Текст книги "Доктор Ахтин"

13

Человек может умереть сам от болезни или старости. Человека можно убить – быстро и безболезненно, или долго и мучительно. В любом случае это будет всего лишь разрушение внешней оболочки. Тело человека погибнет, а личность и жизненная сила канут в вечность, никоим образом, не послужив Богу.

Тень покинет человека, имя сотрется из памяти, птица взлетит к горизонту, тело сгниет в земле.

«Ах» для неба, труп для земли.

Чтобы этого не случилось, необходим ритуал сохранения тела. Тогда двойник человека или Бога будет жить вечно в загробном мире. Так думали древние египтяне, создавая мумии и воздвигая пирамиды. И так я обставляю свои жертвоприношения, потому что уверен в том, что Богиня ждет меня в Тростниковых Полях.

Я верю в это, и поэтому «кА» Богини пребывает со мной все эти долгие безумные годы. Её тело пребывает в сохранности в месте, которое я лично создал.

Её имя хранится в моей памяти.

Её тень живет в каждом движении моих рисунков.

Её лик я вижу всегда, куда бы ни упал мой взгляд.

Жертвы, которые я приношу своей Богине, послужат ей, приближая меня к Тростниковым Полям, где мы снова встретимся.

В этом мире теней после моих жертвоприношений становится чуть темнее, что так прекрасно для меня. Во тьме больше шансов почувствовать её рядом, – тепло руки и тихий голос. И чем больше я принесу жертв, тем ближе я буду в своих бессонных ночных видениях к ней. И придет момент, когда не будет необходимости рисовать Богиню – я встречу её на длинном пути к миру и спокойствию. Главное, не торопиться, чтобы число жертв было достаточным, а я мог служить Ей. И пусть моя миссия растянется на всю жизнь, – дорога к Богине многотрудна и сложна, и тем значимее достижение мечты. Пусть мне придется убить десятки теней для достижения своей цели. Порой мне кажется, что они заслуживают этой участи даже больше, чем тараканы, которых люди постоянно убивают.

После того, как Она ушла от меня, я не сразу понял свое предназначение. Мне потребовался год, чтобы осознать. Мутный для моего сознания год, когда дни становились мукой, а ночи – бесконечными бессонными мыслями.

Целый год, чтобы осознать.

И принять.

Но зато, когда осознание пришло, все встало на свои места. Появился смысл в жизни, и тени вокруг меня стали объектом моего пристального внимания. Я начал искать будущих жертв, потому что не каждая человеческая тень подходила на эту роль. А уж если быть совсем точным, на роль будущих жертв походили единичные тени. Найти их стало в некотором роде проблемой.

Но – ищущий обязательно обретёт.

Сейчас через три года, я с некоторой ностальгией вспоминаю первые шаги на моем длинном пути. Первые шесть жертв я убил в один день в одном месте и без каких-либо затруднений, хотя получилось не так, как я хотел.

И тогда же я испытал священный трепет, привнесенный в меня силою «кА» жертвенных агнцев. Я смотрел в стекленеющие глаза умирающих теней, и в моем организме происходили странно-приятные изменения, словно он плавился от неописуемого счастья.

Потом в прошлом году еще шесть жертв. Я готовился и убивал, собирая личности. Каждое убийство, как еще один маленький шажок вверх по лестнице, а там наверху меня ждет величайшая из Богов – ставшая небом, она пребывает в ожидании меня.

У меня все получилось, пусть даже сейчас я понимаю, что не сделал всего необходимого для сохранения «кА» жертв.

Я жив, здоров и в этом году принесу очередные жертвы, получая взамен почти постоянное присутствие рядом со мной Божественной сущности.

Я сижу в полумраке комнаты и под одобрительными взглядами Богини, чьи лики смотрят на меня со стены, вырезаю ножом буквы «кА» на деревянной рукоятке ножа. Еще несколько ножей лежат в столе, – их время тоже придет.

Я забираю стальным ножом жизненную силу у человека.

Я извлекаю глазные яблоки жертв, которые суть неразрушимая форма жизни, содержащая информацию.

Одноразовым скальпелем я рассекаю кожу в определенном порядке, создавая иллюзию того, что убийца психически болен. Именно так тени, идущие по моему следу, подумают, и в поисках серийного убийцы-маньяка пойдут не в том направлении. Я же, сделав своё дело, снова стану невидимкой среди теней.

Ибо в последние годы я не вижу среди людей Бога.

Только безликие тени, хаотично бредущие в неизвестность.

14

Капитан Вилентьев снова перебирал фотографии. Теперь уже три комплекта снимков. К двум первым наркоманам прибавился «сынок». Симпатичный юноша со слегка накачанным телом и аккуратной стрижкой. Из той части золотой молодежи, что уверены в своем будущем: папа пристроит и обеспечит. Мальчик-мажор, о котором поет Шевчук.

Третья жертва убита так же, как и предыдущие, – удар кухонным ножом с буквами «кА» на рукоятке в надключичную ямку, разрезы на коже, выдавленные глазные яблоки, обведенный кровью контур головы.

Вся эта ритуальная жестокость что-то означала, но Иван Викторович пока не знал, что именно. Он сидел, смотрел на фотографии и полагал, что думает над странными поступками маньяка. На самом деле, он думал о том, что делать дальше – «сынок» оказался сыном крупного чиновника из областной администрации. Ему уже позвонили и очень настойчиво порекомендовали найти убийцу быстро. И посоветовали сделать так, чтобы как можно меньше людей узнало о том, что сын чиновника – героиновый наркоман. В ушах до сих пор звучал вкрадчивый голос, который мягкими фразами заставил его слегка побледнеть.

Скрыть то, что мальчик-мажор был внутривенным наркоманом, практически невозможно. Уже на месте преступления все от участкового милиционера до эксперта знали, какая у парня фамилия и кем он приходится чиновнику из администрации. Да, и найти убийцу быстро, тоже еще та задача. Пока дело казалось типичным «глухарем».

Иван Викторович вздохнул и встал. Сложив снимки в папку, он подхватил её и вышел из кабинета, направившись в другой конец коридора.

Психиатр Мария Давидовна Гринберг, специально приглашенный на время следствия специалист медицинского института с кафедры психиатрии и медицинской психологии, подняв глаза от книги, посмотрела на вошедшего мужчину поверх очков. Она была достаточно умна, чтобы понимать, что в этом мире мужчин не так просто стать той, к которой будут прислушиваться сильные мира сего. Она выглядела молодо для своих лет за счет того, что следила за своей фигурой и кожей лица. И она знала цену своим годам, когда смотрела на себя в зеркало.

– Здравствуйте, Мария Давидовна, – сказал следователь и сел на стул. Он смотрел на женщину и думал совсем не об убийце. Когда он видел Марию, – может это и хорошо, что он видел её редко, – всегда попадал под обаяние этой миловидной и умной женщины. Какие– то странные и новые ощущения возникали в организме женатого следователя, когда он чувствовал на себе взгляд карих глаз. В её присутствии он чувствовал себя неловко, словно его поймали за подглядыванием в замочную скважину в женской раздевалке, – ему очень хотелось смотреть на Марию, и он понимал, что пристальное разглядывание человека – это неприлично. Поэтому Иван Викторович, поздоровавшись и с минуту посмотрев на женщину, опустил глаза.

Кивнув в ответ, Мария Давидовна улыбнулась одними губами и сказала:

– Интересный экземпляр, этот ваш убийца. В некотором роде, любитель Древнего Египта. Или пытается нам показать, что убивает не просто так, а с какой-то целью, с каким-то осознанным ритуалом.

– Мария Давидовна, я весь внимание, – сказал капитан, тем не менее, по-прежнему, глядя в пол. Даже голос сидящей рядом женщины почему-то волновал его. Впрочем, это никоим образом не относилось к делу, поэтому он отогнал от себя глупые мысли.

– Я начала с поиска того, что обозначают буквы «кА», вырезанные на рукоятке ножей. И выяснила, что, – она опустила глаза к книжной странице и процитировала, – это одна из сущностей человека или божества, так называемая жизненная сила. Считалось, что «кА» это то, что отличает живого человека от мертвого. Одни ученые-египтологи говорят, что «кА» это духовный двойник человека, другие – жизненная сила. В любом случае, это наиважнейшая составляющая жизни и смерти человека. Кстати, остальные составляющие человеческой личности это «Ах», «БА», тело, имя и тень. И суть каждой личности, в конечном счете, состояла в сумме всех этих частей, ни одну из которых нельзя было недооценивать.

Мария Давидовна, закончив читать, подняла глаза и посмотрела на собеседника.

– И…, – Иван Викторович заинтересованно смотрел на женщину-психиатра.

– Что и? – спросила она.

– И, что из этого следует?

– Из этого следует то, что наш убийца не просто убивает, а совершает определенный ритуал. – Мария Давидовна сумрачно посмотрела в окно и продолжила. – Ему надо не только убить человеческое тело, но и забрать его жизненную силу, тем самым, лишив человека возможности попасть в загробный мир. В Древнем Египте люди верили в то, что все шесть элементов необходимы человеку для земной и для загробной жизни, и берегли их, сохраняя тело умершего. Вот я и думаю, что наш парень верит в древнеегипетских Богов и, убивая, тем самым приносит им жертвы.

– И каким образом он забирает у жертв эту самую жизненную силу? – спросил Вилентьев, в глазах которого, по-прежнему, отсутствовало понимание.

– Убийца считает, что, убивая ножом с вырезанными буквами «кА», он забирает жизненную силу. Так же, я предполагаю, что пересеченный овал на животе – это взятое имя человека, потому что овал – это картуш.

Увидев непонимание в глазах собеседника, Мария Давидовна терпеливо пояснила:

– Картуш – это место, в которое вписывается имя человека.

Мужчина кивнул, словно что-то понял, и психиатр продолжила:

– Затем, контур вокруг головы. Это, как мне кажется, тень человека, которую он, таким образом, забирает. Пока не понятно, как быть с «БА» и «Ах» – как он забирает душу и форму личности? Мне это пока не понятно, – задумчиво закончила Мария Давидовна, – может, он считает, что имитация разреза вокруг лица к этому приводит? Может, выдавленные глаза, которые он забирает собой, являются для него чем-то важным? Или глаза жертвы и есть самое важное во всем ритуале? А, может, он думает, что «кА» и есть душа человека?

Мария Давидовна помотала головой от обилия вопросов, на которые у неё не было ответов.

– А разрезы вокруг суставов?

– Да, это тоже любопытный штрих. Возможно, он считает себя парашистаем, то есть, разрезателем. Это такие люди в Древнем Египте, которые участвовали в процессе мумификации – одни разрезали тело на части, другие мариновали его, а после тело собирали, создавая мумию. Участники очень важного ритуала по сохранению тела, и, скорее всего – это были жрецы, определенные посвященные люди. Сохранение тела, как я уже говорила, наиважнейший ритуал в религии древних египтян.

Мария Давидовна помолчала и, повернувшись к капитану Вилентьеву, продолжила:

– Во всяком случае, я уверена, что убийца пытается имитировать древнеегипетские ритуалы, но зачем и почему только ВИЧ инфицированные наркоманы, я пока не могу понять. Как-то все это не складывается в четкую картину.

– Как вы назвали этого египетского разрезателя?

– Парашистай или парасхист, в зависимости от того, как прочитал переводчик с древнеегипетского языка, но первое слово лучше на наш язык ложится. Вот вы сами произнесите оба слова и поймете, что парашистай для нас лучше звучит.

Иван Викторович мысленно проговорил это слово несколько раз, и, решив, что оно ему нравится, понял, как назовет убийцу.

– Держите меня в курсе ваших розысков и умозаключений, Мария Давидовна, – сказал он, широко улыбнувшись, и встал.

Мария Давидовна Гринберг кивнула и снова уткнулась в книгу.

Капитан Вилентьев улыбался, когда шел обратно в свой кабинет. Впереди была долгая совместная работа с приятной женщиной, и это настраивало его на благодушный лад. Все-таки хорошо, когда рядом есть женщина, на которую хочется смотреть!

15

Окно моей квартиры на первом этаже выходит на оживленную улицу. Я стою и смотрю на суету ночного города. Огни и перемещение теней в безумии мегаполиса. Я не сплю вместе с жителями этого города, так же, как я не мог спать, ожидая её смерть.

Эти воспоминания всегда со мной.

Когда я во второй раз зашел в палату, она лежала и смотрела на капельницу, из которой монотонно капающая жидкость вливала в организм жизнь. Я сел на стул рядом с кроватью, и мы впервые посмотрели в глаза друг другу так близко – на расстоянии вытянутой руки. Мне нельзя молчать, – я доктор, и пришел в палату, где, кроме неё, было еще три пациентки, по делу. Задавая банальные вопросы об жалобах и уточная анамнез, я глазами говорил ей, что понимаю боль, с которой она живет последние недели. И что я сделаю все, чтобы помочь ей.

Она отвечала на мои вопросы тихим голосом, а глаза улыбались – она хотела верить мне, да и жажда жизни всё еще была с ней.

Жидкость во флаконе закончилась, медсестра убрала капельницу, я задал все интересующие меня вопросы и – все не мог уйти из палаты. Выяснив все, что нужно, я просто сидел и смотрел в живые глаза.

Именно тогда я понял, что не ошибся при первой встрече. Это мое счастье и мой крест.

Я вытащил её из этой бездны, избавив от боли, диареи и обезвоживания. Но эффект был временный, потому что я не мог излечить от вирусной инфекции. Она поступила в больницу, еще не зная, что инфицирована вирусом иммунодефицита. Она еще верила, что её желудочно-кишечные расстройства преходящи, а я в первый же день знал причину болезни.

Потом, когда пришли результаты анализов, и произошел небольшой переполох в отделении, – как же, все от санитарки до заведующего отделением рисковали своим здоровьем, да что там, своей убогой жизнью. Я перед выпиской поговорил с ней, объяснив причину болезни и рассказав, что будет впереди. Я смотрел на слезы, что текли из глаз, и говорил те слова, которые она пока не слышала. Но я терпелив – успокоившись, она услышала меня.

Она говорила о том, что ей трудно поверить в то, что я смогу это сделать. Она знает, что такое СПИД, и прекрасно понимает, что вылечить его невозможно. В глазах жажда жизни сменилась на обреченность приближающейся смерти, – недавно живые глаза вдруг умерли.

Я снова повторил свои слова, стараясь быть очень убедительным. Я рассказывал о том, что уже делал – кого и с какими заболеваниями вылечил. Я улыбался, ободряя её, и – чуда не произошло. Она мне не поверила, но – согласилась попробовать. Она сказала, что будет рада хотя бы тому, что я не дам вернуться боли, добавив в конце, что явно я еще никого не вылечил от СПИДа.

Тут она была права. Я не мог своими руками создать противовирусный эффект.

После выписки я увез её к себе домой. И наступили те месяцы счастья, которые я сейчас вспоминаю с тоской. С утра я не мог уйти из дома, вечером спешил домой, проводя на работе необходимый минимум. Я практически не обращал внимания на больных, совершенно не используя свою силу для лечения, – мне казалось, что, истратив её на них, меньше останется для любимой.

Я не заметил, когда она перестала относиться ко мне, как к доктору. Просто в одну из ночей она пришла ко мне и осталась до утра. В ту ночь ничего не было – я согревал её своим телом, и, когда она уснула, слушал дыхание спящей женщины.

Я лечил её. Практически постоянно. Справившись с желудочно-кишечными расстройствами, я ждал значительного улучшения, – и оно было. Она стала хорошо кушать, окрепла телом и душой, но – пневмония с высокой температурой, сильным кашлем и кровавой мокротой свела на «нет» все мои усилия. Я использовал как свою силу, так и традиционные методы лечения, и через месяц избавил её от кашля. Чтобы через неделю увидеть белый налет на слизистой рта. Она снова не могла принимать пищу. И все вернулась на круги своя.

Именно тогда я перестал спать. Сначала спал, часто просыпаясь, и в тишине ночи прислушиваясь к её дыханию. А вскоре и совсем не мог уснуть – мне все время казалось, что я просплю тот момент, когда она перешагнет незримую границу, а я этого не замечу и ничего не смогу сделать.

Она быстро устала от этой бессмысленной борьбы. Я помню её глаза, когда она через три месяца в один из вечеров сказала:

– Отпусти меня.

Всего два слова, а жизнь вдруг остановилась, превратившись в смерть. И главное, я знал, что она права.

Я ничего не мог сделать.

Я оказался бессилен перед невидимыми глазом убийцами.

В последнюю ночь я просто плакал, глядя на дорогое мне лицо. Ближе к рассвету, когда она вздохнула в последний раз, я осознал свою беспомощность перед смертью, хотя еще совсем недавно считал себя почти всемогущим.

Я осознал свою убогость, хотя в былые времена иногда чувствовал себя Богом.

16

Когда я прихожу на работу, девушку с кровотечением уже перевели в гинекологию. Лариса, дежурившая этой ночью, рассказала, как ближе к утру её разбудила постовая медсестра, которая пошла в палаты с инъекциями и нашла девушку в луже крови.

– Представляете, – говорит она, эмоционально жестикулируя, – девица лежит, закатив глаза, лицо белое, сама вся в крови, постель в крови, а соседка по палате спит. Мы ей сразу капельницу с физраствором и вызвали гинеколога. И через пятнадцать минут она уже была у них. Кстати, я обещала, что вы, Михаил Борисович, отправите им переводной эпикриз.

– Да, конечно, – говорю я, подходя к своему компьютеру. Вписав причину и дату перевода в отделение гинекологии, распечатываю текст.

– Как, уже все? – удивилась Лариса.

Ничего не сказав, я ухожу из ординаторской.

По пути заглядываю в свои палаты – в 301 палате уже все убрали, и единственная пациентка сидела на кровати, как испуганный воробей. В 302 женщины готовились пойти на завтрак и, завидев меня, дружно поздоровались. В 303 один мужчина лежал на своей кровати, отвернувшись к стене, а остальные пациенты отсутствовали, что вполне нормально для этой мужской палаты.

Переводной эпикриз можно передать с медицинской сестрой, но я сам иду в гинекологическое отделение. Хочу посмотреть на девушку и лично отдать выписку лечащему доктору. Точнее, я хочу убедиться, что в её жизни ничего не изменилось. Заодно узнаю, как там беременная женщина с гломерулонефритом.

Иван Сергеевич, увидев меня, обрадовано говорит:

– Привет, Михаил Борисович. У девочки, которую ко мне ночью перевели, была замершая беременность.

– Да вы что? – как бы удивленно говорю я и, положив на стол выписку, добавляю, – здесь переводной эпикриз.

– Она знала о наличии беременности, но никому ничего не сказала. Мы её выскоблили и сейчас кровь капаем, – быстро проглядывая лист бумаги, говорит Иван Сергеевич.

– То есть, жить будет?

– Безусловно.

– Я зайду к ней, – говорю я и уже у двери спрашиваю, – как там беременная с гломерулонефритом?

– А знаете, Михаил Борисович, очень даже неплохо. Как вы и говорили, эритроциты в моче вернулись к допустимой норме, артериальное давление держит. Еще пару дней понаблюдаем и выпишем.

Я киваю, словно уверен, что именно так и должно быть.

Девушка лежит в палате интенсивной терапии. Лицо почти такое же белое, как подушка. Я заглядываю в провалившиеся глаза и – вижу радость. Её состояние нельзя назвать счастьем, но радость избавления от ненужной беременности присутствовала в сознании. Она пытается виновато улыбнуться мне, но возникшая гримаса на лице похожа на оскал выбеленного временем черепа.

– Извините, доктор, что не сказала вам о беременности, – тихо говорит она.

Я, пожав плечами, говорю:

– Даже если бы вы мне сказали, ничего бы не изменилось. Вы бы все равно избавились от ребенка.

Повернувшись, я выхожу из палаты.

Я не могу судить её. Она сама выбирает свой путь, и сама расплачивается за свои поступки. Она в любой момент может свернуть с выбранной дороги, и проторить новый путь через дебри своего сознания, и – это её выбор.

Я же могу только наблюдать.

В будущей жизни этой девушки ничего не изменилось. Она не захотела ничего менять. Она пыталась улыбнуться мне, она говорила слова извинения, хотя в её голове сформировался четкий образ – с довольной улыбкой она показывала мне торчащий средний палец. В некотором роде, она ненавидела меня так же, как своих родителей. И неважно почему – девушка играла по жизни, втайне проклиная всех, с кем сталкивалась. Это её образ жизни сейчас и на ближайшие два года.

Что будет потом, она не знает.

А я знаю, и ничего не буду делать.

Когда она мысленно показывала мне средний палец, посылая подальше, я видел её мучительную смерть – через оперативное лечение и лучевую терапию, через боль и ужас осознания своей смерти в двадцать четыре года.