Текст книги "Спартаковские исповеди. Классики и легенды"

В больницу Николай Петрович ложиться не хотел ни в какую. Толком не знаю даже, какая болезнь привела к его смерти, но – девяносто четыре года! И так или иначе нельзя считать, что это произошло совсем неожиданно. Однако длилась эта болезнь недолго. Как-то быстро он сгорел, за несколько месяцев. И покоится теперь на центральной аллее Ваганьковского. Кто смог пробить такое престижное место – понятия не имею.

Всей семьей собираемся по торжественным датам. Вот восемьдесят лет Ляле было, семьдесят пять – мне. Наташка созвала на 25-летие со дня смерти Андрея.

Неплохо бы создать музей братьев Старостиных, но для этого нужны люди, которые будут этим заниматься. А я еще недавно инсульт этот перенес. И максимум, на что меня хватает, – иногда ездить на работу, на собрания акционеров.

Я вот все думаю – дожить бы до открытия спартаковского стадиона. Меньше года уже осталось. Тем более что и база теперь будет там, в Тушино. Представить только: на месте бывшего аэропорта появится и стадион, о котором все столько лет мечтали, и новая Тарасовка!..

И я очень хочу это увидеть.

* * *

Он увидел. И до чемпионства дожил.

Андрей Петрович-младший скончался в 2018-м. Но в день 99-летия клуба, 18 апреля 2021 года, в матче «Спартак» – «Уфа» первый удар по мячу нанесла Елена Николаевна, дочь Николая Петровича. Дай ей бог здоровья.

А всем нам – памяти о великих братьях, основавших «Спартак».

Федор Черенков
«Много лет меня мучила совесть из-за сотого гола»

Счет шел на секунды, и я уже схватился за голову от отчаяния. Телефон-автомат на железнодорожной станции города Павловский Посад проглотил последнюю мою двухкопеечную монету, и разговор с Черенковым вот-вот должен был прерваться. А он все думал.

Шло лето 1990 года. Неделю спустя человек, который был и будет для меня лучшим футболистом мира всех времен, должен был вместе с Сергеем Родионовым уехать во французский «Ред Стар». Каким-то чудесным образом мне, семнадцатилетнему первокурснику журфака МГУ, обладателю спартаковского абонемента на лужниковский сектор А‑5 и начинающему репортеру-внештатнику еженедельника «Собеседник», удалось не только раздобыть домашний телефон Черенкова, но и с сотого раза застать его хозяина.

В подмосковном городке я был на летней практике. Стационарного телефона, с которого можно было бы позвонить, общага не предусматривала. Никаких мобильников тогда не было и в помине. На перроне, кроме меня – ни души. И монет в кармане больше не оставалось…

И все-таки он успел. Как всегда успевал на поле, выдержав мхатовскую паузу, принять решение, которого никто из соперников не ждал. Федор назвал время и место – к моему дикому восторгу, Тарасовку, в которой я еще ни разу не был. И едва я успел поблагодарить его, как нас разъединили.

Тот разговор состоялся тридцать два года назад, восемь из которых Черенкова с нами нет. Человеческая память избирательна, и такие детали запоминаются только в тех случаях, когда они очень важны. А что тогда для меня могло быть важнее, чем интервью с футболистом, на которого я всю жизнь молился? Интервью, главным воспоминанием о котором стала невероятная доброта и скромность кумира?

Скромность эта вошла в легенды. Рассказывали, что Федор сдавал экзамен в Горном институте (учеба в котором тоже отличала его от остальных игроков), а профессор понятия не имел, с кем ведет беседу. Черенков, который выставлять себя напоказ не умел, хорошо сдал экзамен на общих основаниях. Профессору потом объяснили, какая знаменитость сидела перед ним. Тот не поверил. Пришлось привести его на футбол. Посмотрел профессор на поле и ошеломленно воскликнул:

– Да это студент Черенков!

На что откликнулся сидевший рядом болельщик:

– Сам ты, дяденька, студент, а Черенков – профессор.

Даже если это и мифология, то какая же светлая!

Потому что сам Черенков был светлым человеком. Таких в современном, провонявшем несуразными деньгами футболе нет, да и в мире почти не сыщешь. Покажите мне еще одного идола миллионов, кто всерьез считает себя слабохарактерным.

Когда его называли великим, Федор смущался и краснел. Говорил, что не любит высокопарных эпитетов. И ни одному цинику в голову не приходило подумать, что это – рисовка.

Наш последний большой разговор состоялся в 2010-м. Для первого издания «Спартаковских исповедей». И начали с того, что после интервью в редакции «Спорт-Экспресса», в котором Черенков рассказал, как ездит на метро и маршрутке, один спартаковский болельщик, пожелавший остаться неизвестным, подарил ему автомобиль.

* * *

– Что тут скрывать – я был приятно удивлен, когда после интервью, в котором я говорил о своих поездках на общественном транспорте, один болельщик, Александр, подарил мне машину. Он пригнал ее к моему подъезду, пришел с уже готовыми документами. Мне оставалось только поставить подпись. Он представился как спартаковский поклонник, но сказал, что подарок этот не лично от него, а от болельщиков «Спартака». Зимой ей будет три года, и неполадок за это время у нее не было.

Мне кажется, только скромный человек способен, подарив что-то, заявить, что это подарок не от него, а от всех. Из-за этой скромности, наверное, он и афишировать себя не стал, и его личность так и осталась неизвестной для публики. Я-то его теперь знаю, но он просил не рассказывать о нем.

Делал ли я такие подарки друзьям и знакомым – позвольте об этом не говорить. Это личное. И о том, что кто-то пользуется моей добротой, я никогда не думал. Если люди считают меня добрым человеком, я этому только рад. Не хочу быть злым. Хочу быть добрым.

Может быть, это одна из причин, почему я не стал тренером. Когда только закончил карьеру игрока, хотел попробовать себя в этой роли, и Олег Романцев позвал меня поработать с дублем. Но вскоре я понял, что не смогу. Тренеру обязательно нужно иногда повышать голос и что-то требовать от футболистов – то есть в нем должна быть частичка диктатора. А я всегда старался все решать спокойно, мирным путем. На это уходило больше времени, поскольку я пытался разъяснить игроку, а не приказать. И принимать жестокие решения тоже не по мне. Но, кажется, так, как я, никто из тренеров не поступал, поэтому я понял, что сделан не из того теста. Плюс к тому, по состоянию здоровья не выдерживал то напряжение, которое приходится испытывать тренеру…

Зрители часто дарили мне подарки. И сейчас дарят. Недавно мы с командой ветеранов «Спартака» были в городе Рошаль, недалеко от Каширы. Играли матч по мини-футболу. И мне подарили белого медведя в спартаковской форме. Он был такой огромный, что, когда я посадил его на переднее сиденье машины и поехал домой, со стороны было интересное и веселое зрелище. Можно было подумать, что этот мишка живой сидит, как пассажир.

Я теперь немножко по-другому, чем раньше, отношусь к просьбам об автографах. Прежде мог ответить: «Извините, устал, может, потом распишусь», – а теперь, даже очень уставший, раздаю автографы всем желающим. Потому что понимаю: любовь и уважение болельщиков, с которыми ветераны «Спартака» сталкиваются в каждом городе, огромны и бесценны. И очень хочется сделать для этих людей, которые испытывают ностальгию, что-то приятное. Нам ведь это приятно не меньше.

Не вижу ничего плохого в том, что незнакомые люди называют меня Федей, хотя мне пятьдесят один год. Гораздо настороженнее воспринимаю, когда ко мне обращаются «Федор Федорович». Внутренне я не чувствую себя стариком! Хотя, когда смотрю в зеркало, вижу, что годы берут свое. Но гораздо спокойнее и приятнее, когда меня окликают просто по имени.

Ко мне подходят и старые болельщики, и люди помоложе. И даже малыши! Зрители среднего возраста хотят, чтобы мы сфотографировались с их детьми. Может, думают, что это принесет им удачу? В любом случае спасибо им. И всем тем, кто узнает меня на улице, жмет руку, благодарит за игру, хочет сфотографироваться. Своим добрым отношением они дарят мне положительные эмоции. Иногда подходят даже болельщики киевского «Динамо». Говорят, что уважают меня.

Несмотря на то, что большинство чемпионатов выигрывало киевское «Динамо», за «Спартак», наверное, потому болело столько людей по всей стране, что наша игра была… Как бы это точнее определить… Неожиданной. Хоть киевляне и выиграли больше, но во многих ситуациях было ясно, что будет делать тот или иной их игрок. На поле у них выезжала машина, которая хотела всех смести. А красивые моменты были связаны только с индивидуальным мастерством игроков «Динамо».

Наша же игра таила в себе импровизацию, красоту, неожиданность. Возможно, она, всегда атакующая и разнообразная, построенная на коротком и среднем пасе, больше нравилась зрителям визуально. Так играть сложнее и рискованнее – зато этот риск поощрялся. И этот риск любили люди. И любят до сих пор.

Знаю, что меня называют великим футболистом, но я про «великого» не думаю. Не люблю возвышенные тона, к сердцу их не допускаю. Футболистом был – это да. То, что моим именем недавно назвали детскую футбольную академию «Спартака», – с одной стороны, для меня большая честь: радостно, что люди подумали об этом, получается, не зря играл. Но, с другой, мне от этой новости стало как-то не по себе. Есть же ветераны более титулованные, чем я, – и Симонян, и Дасаев, и многие другие спартаковцы. Я не знал, как это воспринять.

Но очень дорогого стоит то, что инициатива исходила от ветеранов. Однажды ко мне подошел Вячеслав Егорович и сказал, что составлено такое письмо и собираются подписи. Я подумал: вроде бы только что играл, но так быстро пролетело время – и вот такое событие. Значит, ветераны так ко мне относятся, считают достойным, хотя у меня есть немало отрицательных качеств.

В школе спартаковской появляюсь редко. Последнее время вообще достаточно сидячий образ жизни веду. Связано это с состоянием здоровья, которое не позволяет быть слишком активным. Случаются отголоски старых травм, перегрузки, которые у меня были. Хотя за ветеранов иногда езжу играть. Тяжело, правда, бывает, годы начинают сказываться.

Провожу где-то половину матчей от всех, что играют ветераны. В июне не смог поехать на игру и попросил найти замену. Хорошо, что замены находятся, – и не чувствуешь себя плохо из-за того, что не смог поехать и подвел ребят.

Я не был физически силен, и мне на первых порах во взрослом футболе пришлось очень сложно. Уже в дубле по сравнению со школой почувствовал, насколько все по-другому. Помню свой первый матч за дублеров, против «Динамо», 0:0 – я устал так сильно, как никогда раньше не уставал! Тогда и понял, что в футболе нужна не только техника, но и физическая сила. Тренировался в общей группе и старался тянуться за ребятами. Хорошо, что Константин Иванович Бесков проводил совместные тренировки основного состава с дублем, поэтому было на кого равняться.

В конце 1977 года, когда мы ушли в отпуск, Федор Сергеевич Новиков, помощник Бескова, подготовил для меня специальную физическую программу. Я должен был бегать кроссы и раз в неделю работать со штангой. Он во всех деталях составил мне содержание упражнений, их продолжительность. И пока все отдыхали, я учился в институте, а когда приезжал домой, выполнял его задания. Эти упражнения, особенно кроссы, позволили мне стать выносливее. Понял это уже в 1978 году, когда почувствовал себя на равных с теми ребятами, которые играли в основном составе. Так что Федор Сергеевич тогда здорово помог. Больше мне такой программы уже не предлагали.

Думаю, что в сегодняшнем футболе я не чувствовал бы себя комфортно.

* * *

Я начал болеть за «Спартак» с шести лет, когда отец, спартаковский болельщик, сводил меня в «Лужники» на матч с киевским «Динамо». Помню, что «Спартак» проиграл 0:2. Но был полный стадион, и зрелище для меня, мальчишки, неповторимое. Голы забили как раз в те ворота, за которыми сидели мы.

Конечно, расстроились. Но я получил от игры столько эмоций, что стал постоянно ходить на матчи с отцом. Моими кумирами стали спартаковцы 60–70-х – Кавазашвили, Логофет, Киселев, Папаев, Калинов, Хусаинов, Ловчев, Осянин, Абрамов, Силагадзе…

Отца не стало, когда мне было шестнадцать. И потом, уже играя в основном составе, после окончания очередного сезона, в отпуске, я вспоминал его и думал: может, если бы папа это видел, то был бы рад. Потому что болел за «Спартак», а я играю за его любимый клуб.

Мама отдала нам всю свою заботу и любовь, но на мои матчи не ходила. Может быть, потому, что мой брат младше на шесть лет, и нельзя было оставить его одного дома. Но по телевизору на меня она смотрела. Кстати, от нее я услышал историю, что, когда был совсем маленьким, какой-то мужчина увидел во дворе, как я играю. А потом разыскал нашу квартиру, пришел и вручил мне мяч. Мой первый настоящий футбольный мяч.

Родителям я благодарен еще и за то, что они привили мне главный жизненный принцип: «Честно делай свое дело и будь до конца предан ему». Звучит, конечно, чуть банально, но это так. А еще – делать добро.

В спартаковскую школу я мог и не попасть. Однажды произошла такая история. Мы в спортклубе в Кунцево, где тренировались, с ребятами на два года старше, решили попробовать себя в ФШМ. Точнее, решили они, а я попросил взять меня туда за компанию. Они согласились, и в ФШМ меня зачислили.

Но потом я приехал на очередную тренировку в Кунцево, и мой тренер Михаил Мухортов вызвал меня и сказал, что так не поступают. Прежде чем куда-то идти, надо посоветоваться с тренером. Отругал меня, и мне стало очень стыдно. А потом Мухортов сказал, что раз я болею за «Спартак», то он меня туда и направит. Кажется, он был знаком с олимпийским чемпионом Анатолием Масленкиным – и тот после первой же тренировки оставил меня в команде.

Масленкин и любовью к «Спартаку» нас всех пропитывал, и технику ставил. С особым упоением он рассказывал, как играет бразильская сборная. Все упражнения, говорил тренер, у нее построены на технике – и у нас было так же. И передачи, и ведение мяча, и разнообразные игры, и даже гимнастические упражнения – все происходило с мячом.

Повзрослев, я пришел к выводу, что это самый правильный подход к детям младшего футбольного возраста. О тактике можно говорить в последние год-два перед выпуском. Когда технически они уже могут все исполнять.

Масленкин, Николай Паршин, Владимир Чернышев – никто из моих тренеров в спартаковской школе никогда не говорил, что в соревнованиях обязательно нужно занять первое место. Они считали, что самое главное для нас – играть и получать удовольствие от игры. А результат должен приходить как раз через игру. Само собой, что мы старались быть первыми, но никто не просил отбиться и отстоять в защите, только бы не пропустить. В «Спартаке» этого не было никогда.

Мне такой подход очень нравился, потому что до «Спартака» я с утра до ночи играл в футбол во дворе. И мне очень нравилось именно возиться с мячом. Когда ребята уходили, оставался один. Мне и одному с мячом не скучно было. Держал его стопой как можно дольше на весу. Чеканил, ставил задачу сделать это пятьсот раз подряд. Иногда уже темнеет, а я все никак до нормы недоберу, и домой из-за этого не иду. Об стеночку играл. Хотелось как можно точнее рассчитать отскок, чтобы много не бегать.

Когда мне было двенадцать, режиссер Исаак Магитон снимал детский фильм «Ни слова о футболе». Попал туда и я. Но слова Исаака Семеновича в его книге о том, что я не испортил ни одного дубля и пять раз подряд забивал «ножницами» через себя, – преувеличение. На самом деле была дюжина дублей, и удар у меня получился раз шесть. Но о неудачных попытках в книге он упоминать не стал. Сделал мне, как сказали бы сегодня, рекламу.

А попал я в это кино, когда кто-то из помощников Магитона увидел, как я играю в спартаковской школе на Ширяевке. Пригласил на съемки в Гомель. Поселили нас, десять мальчишек из Москвы, на центральном стадионе. В одном из подтрибунных помещений поставили кровати, рядом комната пионервожатой. В свободное от съемок время директор арены разрешал играть на главном поле. Зеленом – травинка к травинке! Для нас это было счастье!

Был и гонорар, сто десять рублей, я отдал его маме. С одним пожеланием – чтобы купила транзистор. И на эти деньги приобрели приемник «Сокол».

Но вернусь к своим детским тренерам, которым очень благодарен. Не помню, чтобы кто-то из них на нас кричал. Вообще считаю: все, что идет от отрицательных эмоций, пользы не приносит. Даже если человек сиюминутно выполнит то, что ему громко приказали, то воспитательный аспект все равно потеряется. И потом это даст о себе знать.

Не знаю, мог ли бы я сам тренировать детей. Наверное, да. Но я же по состоянию здоровья не способен работать длительный срок без перерывов. Ведь после того как возьмешь команду, надо вести ее шесть лет. А у меня получалось так, что в течение последних пяти лет каждый год дважды ложился в больницу – нервы не выдерживали, – и какая тут постоянная работа, если даже год не могу продержаться?

* * *

Когда я только второй или третий год тренировался в спартаковской школе, летом в Тарасовке был организован детский спортивный лагерь. Там же тренировался и основной состав «Спартака». И вот однажды мы сидели за столом, обедали. Вдруг к нам подошел Николай Петрович Старостин. Спросил, кто из нас Черенков, и пригласил меня пройти с ним. Посадил за стол, рядом с кухней, где питались игроки основного состав, и начал со мной разговаривать. Сказал, что если буду так же хорошо играть и себя вести, то они в дальнейшем возьмут меня во взрослую команду. И добавил, чтобы обязательно старался.

Я был очень рад услышать такие слова. И родителям рассказал об этом, и брату. Но, конечно, тогда не представлял себе до конца, какая это фигура – Николай Петрович.

Как он любил футбол и особенно футболистов! Это было его главное качество – и уже из него проистекало все остальное. Например, помощь игрокам во всех трудностях, как внутрикомандных, так и внешних – институт, быт. Он о каждом из нас заботился по-отечески. Николай Петрович был как капитан Немо: его вроде не видно, но в нужную минуту, самую тяжелую, – раз! – и появлялся, чтобы помочь.

Именно Старостин с помощью своего любимого выражения «выигрывает не тот, кто больше может, а тот, кто больше хочет» объяснил мне, что «Спартак» должен играть так, будто каждый матч для нас последний. Мы играем для зрителей – об этом Николай Петрович не уставал нам повторять.

Старостин читал нам наизусть всего «Евгения Онегина», «Песнь о вещем Олеге», другие стихи Пушкина. Брал микрофон в автобусе и часами декламировал. Говорил: «Хватит музыку слушать, послушайте стихотворения великих поэтов!» В ответ на наше удивление рассказывал: у него была такая память, что стоило ему один раз прочесть стихотворение – тут же его запоминал. Я был просто потрясен.

Помню одну из последних встреч со Старостиным. Он хотел помочь мне по какому-то личному делу. Попросил кого-то в клубе, началась суета. А потом на меня посмотрел так… грустно-грустно. И я сразу понял: происходит что-то не то. Наверное, он больше не может какие-то вещи для меня делать. Мне стало неудобно. Мы попрощались, и я ушел. Потом еще видел, как его водитель на красной «шестерке» вез с работы. А потом – на похоронах…

На Ваганьково к Николаю Петровичу и Константину Ивановичу захожу редко. Раз в год. Когда смотрю на могилы этих людей, которые столько для меня сделали, не хочется ни о чем говорить или думать. Хочется просто помолчать.

От личности Старостина и исходил спартаковский дух, о котором все столько говорили. Верю, что есть этот дух. И не хотелось бы, чтобы он выветрился из «Спартака», потому что дух переходил от одного нашего поколения к последующему. Он идет от особого склада командного характера, твердости, стойкости. Когда во время матча или целого чемпионата что-то казалось нереальным, «Спартак» добивался успеха. В ситуациях, которые выглядели абсолютно безнадежными. Этот дух трудно описать словами, он находится на каком-то другом уровне человеческого сознания. Его чувствуют те, кто в «Спартак» приходит. Почувствовал и я, хотя знал о нем еще до того, как попал во взрослую команду.

Вдохновителем спартаковского духа на протяжении многих десятилетий и был Старостин. Но хоть Николай Петрович и умер, дух этот – жив.

* * *

Сейчас я почти ничего не читаю. Особенно когда болезнь приходит – она не дает читать, отторжение идет. К тому же и зрение немножко упало. А когда-то и Достоевского любил, и Джека Лондона, и «Войну и мир» прочитал запоем. В школе имел представление о Толстом только из учебников, а в районную библиотеку ходить было неловко, потому что читаю медленно, вдумываясь в каждое слово, а там сроки пользования ограничены. Когда игрой в футбол начал зарабатывать деньги, завел собственную библиотеку.

В Горный институт попал по большому счету случайно. Однажды к нам в спартаковскую школу – а я как раз в выпускном классе учился – приехала команда этого вуза. Мы с ними и сыграли. Выиграли 6:1, и нас всех, проведя небольшой экскурс в горное дело, пригласили туда поступать.

Меня в институт физкультуры не тянуло, я хотел чего-то нового и более интересного. И решился. Кстати, единственный. А уж если поступил, то учиться надо по-настоящему. И не уходил в академические отпуска и окончил институт за пять лет – с семьдесят шестого по восемьдесят первый. С однокурсниками связь сохранил.

Учился на дневном отделении – единственная поблажка заключалась в свободном посещении. Все экзамены сдавал в срок, завалил лишь «Статические машины».

В школе у меня была классный руководитель – Вера Андреевна Старченко. На редкость принципиальная женщина. Свой предмет, математику, знала от и до. И от нас требовала того же. Всегда держала класс в строгости, и когда за малейшую ошибку ставила тройку или четверку, я ужасно расстраивался. Зато математику вызубрил так, что во время контрольной успевал еще и за оставшиеся минуты сделать домашнее задание по русскому. И в аттестате по алгебре у меня значилась пятерка.

В Горном – то же самое. Преподаватель была очень принципиальная и заслуженно поставила мне «неуд». Когда друзья попытались вступиться, ответила:

– А я футболом не увлекаюсь.

Стал готовиться к пересдаче, брал у однокурсников конспекты, приезжал в общежитие – москвичей среди них было всего процентов десять – после игр «Спартака» и учил, учил. Пересдал на четверку, которая по этому предмету была равносильна пятерке.

Как-то раз Бесков даже отпустил меня на экзамен с игры «Спартак» – «Динамо» (Киев). Обычно экзамены с матчами не совпадали, а тут случилась такая неприятность. Константин Иванович сказал, что могу ехать сдавать и ничего страшного нет. В те годы с этим было жестко – по звонку ничего не сделаешь. Сдал экзамен, еду к ребятам в общежитие. Такси на радостях поймал – так-то обычно на троллейбусе добирался. Попросил водителя включить радио, и услышал, что мы победили 2:1. Можно было праздновать сразу два события!

Диплом назывался «Смоло-инъекционное упрочнение горных пород». Писал его и на базе, и дома, и в общежитии. К этому времени большинство преподавателей уже знали, что я еще и футболист. Сам никому не говорил. Но поблажек на экзаменах мне в любом случае не делали. Не сказать, чтобы я был отличником или хорошистом, но хвостов не было.

Считаю, что учеба в Горном мне очень помогла. Я получил жизненный опыт, встретился с людьми, которые живут более прозаичной жизнью. Увидел этот труд – очень сложный, сопряженный с множеством опасностей. И в то же время обнаружил, что характер у этих людей твердый, но добрый. На практике в Приэльбрусье общался с горными проходчиками и инженерами. Крепость духа, которую почерпнул у них, помогала и помогает мне в самые тяжелые минуты.

Хотя характера мне хватает не всегда. Вот, скажем, опять начал курить, хотя и бросал. Пост соблюдать не могу. Наверное, слабохарактерен. Надо бороться с чревоугодием, но до конца не получается…

* * *

Если выбирать более близкого мне по духу человека между Бесковым и Старостиным, я бы назвал Николая Петровича. Что бы ни сказал о нем – все будет мало. Братья Старостины отдали «Спартаку» всю жизнь. Но и Константин Иванович тоже дал мне очень, очень много. Хотя не думаю, что у Бескова, при моем к нему уважении, получилось бы так успешно работать со «Спартаком», не будь рядом Старостина.

Константин Иванович любил говорить: «Хозяин положения не тот, кто находится с мячом, а тот, кто себя предлагает». Если нападающий открылся и предложил себя, я обязан помочь ему удобной передачей. Не забил – значит, не он, а именно я, пасующий, должен думать, какую совершил ошибку. На этом принципе строилась спартаковская игра.

Поэтому, когда мы с Сергеем Родионовым поехали во французский «Ред Стар», где практиковалась более индивидуальная игра, я себя чувствовал некомфортно. Тренер часто говорил: «Бери на себя!» А у меня уже до автоматизма выработалось ощущение, что, если игрок в более удобной позиции, – отдаю ему пас. И видел, что это приносило пользу команде, но требования были другими. Перестроиться так и не смог.

Если меня Бесков критиковал, то только по рабочим эпизодам. Словом «ругал» назвать это было нельзя. Жестко со мной тренер поговорил только один раз – в 1988 году. В чемпионате я забил всего три мяча. А в «Спартаке» был негласный принцип: атакующие полузащитники должны забивать не меньше десяти мячей за сезон. Константин Иванович вызвал. Сказал сухо:

– Посмотри на свои показатели.

Каждый игрок у нас вел журнал, где отмечались технико-тактические действия. Узнавали их у Федора Новикова. У меня в тот год процент брака порой зашкаливал за тридцать, а требовалось – не более двадцати, двадцати пяти. Бесков и на это обратил внимание. Я, конечно, не обижался – как я мог обидеться на Константина Ивановича?! Разговор пошел на пользу. Следующий сезон и у «Спартака», и у меня получился – мы стали чемпионами. Правда, уже без Бескова…

В списке на отчисление, который Константин Иванович оставил Старостину в конце 1988-го, меня, насколько знаю, не было. Но я встал на сторону ребят. Хотя и стеснялся этого. Мне было сложно на такое решиться, однако я не представлял себе, что восемь человек основного состава будут отчислены. Не мог вообразить – как же это вся команда, с которой выходил на поле, и за год до того стал чемпионом, перестанет существовать?

Бесков, повторяю, многое для меня сделал. Просто тогда нужно было делать выбор. Или тренер, который научил тебя всем тонкостям футбола, – или ребята. Ни одно, ни другое не принесло бы полного удовлетворения, в любом случае я бы понес какие-то внутренние потери.

К счастью, обиды со стороны Бескова и его жены Валерии Николаевны не последовало. Наши отношения не изменились. Как-то после ухода из «Спартака» Константин Иванович с водителем ехал на стадион «Локомотив», а я шел туда пешочком. Бесков притормозил:

– Федор, как дела? Садись, подвезу…

* * *

Знаю, спартаковские болельщики не любили Валерия Лобановского за то, что он не брал меня на чемпионаты мира. Но считаю, каждый тренер имеет право на свое видение футбола. И если Валерий Васильевич не хотел меня видеть в составе сборной – ничего страшного. У меня нет чувства, что я был чем-то обделен, а вот Старостин когда-то сказал по этому поводу:

– Хорошим людям всегда не везет…

Слышать от Николая Петровича, что я хороший человек, – большая честь. Ведь он – человек великий. Я ему просто благодарен.

В 1990 году люди говорили, что Лобановский мог бы взять меня на чемпионат мира. У меня же такой мысли вообще не появлялось. И вот почему. После удачного сезона‑89, когда мы стали чемпионами[5]5
  В этом сезоне Черенков второй раз после 1983 года был признан лучшим футболистом СССР.


[Закрыть], у меня наступило страшное внутреннее истощение. И в следующем году мысли мои были не о сборной, а только о том, как бы набраться сил, чтобы опять захотеть играть в футбол.

Поэтому на Лобановского я не в обиде. Иногда не был согласен с его выбором, но никогда не позволял себе вслух критиковать решения тренеров. Мое дело было конкурировать за право попасть на чемпионат мира, дело тренера – выбирать. Конечно, в 1986-м расстроился, когда Эдуарда Малофеева, у которого я имел стопроцентное место в составе, за три недели до отъезда в Мексику сменил Лобановский, отцепивший меня. В такие дни и недели погружался с головой в свой любимый футбол, и он лечил меня, спасал от тяжелых мыслей. Но никогда не буду критиковать тренера за то, что меня не взял. Потому что на тренере лежит огромная ответственность.

Из-за того, что Лобановский не брал меня на чемпионаты мира, матчи «Спартака» с киевским «Динамо» не становились для меня особо принципиальными. Важнее было само противостояние футбола нашего – спартаковского и бесковского – футболу Лобановского. Противостояния комбинационного стиля игре, отлаженной как машина.

Да, так вышло, что в 1987-м в Киеве я забил победный мяч, но никакой местью это не было. Скорее, стечением обстоятельств – головой-то забивал нечасто. Михаил Месхи-младший подал. Мяч шел резко, и решение надо было принимать мгновенно – нужно было постараться попасть в ближний угол. Это и удалось, чему я был очень рад.

Вскоре в матче с «Гурией» из Ланчхути опять удалось забить головой – после паса через себя Александра Мостового[6]6
  Это был золотой гол чемпионата‑1987.


[Закрыть]. Взять ворота мы не могли очень долго. Но в том эпизоде по счастливой случайности все были у ближней штанги, а я оказался у дальней. Пробил в ближний к себе угол, и вратарь не успел переместиться…

Не согласен с теми, кто говорит, что из-за разгрома от «Вердера» мы не смогли по-настоящему порадоваться чемпионству. Лично я был очень рад, и мне показалось, что об игре в Бремене уже никто не помнил. Это сейчас воспоминание о тех 2:6 появляется вновь и вновь, колет до сих пор. Думаешь – как же так? До сих пор в голове не укладывается: после 4:1 получить 2:6.

Наверное, это было самое обидное поражение в жизни. Но об этом я задумался уже гораздо позже, а в день матча с «Гурией» все мысли были направлены на то, чтобы выиграть и стать чемпионами. Потому что в последнем туре оставалась игра с тбилисским «Динамо», лимит ничьих мы исчерпали, и неизвестно, чем бы все закончилось. Надо было как можно раньше все решить, поскольку мы играли на своем поле, в манеже. И удачно вышло, что посчастливилось забить тот гол, хоть и в конце матча.

И все же не этот гол и не тот, что в Киеве, считаю самым счастливым мгновением в карьере. Никогда не испытывал ничего подобного тому, что почувствовал, когда Валерий Шмаров 23 октября 1989 года забил золотой гол киевскому «Динамо». Вот это было счастье.

Сил уже не было совсем, после гола я не смог ни побежать, ни крикнуть. Просто пошел в центр поля. А самому пробить не хотелось. Стоял рядом с углом штрафной, с правой стороны, оперевшись руками о колени. И мысль была одна: неужели не сможем выиграть?