Текст книги "Доктор Ахтин. Патология"

Следующую фразу он проорал мне прямо в ухо:

– Тридцать секунд, чтобы сожрать все!

Я, уже напуганный его вкрадчивым голосом, среагировал моментально, – схватил вареное сало и запихал в рот. Организм, естественно, воспротивился, и я облевал стол.

Через час стол, скамейки, пол, вообщем, вся летняя столовая сияла девственной чистотой и благоухала хозяйственным мылом. Пока я в коленно-локтевом положении тер намыленной щеткой, сержант, стоя рядом со мной, нецензурно подгонял меня, сопровождая слова пинками.

После строевой подготовки была уборка территории, – собрать мусор руками, подмести пыль с плаца веником из десяти прутиков и все это быстро, энергично и радостно.

За ужином я ел кашу также жадно, как и мои товарищи по несчастью. Я не замечал, что каша плохо сварена, сухая и не вкусная, – голод не давал вкусовым рецепторам ни одного шанса. Да и в течение минуты не до пищевого кайфа.

Пришло время для отправления естественных надобностей. Помещение с неистребимым запахом хлорки на пять посадочных мест без намека на право личности на уединение, показалось мне желанным, а все та же минута – бесконечностью. Мне надо было всего лишь отлить. Самый зачуханный боец, стаскивая штаны на ходу, уселся на карачки и зловонно опорожнил кишечник, еле успев за отведенное время. Ефрейтор справился быстрее, но отсутствие элементарной гигиены угнетало его. Охрана стояла напротив, и было неясно, то ли они наслаждались запахами, то ли им нравилось смотреть, как мы это делаем, то ли боялись, что мы сбежим, спрыгнув в очко.

Очутившись в камере и откинув койку по сигналу отбоя, я даже обрадовался. Есть время для размышлений. Спокойных и размеренных.

Там, в сушилке, ко мне пришла Богиня. Она сказала мне, что пора перестать бояться.

– Люди, как тени, идут своим путем, кто в правильном направлении, а кто-то идет совсем не туда. Бредут, как стадо. Но у любого стада всегда есть те особи, которые идут впереди. И те, которые идут сзади. И всегда есть люди, которые отбиваются от стада. Идут своим путем. Эти выживут. Будь другим. Иди своей дорогой.

Я ведь всё это знал. Эти слова есть в моей памяти, но только когда она появилась рядом со мной и снова произнесла их, я смог сделать то, на что никогда бы не решился. Я смог стать самим собой.

11

Иногда я забывал о существовании Богини. После армии в студенческие годы были времена, когда она отсутствовала месяцами. Предоставленный самому себе, я пытался жить, как все. У меня или не получалось, или жизнь заставляла меня смотреть в лицо смерти. И порой это мне нравилось, правда, не могу сказать, почему? Может, я просто не понимал, куда мне идти, и поэтому радовался любым изменениям в рутинном течении жизни…

Окончание второго года обучения в медицинском институте. Общежитие. Я сдал последний экзамен и довольный возвращался в свою комнату, которую делил с Николаем Архиповым. Открыл дверь и… увидел окровавленный труп.

Практически голая женщина, вся в крови и явно уже мертвая. В комнате находились еще один человек, но я не успел понять, почему он висит на спинке кровати в странной позе. Наверное, я удивился, но сейчас не могу вспомнить свою первую реакцию. Резкая боль в голове и потеря сознания избавили меня от мыслительного процесса.

Я очнулся, когда широкоплечий, стройный парень втащил тело Семена, нашего соседа по блоку, в комнату и застегнул вторую часть наручников на левом запястье пленника таким образом, что мы оба оказались прикованы к трубе центрального отопления. Затем, молча, оглядев комнату, Коля лег на кровать и закурил.

В наступившей тишине были слышны далекие уличные шумы и жужжание мухи, привлеченной запахом крови и экскрементов. У меня болела голова, и слегка мутило, поэтому я сказал:

– Ты бы, Колян, убрал свою постель и проветрил комнату.

– Закрой рот! – резко, но неуверенно, ответил Коля. – Я думаю.

Но его мысли переключились на непривлекательный запах. Он встал. Подушка, одеяло и простыни на кровати, скомканные и смятые, были сильно окровавлены. Помимо этого, часть пятен были коричневого цвета, и запах от них дополнял неприятную картину. Сморщившись, он скрутил постель вместе с матрацем и вынес из комнаты.

– Коля, может, расскажешь о своих планах? – спросил я, когда тот вернулся. – Зачем все это?

Я демонстративно подергал наручник.

– Да, хрен его знает зачем, – ответил Коля, – я же сказал, что думаю.

Он снова упал на кровать и достал новую сигарету.

Семен поднял голову и сфокусировал взгляд на прикованной руке. Подергал ею. Посмотрел на меня и спросил хриплым голосом:

– Я, действительно, видел это?

– Да. Ты видел именно это.

Оглядев комнату и увидев привязанного к спинке кровати Леву, Семен сделал правильный вывод:

– Это, что, Колян сделал?

– Он, тать мерзкий.

– Ну, а мы-то здесь при чем?

– Что ты у меня спрашиваешь? Спроси у этого гребаного Пирогова, – я мотнул головой в сторону лежащего на кровати Коли. Тот, никак не среагировав на разговоры о себе, встал и вышел из комнаты. В наступившей тишине стало слышно бормотание Левы.

– Я знал, что это вернется. Проклятые убийцы, думали, я сдамся, отрекусь от своего народа. Нет. Я буду страдать за всех, я вытерплю всю боль и умру за свой народ.

Из угла бормочущего рта стекала струйка слюны.

Лев Иванович Марков. Всегда при знакомстве представлялся полностью, хотя этим самым подчеркивал то, что было написано у него на лице. Да, Лев. Да, Марков. Но не Иванович, а Исаакович. Жили они с Семеном в одной комнате, приспособившись друг к другу. Семену нравилось, что в их комнате не бывает никого лишнего, так как у Льва не было друзей и тем более подруг, он часто пропадал в библиотеке или в институте, вел себя тихо и никуда не совал нос. Лёву же устраивало то, что при необходимости он мог заниматься в комнате, его сосед не чурался поддерживать порядок и самое главное, Семен, если и позволял себе задеть его еврейство, то только вскользь, как бы случайно и совсем не обидно.

– Эй, Лева, очнись. Ты не в гестаповских застенках, – негромко сказал Семен. Лева никак не отреагировал, только бормотание стало неразборчивым.

– Он думает, что его пытают антисемиты, – пояснил Семен, – зациклился на своей еврейской ущербности.

– Так уехал бы на историческую родину.

– Он хочет сначала образование получить и приехать в Израиль полезным членом общества.

– Во, типично по-еврейски, государство обучит его, а он уедет.

– Ерунда. Я тоже не собираюсь врачевать, – махнул рукой Семен.

– Но ты ведь не уедешь из страны, – резонно заметил я.

Семен подумал, и ответил не в тему:

– Может, никто никуда не уедет. Все здесь останемся.

Фраза зловеще повисла в воздухе. Мы замолчали, обдумывая ситуацию.

Я размышлял о своей жизни, которая протекала бессмысленно-убого, и также могла закончиться. Мне трудно адаптироваться в обществе, особенно в общежитии, когда ты весь на виду и легко можно заметить, что ты – другой. Только выпив, я мог легко жить, общаться с людьми и чувствовать себя на все сто, своим парнем на своем месте. В трезвом состоянии идеальным было одиночество. Я понимал, что людям наплевать на меня, но подсознание трепетно подмечало все косые взгляды, ухмылки и улыбки, воспринимая все на свой счет.

Николай вернулся и с грохотом бросил рядом с ними кулек с пивными бутылками. Сам тоже достал бутылку.

– Ты зачем парня распял? Одну руку хотя бы отвяжи, – сказал Семен, передавая бутылку мне. Сковырнув пробку о батарею центрального отопления, сделал большой глоток.

Коля посмотрел на Леву, который, сидя на полу с привязанными к спинке кровати руками, с опущенной головой со стекающей изо рта слюной, представлял собой классическую картину страдающего за веру мученика. Перочинным ножом разрезал веревку на левой руке, и Лева бесформенным кулем уронил её.

– Ты, наверное, его сильно по голове стукнул, – сказал я, – зачем, кстати, ты всех нас по голове бил?

– Откуда я знал, как вы на труп среагируете? Побежали бы с выпученными глазами по общежитию, собирая народ. А мне надо было подумать, – ответил Коля.

– Ну, теперь мы никуда не побежим. Отстегни браслеты, и давай спокойно пиво попьем, – предложил Семен.

– Я еще не принял решение, – помотал головой Коля и снова ушел.

– Ну, дай бог, чтобы все кончилось благополучно, – сказал Семен, приподняв бутылку и вылив в себя её содержимое. Я, тоже допив бутылку, почувствовал себя лучше, – мысли о грустном испарились. Закусили колбасой с хлебом, откусывая от буханки и батона. Увидев, что Лева поднял голову и посмотрел на него, Семен улыбнулся:

– Лева, пивка хочешь?

– Вы меня своим дерьмом не купите, фашисты проклятые!

– Ну и хрен с тобой, мученик долбаный.

– Я знаю ваши приемы. Вы будете есть на моих глазах, а мне предлагать отравленную пищу, чтобы я в мучениях умер у вас на глазах. Я не доставлю вам этого удовольствия, – смеяться над моими муками. Я стойко перенесу все страдания и никогда не попрошу у вас пощады.

Мы с Семеном переглянулись.

– Очень жаль. Парень умный был, – сказал Семен, – пунктик у него, конечно, был, но все мы немного того, – он неопределенно помотал рукой с полупустой бутылкой.

– Вторая жертва сегодняшнего дня, – добавил я.

– Думаешь, не последняя?

– Да. Все еще впереди.

Через серое давно не мытое окно синее небо имело странный оттенок. Солнце ушло за дом. Напротив, в многоэтажном доме кипела жизнь, – женщина вывешивала постиранное белье на лоджии, чуть правее парочка самозабвенно целовалась, за этим процессом с интересом, высунувшись по пояс, наблюдал мужик этажом выше и правее.

Семен отвел взгляд от окна и посмотрел на часы. Всего два часа прошло. Затылок у меня практически перестал болеть. Единственное неудобство – наполнился мочевой пузырь.

– Семен, ты ссать хочешь?

– Да, – односложно ответил он.

Семен покивал головой и, подумав, что надо переключить внимание от проблемы, спросил:

– А, чего это, Миха, у вас в комнате такая грязь? Окно не мытое, на полу мусор и пыль.

– Пришел бы и помыл.

– А все же?

– Мне все равно, – меланхолично ответил я, – а Коле как, не знаю. Захотел бы, наверное, помыл.

– А он часто баб сюда водил? – снова спросил Семен.

Я подумал. Пошевелил губами, подсчитывая.

– Нет, редко, раза три-четыре, вместе с этим случаем.

– И что, предыдущие живые уходили?

– А, хрен его знает, – я пожал плечами, – до этого случая трупов я здесь не находил. Может, он уводил и убивал где-нибудь в другом месте.

– Двенадцать шестьсот пятьдесят два, – пробормотал Лева, глядя на свою левую руку. Он пошевелил рукой, вращая запястье, и снова обреченно произнес те же цифры.

– Глючит парня, – констатировал Семен, – я у него как-то от нечего делать залез в тумбочку и нашел тетрадь. Он записывал туда свои мысли.

– Зачем? – спросил я.

– Что, зачем?

– Зачем без спроса залез в чужие мысли?

– Я же говорю, от нечего делать, – ответил Семен.

– Ну, и что нашел?

– Лева записывал все случаи, когда кто-нибудь прикалывался над его еврейством, особенно, когда это было обидно. Стишки слагал, опять же на эту тему.

 
Я знаю, рай есть миф сомнительный,
И ада нет, уходят все в небытие.
Я знаю, быть евреем – крест мучительный,
И не товарищ гусь свинье.
 

– Дерьмовые стишки, – заметил я.

Вернулся хмурый Коля. Поставил стул под одиноко висящей на потолке лампочкой, забрался на него и срезал висящий на крюке шнур.

– Эй, Колян, нам бы отлить. Может, отцепишь нас, и мы сходим в туалет, – предложил Семен.

Все также молча, Коля вышел и вернулся с ведром.

– Ссыте сюда.

– Так вонять будет, – недовольно сказал я.

– А, ты принюхайся, здесь и так воняет, – ответил он.

В комнате, действительно, попахивало мочой.

Две струи со звоном ударили об эмалированное ведро.

– Уф! – довольно закатил глаза Семен по мере опорожнения мочевого пузыря.

Я накрыл подушкой ведро, и затолкал его под кровать. Семен оценил остатки пива, задумчиво посмотрев на две оставшиеся бутылки.

– Давай, Колян, мы допиваем эти бутылки, ты нас отцепляешь, и мы идем догоняться, – жизнерадостно предложил он.

– Нет.

– И сколько мы здесь будем сидеть? – уточнил я.

Не ответив, Коля вышел.

– Не нравится мне все это, – сказал Семен, – как-будто у меня других проблем нет. Сидишь здесь, – он подергал рукой в наручнике, – как собака на цепи.

– Расслабься. Сейчас только пять часов. Я думаю, скоро Коля что-нибудь решит. Ведь не просто так он срезал лампу. – Я показал на пустой потолок с торчащим крюком. Семен посмотрел на потолок, затем на меня.

– Думаешь…, – не закончив фразу, он рукой изобразил петлю на шее. Я кивнул головой.

У Семена забегали глаза. Он весь собрался в комок, схватил пустую бутылку за горлышко и, разбив о край кровати, сжал в руке розочку:

– Я так просто не дамся. Я этому козлу покажу.

Я захохотал, захлебываясь и кашляя. Бил себя свободной рукой по бедру. Утирал слезы, брызнувшие из глаз.

– Ты, что, ржешь, придурок?

– Он сам хочет повеситься, – уточнил я, закончив смеяться.

– Уверен? – подозрительно спросил Семен.

– Нет.

– Значит, на всякий случай надо быть готовым ко всему, – сказал Семен, откладывая розочку в сторону, но так, чтобы до нее можно было дотянуться в любой момент.

– Если бы он захотел нас убить, проще было бы взять гантель, – сказал я, и показал на лежащий под кроватью пятикилограммовый снаряд, – и несколько раз стукнуть по голове. Быстро и эффективно.

– Или проткнуть той пикой, – Семен посмотрел на стоящий в углу металлический прут, – кстати, зачем он вам?

– Не знаю. Всегда здесь стоит, – удивленно сказал я, как-будто впервые увидев деталь интерьера.

– Порядка у вас нет. Мой отец содрал бы три шкуры за это. Вы бы за час вылизали всю хату.

Голова Левы поднялась. Из глаз, смотрящих в окно и видевших что-то свое, текли слезы. Губы бормотали неслышно. Смертельная тоска читалась во всем его облике. Он протягивал руку, показывая кому-то свое предплечье. И замер в этой позе, лишь изредка утирая слезы и снова протягивая руку. Он никак не отреагировал на Семена, который позвал его по имени. Даже, когда тот дотянулся до него ногой и толкнул, всего лишь подвинулся, как бы уступая место кому-то, кто стоял рядом.

– Кому жизнь буги-вуги, ну, а мне, полный бред, – невесело пропел я.

– Да, полностью в своих глюках, – сказал Семен.

Снова пришел Колян и выставил перед ними десять бутылок пива, соленые орешки и буханку хлеба.

– Намекаешь, что нам еще долго здесь торчать? – спросил Семен.

– Да, – кивнул он.

– Ну, ты козел, – Семен схватил розочку и махнул ею, пытаясь зацепить Николая, который ловко отпрыгнул, повернулся и вышел.

– Успокойся, – сказал я миролюбиво, – думаю, он уже все решил. Наверное, он нам оставит возможность освободиться после того, как повесится.

Я откупорил бутылку и протянул Семену.

– Держи. Залей огонь.

Мы пили пиво и смотрели на Леву, безмолвно и неподвижно укоряющего весь мир, смотрящего в пространство полными слез глазами, всей своей позой предлагающего окружающим страдать с ним или сострадать ему.

12

Через две бутылки Коля вернулся. Приладил веревку к крюку с заранее изготовленной петлей на конце. Отошел, задумчиво посмотрел и сел на стул.

– Коля, может не надо? – как-то даже равнодушно спросил я.

– Надо, Миха, надо, – стандартно ответил он.

– Давай ближе к ночи труп упакуем, тихонько вынесем и где-нибудь закопаем. Никто проститутку искать не будет, – предложил Семен, жизнерадостно улыбаясь, – был труп и, фьють, нет трупа.

– Да не в трупе дело, – обреченно сказал Коля.

– Тогда в чем же? – удивленно икнул Семен.

Николай посмотрел в окно, затем на своих собеседников, пьяно развалившихся на полу и смотрящих на него с интересом. На Леву, живущем в своем мире.

– Я и сам хотел кому-нибудь рассказать, облегчить душу… перед смертью, – он посмотрел на сиротливо висящую петлю.

– Девушку я убил, потому что она смеялась надо мной. Когда я вел её сюда, то так хотел, что штаны распирало. Как до дела дошло, то он упал, – Коля посмотрел на свою промежность, – она давай ржать, дескать, импотент хренов.

– Так и сказала? – уточнил Семен.

– Нет, не говорила, но, наверняка, подумала. Смеется и этак пальчиком поддевает его, а член болтается, как маятник, а она заливается. Ну, тут у меня перед глазами все поплыло, я и не заметил, как убил её.

– А промежность истыкал, потому что членом не смог, – хохотнул Семен и поперхнулся от моего предупреждающего удара в бок.

Но Коля не заметил издевку:

– Наверное. Она еще минут пятнадцать живая была, хрипела, а все равно в глазах насмешка была, – он помолчал и продолжил, – если бы это в первый раз было, то может быть, ничего и не случилось. У меня уже две попытки было. С двумя женщинами я пытался и в обоих случаях, – никакой эрекции в самый необходимый момент, хоть плачь.

– Что, и эти обе тоже смеялись? – спросил я.

– Самая первая – нет, но я видел, как разочарованно она на меня посмотрела. А вторая – смеялась. Я тогда позорно бежал. А в этот раз, видишь, сам от себя этого не ожидал.

– И из-за этих проклятых баб жизнь свою заканчивать! Колян, помимо них в жизни есть прекрасные мгновения, ради которых стоит жить, – с пафосом изрек Семен, – и потом, не получилось три раза, авось, на четвертый получится.

– Да, нет. Тут другое. – Коля замолчал. Было видно, что ему очень неудобно рассказывать о себе. Он помялся, но, поняв, что, начав, надо договаривать, продолжил:

– Когда у меня с женщиной до постели доходит, перед глазами мать встает, то есть, возникает ощущение, что она рядом.

Коля снова замолчал, собираясь с духом, а потом быстро начал говорить, то, что его давно мучило:

– Она меня дрочила. И говорила, что все женщины хотят от меня только одного, – использовать, как используют одноразовый шприц, как используют игрушку, которая быстро надоедает. Мама говорила, что, если женщина говорит, что любит меня, то это она раскидывает сеть, чтобы заманить меня, оплести словами, как паутиной, подчинить себе и выбросить на свалку. – Он жестикулировал, пытаясь объяснить свою жизнь. – Мы жили вдвоем с мамой, во всяком случае, я не помню, чтобы она приводила мужчин. Она всегда была для меня самым главным человеком, ей я рассказывал о событиях своей жизни, о своих мыслях и мечтах. Она быстро заметила, что лет в тринадцать я стал обращать внимание на противоположный пол и на свой член.

– Мастурбировал, что ли? – уточнил Семен.

– Да. Однажды, застав меня за этим занятием, она не стала ругать меня, бить по рукам. Она взяла мой член в свои руки и закончила, то, что я начал.

– И после, каждый раз, когда дрочила, она внушала тебе то, что ты говорил вначале. О вредном влиянии женщин на доверчивых неопытных мальчиков, – сказал Семен.

Коля кивнул головой.

– И теперь подсознание не дает тебе ни одного шанса на нормальную половую жизнь, – продолжал анализировать Семен. – Ну, и в чем проблема? Пусть она тебя и дальше дрочит, зачем же вешаться.

– Год назад её сбила машина, – грустно ответил Коля, – её нет, а я не могу избавиться от ощущения, что она рядом. Я не могу с женщиной, я не могу сам с собой, она всегда рядом.

Николай помолчал и продолжил:

– В тюрьму я тоже не могу. Тупик. И выход я вижу только туда, – он показал пальцем в зияющее отверстие петли, – авось, меня там встретит мама.

– Да, возьмет твой член в свои руки и откроет тебе ворота рая, – не удержался Семен от прикола.

Коля встал со стула, быстро преодолел разделяющие их метры и ударил ногой по пьяно улыбающемуся лицу. Затем поставил стул под свисающую веревку, взобрался на него и продел голову в петлю.

– Миха, прости, что стукнул тебя по голове. И Лева, если очухается, тоже пусть меня простит. Я ведь не со зла, просто не знал, как поступить в тот момент.

Отбросил ногой стул и повис. Под тяжестью тела слегка погнулся крюк, посыпалась штукатурка. Несколько рефлекторных подергиваний ногами и мертвое тело еще минуту по инерции качалось в петле.

– Как прозаично. Был человек, и нет его, – апатично сказал я.

– За что он пнул меня? – недовольный Семен обтер кровь с разбитой губы. – Ну что такого я сказал, а, Колян? Это же шутка была, прикол, а он – ногой, да по лицу.

– Человек стоял на пороге неизвестности. Он выбрал свой путь и в такие моменты твои приколы – оскорбительны. К тому же, ты прикололся над его матерью. Радуйся, что он тебя насмерть гантелей не забил. Ему ведь уже все равно было, трупом больше, трупом меньше. Меня больше поражает, как он свой инстинкт самосохранения подавил. Ты посмотри, он даже руками за петлю не хватался. Повис и перестал дышать.

– Ключ от наручников он не оставил? – Семен, не слушая меня, встал на колени и осмотрелся вокруг. – Вот, козел! Что же нам теперь делать?

– Пиво пить, – философски заметил я.

День близился к закату. В сумеречном свете висящее тело можно было принять за большую боксерскую грушу.

– День сегодня длинный, все тянется и тянется. Если бы не пиво, можно было тоже крышу потерять. Сидели бы сейчас, как овощи на грядке, – Лева огурчик, ты – кабачок, а я помидор, – серьезно сказал я.

– Почему это я кабачок? Я бы предпочел быть баклажаном, – возразил Семен.

– Почему?

– Я их кушать люблю.

Мы посмотрели друг на друга и захохотали, выплескивая со смехом пережитое. Мы смеялись пустой шутке до икоты, не замечая висящий труп и погруженного в себя Леву. Смех был близок к истерике, но это пьяное веселье помогло переключиться с прошлого на настоящее.

– Миха, достань ведро, а то сейчас обоссусь, – утирая слезы, сказал Семен, – никогда так не смеялся.

Со звоном посыпались пустые бутылки, которые я складывал под кровать, туда же, где стояло ведро. Облегчились. Посчитали оставшиеся запасы, – по две бутылки и мешочек соленых орешков.

– Как думаешь, сколько мы выпили?

– Я принес десять бутылок и потом Колян столько же, осталось четыре, вот и считай.

– Значит, по восемь. То я и смотрю, в голове туман. Ну, давай, допьем то, что осталось.

После того, как они удобно устроились с открытыми бутылками, Семен спросил:

– Как думаешь, Миха, почему Колян удавился? Из-за того, что не мог трахаться или боялся тюрьмы?

– Хочешь проанализировать это?

– Ну, а что, любопытно ведь.

– Я думаю – первое. Если бы только убийство, его мысли бы стали двигаться в другом направлении, – можно было попытаться спрятать труп. Сейчас масса людей пропадает, и их годами найти не могут. У него была бы надежда, что все сойдет с рук. И потом, – он бы не убил, если бы все получилось, – я немного подумал и продолжил, – у него все было глубже. Его мать заложила в мозги программу, против которой он ничего не смог сделать. Организм хотел, а подсознание – не могло.

– Не мог с бабой, так дрочил бы сам. Чего уж проще, вот рука, – Семен поставил бутылку на пол и помахал рукой, – вот член, – похлопал рукой по промежности, – все просто. Представил бы, что мать рядом, и работал.

– Это мы с тобой так рассуждать можем, а что у него в голове было – хрен его знает. Наверняка, мать внушила ему, что только она может это делать, а самому – нельзя.

– Почему нельзя? – спросил удивленно пьяный Семен. – Я думаю, что все люди, начиная с Адама, мастурбировали, мастурбируют, и будут мастурбировать, – он сбился, произнося в ряд столько одинаковых слов.

С трудом дойдя до конца фразы, он продолжил:

– Скорее всего, бог, увидев, как Адам теребит свой член, решил сделать ему женщину, но это ничего не изменило. Когда Адам уходил на охоту, он онанировал в лесной тиши, а Ева, дожидаясь его, одной рукой подбрасывала дрова в огонь, другой – мастурбировала.

– Ну да, а дядюшка Онан – первый пророк, принесший истину людям, – улыбнулся я, – что-то ты глубоко в дебри залез, психоаналитик хренов.

– А сам-то ты дрочил? – спросил Семен.

– Ну, бывало, – неохотно ответил я.

– Вот! И я дрочил! – победоносно жестикулируя одной рукой, воскликнул Семен. – Значит, все вокруг это делают.

– Что, и Лева?

– А мы его сейчас спросим, – Семен потянулся к Леве, натянув браслет наручников так, что рука у меня залезла за трубу. – Лева, ау. Это я, твой сосед Сёма. Ответь мне.

Не заметив никакой реакции, он подумал и начал по-другому.

– Ну, ты, скотина обрезанная, быстро отвечай, когда тебя спрашивают, – теребишь свой член или нет?

То ли до сознания Левы дошли первые слова, то ли он услышал шум, но усилия Семена увенчались успехом. Лева поднял голову и открыл глаза. Взгляд изменился. Он ничего не выражал, – ни страха, ни тоски, ни боли. В вечерних сумерках пустой взгляд был страшен своей непредсказуемостью. Создавалось впечатление, что сознание среагировало на шум, но Лев ничего не видел, находясь далеко отсюда. Он повернул голову, не обратив внимания на качающиеся ноги самоубийцы, и остановил свой взгляд на привязанной к спинке кровати руке.

– Лева, давай, отвяжи веревку и нас освободи, – обрадовался Семен, забыв о психоанализе, – возьми кусок стекла и перережь веревку. Вот, рядом с тобой лежит осколок бутылки.

Медленно и заторможено, Лева взял стекло и стал краем тереть по накрученной на руке веревке.

– Молодец! – Семен обернулся ко мне, – а ты говоришь, глюки. Парень просто задумался после удара по голове, а сейчас, видишь, – Семен снова посмотрел на Леву и осекся. Тот тер краем стекла по веревке, по коже своей руки, не чувствуя боли, никак не реагируя на текущую кровь.

Рука освободилась. Лева встал с колен и, глядя в пустоту, пошел к двери.

– Эй, идиот гребаный! А мы? Ты что, нас здесь оставишь? – заорал Семен.

Дверь закрылась, отрезав надежды на освобождение. Нецензурно проклиная этот несправедливый мир, высказав свое мнение о Моисеевом племени, Семен снова развалился рядом со мной.

– Семен, а если бы он тебя услышал, вернулся и этим же стеклом тебе горло перерезал, смакуя твою агонию, – сказал я, – радуйся, что он тихий идиот, и для нас не опасен.

Допили пиво. За окном полностью стемнело. Рассеянный свет от уличных фонарей давал возможность увидеть предметы или их очертания. Замершее висящее тело тоже превратилось в предмет обстановки, – странно висящая в центре комнаты огромная люстра.

– Как ты думаешь, Семен, этот день что-то изменит в твоей жизни?

– Нет, – ответил Семен, – я знал, что придурков вокруг полно. Кто-то рождается идиотом, кто-то становится им. Я не собираюсь занимать свои мозги бессмысленными рассуждениями о бренности жизни или слабости человеческого сознания. У меня есть другие проблемы, – раздраженно закончил он.

– Я о другом, – повернув голову, чтобы видеть Семена, я стал говорить, – события, происходящие вокруг нас, не могут быть бессмысленными. Все это, – я показал рукой на комнату, – знак. В нашей жизни все не так, и мы должны измениться. Нас предупреждают, – надо что-то менять, надо изменяться внутренне, надо вести другой образ жизни.

– Какой? – спросил Семен и, помогая себе жестами, продолжил, – баб не имей, водку не пей, мозги другим не трахай. Ты еще заповеди вспомни и другую щеку подставь, когда тебя бьют.

– А почему бы и нет, – пробормотал я, задумчиво, – ведь это многовековая история человечества. Может быть, оно выжило, потому что большая часть людей соблюдала эти заповеди.

– Вот ты их и соблюдай, – сказал Семен. Неожиданно для меня он взял пустую бутылку и резким ударом разбил её о мою голову.

И свет снова погас для меня.