Текст книги "Доктор Ахтин"

Игорь Поляков
Доктор Ахтин

О Великая, ставшая небом…

Наполняешь ты всякое место своею красотой.

Тексты пирамид.

Часть первая
26 июля – 26 августа 2006 года

1

Я звоню в дверь. Долго и настойчиво. То, что хозяин дома, я знаю наверняка – десять минут назад говорил с ним по мобильному телефону. Еле слышный шорох шагов внутри, скребущие движения, словно человек пытается найти замок на ощупь, и – дверь медленно открывается.

Молодой парень стоит, привалившись боком к стене. На бледном лице глубоко запавшие глаза с темными кругами, с головы свисают длинные пряди грязных свалявшихся волос, щетина на щеках недельной давности, в углах рта заеды с гнойным налетом и засохшие рвотные массы на подбородке. Я смотрю на худое тело, облаченное в грязную растянутую майку и рваные на коленях джинсы.

Противно смотреть на это чучело.

– Утрись, – говорю я резко и вхожу в прихожую.

Я иду на кухню и быстрым взглядом осматриваюсь в помещении – в покосившейся мойке груда грязных тарелок с остатками пищи. Под мойкой переполненное мусорное ведро с мерзким запахом гниющих отходов. Справа в углу давно не мытая газовая плита, на которой стоит черный чайник. У окна на кухонном столе сухие хлебные корки, пустые банки и окурки. На стене висит перекидной календарь, в котором сегодняшний день – двадцать шестое июля две тысячи шестого года – обведен красным цветом. Что ж, парень выбрал правильный цвет для обозначения значимости сегодняшнего дня.

Я возвращаюсь в комнату. Старый потертый диван, переживший несколько поколений этой семьи и, как всякая вещь, утратившая свой лоск, он выглядит убого в этом месте. Покосившаяся и поцарапанная тумба под телевизор, который уже давно отсутствовал. Деревянный стул у окна. В полупустой однокомнатной квартире больше ничего и никого не было.

– Принес? – спросил парень, стоявший в дверном проеме.

Я поворачиваюсь, подхожу к нему и смотрю в бесцветные глаза парня – там нет ничего, кроме бездонного омута пронзительной боли.

– Да. Как и договаривались.

Я вытаскиваю нож из сумки, висящей на плече, и наношу резкий удар.

Недоумение в его расширившихся глазах сменяется ужасом неожиданной смерти и, затем, – мгновенным облегчением. Он медленно падает, и я его подхватываю, чтобы он упал бесшумно.

Лишний шум мне не к чему.

Я сажусь рядом с ним на грязный пол и погружаюсь в его открытые глаза. Смотреть в них так завораживающе прекрасно, словно я созерцаю божественное откровение: сквозь ровную гладь стекленеющих глазных яблок можно увидеть изменения, происходящие в сознании живого человека, находящегося на границе миров. Он еще здесь – несколько секунд жизни, как открытая книга, которая обжигает своим ярким пламенем истины, – и его уже нет. В последние мгновения жизни парень испытал всю ту гамму чувств, что он уже давно не испытывал: от разочарования бессмысленным бытием до неописуемого счастья от осознания величия мира, от нестерпимой боли до сладостного облегчения, от огромного желания жить до удовлетворения от смерти. Он умер с последней мыслью, которую я легко прочитал в мертвых глазах – наконец-то, все позади, и не будет ежедневного счастья, желания и боли, и все остается в нереализованном прошлом, и в этом безумно-убогом мире не останется следа от его пребывания.

Парень умер, вспомнив за секунды все свои мечты, начиная с далекого детства, и которые навсегда остались для него потерянными грезами.

Я смотрю на часы. Прошло пять минут. Всего пять минут, и целая жизнь, принесенная на алтарь.

Я достаю из кармана одноразовые перчатки, надеваю их, чувствуя кожей рук упругость латекса. Не спеша, раздеваю парня, отрывая пуговицы и разрывая те части одежды, которые не могу снять. Отбросив одежду в сторону, чтобы не мешала, я выпрямляю конечности мертвого тела, придавая ему форму спокойно лежащего на спине человека.

Все готово.

Мысленно улыбнувшись, я говорю слова благодарности Богине, – первая жертва в этом году посвящается ей. Впрочем, все прошлые жертвы для неё и будущие жертвы тоже будут принесены во имя её.

Взяв одноразовый скальпель, как писчее перо, я приступаю к ритуалу. Я давно его продумал, но делаю в первый раз, поэтому старательно выполняю то, что бессонными ночами мысленно рисовал три последних месяца.

Я рассекаю кожу скальпелем, ощущая, как легко скользит острие. Края кожи расходятся, обнажая желтоватую ткань, которая быстро окрашивается в красный цвет. Глубина раны неравномерна по мере разреза, что не совсем красиво, но для первого раза очень даже ничего. В конце концов, не боги горшки обжигают. В следующий раз сделаю красивее.

Разрезы на теле – это самое простое из задуманного.

С конечностями мертвого парня сложнее. Я поднимаю сначала правую руку жертвы и делаю разрезы, а затем левую. То же самое проделываю с ногами, которые тяжелее рук. Края круговых разрезов не всегда совпадают, но я не обращаю на это внимание.

Я чувствую себя художником, создающим бессмертное творение.

Я чувствую себя поэтом, поющим песню жизни у ложа смерти.

Передвинувшись к голове, я снова смотрю в глаза парню – жизнь покинула их. Скука и тлен в бездне глазниц. Указательным пальцем правой руки я давлю на внутренний угол глаза, погружая его в отверстие, чтобы потом резким движением вывернуть глазное яблоко наружу. То же я проделываю с другим глазом, и тоже пальцем правой руки.

Когда я поднимаю ладонь с лежащими на ней глазами парня, я чувствую непередаваемое удовольствие.

Почему я раньше не делал этого? Ведь сразу понятно, что именно в глазах сохраняется «кА», и жертвы, принесенные в прошлые годы, всего лишь бездушные тени в мире моей Богини.

Я складываю глазные яблоки в специально приготовленные сосуды и приступаю к самой тонкой части моего ритуала. Когда я веду скальпель по коже правой щеки, то понимаю, что он затупился. Острие скальпеля уже не режет, а рвет ткань. Впредь мне наука. В следующий раз я начну с лица, и только потом – тело и конечности.

Закончив с лицом, я надеваю пластиковый чехол на скальпель. Последнее действие указательным пальцем правой руки вокруг головы, лежащего на полу тела, словно я очерчиваю его тень, – и все. Моё творение готово.

Я встаю. Сверху смотрю на свой труд и улыбаюсь.

Прекрасно. Получилось даже лучше, чем я предполагал. Есть много мелких дефектов, которые мешают воспринимать мой труд, как идеальное творение, но это пустяки по сравнению с тем, что это мой первый шаг на долгом пути. Первые шаги всегда трудны, но зато как они прекрасно выглядят со стороны, когда смотришь на произведение рук своих отстраненным взглядом истинного ценителя.

Стянув грязную перчатку с правой руки, я складываю её в плотный черный мешок, бросив туда еще скальпель. Затем нахожу сотовый телефон парня – самая дешевая модель, удивительно, что он его еще не продал – и тоже бросаю в куль. Было бы верхом глупости оставить эту улику, где зафиксирован мой последний звонок.

Вроде, все.

Окинув взглядом комнату, я ухожу, захлопнув за собой дверь левой рукой.

2

Иногда, в минуты задумчивого созерцания окружающей жизни, когда дневной свет уступает место сумраку ночи, когда на небе зажигаются первые звезды и сквозь дымку облачности пробивается лунный свет, я думаю о том, что отсутствие сна есть наивысшее благо для человека. Когда не спишь, есть возможность в тишине ночи складывать из отстраненных мыслей думы о вечности, о бытие и смерти, о повседневности суеты и быстротечности жизни. Из этих простых дум слагать образы, необычные для этого пространства и сложные для восприятия. И, населенный этими образами яркий безумный мир вдруг оживает. Только что ничего нет, полная темнота, и вдруг блестящая искорка вдали, приближаясь, становится светом горящей свечи.

Или светом фонаря во тьме ночного леса.

Я вижу так любимый мною образ – один из многих, неповторимый и прекрасный. Образ, который я обожаю и ради которого живу. Он всегда со мной, но – ночью её лик ближе и прекраснее. Я пронес его через всю жизнь.

Уже в который раз беру карандаш в руки и на листе бумаги рисую – чуть изменился профиль, резче подбородок, в слегка прикрытых глазах спокойствие и мудрость, губы произносят слова, которые эхом отзываются в моем сознании, колышет легкий ветерок копну волос, рука приподнята в приветствии. Мой карандаш резкими и точными движениями оставляет линии на бумаги, и вскоре видение уже не только моя бессонница. Она и на рисунке так же прекрасна, какой была в жизни, и какой я её вижу сейчас.

Я смотрю на дрожащий огонек свечи и думаю о том, что все приходит и уходит. И мир при этом бесконечный сумасшедший дом, где я единственный, кто это видит. Все остальные люди, что каждый день проходят мимо меня бесконечной вереницей бесплотных теней, считают себя душевно здоровыми, но их фатальная ошибка в том, что они не замечают вокруг себя яркой зелени сплошного высокого забора, отгораживающего их от мира. Они не видят зарешеченного неба и закрытых дверей. Они не знают, что выхода нет, пребывая в наивной уверенности, что этот мир создан для них.

Снова приходит утро, и солнце, это огромное больное светило, что слепит и мешает смотреть, начинает свое безостановочное движение по небу. Ползет и ползет, словно черепаха, в своем безумстве не замечая, что я его проклинаю. И хотя для солнца я слишком ничтожен, но и я могу быть вне его яркости, спрятавшись за плотными задернутыми наглухо шторами.

Пытаюсь уснуть. В мой единственный выходной день, мне необходимо отдохнуть. Лежу с закрытыми глазами в полумраке зашторенной комнаты и вижу её образ. Образ, который многократно растиражирован мною и висит по стенам карандашными рисунками. Они наслаиваются один на другой, создавая бесконечную череду ликов. Мне не надо смотреть на них, я и так прекрасно знаю, как она красива.

Уснуть не удается. Впрочем, как всегда.

В гостиной тикают часы, приближая время ночи, и я открываю глаза. Может, я грезил, может, спал – в любом случае, я чувствую себя лучше.

Я настолько отчетливо помню её последние часы рядом со мной, что иногда мне кажется, что я не сделал всего, что мог. Я прокручиваю события в голове, пытаясь увидеть то, что осталось не увиденным мною, хочу разглядеть мелочи, на которые не обратил внимания. Пытаюсь поймать ускользающие мгновения прошлого, и, когда понимаю, что это практически невозможно, смирившись, снова закрываю глаза.

Я не могу спать, потому что она рядом.

Я вижу её образ.

Я, по-прежнему, люблю её.

Она, как обычно, со мной в тишине моих бессонных ночей, смотрит на меня со стен и говорит со мной.

Я воздаю хвалу Богу. Однажды он свел меня с ней, и позволил узнать лучшую из тех, что приходят в этот мир. Я прощаю Богу его жестокую несправедливость, потому что знаю – он не виноват.

Бог есть. Я верю в него. Он совсем не тот, что можно увидеть на древних иконах. Он далеко не тот, о ком можно прочесть в многочисленных Библиях. Бог, которого нам дает церковь, отличается от моего Бога.

Я знаю, что Спаситель живет среди нас.

Он первый, кто оставил свой след на земле этой планеты. Он всегда был рядом с людьми, позволяя иногда почитать себя, а чаще, – скрываясь в толпе себе подобных. Древние египтяне, узнав Спасителя, вознесли его над собой, сделав фараоном, но – когда он ушел, так и не поняли, что все остальные фараоны всего лишь играют роль Бога.

Он один из нас. Может быть, именно в эту минуту он идет к тебе, протянув руку для приветствия. Или отворачивается от тебя, забыв о твоем существовании. Он может быть где-то совсем близко, а, может, никогда не приблизиться к тебе.

Он рядом, и его нет.

Некоторые встречаются с Богом каждый день, и не верят в него. А те, кто верит, – наивно ждут чуда, которое Бог никогда не совершит.

Он так же, как мы, встает утром с постели и улыбается новому дню. Он всегда один, потому что невозможно разделить эту ношу ни с кем. Приблизив к себе кого-либо, он уже не сможет быть сильным.

Открывшись людям, он принесет себя в жертву.

Он идет по улице мимо спешащих на работу людей и смотрит на утреннюю суету. Нет, он никому не собирается помогать, никого не собирается излечивать и спасать, кормить голодных и поить страждущих. Вполне возможно, что он даже не бросит монету нищему, потому что знает истинную ценность нищенства.

Он не тот, что открывает врата рая избранным, потому что Тростниковые Поля открыты для всех. Для того, что услышать шорох сухих тростниковых листьев и вдохнуть запах земли, совсем необязательно славить Бога.

Он не судит никого, потому что невозможно осудить смертного – он уже осужден скорой неминуемой смертью. Несколько десятков лет человеческой жизни так ничтожно мало, по сравнению с тысячелетиями страданий Бога во имя и для людей.

Бог живет вместе с нами, он страдает вместе с нами, он любит и ненавидит, как мы, и умирает в скорби и печали рядом с нами.

Я верю. И это главное, что отличает меня от мира теней.

Того безумного мира бесплотных теней, что окружает меня всю сознательную жизнь.

3

У женщины пышные светлые волосы и холодные голубые глаза. Когда-то она была очень красива, этакой демонической красотой, что сводит мужчин с ума, но сейчас все уже в прошлом. Ей далеко за пятьдесят, она похожа на увядающий цветок, и безуспешная борьба с возрастом хорошо заметна. К тому же слегка расплывшаяся фигура подчеркивает её возраст.

Она смотрит на меня и говорит, что только я могу помочь дочери. Она говорит путано и многословно, как будто оплетает меня паутиной слов, объясняя, как она обо мне узнала и почему пришла именно сюда. Она пытается рассказать, что же случилось с девочкой, забывая и перевирая медицинские термины. Она говорит, а я смотрю на девочку.

С короткой стрижкой, в джинсах и футболке, девочка лет пятнадцати сидит на стуле у стены, и я вижу, что она обречена. У неё еще сохраняется надежда, она верит, что в жизни все еще впереди, а эта досадная мелочь, эта неприятная болячка, ничто по сравнению с далеко идущими планами в жизни. В её возрасте думать о смерти невозможно, – в школе подруги, танцевальная студия и первый поцелуй с мальчиком.

Она обречена, и я еще не знаю, хочу ли я помогать ей. Если я вытащу девочку – а она уже сейчас одной ногой стоит в могиле – в её будущей жизни ничего не будет: убогое существование в маленьком городке без какого-либо желания увидеть мир, первое разочарование и первая любовь, которая быстро перерастет в безумие ненависти. Она родит ребенка-дауна и проклянет Бога. Отягощенная мужем-алкоголиком и ребенком-инвалидом, она будет ненавидеть весь мир. И в этой ненависти будет сгорать никчемная жизнь.

Может, это правильное решение – прекратить её существование сейчас? Решение, которое принято свыше, может, оно единственно верное? Я могу изменить то, что записано в книге судеб, но – нужно ли это самой девочке, которое еще не знает, что её ждет? И даже если она узнает своё будущее, разве она поверит в него, ведь молодости свойственна наивная вера в сладкое завтра?

Непростые вопросы, на которые у меня пока нет ответов.

Непростые ответы, которые еще впереди.

Все будет зависеть от девочки – сможет ли она измениться?

Я киваю головой матери и говорю, что обязательно попытаюсь помочь девочке. Лицо женщины освящается улыбкой. Она говорит, что заплатит любые деньги, что ей ничего не жалко ради дочери, что благодарность будет безразмерна. Она говорит что-то еще, но я уже не слушаю.

Я отворачиваюсь и ухожу – она меня утомила. Так много говорить и не сказать главного – простых слов «здравствуйте» и «спасибо». Воистину, гены интеллигентности за годы коммунистического безвременья вытравлены из генотипа россиян.

Девочка умрет через восемьдесят четыре дня. Я знаю, как это произойдет, я вижу слезы в глазах матери, я уверен, что в отношении меня она не скажет ни слова, но мысленно она будет проклинать. Всех, и меня в первую очередь. Впрочем, она в любом случае будет проклинать весь мир.

Возможно, девочка не умрет. Такое развитие событий я тоже вижу, а, значит, все еще впереди. Возможно всё. Главное, как человек готов измениться.

Вернувшись в ординаторскую терапевтического отделения областной клинической больницы, я открываю папку с историями болезни.

Женщина, мать двоих детей трех и пяти лет, тридцати лет от роду, неугомонная оптимистка и – может умереть через двести сорок три дня. А может не умереть. Я знаю, что могу помочь ей, и тогда она проживет значительно дольше, если какие-либо другие обстоятельства не вмешаются. Её будущее еще пока странно для меня, и еще предстоит принять решение, но в этом случае я сделаю все от меня зависящее. Просматривая анализы, я нахожу один, где есть предвестник катастрофы, что непременно случится в организме, но – сейчас я вспоминаю её лицо, пышущее здоровьем, ямочки на щеках, озорные искорки в глазах. Она радуется жизни, она счастлива в семье, она обожает своих детей, у неё есть любимая работа и она уверена в своем благополучном будущем.

Но я еще не решил, поэтому я пишу в карте стандартный дневник (жалоб нет, состояние удовлетворительное, АД 120/80, пульс 70 ударов в минуту, живот мягкий, безболезненный, стул, диурез в норме), отмечаю необходимые обследования и назначения. Я закрываю историю болезни, временно отстранившись от этой пациентки.

У меня есть время для принятия решения.

Кстати, это самое трудное – принимать решения за кого-либо. Поэтому Бог и живет среди нас инкогнито. Так бы ему пришлось решать за всех, ибо людям свойственно перекладывать свои проблемы на плечи других. Придя в церковь, человек молится в надежде на то, что Бог сделает за него то, что он сам должен сделать. Человек верит в чудо, даже не задумываясь, что сам способен творить.

Бог может подумать за человека, может подтолкнуть его к определенной мысли, но принять решение и сделать что-либо человек должен сам. Бог – не волшебник и не фокусник, он не произносит заклинания и не сдергивает платок со столика, он не создает из ничего нечто и ничего не приносит на блюдечке с голубой каемочкой.

Я иду на обход. 301 палата. Четыре кровати, четыре человека, четыре судьбы.

У входа справа женщина тридцати пяти лет, и ей не нужна моя помощь. Поступив в больницу с первым в жизни гипертоническим кризом, она испугалась. Она поняла, что очень сильно хочет жить, поэтому будет постоянно и аккуратно принимать назначенные таблетки, ежедневно контролировать артериальное давление, наблюдаться у врача-терапевта по месту жительства и радоваться каждому дню.

Далее – справа у окна. Старушка семидесяти лет. Ей тоже не нужна моя помощь – она умрет от старости через пять лет. Спокойно и тихо уйдет из жизни, не доставив никому никакого беспокойства. Сейчас у неё обострение хронического заболевания почек. Болезнь, которая у неё давно, останется с ней до конца жизни и, ни в коем случае, не будет причиной смерти. Просто придет время, как оно приходит к большинству пожилых людей.

Слева у окна девушка двадцати двух лет. Случай сложный в силу того, что она знает, что беременна и скрывает это. Она уже сейчас, когда срок беременности не превышает двух месяцев, ненавидит своего ребенка. У неё тоже обострение пиелонефрита, и я назначаю ей сильные антибиотики, которые нельзя использовать во время беременности. Гарантированная временная победа над хронической болезнью и летальный исход для нежеланной жизни.

Но, это все ерунда, – преходящая ситуация. Основная проблема в другом месте организма. У неё в щитовидной железе появились первые раковые клетки – через два года, когда выявят запущенный рак щитовидной железы, она умрет. И почему-то я не хочу ей помогать. И не только потому, что она ненавидит своего еще не рожденного ребенка, – она ненавидит своего бойфренда и ложится с ним в постель. Она ненавидит свою мать и тянет к ней губы для поцелуя, когда родители приходят к ней. Она ненавидит своего отца, который не может обеспечить её безбедную жизнь, и протягивает ему руки с улыбкой и словами приветствия. Лицедейство, с которым она идет по жизни, противно мне. Я не могу избавить её от этого, поэтому равнодушно поворачиваюсь к кровати слева у выхода.

Молодая и здоровая женщина. Всего лишь воспаление желчного пузыря, возникшее впервые. Она с улыбкой рассказывает, сколько всего и что конкретно съела и выпила на свадьбе подруги. Она оптимистка и голос передает все оттенки её жизнелюбия. В ближайшие тридцать лет у неё все будет хорошо, а после…

Потом будет другое время и другие люди.

Поговорив с пациентами, я выхожу из палаты и возвращаюсь в ординаторскую – еще две палаты я обойду позже. Меня ждет рутинная работа и размышления о некоторых пациентах.

Я могу избавить их от будущей смерти и продлить жизнь, но вопрос всегда один – уверен ли я в том, что в этом будет смысл? Насколько важна человеческая жизнь в каждом конкретном случае? Имеет ли смысл в существовании особи, больше похожей на тень? И есть ли вообще в чем-либо смысл в этом мире?

Вопрос, который, я уверен, постоянно стоит перед Богом. Он в любой момент может вмешаться в события на Земле и помешать свершиться страшным злодеяниям. Он может остановить бытового убийцу, который в пьяном состоянии убивает жену и детей. Он вполне способен встать на пути самоубийцы, взбирающегося на небоскреб. Он может встать на пути террориста, несущего бомбу на себе, когда тот идет на верную смерть. Он может предотвратить мировые войны и массовую гибель людей, но – он не вмешивается. Значит, он не видит в этом смысла.

Бог не виноват в том, что приходят тираны, которые под благовидными предлогами развязывают войны и убивают миллионы людей – люди сами виноваты, когда выталкивают над собой личность, для которой жизнь человека не имеет никакой ценности. Это выбор миллионов людей, которые бесплотными тенями населяют мир. Бог живет и умирает вместе с этими миллионами, что родились в эпоху перемен.

Бог не виноват в том, что мор и эпидемии приходят и уносят человеческие жизни – люди сами виноваты, своей неразумной деятельностью помогая микроорганизмам мутировать. Бог расплачивается за людские промахи вместе со всеми.

Бог не виноват, что вода заливает землю, ураганы срывают крыши с домов, а землетрясения оставляют после себя безжизненную пустыню. Впрочем, и люди в этом виноваты косвенно, однако, страдают все – и люди, и Бог.

Есть ли смысл в человеческой жизни? И как изменение предопределенной длительности жизни может повлиять на конечный результат – на глобальные изменения в человеческой жизни?

Я размышляю над этими вопросами и не всегда нахожу ответы.