Текст книги "Таричетай"

4

Раствор. Густой, вязкий и теплый. Теплее и гуще, чем кровь. И значительно лучше, чем кровь. Человек может заживо гнить и при этом кровь будет исправно струиться по его сосудам, сочиться через его раны, придавая процессу гниения новую силу. Кровь нужна только для жизни, а мой раствор – и для жизни, и для смерти. И эта универсальность делает его абсолютно незаменимым здесь и сейчас.

Жизнь – это раствор, в котором я сейчас нахожусь.

Смерть – это жидкость, которая находится во мне.

Я опускаю руки в приятно-теплый обволакивающий раствор. И блаженно замираю, чувствуя, как раствор пропитывает кожу. Именно ради этого я еще живу. Пусть всё вокруг исчезает, пусть для жизни наступили тяжелые дни, и смерть властвует везде и всюду – пока есть это удовольствие и счастье, я буду жить здесь и радоваться этому бездумному существованию. Открывать и закрывать глаза, вдыхать воздух, пропитанный острым запахом, осязать кожей и слушать. Мои органы чувств слишком слабы, чтобы осознать всю значимость состояния, в котором я сейчас нахожусь, – только мой больной разум способен узреть всю глубину и сладость погружения.

Я оставляю над поверхностью голову.

Мне надо вдыхать воздух.

К сожалению.

Я замираю сознанием. Мои глаза чуть выше поверхности жидкости. Как это прекрасно – наблюдать едва заметные изменения на стыке раствора и воздуха! Легкий трепет, чуть заметное волнение, образы над поверхностью раствора – это целое представление, где я единственный зритель. Никакое кино из компьютера не сравниться с этими видениями. Никакие таблетки не смогут создать в сознании такое яркое событие. Никакие сновидения не могут дать мне это. Мир, отгороженный от мрачной и безумной действительности, где я могу наблюдать и участвовать.

Раствор живет своей жизнью. Он – живой. Он окутывает моё тело, создавая прекрасное ощущение единения. Мы одно целое, и во всей вселенной больше никого и ничего нет.

И – ради этого стоит жить.

Ради этого я принимаю пищу и вдыхаю воздух.

Я закрываю глаза и замираю дыханием. Когда я погружаюсь в раствор с головой, исчезает всё. Я – вне времени и пространства. Другой мир, существующий параллельно. Другая вселенная, расположенная на краю галактики. И здесь я дома. Здесь я всегда желанный гость, которого радушный хозяин всегда привечает. И порой мне кажется, что мы, как братья близнецы, рождены из одного чрева, вскормлены одной пищей, прожили одну совместную и долгую жизнь.

Я и мой Бог – мы живем рядом, чувствуя тепло друг друга.

Здесь я счастлив, как может быть счастлив человек, испытывающий что-либо впервые, пусть даже это будет боль! Потому что любая боль рано или поздно уходит, оставляя после себя пустоту невесомости.

Сколько хватает воздуха, столько я нахожусь в этом состоянии нирваны. Обычно, не более трех-четырех минут, которые растягиваются в моем сознании на многие часы, – затем я выныриваю и делаю первый вдох. Крик, который его сопровождает, отскакивает от стен, придавая моему голосу бесконечную множественность.

Я жив, когда весь мир вокруг мертв.

Я мертв в этом как бы живом мире.

И пусть я не бессмертен – я переживу всех, кого знаю. И от осознания этого, я смеюсь. Громко, чтобы мои смешинки, отскочив от стен, вернулись ко мне. Так долго, как могу.

Жизнь и смерть – это же так смешно.

5

Когда первые лучи солнца упали на высушенную землю, в одном из трех кирпичных нагромождений послышался еле слышный шорох. Сначала появилась голова, затем плечи – мужчина медленно и осторожно вылез на поверхность и осмотрелся. В тишине наступающего утра он увидел человека, висящего в оконном проеме полуразрушенной стены и животное, похожее на собаку, лежащее на земле под стеной.

Медленно опустив руку вниз, он вытащил за ремень оружие. Неспешно вскинув его, он прицелился и выстрелил. Звук выстрела, как гром среди ясного неба, беспрепятственно разлетелся вокруг.

Экватор, моментально проснувшись и не до конца осознав, где он, схватился обеими руками за стену и испуганно посмотрел в сторону резкого звука с наивной надеждой, что это было продолжение сна.

Черный Язык открыла глаза и – осталась лежать в своем убежище. Она уже ничего не могла изменить.

Рваное Ухо переместилась за камни, спрятавшись от врага.

Белое Пятно умерла сразу. Пуля калибра 7,62 попала в голову, избавив её от боли и жизни.

Экватор, увидев, что один из его врагов, убит, моментально забыл про свой сон и издал победный клич:

– Ура! Давай, друг, убей этих тварей! Я же говорил, что Человек всегда побеждает.

И, увидев сверху, где прячется еще один враг, стал кричать и указывать направление пальцем:

– Вот там, еще одна тварь вот там, за той кучей.

Стрелок быстро и уверенно побежал в указанном направлении, держа прицел автомата на уровне глаз, и, когда Рваное Ухо выскочила на врага, оскалив зубы, без промедления выстрелил. Животное по инерции полетело кувырком, и мертвое тело затихло у ног стрелка.

– Слезай оттуда! – приказал человек с оружием, обращаясь к висящему на лямках рюкзака Экватору.

– Тварей было три штуки, – сказал Экватор, судорожно осматриваясь вокруг, – где-то еще один мутант прячется.

– Ну и хрен с ним, – отмахнулся стрелок, – быстро слезай говорю.

Экватор развязал узел и вылез из лямок рюкзака. Осторожно спустившись вниз, он задумчиво посмотрел на оставшуюся от его ботинка подошву и все-таки наклонился, чтобы подобрать её.

– Ты кто, рядовой?

Вопрос, заданный злым голосом и тоном приказа, очень не понравился Экватору. Он внимательно посмотрел на стоящего перед ним человека. Почти лысая голова, пронзительный взгляд серых глаз, чисто выбритое лицо и тонкие подрагивающие губы. Молодой широкоплечий мужчина с голым рельефным торсом и мускулистыми руками создавал впечатление необычной мощи. На ногах пятнистые штаны грязного цвета и крепкие ботинки со шнуровкой.

– Я спрашиваю, ты кто, рядовой? – в голосе стрелка появились нетерпеливые нотки.

– Меня зовут Экватор.

– Ты кто, рядовой Экватор?

– Человек.

Стрелок чуть приподнял уголки губ в подобие улыбки и отрывисто сказал:

– Ты – дерьмо!

После этих слов, он неожиданно и резко нанес удар прикладом автомата в живот Экватора, а, когда тот согнулся от боли и невозможности вдохнуть, ударил второй раз – по голове.

Когда к Экватору вернулось сознание, первое, что он увидел, были ботинки. Соленый привкус крови во рту, боль в теле и голове, нетерпеливый голос сверху:

– Встать, рядовой Экватор! Я приказываю тебе, рядовой, встать!

Сознание не хотело принимать действительность – этого просто не может быть. Первый человек на его пути оказался бесчеловечным и жестоким монстром. Экватор лежал на твердой земле и вдыхал запах земли и своей крови, даже не пытаясь пошевелиться. Вдруг и необратимо он захотел умереть. Там, по ту сторону бытия, такого с ним наверняка бы не случилось. Зря он не остался лежать в овраге – пусть бы эти адские твари сожрали его тогда.

Экватор закрыл глаза и перестал дышать, в надежде, что смерть обязательно и именно сейчас придет за ним.

Сильный удар ботинком по туловищу подбросил его тело, заставив инстинктивно сжаться и открыть глаза. Перевернувшись на спину, Экватор увидел ребристую подошву ботинка, которая опустилась на его грудь.

– Приказы надо выполнять, рядовой, даже если ты уже мертв!

Давление сверху усилилось, и Экватор почувствовал сильную боль в груди.

Голова стрелка склонилась к нему, и губы выкрикнули слова:

– Ты будешь беспрекословно выполнять приказы, рядовой!

Стрелок выпрямился и убрал ногу. Экватор судорожно вдохнул и закашлялся. Перевернувшись на бок, он сплюнул кровь, накопившуюся во рту. Смерть за ним не пришла, а желание жить вернулось. Боль в груди, необратимость удушья и инстинкт самосохранения заставили его медленно встать на ноги.

Экватор, стоя в полусогнутом положении из-за боли в животе и груди, униженно и обречено спросил:

– За что?

Стрелок медленно улыбнулся. Не просто приподнял углы губ, а именно улыбнулся, обнажив край желтых зубов. И сказал:

– Ты на военной службе, рядовой, и здесь вопросы задаю я, генерал-лейтенант Коробов, а ты выполняешь приказы. Сейчас ты возьмешь трупы гиен и подтащишь вот к той куче кирпича.

Стрелок показал направление рукой и задумчиво уставился на Экватора.

– Не слышу ответа, рядовой, – вкрадчиво-угрожающим голосом сказал стрелок.

– Какой ответ? – удивленно спросил Экватор.

Мужчина сжал губы и нанес короткий удар справа. Склонившись над лежащим на земле человеком, он медленно и раздельно произнес:

– Ты, мразь, быстро и отчетливо должен ответить, – есть, господин генерал-лейтенант, будет незамедлительно исполнено. Именно так. Запомни эти слова, потому что ты их будешь говорить постоянно. Сейчас, когда ты пришел в армию, никаких других слов я от тебя слышать не хочу. Запомни, рядовой, ты должен говорить быстро и отчетливо, а приказы выполнять беспрекословно!

Генерал-лейтенант снова выпрямился и спокойно сказал:

– Я не слышу ответа, рядовой.

Экватор, достаточно быстро встав с земли и бессмысленно глядя перед собой, пробормотал:

– Есть, господин генерал-лейтенант, будет исполнено.

– Не слышу, рядовой.

– Есть, господин генерал-лейтенант, будет исполнено, – громче сказал Экватор.

– Рядовой, я что, должен два раза повторять? – генерал смотрел на человека сверху вниз. В его голосе уже было больше равнодушия, чем угрозы, но Экватор насколько мог быстро и отчетливо сказал:

– Есть, господин генерал-лейтенант, будет незамедлительно исполнено.

– Выполнять, рядовой Экватор, – удовлетворенно сказал генерал, – а я осмотрюсь вокруг. Может, найду третью гиену.

Он ушел, а Экватор подумал о том, что попал из огня, да в полымя. И когда было хуже – вчера или сегодня – он пока не знал. Хотя ему казалось, что вчера было чуть лучше, потому что вчерашняя борьба за жизнь полностью зависела от него. Сегодня от него ничего не зависело, – ни каким образом ему умереть, ни как жить.

– Рядовой! Ты уверен, что была еще третья тварь?

Экватор, среагировав на голос, споткнулся и чуть не упал. Туша гиены, которую он тащил, свалилась с плеч и упала на землю.

– Да, господин генерал-лейтенант, тварь была там, за стеной, лежала на земле, – он махнул рукой, показывая направление.

– Ладно. Будем считать, что ей повезло. Она наверняка убежала. Давай, солдат, спускайся вниз, я сброшу мясо.

Экватор заглянул в отверстие люка. Внизу было темно.

– Быстро, рядовой! Не раздумывая и не размышляя! – свой приказ генерал сопроводил ударом ботинка, который заставил Экватора свалиться вниз. Ухватившись за верхнюю скобу, он удержался от падения и быстро стал спускаться. Не успел он добраться до нижней скобы, когда туша первой гиены свалилась ему на голову. Неловко приземлившись на бетонный пол, Экватор еле успел увернуться от второй. Через минуту пятно солнечного света вверху погасло. Почти мгновенно загорелась лампа, забранная решеткой, которая находилась справа от Экватора.

Генерал ловко спрыгнул сверху и заорал:

– Ну, что встал столбом, хватай мясо и иди вперед. Быстро, быстро!

Экватор излишне суетливо подхватил тушу, попытался взгромоздить её на плечо, но не удержался и упал назад.

– Встать, рядовой!

Экватор, преодолевая боль в голове, вскочил и снова попытался поднять мертвую гиену. По его размышлению (если этот хаос в голове, когда смерть уже казалась благом, а жизнь – нелепой случайностью, можно было бы назвать мыслительным процессом), туша гиены весила около двадцати килограмм. Но Экватору, изможденному голодом и длительной погоней, и эти килограммы казались неподъемной тяжестью. Вторая попытка удалась – он чуть подпрыгнул, чтобы удобнее уместить мертвую гиену на плече, и затем присел, чтобы ухватить вторую тушу за лапу.

Так он и пошел, сгибаясь под тяжестью одной твари и волоча за собой другую, прихрамывая из-за того, что на одной ноге был ботинок, а на другой нет. Генерал больше его не подгонял, неспешно следуя сзади.

Экватор оптимистично относился к жизни. Как бы ни было плохо, он верил, что это временно. Даже тогда, когда он лежал в овраге, когда предчувствие смерти парализовало его разум, где-то на краю сознания оставалась вера в чудо. Или в помощь Бога.

Лампы на стенах коридора гасли, когда они отходили от них и загорались следующие, освещая им дорогу. И как бы Экватору не было тяжело, он зачаровано следил за этим синхронным процессом. Ничего подобного он в своей жизни не видел. Впрочем, в его жизни вообще никогда не было электричества, поэтому даже то, что лампы существовали в действительности, стало для него откровением (он знал о них из рассказов стариков, живущих в пещерах). Единственными источниками света в его жизни были солнце и огонь. Днем – жаркое светило, вечером – обжигающий огонь.

Экватор на мгновение забыл о существовании генерала. Природное любопытство взяло верх над страхом. То, что видели его глаза, было значительно интереснее, чем непонятное и безрадостное будущее. Ровные стены коридора закруглялись вверху и внизу, создавая ощущение того, что они идут по трубе. Нижняя половина этой трубы была выкрашена в темно-зеленый цвет, верхняя – в белый. Лампы освещали небольшой участок коридора, а дальше впереди всё терялось во тьме. И этот коридор, похожий на трубу, ощутимо уходил вниз, что значительно облегчало это странное путешествие.

Шли достаточно долго, поэтому Экватор почувствовал значительную усталость, ему надоело смотреть на лампы и на однообразные стены. Левая рука, которой он волочил за собой тушу гиены, уже с трудом держала ношу.

Экватор тупо перевел взгляд на очередную лампу, загоревшуюся впереди, и остановился. Дверь. Серо-стальная дверь на фоне зеленых стен коридора смотрелась чужеродно.

– Что встал, солдат!? Ты полагаешь, я буду открывать её перед тобой?

Голос генерала, властный и сухой, заставил Экватора протянуть правую руку, которой он придерживал тушу гиены на плече, и взяться за дверную ручку. На удивление, дверь легко поддалась. Экватор потянул её на себя, и, чуть пригнувшись, вошел внутрь.

Круглое помещение небольших размеров. Стены, покрашенные так же, как и коридор, по которому они только что шли. Ослепительно-яркие лампы по кругу. Стол у дальней стены, стул и, справа от стола дверь, на которой Экватор увидел панель с кнопками.

За спиной Экватора генерал закрутил поворотный механизм замка. Затем подошел к столу и взял карандаш.

– Дисциплина, рядовой Экватор, и еще раз дисциплина! Это тебе надо запомнить в первую очередь. Любой приказ выполняется беспрекословно, любое действие обязательно всегда фиксируется.

Он посмотрел на наручные часы, и что-то записал в раскрытом журнале.

– Любой выход из бункера должен быть записан в журнале с точным указанием времени выхода и возвращения.

Генерал положил карандаш и сделал шаг к двери. Экватор вытянул шею в стремлении увидеть, что будет дальше. Генерал подошел к панели с кнопками, нажал четыре раза, и дверь медленно открылась. Экватор механически запомнил крестообразную фигуру из нажатых кнопок и снова втянул шею.

– Заходи, солдат, – сказал генерал, махнув рукой.

6

Созерцание. Есть ли еще более емкое и адекватное слово, чтобы определить мою жизнь? Думаю, нет. Точнее, знаю, что нет.

Я живу в этом отстраненном наблюдении за окружающей меня действительностью. Смотрю, чтобы видеть и не видеть. Замечать, то, что заметить невозможно, не обращать внимания на то, что бросается в глаза. Услышать то, что неслышимо, и пропускать мимо ушей крик. Смеяться над тем, что мне кажется смешным, и грустить над тем, что смешит других.

Порой мне кажется, что меня здесь нет. Я где-то на краю другой вселенной – открыв маленькое оконце, я заглядываю в него и созерцаю странный мир. Окно очень маленькое – я не могу высунуть голову, но и того, что я вижу, мне достаточно. Всё, что я вижу и слышу, я заношу в память. Там многое храниться, но никому, кроме меня, это не нужно. Именно эти наблюдения заставляют меня раз за разом выныривать из раствора, оставляя своего Бога. И вернувшись в этот мир, я вспоминаю.

Вначале была боль. И только затем – свет. Неожиданно сильная, я бы даже сказал, пронзительная боль. Я кричал во всю мощь своего сознания, но не слышал своего крика. Когда пришел свет, я уже не мог кричать. Так и родился – с перекошенным от боли лицом, с открытым в беззвучном крике ртом, с невозможностью сделать первый вдох, с абсолютным нежеланием двигаться и снова открывать глаза навстречу яркому свету.

Вообще-то, я помню только боль и свет, остальные эмоции о моем рождении я домыслил сам. Но, думаю, я недалек от истины – именно так всё и было.

Как уже понял потом, я родился абсолютно не вовремя. На тот момент вне бункера выжить было невозможно. Судя по записям наружных видеокамер и показаниям внешних датчиков, безжалостные ураганы сменялись радиоактивными дождями, солнце не могло пробиться сквозь облака, образованные дымом пожарищ и принесенным издалека вулканическим пеплом, почва превратилась в безжизненный песок и камень, вся растительность и животные погибли. Скорее всего, погибла и человеческая цивилизация, потому что радио молчало уже давно. Внутри бункера еще сохранялись приличные запасы пищи, небольшая атомная электростанция исправно вырабатывала электроэнергию, воздух без всяких осложнений подвергался регенерации, но к моменту осознания мною своей личности и окружающей действительности власть в бункере захватили военные во главе с генерал-полковником Коробовым.

Именно это стало началом конца.

Следующий рубеж в моей памяти я не могу вспоминать без содрогания. Частично я это помню, частично знаю из видеохроники. И очень часто я это вижу в глазах Полковника Якова. Камеры наблюдения везде, они прилежно фиксировали и продолжают фиксировать и сохранять на сотнях твердотелых компьютерных дисков всё, что происходит здесь. Даже сейчас, я уверен, самозванный генерал продолжает записывать нашу жизнь.

Децимация. Как много это слово значит для меня, хоть я узнал его значение значительно позднее. Тогда, примерно лет двадцать назад, в бункере было около восьмидесяти человек. Большинство военные, женщины и дети составляли треть населения подземного поселения. По приказу генерала Коробова всех собрали в главном зале. На тот момент дисциплина была образцовая. Построение было вполне рутинным, – как обычно, люди стояли по кругу зала, а в центре Генерал Коробов. Он говорил странные и ужасные вещи, а люди, молча, слушали. Голос без каких-либо эмоций говорит:

«В истории человечества были примеры, когда ради будущей победы военачальнику приходилось жертвовать своими воинами. Я говорю не о тех солдатах, которых он бросал в бой, а о тех, которых приходилось убивать до сражения».

Я вслушиваюсь в негромкий голос генерал-полковника Коробова и вижу этих самых воинов – разношерстную группу женщин и детей и ровный строй мужчин в форме. У большинства удивление на лицах, у некоторых тупое равнодушие, и только у единиц – страх. Они еще не знали, что их ждет, но интуиция подсказывала им, что ничего хорошего не будет.

«У нас сейчас тоже предстоит битва. Битва за выживание. Враг снаружи, за этими стенами, и враг внутри. Все вместе мы никогда не сможем победить, но – некоторые смогут победить смерть. Ради остальных часть из нас должна пожертвовать своей жизнью. Не смотря ни на что, мы должны выжить и выполнить свою миссию. Когда придет время и поступит приказ от вышестоящего командования, мы должны нанести удар. Родина, доверившая нам оружие возмездия, верит в нас».

Они, по-прежнему, ничего не понимают. Я нахожу лицо своей матери и вижу в глазах подозрение. Она уже уверена, что им не стоит ждать благополучных и радостных вестей от этого построения. Она хмурит брови и прикрывает меня рукой.

«Я с трудом смог принять это решение, мне невыносимо думать, что другого выхода у нас нет. Нас слишком много, а запасы пищи на исходе. Те, кто сегодня уйдут, позволят бороться остальным за жизнь».

Я смотрю на экран, где генерал Коробов лично отсчитывает каждого десятого. Моя мать была двадцатой, а я – двадцать первым. И я помню тот момент, когда мы строились – мама, словно что-то чувствуя, сначала встала слева от меня, а потом, через мгновение, шагнула в сторону и встала справа. Сейчас, когда прокручиваю эту запись, я изумляюсь, – как же должны бояться люди, чтобы покорно дать себя убивать.

Выстрел из пистолета в голову каждого десятого, как залп военного салюта в честь всех погибших.

Крики тех, кто потерял своих близких, как пронзительный стон.

Запах пороха и крови, проникающий в сознание, где пустота потери.

Тело мамы, лежащее на бетонном полу в неловкой позе.

И слезы на моих глазах. Я уже тогда знал, что эмоции выражать нельзя. Поэтому я, восьмилетний мальчик, стоял и смотрел на безразличные лица солдат, которые уносят тело мамы. И это замороженное состояние сознания осталось со мной на многие годы.

Я не могу плакать. Я и сейчас, как двадцать лет назад, молча созерцаю мертвые тела, окружающие меня, и ни одной слезинки не появляется в моих глазах.

Жизнь – это случайно и ненадолго.

Смерть – это обязательно и навсегда.