Текст книги "М. И. Цветаева Лирика. Избранное. Анализ текста. Литературная критика. Сочинения."

Стихи о Москве

5

 
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
 
 
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой.
 
 
Царю Петру и вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари, колокола.
 
 
Пока они гремят из синевы —
Неоспоримо первенство Москвы.
 
 
И целых сорок сороков церквей
Смеются над гордынею царей!
 

1916

7

 
Семь холмов – как семь колоколов!
На семи колоколах – колокольни.
Всех счетом – сорок сороков.
Колокольное семихолмие!
 
 
В колокольный я, во червонный день
Иоанна родилась Богослова.
Дом – пряник, а вокруг плетень
И церковки златоголовые.
 
 
И любила же, любила же я первый звон,
Как монашки потекут к обедне,
Вой в печке, и жаркий сон,
И знахарку с двора соседнего.
 
 
Провожай же меня весь московский сброд,
Юродивый, воровской, хлыстовский!
Поп, крепче позаткни мне рот
Колокольной землей московскою!
 

1916

8

 
– Москва! – Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный.
Мы все к тебе придем.
 
 
Клеймо позорит плечи,
За голенищем нож.
Издалека – далече
Ты все же позовешь.
 
 
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть.
 
 
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце
Червонное горит.
 
 
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
 

1916

9

 
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья,
Я родилась.
 
 
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
 
 
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
 

1916

Героям 1812 года

 
Вы, чьи широкие шинели
Hапоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса, и голоса,
 
 
И чьи глаза, как бриллианты,
Hа сердце оставляли след,—
Очаровательные франты,
Очаровательные франты
Минувших лет!
 
 
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу
Цари на каждом бранном поле
И на балу
И на балу
 
 
Вам все вершины были малы
И мягок самый черствый хлеб
О, молодые генералы,
О, молодые генералы
Своих судеб
 
 
О, как мне кажется могли вы
Рукою полною перстней
И кудри дев ласкать и гривы
Своих коней,
Своих коней
 
 
В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век
И ваши кудри, ваши бачки
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег…
 

Бессонница

6

 
Сегодня ночью я одна в ночи —
Бессонная, бездомная черница! —
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы!
 
 
Бессонница меня толкнула в путь. —
О. как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой!
Сегодня ночью я целую в грудь —
Всю круглую воюющую землю!
 
 
Вздымаются не волосы – а мех.
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех,—
Кого жалеют и кого целуют.
 

1916

Стихи к Блоку

 
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке,
Одно единственное движенье губ,
Имя твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
 
 
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
 
 
Имя твое – ах, нельзя! —
Имя твое – поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век,
Имя твое – поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим – сон глубок.
 

1916

5

 
У меня в Москве – купола горят!
У меня в Москве – колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, —
В них царицы спят, и цари.
 
 
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе – до зари!
 
 
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как. над рекой – Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
 
 
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю —
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари…
 
 
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся. Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
 

1916

Царю – на Пасху

 
Настежь, настежь
Царские врата!
Сгасла, схлынула чернота.
 
 
Чистым жаром
Горит алтарь.
– Христос Воскресе,
Вчерашний царь!
 
 
Пал без славы
Орел двуглавый.
– Царь! – Вы были неправы.
 
 
Помянет потомство
Еще не раз —
Византийское вероломство
Ваших ясных глаз.
 
 
Ваши судьи —
Гроза и вал!
Царь! Не люди —
Вас Бог взыскал.
 
 
Но нынче Пасха
По всей стране,
Спокойно спите
В своем Селе,
Не видьте красных
Знамен во сне.
 
 
Царь! – Потомки
И предки – сон.
Есть – котомка,
Коль отнят – трон.
 

1917

«Из строгого, стройного храма…»

 
Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей…
– Свобода! – Прекрасная Дама
Маркизов и русских князей.
 
 
Свершается страшная спевка, —
Обедня еще впереди!
– Свобода! – Гулящая девка
На шалой солдатской груди!
 

1917

«Собрались, льстецы и щеголи…»

 
Собрались, льстецы и щеголи,
Мы не страсти праздник праздновать.
Страсть – то с голоду, да с холоду, —
Распашная, безобразная.
 
 
Окаянствует и пьянствует,
Рвет Писание на части…
– Ах, гондолой венецьянскою
Подплывает сладострастье!
 
 
Роза опытных садовников
За оградою церковною,
Райское вино любовников —
Сладострастье, роза кровная!
 
 
Лейся, влага вдохновенная,
Вожделенное токайское —
За нетленное – блаженное
Сладострастье, роскошь райскую!
 

1917

Москве

1

 
Когда рыжеволосый Самозванец
Тебя схватил – ты не согнула плеч.
Где спесь твоя, княгинюшка? – Румянец,
Красавица? – Разумница, – где речь?
 
 
Как Петр – Царь, презрев закон сыновний,
Позарился на голову твою —
Боярыней Морозовой на дровнях
Ты отвечала Русскому Царю.
 
 
Не позабыли огненного пойла
Буонапарта хладные уста.
Не в первый раз в твоих соборах – стойла.
Всё вынесут кремлевские бока.
 

1917

2

 
Гришка – Вор тебя не ополячил,
Петр – Царь тебя не онемечил.
Что же делаешь, голубка? – Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? – Далече.
 
 
– Голубочки где твои? – Нет корму.
– Кто унес его? – Да ворон черный.
– Где кресты твои святые? – Сбиты.
– Где сыны твои, Москва? – Убиты.
 

1917

3

 
Жидкий звон, постный звон.
На все стороны – поклон.
Крик младенца, рев коровы.
Слово дерзкое царёво.
Плёток свист и снег в крови.
Слово темное Любви.
Голубиный рокот тихий.
Черные глаза Стрельчихи.
 

1917

Андрей Шенье

1

 
Андрей Шенье взошел на эшафот,
А я живу – и это страшный грех.
Есть времена – железные – для всех.
И не певец, кто в порохе – поет.
И не отец, кто с сына у ворот
Дрожа срывает воинский доспех.
Есть времена, где солнце – смертный грех.
Не человек – кто в наши дни живет.
 

1918

2

 
Не узнаю в темноте
Руки – свои иль чужие?
Мечется в страшной мечте
Черная Консьержерия.
Руки роняют тетрадь,
Щупают тонкую шею.
Утро крадется как тать.
Я дописать не успею.
 

1918

«Полюбил богатый – бедную…»

 
Полюбил богатый – бедную,
Полюбил ученый – глупую,
Полюбил румяный – бледную,
Полюбил хороший – вредную:
Золотой – полушку медную.
 
 
– Где, купец, твое роскошество?
«Во дырявом во лукошечке!»
– Где, гордец, твои учености?
«Под подушкой у девчоночки!»
– Где, красавец, щеки алые?
«За ночь черную – растаяли».
– Крест серебряный с цепочкою?
«У девчонки под сапожками!»
 
 
Не люби, богатый, – бедную,
Не люби, ученый, – глупую,
Не люби, румяный, – бледную,
Не люби, хороший, – вредную.
Золотой – полушку медную!
 

1918

«Колыбель, овеянная красным…»

 
Колыбель, овеянная красным!
Колыбель, качаемая чернью!
Гром солдат – вдоль храмов – за вечерней.
А ребенок вырастет – прекрасным.
 
 
С молоком кормилицы рязанской
Он всосал наследственные блага:
Триединство Господа – и флага.
Русский гимн – и русские пространства.
 
 
В нужный день, на Божьем солнце ясном,
Вспомнит долг дворянский и дочерний —
Колыбель, качаемая чернью,
Колыбель, овеянная красным!
 

1918

(Моя вторая дочь Ирина – родилась 13-го апреля 1917 г., умерла 2-го февраля 1920 г. в Сретение, от голода, в Кунцевском детском приюте.)

«Офицер гуляет с саблей…»

 
Офицер гуляет с саблей,
А студент гуляет с книжкой.
Служим каждому мальчишке:
Наше дело – бабье, рабье.
 
 
Сад цветочками засажен —
Сапожищами зашибли.
Что увидели – не скажем:
Наше дело – бабье, рыбье.
 

1918

Стихи к Сонечке

3

 
В мое окошко дождь стучится.
Скрипит рабочий над станком.
Была я уличной певицей,
А ты был княжеским сынком.
 
 
Я пела про судьбу – злодейку,
И с раззолоченных перил
Ты мне не руль и не копейку, —
Ты мне улыбку подарил.
 
 
Но старый князь узнал затею:
Сорвал он с сына ордена
И повелел слуге – лакею
Прогнать девчонку со двора.
 
 
И напилась же я в ту ночку!
Зато в блаженном мире – том —
Была я – княжескою дочкой,
А ты был уличным певцом!
 

1919

23

 
Кто создан из камня, кто создан из глины,
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
 
 
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита!
 
 
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
 
 
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена —
Высокая пена морская!
 

1920

Пригвождена…

1

 
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу.
Я утверждаю, что – невинна.
 
 
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина. что я с рукой
По площадям стою – за счастьем.
 
 
Пересмотрите все мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
 
 
И это все, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это все, что я возьму с собой
В край целовании молчаливых.
 

1920

«Вчера еще в глаза глядел…»

 
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче – вороны!
 
 
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
 
 
И слезы ей – вода, и кровь —
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
 
 
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Вчера еще – в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала – копейкой ржавою!
 
 
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
 
 
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал – колесовать:
Другую целовать», – ответствуют.
 
 
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе – я сделала?
 
 
Всё ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть – садовница.
 
 
Само – что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
– За всё, за всё меня прости,
Мой милый, – что тебе я сделала!
 

1920

«На што мне облака и степи…»

 
На што мне облака и степи
И вся подсолнечная ширь!
Я раб, свои взлюбивший цепи,
Благословляющий Сибирь.
 
 
Эй вы, обратные по трахту!
Поклон великим городам.
Свою застеночную шахту
За всю свободу не продам.
 
 
Поклон тебе, град божий Киев!
Поклон, престольная Москва!
Поклон, мои дела мирские!
Я сын, не помнящий родства…
 
 
Не встанет – любоваться рожью
Покойник, возлюбивший гроб.
Заворожил от света божья
Меня верховный рудокоп.
 

1921

Роландов рог

 
Как нежный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве…
За князем – род, за серафимом – сонм,
За каждым – тысячи таких, как он,
Чтоб, пошатнувшись, – на живую стену
Упал и знал, что – тысячи на смену!
Солдат – полком, бес – легионом горд,
За вором – сброд, а за шутом – все горб.
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться,
Под свист глупца и мещанина смех —
Одна из всех – за всех – противу всех! —
Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
И сей пожар в груди тому залог,
Что некий Карл тебя услышит, Рог!
 

1921

Маяковскому

 
Превыше крестов и труб,
Крещенный в огне и дыме,
Архангел-тяжелоступ —
Здорово, в веках Владимир!
 
 
Он возчик и он же конь,
Он прихоть и он же право.
Вздохнул, поплевал в ладонь:
– Держись, ломовая слава!
 
 
Певец площадных чудес —
Здорово, гордец чумазый,
Что камнем – тяжеловес
Избрал, не прельстясь алмазом.
 
 
Здорово, булыжный гром!
Зевнул, козырнул – и снова
Оглоблей гребет – крылом
Архангела ломового.
 

1921

«В сиром воздухе загробном…»

 
В сиром воздухе загробном —
Перелетный рейс…
Сирой проволоки вздроги,
Повороты рельс…
 
 
Точно жизнь мою угнали
По стальной версте —
В сиром мороке – две дали..
(Поклонись Москве!)
 
 
Точно жизнь мою убили.
Из последних жил
В сиром мороке в две жилы
Истекает жизнь.
 

1922

«Дней сползающие слизни…»

 
Дней сползающие слизни,
…Строк поденная швея…
Что до собственной мне жизни?
Не моя, раз не твоя.
 
 
И до бед мне мало дела
Собственных… – Еда? Спанье?
Что до смертного мне тела?
Не мое, раз не твое.
 

1925

Стихи к Пушкину

4

 
Преодоленье
Косности русской —
Пушкинский гений?
Пушкинский мускул
 
 
На кашалотьей
Туше судьбы —
Мускул полета,
Бега,
Борьбы.
 
 
С утренней негой
Бившийся – бодро!
Ровного бега,
Долгого хода —
 
 
Мускул. Побегов
Мускул степных,
Шлюпки, что к брегу
Тщится сквозь вихрь.
 
 
Не онедужен
Русскою кровью —
О, не верблюжья
И не воловья
 
 
Жила (усердство
Из-под ремня!) —
Конского сердца
Мышца – моя!
 
 
Больше балласту —
Краше осанка!
Мускул гимнаста
И арестанта,
 
 
Что на канате
Собственных жил
Из каземата —
Соколом взмыл!
 
 
Пушкин – с монаршьих
Рук руководством
Бившийся так же
Насмерть – как бьется
 
 
(Мощь – прибывала,
Сила – росла)
С мускулом вала
Мускул весла.
 
 
Кто-то, на фуру
Несший: «Атлета
Мускулатура,
А не поэта!»
 
 
То – серафима
Сила – была:
Несокрушимый
Мускул – крыла.
 

1931

Поэт и царь

1(5)

 
Потусторонним
Залом царей.
– А непреклонный
Мраморный сей?
 
 
Столь величавый
В золоте барм.
– Пушкинской славы
Жалкий жандарм.
 
 
Автора – хаял,
Рукопись – стриг.
Польского края —
Зверский мясник.
 
 
Зорче вглядися!
Не забывай:
Певцоубийца
Царь Николай
Первый.
 

1931

«Тоска по родине! Давно…»

 
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой
 
 
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
 
 
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной – непременно —
 
 
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться – мне едино.
 
 
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично – на каком
Непонимаемой быть встречным!
 
 
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья – он,
А я – до всякого столетья!
 
 
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все – равны, мне всё – равно,
И, может быть, всего равнее —
 
 
Роднее бывшее – всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты – как рукой сняло:
Душа, родившаяся – где-то.
 
 
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей – поперек!
Родимого пятна не сыщет!
 
 
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина…
 

1934

Куст

1

 
Что нужно кусту от меня?
Не речи ж! Не доли собачьей
Моей человечьей, кляня
Которую – голову прячу
 
 
В него же (седей – день от дня!).
Сей мощи, и плещи, и гущи —
Что нужно кусту – от меня?
Имущему – от неимущей!
 
 
А нужно! иначе б не шел
Мне в очи, и в мысли, и в уши.
Не нужно б – тогда бы не цвел
Мне прямо в разверстую душу,
 
 
Что только кустом не пуста:
Окном моих всех захолустий!
Что, полная чаша куста,
Находишь на сем – месте пусте?
 
 
Чего не видал (на ветвях
Твоих – хоть бы лист одинаков!)
В моих преткновения пнях,
Сплошных препинания знаках?
 
 
Чего не слыхал (на ветвях
Молва не рождается в муках!),
В моих преткновения пнях,
Сплошных препинания звуках?
 
 
Да вот и сейчас, словарю
Придавши бессмертную силу, —
Да разве я то говорю,
Что знала, пока не раскрыла
 
 
Рта, знала еще на черте
Губ, той – за которой осколки…
И снова, во всей полноте,
Знать буду, как только умолкну.
 

2

 
А мне от куста – не шуми
Минуточку, мир человечий! —
А мне от куста – тишины:
Той, – между молчаньем и речью.
 
 
Той, – можешь – ничем, можешь – всем
Назвать: глубока, неизбывна.
Невнятности! наших поэм
Посмертных – невнятицы дивной.
 
 
Невнятицы старых садов,
Невнятицы музыки новой,
 
 
Невнятицы первых слогов,
Невнятицы Фауста Второго.
 
 
Той – до всего, после всего.
Гул множеств, идущих на форум.
Ну – шума ушного того,
Всё соединилось в котором.
 
 
Как будто бы все кувшины
Востока – на лобное всхолмье.
Такой от куста тишины,
Полнее не выразишь: полной.
 

1934

Читатели газет

 
Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей.
И каждый – со своей
Газетой (со своей
Экземой!) Жвачный тик,
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.
 
 
Кто – чтец? Старик? Атлет?
Солдат? – Ни черт, ни лиц,
Ни лет. Скелет – раз нет
Лица: газетный лист!
Которым – весь Париж
С лба до пупа одет.
Брось, девушка!
Родишь —
Читателя газет.
 
 
Кача – «живет с сестрой» —
ются – «убил отца!» —
Качаются – тщетой
Накачиваются.
 
 
Что для таких господ —
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!
 
 
Газет – читай: клевет,
Газет – читай: растрат.
Что ни столбец – навет,
Что ни абзац – отврат…
 
 
О, с чем на Страшный суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет!
 
 
– Пошел! Пропал! Исчез!
Стар материнский страх.
Мать! Гуттенбергов пресс
Страшней, чем Шварцев прах!
 
 
Уж лучше на погост, —
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост,
Читателей газет!
 
 
Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей,
Писатели газет!
 
 
Вот, други, – и куда
Сильней, чем в сих строках!
Что думаю, когда
С рукописью в руках
 
 
Стою перед лицом
– Пустее места – нет! —
Так значит – нелицом
Редактора газетной нечисти.
 

1935

Анализ стихотворений

«Книги в красном переплете» (1908–1910)

В данном стихотворение Цветаева продолжает тему детства, но уже связанную со сказочным миром книг. Ведь радость познания связана для детей именно с миром книг. Детское восприятие книг, убеждена Цветаева, глубоко и своеобразно, благодаря особенности детского восприятия окружающего мира. В одном из своих писем к М. А. Волошину она замечает: «Семи лет Мцыри и Евгений Онегин гораздо верней и глубже понимаются», и дело здесь «в слишком глубоком, слишком чутком, болезненно-верном!» восприятии действительности. И позднее, в 1940 г., Цветаева подчеркнет ту же мысль: «Любимое занятие с четырех лет – чтение, с пяти лет – писание. Все, что любила, – любила до семи лет… Сорока семи лет от роду скажу, что все, что мне суждено было узнать, – узнала до семи лет, а все последующие сорок – осознавала».

 
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Неизменившие друзья
В потертом, красном пререплете.
 

Мир, преображенный «волшебной силой песнопенья», с ранних лет был дорог Цветаевой. Не случайно в ее поэзии так много реминисценций, упоминаний о прочитанном, а литературные персонажи часто выступают действующими лицами ее произведений. «Неизменившие друзья» – так названы Цветаевой любимые ею в детстве «книги в красном переплете». «Рай детского житья» освещен их присутствием в жизни героини. Чтение и игра матери на рояле сливают воедино мир слова и мир музыки. Книги становились своеобразной школой чувств.

 
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
 

Однако вернуть эту первозданность ощущений невозможно, как невозможно вернуться в прошлое. Новый жизненный опыт, новые переживания и обстоятельства навсегда разделили пору детства и пору юности. Героине остается лишь воскликнуть вслед минувшим дням: «Куда ушли, в какую даль вы?»

«Первое путешествие» (1909)

Жизнь ребенка, по Цветаевой, необычайно наполнена и динамична. Каждый ее миг открывает юному человеку новые для него истины, обогащает новым опытом, а тем более путешествия. И пусть даже эти путешествия совершаются во сне, они дарят маленькому человеку новые сказочные впечатления. Море в жизни и в творчестве поэтессы играет настолько важную роль, что морскими мотивами пронизана не только реальность, но и сновидения, где диван превращается в корабль.

 
Диван-корабль в озерах сна
Помчал нас к сказке Андерсена.
 

И как далеки от этого взрослые, зачастую столь придавленные обыденностью, что забывают о непостижимой прелести существования, загромождая жизнь свою мышиной возней. Цветаева отчетливо разделяет мир взрослых, лишенный поэзии, и мир детей, многосложный, многоцветный и огромный, в котором есть место и «облачку-Пегасу», и «Диван-кораблю», и стаям воздушных рыб. В стихотворении Цветаева превращает окружающую действительность в огромное царство морское, где рыбы мелькают в облаках, и прислуживают киты да дельфины, разливающие «вино в хрустальные графины».

 
Лилось ручьем на берегах
Вино в хрустальные графины,
Служили нам на двух ногах
Киты и грузные дельфины…
 

И всё же это только сон, которому суждено исчезнуть вместе со сказочным Чародеем, как только зазвенят часы и забрезжит утро.

 
Уж утро брезжит! Боже мой!
Полу во сне и полу-бдея
По мокрым улицам домой
Мы провожали Чародея.
 

Во многом тема детства пересекается с темой моря у поэтессы, и соотносится с романтическим характером поэзии Цветаевой. Ее лирическая героиня – человек, тонко чувствующий красоту. Для нее притягательны и реальный окружающий мир, и мир фантазии, мечты, вымысла. «Действительность для нее – всегда отправная точка, а не точка опоры или цель путешествия, и чем она конкретней, тем сильнее, дальше отталкивание. Цветаева ведет себя в стихах как классический утопист: чем невыносимей действительность, тем агрессивней воображение. С той лишь, впрочем, разницей, что в ее случае острота зрения не зависит от объекта созерцания», – пишет о ней Бродский.