Текст книги "Психотерапия, фокусированная на диалоге"

В центре предлагаемой модели терапии я помещу категорию переживания, формулировка которой приводилась в более ранних работах. Переживание, напомню, заключается в комплексной динамике self в процессе контактирования человека в поле. При этом я бы не стал ограничивать self-динамику в процессе переживания лишь одним вектором, несмотря на то что следование этой идее является общеупотребимым [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001; Ж.-М. Робин, 2006, 2007; Г. Вилер, 2005; С. Гингер, 2002; Н.М. Лебедева, Е.А. Иванова, 2004]. Я убежден, что вектор приспособления (даже если его рассматривать как творческое, оно остается все же приспособлением) является не единственным, реализация которого осуществляет процесс переживания. Другим вектором является творческий вектор созидания реальности. В процессе контактирования в поле человек создает некоторую новую реальность. Недооценка этого фактора в процессе психотерапии вносит весомый вклад в блокирование естественного self-процесса или его деформацию.

Переживание, с точки зрения рассматриваемой проблемы, предстает в несколько ином свете. Категория приспособления, являющаяся базовой в современной психотерапевтической теории и практике, оказывается далеко не исчерпывающей и не объясняет многих феноменов человеческой жизни и коммуникации, например творческих их аспектов. Полагаю, что принцип приспособления может быть с большим успехом заменен понятием переживания[19]19
  В предлагаемом понимании переживания и процесс приспособления, и творческий процесс могут быть с легкостью ассимилированы в нем. Иначе говоря, процесс переживания является пространством, в котором могут быть интегрированы тенденции и к адаптации к существующей реальности, и к творческому процессу создания реальности.


[Закрыть]. В связи с этим на данном этапе предпринимаемого анализа встает необходимость в дефиниции этой категории.

В традиционной психологии принято рассматривать переживание в качестве характеристики, определяющей непосредственную данность психического явления человеку. Ф.Е. Василюк, преломляя категорию переживания через методологическую призму теории деятельности, рассматривает его в качестве «особой внутренней деятельности, внутренней работы, с помощью которой человеку удается перенести те или иные (особенно тяжелые) жизненные события и положения, восстановить утраченное душевное равновесие, словом, справиться с критической ситуацией» [Ф.Е. Василюк, 1984, с. 12]. Впервые за переживанием психология закрепила представления о нем как о процессе и особой деятельности, что, думаю, оказалось очень важным, прогрессивным и перспективным, особенно с точки зрения психотерапии. Подход Ф.Е. Василюка представляется весьма полезным как для психологической теории, так и для практики специалистов помогающих профессий, но не в полной мере пригодным для реализации тех целей, которые ставит перед собой диалогово-феноменологическая психотерапия.

Во-первых, диалоговая модель психотерапии методологически опирается не на теорию деятельности, а на теорию поля, которая знаменовала собой отход от парадигмы индивидуализма (в терминах Г. Виллера [2005]). При этом психические явления рассматриваются не как принадлежащие некоторой психической структуре, выступая в качестве ее внутреннего содержания, а как феномены изменчивого поля, которые являются производными от текущего его контекста или ситуации. Естественно, что категория личности, являющаяся относительно стабильным образованием со своей структурой, с неизбежностью была трансформирована в self, понимаемый как процесс контактирования в поле организм/среда. Поэтому рассматривать переживание в качестве «внутренней деятельности, внутренней работы» представляется мне методологически непоследовательным в рамках рассматриваемой модели психотерапии.

Во-вторых, тезис о «восстановлении утраченного душевного равновесия», характеризующий дефиницию переживания Ф.Е. Василюка, представляется не адекватным методологии диалоговой гештальт-терапии, поскольку опирается на гомеостатический принцип, в то время как self-процесс подчиняется прегнантному принципу, заключающемуся в непрерывной динамике фигуры на фоне. Собственно говоря, классики гештальт-терапии и рассматривают self в качестве процесса формирования фигуры/фона [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001]. И, наконец, третье основание исходит из рассматриваемого уже в этой работе тезиса о творческой, а не приспособительной природе self. В дефиниции Ф.Е. Василюка содержится базовая отсылка к ценности приспособления к реальности, которая по своей сути выступает базовым условием существования категории переживания. Мы же исходим из тезиса о том, что реальность является текущим продуктом self-процесса. А вот создается она именно посредством процесса переживания, который выступает комплексной функцией self.

Таким образом, возвращаясь к определению категории переживания, отметим, что оно не предполагает фиксации реальности. Отсутствие необходимости апеллировать к категории фиксированной реальности позволяет нам рассматривать процесс переживания несколько шире всех предыдущих дефиниций[20]20
  Сказанное не имеет оценочного смысла. Предлагаемое определение категории переживания не претендует на то, чтобы быть самым прогрессивным, лучшим или универсальным, а лишь отражает некоторую, будем надеяться, значимую альтернативу существующим в психологии и психотерапии подходам. Более того, предлагаемая дефиниция методологически оказывается более подходящей для целей, которые ставит перед собой диалоговая модель психотерапии.


[Закрыть]. В своем самом широком понимании он стремится к отождествлению с собственно self, становясь центральной категорией гештальт-подхода. Итак, дополню и немного трансформирую дефиницию переживания, данную в более ранних работах: переживание выступает комплексной[21]21
  Определение «комплексная» имеет отношение к описанию ситуации, предполагающей не только задействование в едином процессе всех функций self, но также и их взаимодействие друг с другом.


[Закрыть] функцией self, заключающейся в создании и трансформации реальности в процессе жизни и деятельности организма в поле, а также приспособления к ней, в ходе которого эта реальность ассимилируется в self, выступая, в свою очередь, новым источником переживания. При этом важно обратить внимание на то, что в предлагаемой дефиниции переживания содержится отсылка к обоим его частным аспектам – творческому и адаптационному. Другими словами, за обоими аспектами переживания сохраняется их важное значение в жизни человека.

Завершая настоящую дефиницию переживания, я бы выделил в его едином и целостном процессе соответственно рассматриваемым тенденциям два вектора, определяющих его протекание – творческий и адаптационный. При этом примат остается за творческим вектором, который является все же первичным по отношению к возникновению вектора адаптационного. Тем не менее, формируясь на основе реализации творческой тенденции self, адаптационный вектор переживания остается необходимым как для каждого отдельного человека, так и для культуры в целом. В дальнейшем анализе более подробно предстоит остановиться на диалектическом характере взаимодействия творчества и приспособления в едином и целостном процессе переживания.

Каким же образом осуществляется диалектика творческого и адаптационного векторов в процессе переживания? Итак, вектор созидания направлен на формирование новой уникальной реальности по ходу процесса контактирования в текущем контексте. Однако такой процесс творчества предполагает высокую ответственность и за него, и за свою жизнь в целом. Как следствие, появляется фоновое ощущение одиночества, которое не всегда оказывается выносимым для людей. В связи с этим возникает выраженный соблазн избежать такого груза ответственности. Выходом, который нашла человеческая цивилизация, выступил процесс переговоров относительно принятия некоторых общих феноменов, разделяемых большинством людей, за базовые условия существования и его результаты. Только таким образом появляется в культуре представление о реальности. Теперь то, о чем договорились люди когда-то, и то, о чем договариваются ежедневно (этот процесс ввиду выраженной тревоги, релевантной ответственности за творческий акт, не заканчивается никогда), и выступает в виде разделяемой реальности. Разумеется, что теперь к этой реальности (изменяемой, конечно, с течением времени, но все же относительно стабильной) необходимо приспосабливаться для должного психологического комфорта. Иначе говоря, становится очевидным, что адаптационный вектор имеет вторичный по отношению к творческому характер. И я намерен постулировать примат созидающего реальность вектора.

Клиническая психопатологическая проблематика и переживание. В каком же свете в этом случае следует рассматривать процесс создания реальности, с которым мы имеем дело в клинической психопатологической практике? Как относиться, например, к галлюцинациям и бреду? Непростой вопрос. Есть несколько аспектов этой проблемы. Возможно, это состояния не такие уж и деструктивные, просто у обывателя они вызывают выраженный ужас. Напомню, что именно таким образом, на мотиве тревоги и ужаса от обнаружения отличий, и появился институт психиатрии.

Возможно, стремление к отчуждению, которое мы испытываем при встрече с человеком, страдающим «психическим заболеванием», является производным от осознания наших с ним радикальных отличий в смысле мировосприятия и переживания. Если я привык переживание в своей жизни подчинять лишь адаптационному вектору, то встреча с человеком, который руководствуется в своей жизни совершенно отличным – творческим способом, может вызывать у меня немалую тревогу. Чтобы справиться с этой тревогой, я с легкостью, обеспеченной мне психиатрической культурой, характеризующей последние столетия жизни человечества [М. Фуко, 1997, 2005], прибегну к ярлыкам, навешиваемым на этого человека с соответствующими им тенденциями к сегрегации. Как показал опыт социального культурно-психологического антипсихиатрического движения во второй половине прошлого столетия, на поверку «психически больные» люди не так уж значительно отличаются от нас с вами [Р. Лэйнг, 2005]. Возможно, просто люди, которых мы называем «психически больными», имеют доступ к совершенно другому типу переживания, принципиально недоступному тем, кто избрал тип переживания по адаптационному вектору.

Несмотря на вышесказанное, следует признать очевидность некоторой сложности, которая может показаться не вписывающейся (или, по крайней мере, не идеально вписывающейся) в рассматриваемую модель. Речь идет о болезненности некоторых «психопатологических» переживаний, например в случае мучающих его обладателя бредовых идей или пугающих галлюцинаций. Я уже не говорю об очевидно разрушительных для человека и его окружающих клинических феноменах, например, вербальных императивов, призывающих человека покончить с собой или убить кого-либо другого. Естественно, что такие феномены не могут не беспокоить окружающих. Однако не следует спешить в попытках приписать причины возникновения и существования этих феноменов исключительно созидающему реальность творческому вектору переживания.

Важный аспект разрешения этой проблемы клинического характера имеет отношение к тому, что процесс творчества, с которым мы сталкиваемся в клинике, зачастую не является в полной мере творческим. По крайней мере, его спонтанность (которая, собственно говоря, является необходимым признаком любого творчества) оказывается, как правило, нарушенной. Радикальный клинический тип «творчества» зачастую выступает в виде отчаянной попытки человека сохранить свое право на творчество в условиях жесткой его фрустрации со стороны окружающей среды.

Таким образом, можно рассматривать многие клинические феномены через призму преждевременного разрешения конфликта, появившегося в результате жесткого столкновения значительно выраженных антагонистических по своей сути творческого и адаптационного векторов в переживании. Причем чем сильней этот конфликт, чем выраженнее тенденции в поле, релевантные двум противоположным векторам, и чем сильнее стремление преждевременно разрешить появившийся конфликт, тем тяжелее, как правило, последствия для процесса переживания, который оказывается в этом случае просто-напросто фрустрированным и блокированным в своем естественном развитии.

Итак, я бы предложил рассматривать тяжелые клинические феномены через призму блокирования естественного течения процесса переживания в результате отчаянной попытки преждевременного разрешения конфликта между творческим и адаптационным векторами, мотивирующими поведение человека в поле. В этом случае возбуждение, питающее конфликт, не может быть ассимилировано и тратится на разрушение или уничтожение психических процессов, протекающих в поле. Выбор творческого вектора тогда проявляется, как правило, в формировании реальности, значительно отличающейся от принятой в результате «негласного референдума человечества». Современные психиатрические руководства относят такие ситуации, например, к шизофрении (F20), шизотипическому расстройству (F21), хроническим бредовым расстройствам (F22) и т. д. [А.А. Чуркин, А.Н. Мартюшов, 1999]. Клиницисты в этом случае получают право, данное им институтом психиатрии, выступающим в некотором смысле в качестве карательного органа, задачей которого является соблюдение договоренностей этого «референдума» инициировать карательно-лечебную кампанию по возвращению человека в лоно «адаптированного человечества». Клиническая практика опирается при этом на идею утраты тестирования реальности[22]22
  Причем важно отметить, что идея тестирования реальности, основанная на упоминавшихся мною выше представлениях о ней в более или менее объективированном виде, существует, даже несмотря на шквал исследований, проведенных в последнее время в областях физики, лингвистики, антропологии, социологии, кинематографии, психологии и т. д., результатом которых было сомнение в возможности констатации ее в таком объективном виде.


[Закрыть], несмотря на то, что внутри самой клинической теории существуют значительные рассогласования в том, что же под ней понимать.

С другой стороны, рассматриваемый конфликт творческой и адаптационной интенций в поле может быть подвергнут попытке его преждевременного разрешения путем блокирования творческого вектора акцентированием адаптационного экстремума. При этом перед человеком ставится сверхзадача адаптации к реальности, про которую, разумеется, он не имеет полного представления. Не имеет по той причине, что реальность все же не может быть единственной для всех людей, а предполагает возможность некоторого, иногда довольно выраженного варьирования, связанного с тем, что договориться обо всех ее аспектах человечеству, равно как и малой группе людей, не удастся окончательно никогда. Несмотря на невозможность четкого и ясного представления о реальности[23]23
  Человечество все же смирилось с невозможностью подогнать существующие у каждого представления о мире под единую разделяемую картину, что нашло свое отражение, например, в появлении феноменологического метода.


[Закрыть], гиперболизация адаптационного вектора предъявляет к человеку серьезные требования по приспособлению к ней. Разумеется, у человека возникают соответствующие представления о карательных санкциях при провале этой миссии. В результате, например, появляются клинические основания для формирования нарушений self, которые в клинической практике имеют названия расстройств настроения (депрессивного эпизода) (F32), фобических и тревожных расстройств (F40), обсессивно-компульсивных расстройств (F42) и т. д. [А.А. Чуркин, А.Н. Мартюшов, 1999].

Свобода выбора как регулятор диалектики творчества и адаптации. Каким же может быть выход из сложившейся ситуации неизбежного возникновения более или менее выраженного конфликта между творческим вектором переживания и появившимся на его основе вектором адаптационным? Начну с главного – обе описанные полевые интенции имеют очень важное значение для процесса переживания человека. Творческий вектор необходим в целях экологичного следования человеком в процессе переживания возникающим у него желаниям, чувствам, фантазиям, образам и т. д. Однако в процессе контакта с окружающей средой появляется также необходимость в согласовании имеющихся представлений о реальности, создаваемых разными людьми. Таким образом, в современном мире присутствует необходимость сосуществования обоих векторов переживания: находясь в противоречии, творчество и адаптация дополняют друг друга. Более того, стиль переживания каждого человека характеризуется уникальным соотношением этих векторов в едином процессе. Собственно говоря, такое соотношение и является в некотором смысле визитной карточкой человека.

Дополняя тезис о диалектическом характере творчества и адаптации в жизни человека, хочу напомнить о примате творческих тенденций в саморегуляции организма. Именно он оказывается первичным, в том числе и в процессе адаптации. Адаптационный вектор, появляясь и вырастая из творческого, помогает человеку сохранять контакт с окружающей его средой в более или менее стабильном виде. Что же гарантирует экологичность рассматриваемого диалектического соотношения? Данная модель психического предполагает наличие фактора, определяющего это соотношение. Таким фактором выступает выбор. Именно способность человека к выбору определяет, какой вектор в процессе переживания окажется ведущим. Более того, выбор предполагает возможность отказа на какое-то время от переживания, направления психических сил человека в сторону, например, при дефлексии, которая может оказаться очень полезной в зависимости от текущего контекста поля. Итак, вне зависимости от существующего соотношения творчества и адаптации, примат в процессе переживания остается за выбором.

Проблемы психологического характера возникают именно в тот момент, когда способность к выбору оказывается по какой-либо причине утраченной или ограниченной. Поскольку выбор выступает фактором, регулирующим экологичное протекание конфликта творчества и адаптации, его блокирование или утрата способствует переходу конфликта в неуправляемое состояние. Выбор выполняет свою регулирующую функцию за счет энергетики конфликтующих векторов. Утрата же способности к выбору способствует высвобождению значительного объема психической энергии, имеющей хаотический характер. По ходу развития конфликта он становится невыносимым для человека, что инициирует попытки его преждевременного разрешения, как правило, в пользу одной из интенций.

Таким образом, выбор становится фактором, регулирующим процесс здорового психического функционирования организма. Именно он определяет психическое здоровье. Восстановление же здорового течения процесса переживания лежит, в свою очередь, через восстановление свободы выбора у человека. Вот это имеет важное значение для теории и практики психотерапии. Симптом, с которым обращается за помощью клиент, выступает способом организации его контакта с окружающей средой, который, в свою очередь, опосредован деформирующим процесс переживания доминированием какого-либо вектора[24]24
  Я использую в данном контексте словосочетание «деформирующее процесс переживания доминирование» постольку, поскольку не всякое доминирование вектора является разрушительным или деформирующим для self. В случае, если способность к выбору у человека остается сохранной, доминирование какого-либо вектора может соответствовать вполне здоровому процессу переживания.


[Закрыть]. Основной терапевтической задачей в этом случае является восстановление процесса переживания, который, напомню, опосредован наличием или отсутствием способности к свободному выбору. Таким образом, поддерживая процесс восстановления выбора в конфликте творческой и адаптационной интенций, терапевт и клиент получают доступ к естественному течению процесса переживания. Эта ситуация, в свою очередь, восстанавливает свободу в организации клиентом своего контакта с окружением. Как следствие, симптом, явившийся поводом для жалоб клиента, исчезает или уменьшается в своих проявлениях.

Значение диалектики творчества и адаптации для психотерапии. Рассматриваемая проблема соотношения и динамики self-паттернов, определяемых творческим и приспособительным векторами переживания, безусловно, имеет также и практическое значение для процесса психотерапии. Как правило, клиент обращается за психотерапевтической помощью в ситуации деформации или разрушения рассматриваемого диалектического механизма. Чаще всего в терапевтической заявке клиента содержится отсылка к тупику или конфликту, в котором реализация адаптационного вектора переживания оказывается не в состоянии оптимальным, удовлетворяющим человека образом, обратиться с актуальной, зафиксированной посредством заморозки процесса переживания ситуацией поля. В сложившихся обстоятельствах жизнь клиента вообще и терапевтический процесс в частности эмоционально окрашиваются тревогой, от которой у клиента возникает желание избавиться, притом чем быстрее, тем лучше. Оставаясь же в рамках функционирования адаптационного вектора, человек обрекает себя лишь на возрастание тревоги. При этом терапевт зачастую осознанно или нет (например, в силу неосознаваемой мотивации, исходящей из своей собственной тревоги) поддерживает именно процесс реализации адаптационного вектора в переживании, функционирование которого, к сожалению, носит хронический характер. Ресурсы подобной ситуации, очевидно, находятся не столько в попытках (которые иногда начинают приобретать судорожный, панический характер) восстановить процесс приспособления, сколько актуализировать игнорирующийся при этом творческий вектор переживания. Иначе говоря, более адекватным в такой ситуации может оказаться акцент в терапевтическом процессе на создании реальности вместо попыток приспособления к анахроническому продукту поля.

Каким же образом этот проект может быть осуществлен? Полагаю, что ресурсы в процессе переживания появляются в тот момент, когда терапевтический процесс фокусируется на восстановлении чувствительности к формирующимся в поле феноменам[25]25
  Рассуждая в терминах принципа прегнантности, следует отметить, что речь идет о восстановлении чувствительности к динамике фона, поскольку именно он определяет значение фигуры в поле, релевантном рассматриваемому тупику.


[Закрыть], рождение которых сопровождается удивлением, заменяющим в переживании тревогу. Таким образом, тревога и удивление в рассматриваемом смысле несовместимы – когда человек фокусируется на тревоге и попытках избавления от нее, удивление, как правило, недоступно, и наоборот, переживание удивления обычно предполагает исчезновение или уменьшение тревоги.

Рассматривая описываемые творческие возможности психотерапии, следует отметить одну принципиально важную особенность – креативный процесс переживания не является произвольным, он не подчиняется стремлению к планированию и не является продуктом воли (хотя и требует зачастую титанического душевного усилия). Творческий вектор переживания опирается в своем функционировании на естественную природу поля и контекста. Для творческого процесса необходимым и достаточным условием его существования служит восстановление чувствительности к динамике поля – именно в такой ситуации становится возможным появление феноменов как фактов сознания, которые ранее не существовали, именно при этом условии вновь формирующееся поле впечатляет человека, заставляет его удивиться.

Выше было рассмотрено восстановление процесса переживания посредством актуализации его творческого вектора. Тем не менее, учитывая диалектический характер соотношения творчества и адаптации в переживании, следует описать также терапевтическую ситуацию, в которой необходима адаптационная фиксация продуктов процесса переживания (например, для формирования self-парадигмы). Допустим, клиент демонстрирует в течение более или менее продолжительного времени нестабильность своих эмоциональных реакций, представлений о себе и других людях и, как следствие, стремлений, реализующихся в поле. Зачастую описанная ситуация является результатом реализации творчества на фоне высокой тревоги вне границы-контакта. Я бы рассматривал такое положение вещей, скорее, в качестве псевдотворчества или суррогата креативного процесса и его продукта. Поскольку переживание – это явление, производное от процесса контактирования в поле, постольку и творческий вектор переживания может быть реализован лишь в контакте. Именно поэтому описанная ситуация так же, как и в предыдущем случае, сопровождается не удивлением, а тревогой. Ресурсами психотерапии в данной ситуации могли бы выступить интервенции, направленные на возвращение участников терапевтического процесса в контакт. На сформированной таким образом границе-контакте у клиента и терапевта появляется возможность, с одной стороны, восстановить свою способность к получению впечатлений от собственного творческого процесса и ассимиляции его в self, с другой – позволить возникающим творческим продуктам стать частью разделяемой другими реальности и интегрироваться в self-парадигму. Последнее происходит в результате обмена феноменами участниками терапевтического процесса в контакте.

О примате переживания. Традиционно в философии принято рассматривать в качестве основного ее вопроса проблему примата материи или сознания. В результате исследователь получает методологические основания в виде материалистической, идеалистической или дуалистической базовой позиции. Только с опорой на это базовое представление о мире возможно разрешение любой частной философской, психологической и другой проблемы. Однако по ходу рассмотрения в настоящей работе категории переживания мы столкнулись с необходимостью постулировать другой, возможно носящий более частный характер, примат – примат вектора переживания, равно как и самого процесса переживания. Так, характер создаваемой реальности в процессе переживания оказывается вторичным по отношению к выбору творческого или адаптационного вектора. Ведь создаваемая реальность может носить и материальный характер (в частности, например, с произведениями искусства или техники), и идеалистический (например, формирование идей, концепций, представлений, образов и т. д.). Равно как и приспособление к реальности оказывается независимым от ее материальной или виртуальной сущности. А вот выбор ведущего вектора переживания действительно оказывается принципиальным, детерминирующим жизнь и деятельность человека, а также предпочитаемые им способы организации контакта.