Текст книги "Доктор Ахтин. Бездна"

Люди, которые в определенных условиях способны убить. И всегда находящие причину для своего собственного оправдания.

Хотя, если их спросить, они твердо и уверено скажут, что это невозможно ни при каких условиях. Убить человека – нет, ни в коем случае, это не про меня, я даже муху обидеть не могу.

Тени, бредущие по направлению к смерти. Именно тогда я в первый раз осознал, что в этой жизни почти все люди являются тенями, которые не заслуживают того, что имеют. Не заслуживают жизни.

Нет, еще далеко до того момента, когда я стал решать, кому жить, а кому умирать. Пройдут еще годы до моего первого убийства, но – один день из той весны изменил моё восприятие реальности.

Десятый класс школы. Экзамены позади. Мы всем классом решили отправиться в поход, причем с одним обязательным условием – никто не должен говорить родителям об этом путешествии. Собственно, зачем им об этом говорить, мы и сами уже взрослые. Я изо всех сил пытаюсь быть, как все – ничего не сказав отцу, собрал рюкзак и утром ушел из дома.

Поздняя весна. Утром еще прохладно, но днем уже тепло, как летом. Мы собрались на речной пристани, и за пять минут до отправления «Ракеты» поняли, что пришла только половина класса. Костя, высокий широкоплечий парень, с улыбкой сказал про отсутствующих:

– Уроды! Вот так всегда, на словах готовы горы свернуть, а как до дела доходит, сразу в кусты.

Никита угодливо засмеялся, а Катька добавила:

– Если бы в кусты, то можно было бы понять. А то к мамке, к юбке.

Я смотрю на группу молодых людей и непроизвольно оцениваю расклад. Семеро парней, вместе со мной, и пять девчонок. Костя – непререкаемый лидер в классе. Никита, Андрей и Вован сделают всё, что скажет Костя, и не из-за уважения к нему, а из-за боязни выпасть из обоймы, – сейчас они рядом с тем, кто верховодит в группе. Я и Серега – мы сами по себе, хотя пытаемся не отставать от группы.

И Антон. Точнее, Тоша. Так его однажды назвал Костя, и кличка приклеилась намертво. Худенький парень с красивым лицом. Кудрявые волосы, длинные ресницы, красивые глаза и пухлые губы. Робкий, стеснительный и вежливый. Я не знаю, зачем он вообще пришел на пристань? Может, было бы лучше, если бы он остался дома. Но – он пришел, стоял рядом с нами, и улыбался.

Из девчонок, кроме Кати, которая громко говорила и пыталась показать, что она – девушка Кости, были две Насти, Вера и Серафима. Они ничего собой не представляли, поэтому, честно говоря, я редко обращал на них внимание.

Забравшись на рейсовую «Ракету», мы поплыли вверх по Каме. Место для будущей стоянки выбирал Костя:

– Доплывем до Серыша, а оттуда пешком километра два. Там есть классное место на берегу, – чистый песок, скалы и вода. Поставим палатки, настроим удочки, вечером посидим у костра.

Оценив расклад на пристани, я сразу подумал, что ничего хорошего из этого вояжа не получится, но ничего не стал делать. Собственно, в течение трех лет, с тех пор, как мой отец перевел меня в эту школу, я пытался влиться в коллектив, и совершать какие-либо резкие движения мне совсем не хотелось, пусть даже я знаю, что совсем скоро наши пути разойдутся навсегда.

Пусть всё идет своим чередом, решил я, и стал смотреть на речные виды за окном. Кама – великая река, полноводная и широкая, я с удовольствие приходил к ней и сидел на берегу, созерцая спокойное движение воды. Вот и тогда, я отрешенно смотрел и не слушал, о чем говорят одноклассники.

Через два часа мы вышли на берег, и пошли дальше пешком. Костя с Никитой шагали впереди, и о чем-то говорили тихим голосом. Катька, как обычно, громко вещала о том, что день сегодня чудесный, и, вообще, впервые за последние годы она счастлива, потому что завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, ей не надо идти в школу.

– Эти паразиты, сидящие в учительской, высосали у меня всю кровь! – голосила она, размахивая полупустым рюкзаком. – Я с утра есть не могла, потому что боялась, что меня вырвет на математичку. И в обед я есть не могла, потому что сил никаких не было. Приходила домой и валилась на диван, ни рукой, ни ногой не могла пошевелить. Лежала, как бревно, пока Костян не позвонит. Потом мы с ним прошвырнемся, покувыркаемся, и я оживаю – думать могу, видеть, слышать и кушать.

– Наверное, поэтому ты такая худая, – сказал Тоша, и, заметив недоумение в глазах Катьки, добавил, – ну, кушать не могла. И не двигалась совсем.

– Ага, не двигалась она, – обернувшись, сказал Костя с ухмылкой, – и ела потом за двоих.

Девчонки захохотали. Катька, слегка покраснев, тоже засмеялась.

Место, куда нас привел Костя, действительно оказалось красивым – чистый речной песок шириной метров пять от воды, далее – небольшой ельник, и невысокие серые скалы.

– Супер! – выразила одним словом восхищение Вера.

– А то, – довольным голосом сказал Костя, – я же говорил, что будет классно. Так, мы ставим палатки, Никита занимается удочками, остальные собирают дрова для костра, – закончил он фразу, и почему-то сразу стало понятно, кого он имел в виду.

Солнце давно перевалило зенит, когда всё было готово. Мы сидим на двух бревнах у костра. Костя окликнул Никиту, наблюдающего за двумя поплавками на воде:

– Давай, иди сюда. Надо отметить начало нашей свободной жизни.

Он извлек из своего рюкзака бутылку водки. И я вдруг точно понял, что ничем хорошим этот день не закончится. Всё будет плохо. Или очень плохо.

Костя сковырнул пробку ножом, воткнул в бревно нож, шедро плеснул в кружку водку и мечтательно произнес:

– Чтоб каждый день, как этот миг.

И вылил жидкость себе в горло. Сморщившись, он резко выдохнул, помотал головой и улыбнулся. Снова налил и протянул кружку Никите.

Я смотрел на то, как пьют водку мои одноклассники и думал, как мне поступить. Отказаться – значит, противопоставить себя коллективу в самом начале похода. Согласиться – нарушить данное самому себе обещание, что никогда и ни за что.

Костя протянул кружку Тоше и с ухмылкой сказал:

– Ну, Тоша, давай, замахни водочки.

– Не, – помотал Тоша головой, – я не пью.

Я смотрю на парня с красивыми глазами и понимаю, что он не будет пить водку. Для него даже не возникает эта дилемма – пить или не пить. Неожиданная твердость в словах и глазах. Уверенность в том, что делает и говорит. Тонкие пальцы переплетены и сжаты.

Костя, как бы равнодушно пожав плечами и переглянувшись с Никитой, протягивает кружку Сереге.

Следующий – я. В мыслях хаос, в сознании – пустота. И я допускаю первый промах. Беру протянутую кружку. Теперь, когда сосуд с остро пахнущей жидкостью у меня в руке, говорить о том, что я не буду пить, просто глупо. И еще – я знаю, что эта ситуация продумана и разыграна, как по нотам. Я почти уверен в том, что знаю ход дальнейших событий. За доли секунды в моем сознании мелькают картины того, что свершиться в ближайшие часы.

И я медленно пью водку, как воду.

– Во дает, – восхищенно цокает языком Вован, – даже не поморщился!

– Молодца! – поддерживает его Костя. – Наш человек!

Споткнувшись, я чуть не падаю, и возвращаюсь из глубин своей памяти. Опершись на слегу, стою и смотрю вперед. Передо мной участок чистой воды, – вытянутый овал, подернутый по краям темно-зеленой ряской. Я знаю, что дна здесь нет, и единственный выход – обходить это место. Услышав далеко позади посторонние звуки, я спокойно оборачиваюсь и вижу далеко позади маленькие фигурки людей.

Я улыбаюсь.

Я вижу группу подростков на берегу широкой реки по имени Кама.

12.

Первым нанес удар Никита. И думаю, что распределение ролей в этом шоу продумано заранее. Никита просто и незатейливо ударил Тошу ногой в лицо, словно загонял мяч в ворота. Он ничего не сказал перед этим, – только глумливая улыбка на губах и пьяная муть в глазах.

Тоша падает на спину, затем поворачивается на бок, закрывает лицо руками и поджимает колени к животу. Такое впечатление, что он точно знает, что надо защищать голову и живот.

Вован с Андрюхой вскакивают с бревна и присоединяются к избиению лежащего на земле тела. Девчонки улюлюкают и хлопают в ладоши, словно на их глазах происходит что-то донельзя веселое и зажигательное.

Костя, дирижер этого веселья, спокойно сидит и смотрит на нас с Серегой.

– Давайте, парни, вы ведь тоже считаете, что Тоша – пидор.

Он не спрашивает, он утверждает. И эта спокойная уверенность заставляет меня сжать кулаки. Я чувствую, как мутнеет сознание – скорее всего, в этом виноват алкоголь, но мне казалось, что это закипает праведный гнев. Я смотрю на Костю и веселящихся девушек, и вижу перед собой тени. Возможно, он думают, что живы и всё еще у них впереди – сто дорог и все для них открыты, – но я твердо знаю, что мои одноклассники уже мертвы.

– Антон-пидорон, – невпопад каламбурит Серега, встает с бревна и присоединяется к избиению.

– А ты чего ждешь?

Костя как бы равнодушно смотрит в сторону, словно он уверен, как я поступлю, и всё происходящее его абсолютно не волнует.

Я молчу и улыбаюсь.

Наконец-то, он понимает, что со мной что-то не складывается, и смотрит мне в лицо. Моя улыбка расплывается до ушей. Его глаза удивленно расширяются, когда я, оскалившись, бросаюсь на него. Нож, как продолжение руки, – наверное, впервые в жизни я использую его, как оружие. Лезвие входит в тело, – легко и не встречая препятствий.

И я внезапно понимаю, что это мне нравится. Это ощущение – рука, сжимающая рукоять ножа, лезвие которого пронзает тело. В сознании поднимается волна, смесь ярости и восторга. Я смотрю в глаза Кости, где в зрачках расширяется ужас осознания смерти. Я наслаждаюсь этим видом, по-прежнему вдавливая лезвие в тело. Наверное, я что-то кричу, потому что внезапно всё замирает вокруг.

Когда тело Кости перестает шевелиться, я встаю. Повернувшись к одноклассникам, я вижу лица мертвецов, в глазах которых мое отражение выглядит пугающе красиво. Никто из них не пытается бежать, во всяком случае, до тех пор, пока я не убиваю Никиту. Просто подхожу к нему и резким движением рассекаю шею. Он зажимает рану руками, наверное, пытается кричать, кровь толчками вытекает сквозь пальцы.

Наконец-то, тени осознают, что пришла смерть, и начинают шевелиться.

Вован наносит удар кулаком, но промахивается, а мой нож точно находит цель.

Андрей поворачивается и хочет бежать, но резкий удар ножом в спину останавливает его.

Серега просто визжит, как свинья, когда я разрезаю живот снизу вверх.

Повернувшись к костру, я смотрю на замерших от ужаса девчонок. Их всего трое. Круглые глаза, дрожащие руки. Серафима потеряла сознание, Вера смотрит прямо перед собой мутным взглядом, Катя трясет тело Кости и что-то кричит в его мертвые глаза. Обе Насти уже далеко в лесу. Догонять я их не буду. Так же, как и не трону тех, кто остался у костра.

Я иду в сторону скал, по-прежнему сжимая окровавленный нож в правой руке. Солнце быстро катится к горизонту, но я успеваю взобраться на одну из вершин, и, удобно устроившись, смотрю на светило.

Я ни о чем не думаю. Просто смотрю. Этот вакуум в мыслях нужен мне, чтобы прийти в себя. Когда приходит Богиня, я уже могу спокойно говорить с ней. Вечерние сумерки переходят в ночную тьму, и, сидя на краю обрыва, я провожу свою первую бессонную ночь.

Помотав головой, я прогоняю воспоминания. Сейчас я на болоте. Мне надо идти дальше, но впереди препятствие, которое мне вряд ли преодолеть.

Круглое озерцо посреди болота.

Идеальный круг, как бы странно это не выглядело.

Ровная гладь бездны.

Зеркальная поверхность воды, скрывающая пропасть.

Я вижу свое отражение, и оно выглядит отталкивающе неприятно, словно изображение на бумаге, нарисованное безумцем. Я думаю о том, что вода – это тот холст, на котором Бог начинал рисовать свои первые рисунки. Пусть вначале они были простые, – солнечный круг, например, или мертвая планета. Затем Он вошел во вкус, и стал изображать более сложные картинки. Главное, – однажды Он нарисовал человека.

Надеюсь, что это было не мое изображение.

Бог знает, что рисунки обрели плоть и стали жить своей жизнью.

Смысл рисунков извратился, но это не вина Бога.

И не Его беда.

Это проблема теней, бредущих стадом в неизвестном направлении.

Я прекрасно знаю, что мой следующий шаг приведет меня к медленной смерти – погружение в трясину, как плавное падение в бездну. Обходить препятствие справа или слева? Или все-таки прямо?

Я улыбаюсь, потому что чувствую, что Она рядом. Богиня появляется справа от меня и легко шагает по ровной глади.

– Иди сюда, – говорит она, протягивая мне руку.

Узкое запястье, тонкие пальцы. Я сжимаю протянутую руку и делаю шаг вперед. Затем еще один. Я смотрю прямо в глаза Богини, потому что доверяю им на сто процентов. Ноги стоят на твердой поверхности воды, – мне даже не надо смотреть вниз, хотя сознание кричит, что я сейчас провалюсь в бездну и утону.

– Ты устал и хочешь отдохнуть, – говорит Она, и я подчиняюсь тихому голосу. Сначала я опускаюсь на колени, а потом ложусь на бок. Поджимаю ноги к животу. Подложив руку под голову, я закрываю глаза.

И перед тем, как уснуть, я вспоминаю.

Моё сознание завернуло дерьмо в красивую упаковку.

Всё было не так с того момента, как я взял протянутую кружку с водкой. За доли секунды я увидел всё, что будет дальше, если я выпью. Поэтому, не говоря ни слова, я выплеснул водку в костер, отдал кружку удивленному Косте, встал и, не слушая обидных слов в мой адрес, ушел в сторону скал. Наверху я провел одну из своих первых бессонных ночей, слушая крики пьяных одноклассников, которые издевались над Тошей.

Возможно, всё случилось неожиданно, и я был не готов к тому, что должно было произойти. Может, испугался своего видения – настолько четкого и ясного, что не усомнился в нем ни на секунду. Не могу исключить, что я просто испугался – пойти против Кости и его прихлебателей.

Но скорее всего, незримо присутствующая рядом со мной Богиня увела меня от костра, потому что знала, что мой путь еще только начинается. Она знала, что еще не время становится самим собой, еще рано выходить к свету далеких фонарей.

Глава вторая
Созерцая бездну

1.

– Здравствуйте, Светлана Геннадьевна.

Врач улыбнулась в ответ и показала рукой на стул.

– Рада вас видеть, Мария Давидовна. Что привело вас ко мне?

Доктор Гринберг села, задумчиво посмотрела на врача-гинеколога и просто сказала:

– На учет хочу встать.

Улыбка у доктора стала еще шире, и Светлана Геннадьевна на всякий случай уточнила:

– Когда были последние месячные?

Мария Давидовна назвала дату и добавила, что уже сделала тест на беременность, и он оказался положительным.

– Я рада за вас, Мария Давидовна. Это именно то, что вам нужно. И для здоровья, и для души. Раздевайтесь за ширмой и ложитесь, посмотрим, что там у вас.

Взяв протянутую акушеркой амбулаторную карту, Светлана Геннадьевна открыла её и стала писать.

Мария Давидовна неторопливо раздевалась, задумчиво улыбаясь своим мыслям. Она вырвалась из замкнутого круга ежедневной суеты и вышла на дорогу, которая приведет её в неизведанное будущее, пусть даже оно окрашено в мрачные тона. Она приняла решение, которое может кардинально изменить её жизнь, но – почему-то она была уверена, что эти изменения только к лучшему. Постелив одноразовую пеленку на гинекологическое кресло, она взобралась на него, и, глядя на белый потолок, продолжала улыбаться.

– Кроме задержки и положительного теста, что еще есть? – спросила Светлана Геннадьевна, извлекая одноразовые перчатки из упаковки.

– Тошнота по утрам, – поморщившись, ответила Мария Давидовна.

– Грудь как?

– Да, соски чуть-чуть болят.

– Отлично, – удовлетворенно пробормотала Светлана Геннадьевна.

Мария Давидовна закрыла глаза и попыталась расслабиться. Она, как врач, понимала необходимость плановых медосмотров и ежегодно проходила через гинекологический осмотр, но за все эти годы так и не смогла спокойно относиться к этим неприятным ощущениям. Нет, не больно, просто как-то неловко и бесцеремонно, пусть даже это делает хорошо знакомый врач. Ощущение, что ты курица, которую именно сейчас будут заживо потрошить. Мысленно хмыкнув, Мария Давидовна подумала о том, что никто не знает, что думает курица, потому что её потрошат после смерти. Абсолютно глупые мысли, но, похоже, они помогли пережить эти несколько минут осмотра на гинекологическом кресле.

– Всё, вставайте.

Быстро одевшись, Мария Давидовна села на стул рядом с доктором, которая быстро писала в амбулаторной карте. Закончив, Светлана Геннадьевна, подняла голову и, посмотрев на акушерку, сказала:

– Анализы, как обычно.

Затем, повернув голову к пациентке, продолжила говорить:

– Ну, что, дорогая моя, беременность пока небольшая, мы в таких случаях в диагнозе пишем «беременность в малом сроке». Так сказать, всё ёще впереди. Для начала начинайте принимать витамин Е, который поспособствует сохранению беременности, и фолиевую кислоту для профилактики пороков развития у ребенка. Сдавайте первые анализы, и через три недели приходите. Помните, что нельзя курить, принимать горячую ванну, принимать без моего разрешения какие-либо лекарственные препараты, ну, и все такое. Вы ведь врач и сами всё прекрасно знаете.

Мария Давидовна кивнула. Да, она всё знала. Взяв протянутые акушеркой бланки анализов, она сказала «спасибо» и вышла из кабинета.

Сев в коридоре женской консультации на стул, она наконец-то облегченно выдохнула и стала складывать документы и бланки анализов в сумку. У соседнего кабинета разговаривали две женщины, точнее, говорила одна, а вторая слушала:

– …рожай, говорит! Ага, щас, разбежалась! Живем в общаге, Зойка постоянно болеет, этот гребаный упырь работу нормальную найти не может, у нас даже приличного телевизора нет! И что мне этот гребаный материнский капитал! Я уже узнавала, мне его сразу никто не даст, пока еще второй ребенок до трех лет доживет, да и потом, когда придет время, я не смогу их истратить на то, что мне надо.

Мария Давидовна подняла голову. Полная женщина, выглядящая лет на тридцать, с чуть округлившимся животиком, эмоционально жестикулируя, загибала пальцы на правой руке и говорила:

– Да мне эти двести с чем-то там кусков не хватит, чтобы переехать из общаги в свою квартиру! Вложить в свою будущую пенсию? Так до неё, как до Китая раком, нахрена мне эти деньги в старости, когда они сейчас нужны! Заплатить за обучение ребенка? Да нафига Зойке учеба, – в школе читать, писать научат, и хватит для того, чтобы замуж выйти!

– А в чем проблема-то? – наконец-то спросила женщина, которая сидела рядом с полной женщиной. – Пошла и сделала аборт. Сейчас, вроде, с этим никаких проблем.

– Да, правильно, пойду и сделаю!

Беременная женщина решительно взмахнула руками и стала складывать документы в сумку.

Мария Давидовна вздохнула, встала со стула и пошла к выходу из консультации. Она стояла на крыльце поликлиники, на лице снова появилась улыбка. Начало осени, дни стоят теплые и сухие. Она не знала, где Ахтин, но интуитивно чувствовала, что он жив и на свободе. И пусть она пока одна, и нет никакой надежды на будущую совместную жизнь, Мария Давидовна улыбалась этому своему странному счастью.

Просто любить.

И носить под сердцем плод этой любви.

Впервые в своей жизни Мария Давидовна подумала о том, что до определенного момента всё в этой жизни она делала неправильно.

2.

Она сидела и смотрела на страницу календаря. Смотрела бессмысленно, потому что в голове не было ни одной разумной мысли. Мария Давидовна даже не помнила, зачем она подняла глаза и уставилась на календарный лист. Помотав головой, она стряхнула оцепенение, и опустила голову. Перед ней лежал документ, на котором написано расписание лекций и семинаров со студентами лечебного факультета на осенний семестр. Снова пересчитав количество своих часов, Мария Давидовна вздохнула – почему-то она совсем не хотела заниматься со студентами. Впрочем, вообще не хотелось рано вставать, ходить на работу, консультировать и лечить, давать психиатрические заключения и заниматься ежедневной рутиной. В сознании возникла крамольная мысль – а может бросить всё это, сидеть дома и ничего не делать. Но разум сразу задал резонный вопрос – а на что она будет кушать, да и через неделю тупого сидения в квартире она взвоет.

От мыслей, которые взорвут мозг.

От воспоминаний, которые, как ржа, будут разъедать сознание.

Тонко затренькал радиотелефон, лежащий на столе. Не глядя, Мария Давидовна протянула руку и поднесла трубку к уху.

– Кафедра, – равнодушно и односложно сказала она.

– Здравствуйте, я бы хотел услышать доктора Гринберг.

– Это я, – вздохнула Мария Давидовна, подумав о том, что сейчас придется слушать очередной бред пациента или его родственников.

– Капитан Сергеев Илья Вячеславович, следователь, – представился собеседник, и она сразу напряглась.

– Я слушаю.

– Разговор не телефонный. Я могу к вам подъехать или мы можем встретиться на нейтральной территории. Как бы вы хотели?

Мария Давидовна кивнула, словно разговаривала с человеком не по телефону, и сказала:

– Скоро время обеда, давайте встретимся в кафе.

Она назвала место и время, капитан согласился и попрощался.

Мария Давидовна, задумчиво глядя на монохромный экран телефона, положила трубку на стол. Неожиданно для себя она стала думать о том, что это не может быть доктор Ахтин. Она не знала никакого капитана Сергеева, который бы имел какое-либо отношение к следствию по делу Парашистая. Хотя, это не имело никакого значения – следователя могли поменять. Прошел месяц с тех пор, как она вернулась из санатория. Не было никаких известий об Ахтине, – к ней никто не приходил и ничего не спрашивал. Она каждый день смотрела местную новостную программу по телевизору, в надежде услышать хоть что-то в криминальных новостях. Она прислушивалась к своей интуиции, и она говорила ей, что с Ахтиным всё хорошо.

Почему же именно сейчас она так испугалась, хотя никакой причины вроде нет?

Мария Давидовна встала и подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрело лицо с большими глазами. Большими и испуганными. Заметив небрежность в прическе, она провела рукой по волосам. На пальцах остались несколько волосков. Стряхнув их на пол, она подумала о том, что в последнее время эти досадные мелочи стали приходить всё чаще и чаще. Скорее всего, это связано с беременностью, но, ко всем прочим удовольствиям, состояние организма усугубляется хроническим стрессом. Она живет с постоянным ощущением, что скоро что-то случится. Что-то очень плохое или очень неприятное. И эта постоянная невротическая ситуация заставляет бояться телефонных звонков и появляется желание спрятаться в своей квартире.

Однако это не выход.

Надо жить дальше и пытаться спокойно принимать существующую реальность.

Глубоко вздохнув, Мария Давидовна скинула белый халат, переодела обувь и вышла из кабинета. Она шла по улице к месту встречи с капитаном и пыталась не думать о грустном. Она даже стала улыбаться, словно радовалась последним теплым денькам. Солнце приятно грело, легкий ветерок шуршал сухими тополиными листьями, встречные люди отвечали такими же улыбками.

И Мария Давидовна успокоилась.

Что бы сейчас она не услышала, какие бы вести не принес вестник в погонах, – она не будет волноваться и переживать, потому что это может повредить течению беременности. В конце концов, для неё это сейчас самое главное.

Увидев в полупустом зале кафе человека в форме, который помахал ей рукой, она подошла и села за столик.

– Еще раз здравствуйте, рад вас видеть. Много о вас слышал от Вилентьева, царство ему небесное, – капитан, упомянув о погибшем сослуживце, стер с лица улыбку.

Мария Давидовна кивнула. Она спокойно смотрела на мужчину лет тридцати-тридцати пяти, не пытаясь по привычке составить психологический портрет нового для неё человека. Хотя делая это непроизвольно, – высокий мужчина с правильными чертами лица, с умными глазами и широкой улыбкой. Голос уверенный, жесты спокойные. Капитан производил монолитное впечатление, но Мария Давидовна решила не делать скоропалительных выводов.

Заказав официанту обед, она улыбнулась офицеру и спросила:

– О чем вы хотели поговорить?

Капитан отложил вилку, вытер губы салфеткой и сказал:

– Две недели назад в городе произошло убийство. Очень необычное убийство, – уточняющее добавил капитан, – преступник обыкновенным кирпичом разбил голову человеку и достал мозг.

– И вы подумали, что это Парашистай? – спросила Мария Давидовна, не заметив, что не дослушала собеседника.

– Какой Парашистай? – недоуменно приподнял брови собеседник. – Вы имеете в виду убийцу по фамилии Ахтин? Нет, ни в коем случае. Этот маньяк недели три назад утонул в болоте. Я совсем не это имел в виду, – махнул рукой капитан, – просто неделю назад случилось второе подобное убийство, и полковник Никифоров рекомендовал обратиться к вам, чтобы вы помогли мне составить психологический портрет преступника.

Капитан говорил что-то еще, но доктор Гринберг не слушала его. В висках пульсирующей болью звенели слова о смерти Ахтина.

– Извините, – тихим голосом произнесла она, – вы сказали, что Ахтин утонул в болоте. Как это случилось?

Капитан пожал плечами.

– Я точно не знаю. Маньяка поймали в лесу рядом с санаторием «Сокол».

– Где?

Мария Давидовна даже не заметила, как официант поставил перед ней заказанные блюда.

– Санаторий «Сокол». Когда его везли в город, автомобиль заглох на железнодорожных путях и локомотив сбил его. Пятеро погибших, а Парашистай остался жив. Его выкинуло из машины, и он ушел в лес. Была организована погоня, и убийцу догнали на краю болота. Ахтин пошел через болото, попал в трясину и утонул.

– Кто-то видел, как он утонул в трясине? – настойчиво переспросила Мария Давидовна.

– Да, следователь, который арестовал его и потом пошел за ним в погоню, – кивнул Сергеев.

– Следователь Ильюшенков?

– Да.

Она сидела и отрешенно смотрела в окно. Она вдруг явственно ощутила, как в голове образовался вакуум, в сознании отсутствовали какие-либо желания, голод неожиданно испарился, а запах пищи, стоящей перед ней, вызывал тошноту.

– Илья Вячеславович, – сказала она, – давайте сделаем так. Завтра вы мне привезете все материалы по вашему делу, и я подумаю над психологическим портретом, а сегодня, если можно, я пойду. Кушать совсем расхотелось, голова вдруг заболела, да и работать надо – у нас на кафедре учебный год начался.

Мария Давидовна встала со стула, и, резко повернувшись, пошла к выходу.

3.

Я преодолеваю последние метры и падаю на чистую траву. Пока не могу вспомнить, как давно иду по болоту, но это не важно. Лежа на траве, я вдыхаю чистый лесной воздух и радуюсь тому, что подо мной твердая поверхность. Много ли надо для ощущения радости, – осознавать, что ты свободен, и что только что преодолел бескрайнее болото.

Медленно встав на ноги, я поворачиваюсь и смотрю туда, откуда пришел. Низко висящие серые тучи скрывают край горизонта, а утренний туман – поверхность трясины. Бело-серая реальность, из которой я вышел, кажется мне странной и безжизненной. Туман, разделивший действительность на две части – до и после. Как я там выжил?

Внезапно я понимаю, что замерз. Кроме того, что одежда на мне мокрая, утренний холод в лесу совсем не летний. Скрестив руки на груди, я делаю первый шаг и иду в лес. Мне надо двигаться, чтобы выжить. Только теперь вижу, что на траве иней. И это настораживает, – в августе еще такого не бывает. Смотрю на лиственные деревья, и паника медленно вползает в сознание. Листья желтые и красные, много опавших листьев. Трава под ногами сухая.

Очень похоже на осень.

Я перехожу на бег, – иначе мне не согреться. Всё быстрее и быстрее я перебираю ногами, словно хочу убежать от этой реальности. Мне не вериться, что уже осень, потому что помню, что была середина августа, когда я уходил от погони через болото.

Я провожу рукой по лицу и ощущаю наличие волос. Усы и борода. Длина примерно пара сантиметров. Волосы на голове свалявшиеся и тоже достаточно длинные. Ногти на пальцах рук.

Может, надо попытаться составить в сознании картину прошедших дней, как собирают паззл из кусочков воспоминаний. Я шел через болото, меня кусали комары, и жарило солнце. Я проклинал светило и старался идти аккуратно, чтобы не провалиться в трясину. Потом передо мной появилось препятствие, которое я не смог бы преодолеть. Только обойти стороной. Богиня протянула руку, и я шагнул вперед.

Дальше я ничего не могу вспомнить.

Сжав губы и кулаки, я бегу по утреннему лесу. Нет ничего хуже, чем потерять время. Тут помню, а тут не помню, словно ничего и не было. Однако что-то было, и это бесит меня. Провал в памяти, как засасывающая бездна, – неизвестность точит сознание, заставляя бояться самого себя. Единственная мысль, что удерживает сознание на краю пропасти: всё это пропавшее время я был не один. Со мной была Богиня. Она проследила за тем, чтобы я снова нашел себя.

Туман уходит, уступая место первым солнечным лучам, которые пробиваются сквозь белые облака. Странно, но я радуюсь солнцу. Давно этого не было, – обычно я предпочитаю свету тьму. Облака постепенно расступаются, давая возможность солнцу греть и освещать. Согреваясь, я перехожу на шаг.

И понимаю, что зверски голоден.

Да, именно так. Я очень хочу есть. У меня сосет в желудке. Всего одна мысль о куске хлеба вызывает непреодолимое слюноотделение. Сглотнув слюну, я смотрю по сторонам. Увидев красноватую шляпку сыроежки, иду к ней и, сев на траву, срываю гриб, забыв о том, что надо сохранить грибницу.

Я быстро жую сыроежку, глотаю пищу, и думаю о том, что это самая вкусная еда в моей жизни. Заметив невдалеке еще один гриб, я на карачках ползу к нему, и – снова наслаждаюсь божественным вкусом. Затем ползу к следующему, – только на пятой или шестой сыроежке я снова начинаю адекватно воспринимать действительность. Я сижу, привалившись к дереву, медленно жую и думаю.

Думаю о том, что, судя по всему, я в течение нескольких недель ничего не ел. Глядя на погоду и на природу, можно предположить, что сейчас уже сентябрь, причем вторая половина.

Где я был целый месяц?

Что случилось за этот промежуток времени?

Вопросы, на которые у меня нет ответа.

Я судорожно роюсь в глубинах своей памяти, но ничего не нахожу.

И от этого хочется выть.

Встав на ноги, я осматриваюсь. Обычный лиственный лес, в котором преобладают осины. Встречается рябина и береза. Достаточно много елей, изредка небольшие сосенки, голые кусты и невысокая трава. Красно-желтые кроны деревьев, ветер шелестит сухими листьями.

Тишина и спокойствие.

Заметив невдалеке рябину, обсыпанную гроздьями ягод, я иду к ней и срываю плоды. Ярко-красные ягоды на вкус очень горькие, но я с удовольствием складываю их в рот.

И постепенно успокаиваюсь.