семь с половиной минут Петруха перечислял свои болезни, начиная с писания в штаны в ясельном возрасте и кончая штыковой раной в живот, которую он скромно и лаконично назвал открытым проникающим ранением, нанесенным колющим предметом конусообразной формы с четырьмя гранями в верхнюю долю брюшной полости с последующим выходом через правую полупопу, минуя (тут Петруха перечислил все виды своих кишок и иных внутренних органов), с последующим обильным кровотечением и экстренными реанимационными мероприятиями. Уф!

Санконтролерша, давно забыв свой вопрос, бешено стенографировала особо понравившиеся ей термины. Баба с таможенного контроля, отхватив от реквизированной колбасы порядочный кус, со слезами на глазах пихала этот кус и свой собственный хлеб в карман Петрухиных галифе со словами: «В дороге покушай, касатик. Чай, тебе далеко лететь-то, милок. Покушай, не обижай старую».

Последней была табличка «Контроль пограничный».

Стройная невысокая девушка лет двадцати пяти, с длинными волосами под зеленой фуражкой, в форменной рубашке, весело, но внимательно изучила документы, чему-то криво усмехнулась, проставила в липовых паспортах печать и вернула бумаги.

Баранов положил на стойку шоколадку и покинул страшную комнату, увлекая за собой Петруху, пославшего контролершам один воздушный поцелуй на всех.

Когда дверь за ними захлопнулась, девушка сняла фуражку и набрала какой-то номер на черном эбонитовом телефонном аппарате.

– Слушаю, – заинтересованно спросили на том конце линии.

– Контроль миновали Баранов и Филиппов. Все благополучно.

– Взятки?

– Баранов: колбаса докторская – один килограмм двести граммов; косметика «Кристиан Диор», польская, один комплект, цена – пять злотых и семь грошей; шоколадка швейцарская, соевая, сделано в Укляндии. Филиппов: воздушный поцелуй. Да, товарищ полковник, гражданин Филиппов очень нервничает. Не исключена аэрофобия.

– Вас понял. Так, теперь по контрабанде. Шоколадку употребить, парфюмерию – на ваше усмотрение. А колбасу – в урну. Слышите, девчонки? В урну! Гнилая она. По оперативным данным, Баранов ее еще пять лет назад купил.

Контролерши закрыли двери на мощные чугунные засовы, извлекли самовар и уселись жаловаться друг другу на мизерную зарплату, бездельников-мужей и шалопаев-детишек.

* * *

Самолет авиакомпании «Боинг», следовавший из Нью-Йорка в Токио транзитом через Амстердам и Владивосток, оказался допотопным Ту. Натужный рев двигателей, давно уже выработавших свой ресурс, располагал к покою. Пассажиры, в основном западные туристы, мирно дремали в просторных креслах антикварного салона, обшитого карельской березой. Бек, укрывшись полой халата, безмятежно спал, Нестеров щелкал плеером, а Баранов, так и не купивший ничего из запланированных обновок, подсчитывал на калькуляторе сэкономленные средства, мысленно составляя смету расходов.

Что касается Петрухи, то он боялся. Петруха ненавидел самолеты. Он летел впервые в жизни, но уже ненавидел гражданскую авиацию сильнее, чем всю нечисть мира, вместе взятую. При одной только мысли, что под тонким слоем алюминия и пластика под ним уютно располагаются десять тысяч метров высоты, с которой ему – а в этом он не сомневался – предстоит упасть, Петрухе становилось все хуже и хуже.

Наконец Петруха не выдержал. Он нервно ткнул локтем в бок сидевшего рядом Нестерова:

– Товарищ штабс-капитан!

Нестеров благосклонно перевел затуманенный взор на коллегу.

– Товарищ штабс-капитан! Вот вы ас…

Нестеров самодовольно ухмыльнулся. Петруха продолжал:

– Вот скажите, почему самолет летит? Он же железный и стеклянный, он упасть должен обязательно!

Нестеров с интересом огляделся по сторонам, постучал по иллюминатору, кивнул и задумался. Думал он недолго, но Петруха успел вспотеть. Наконец Нестеров покровительственно улыбнулся:

– Аэропланы, Петруха, летят, пока большинство пассажиров верит, что они не упадут. Так что спи спокойно, парень: дураков на свете хватает.

Петруха минуту молчал, переваривая услышанное. Потом робко поинтересовался:

– А вы?

– Что «вы»? – удивился ас.

– Ну вот вы… Вы сами верите, что он не упадет?

Нестеров ядовито осведомился:

– Я похож на идиота?

Петруха хотел было машинально кивнуть, но вовремя спохватился.

– То-то! – усмехнулся ас и все-таки сжалился над несчастным товарищем. – Не боись, дружище! Во-первых, если мы будем падать, то у тебя будет возможность поорать от души. А во-вторых, если в последний момент падения ты сильно-сильно подпрыгнешь, то у тебя будет шанс. Еще коньяк помогает.

Петруха мысленно прорепетировал свое подпрыгивание, слегка успокоился, глотнул коньяку из фляжки Нестерова и, на всякий случай, разбудил бека.

Батыр спросонья грязно выругался по-казахски с финским акцентом и непонимающе уставился на Филиппова.

– …Во что верю?

– В то, что мы не упадем, верите? – с трогательной надеждой уточнил Петруха, преданно заглядывая в осоловевшие со сна раскосые глазки батыра.

– Нет, – отрезал бек, повернулся на другой бок и захрапел.

Петруха снова заскучал, но тут события в самолете стали развиваться с немыслимой скоростью.

Для начала стюардессы забегали по салону в ускоренном темпе, принявшись ни с того ни с сего успокаивать насторожившихся пассажиров.

Потом из кабины летчиков донеслось два сухих, приглушенных дверью, выстрела. Спустя минуту дверь открылась, и на пороге показался высокий блондин в форме авиакомпании «Боинг» с одним пистолетом в правой руке и двумя – в левой.

– Самолет захвачен, – спокойно прокомментировал он ситуацию. – Всем оставаться на своих местах.

Блондин тут же протянул пистолеты двум здоровякам в первом ряду, и те, передернув затворы, вскочили на ноги и развернулись лицом к салону.

– Пардон, – осведомился у главаря террористов какой-то старикашка-француз в канотье. – Можно ли ознакомиться с вашими требованиями?

– Одну минуту. – Летчик заглянул в кабину и, убедившись, что автопилот со скрипом, но работает, вернулся в салон. – Мы, представители единственно свободной страны мира, требуем, чтобы все остальные государства признали наше право решать за них, что такое настоящая свобода. Вы удовлетворены?

Старичок попытался было вступить в дискуссию, но дуло пистолета под носом заставило его замолчать.

– Еще вопросы есть? – поинтересовался главный любитель свободы.

– А куда мы летим? – не вставая с места, поднял руку Нестеров.

– Идем на юг. А потом на север. И так далее. Мы уже передали свои требования правительствам всех стран. Будем дозаправляться и летать, пока наши права не признают. Вы удовлетворены?

Нестеров радостно развел руками, показывая, как именно он удовлетворен, но, усаживаясь в кресло, саркастически хмыкнул и тут же пристегнулся.

– Что? Что такое? – насторожился Петруха, поворачиваясь к штабс-капитану.

– Да так, – туманно пояснил ас, озабоченно вглядываясь через иллюминатор в расстилавшуюся под крылом землю. – Эти идиоты нашли самое неподходящее место, чтобы заявить по радио о своих претензиях на мировое господство.

– Почему? – хлопал глазами Петруха, безуспешно пытаясь заглянуть в иллюминатор через плечо товарища.

– Почему-почему? – злобно зашипел внезапно проснувшийся бек, нервно пристегиваясь для верности и своим, и Петрухиным ремнем. – Сводки читать надо, юноша! Над Укляндией летим!

Петруха похолодел. Укляндия в реальности «Земля-711» была местом страшным. Нет-нет, местные человеки тут были людьми вполне приличными, добрыми и душевными, но вот власть в стране давно уже принадлежала не им, а местной нечисти. Глава ее для долголетия и косметических процедур уже откровенно и прилюдно сосал по утрам кровь несчастных младенцев, которых ему доставляли из местных деревень.

А вторым хобби президентствующего вампира была охота за пролетающими самолетами. Охотником вампир был страстным и удачливым.

Первая ракета весело рванула под левым крылом Ту. Один из двигателей замолк. Самолет обиженно крякнул, но выровнялся и тут же заметался из стороны в сторону – в отличие от террористов, автопилот в ситуации разобрался быстро.

– Процесс пошел, – громко и непонятно для Петрухи заметил бек, шаря руками по спинке впереди стоящего кресла в безуспешных поисках бумажного пакета.

Его туманные слова оказались, видимо, понятными для сидевшего поблизости пожилого профессора-физика, который, схватившись руками за голову, протяжно застонал. Он возвращался из Швеции, где неожиданно для себя получил премию за полунепроводниковое открытие, сделанное им сто лет назад, и теперь проклинал себя за то, что не поехал поездом.

Впрочем, профессор был мужественным человеком и своими принципами не поступался. А потому, простонав ровно семь секунд, он вытянул из внутреннего кармана пиджака фляжку с прозрачной жидкостью, наполнил два стакана, протянул один из них беку, чокнулся, нюхнул рукав затертого пиджака, достал ноутбук и углубился в расчеты. В оперативной памяти его компьютера валялось по углам и файлам еще десятка два открытий, каждое из которых тянуло еще на одну премию.

…Вторая ракета взорвалась где-то под багажным отсеком. Во всяком случае, именно такой вывод сделал Нестеров, наблюдая за разлетающимися внизу чемоданами, сумками и авиазайцами.

– Так и будем сидеть? – тихо, но ядовито осведомился бек у штабс-капитана. – Собьют ведь к чертовой матери!

– Террористы, – безмятежно напомнил Нестеров Батыру.

– Я сам партизан! – неожиданно заорал на весь салон взбесившийся бек. – Я двадцать три буровые вышки в степи сжег! В детстве. Меня милиция полгода искала и не нашла.

Батыр своими нежными пухлыми ручками разорвал на себе пластиковые ремни безопасности – свой и заодно Петрухин – и выскочил в проход.

Один из террористов открыл было по нему стрельбу, но внезапно обиженно всхлипнул и застыл – в горле у него торчал самурайский меч. Бек недоуменно обернулся.

В противоположном конце салона с неизменной улыбкой на желтом лице чуть склонился в вежливом японском поклоне Тагунака – старый и матерый враг из «Пасынков солнца». Он, как выяснилось, решил после симпозиума залететь в Токио и навестить маму.

В завязавшейся потасовке второй террорист успел напугать еще пятерых пассажиров и пробить выстрелами обшивку в нескольких местах, прежде чем какой-то испанец выкинул его за борт. Добрый Петруха при этом успел всучить негодяю отобранный у какой-то старухи зонтик и посоветовал перед приземлением высоко подпрыгнуть. Петруха очень близко к сердцу принимал любое падение с высоты.