Текст книги "Несвоевременный человек. Книга вторая. Вера"

– И если в истории болезни пациента, пошагово, начиная со времени возникновения и описания симптомов, расписано течение его болезни, то в истории болезни доктора, – на этой мысли Левша памятливо заглядывает в одну из ячеек своей памяти, где находится картотека с этими историями болезни. После чего он по памяти выбирает для себя наиболее знаковое на данный момент лицо доктора, и начинает вчитываться в его историю болезни. – Так вот, – многозначительно говорит Левша, переворачивая первую страницу этой относительно других пухлой папки, – доктор Белоглазов. И в первую очередь возникает вопрос, почему этот доктор представляет для нас особый интерес? – задаётся риторическим вопросом Левша, для которого этот его вопрос не вопрос.

И он-то уж точно знает, почему ему так этот доктор Белоглазов интересен и почему его папка самая пухлая из всех. Да хотя бы потому, что он и есть лечащий врач Левши, и его к Левше интерес не мог не вызвать ответной реакции интереса у Левши. И если на первых порах такая заинтересованность к себе со стороны доктора Белоглазова вызывала симпатию со стороны Левши, на всё тех же порах занимавшего скорее настороженную позицию по отношению к медицинскому персоналу, чем другую, где в нём даже прослеживалась доверительность отношений к человеку в белом халате. То вот когда он услышал, и при том совершенно случайно, – когда он задержался в том самом, соседствующим с курилкой помещении, в одной из тамошних кабинок, – на кого опирается в своей работе и кто ходит в моральных авторитетах у его лечащего врача, доктора Белоглазова, то у Левши на всех одновременно врачей открылись свои было затуманенные признательностью глаза, и с этого момента в лице Левши на свет явился первый ненавистник и сопротивленец всей этой врачебной системы.

– Я, говорит Белоглазов, особо уважаю незабвенного Павлова Ивана Петровича. И благодаря его методике, я не одного пациента поставил на ноги и вывел в люди не припадочным, а человеком ответственным за свои неблаговидные поступки. – Вот прямо так, без всякого сожаления своих излеченных этой страшной методикой пациентов, и осуждения себя со стороны своих коллег, как и должно быть, заявляет доктор Белоглазов. И Левша хоть и находится за стеной в другом помещении, он прямо перед собой видит его усмехающееся лицо. И теперь Левша заодно видит, как он был наивен в том, что во всём доверился своему врачу, который, как сейчас им выясняется, о нём и вовсе не думал и даже в упор не видел, видя перед собой только его рефлексию.

– И глаза у него не белые, а стальные до своей жестокосердности и беспощадности к любого рода неповиновению. – Кусая в исступлении свой кулак руки, начал темнеть мыслями Левша по отношению к своему лечащему врачу.

А там, в курилке, между тем не успокаиваются, и все эти представители врачебного сообщества продолжают свои на бытовом уровне дискуссии. И если бы Левша своими ушами не услышал, о чём они между собой говорят и что их на самом деле волнует, – да те же самые неурядицы, которыми занят самый обычный человек, – то он бы ни за что в это не поверил. Ведь он до этого времени смотрел на врача с позиции своей недосягаемости его значимости, чуть ли не полубога – и это не плод разумения больного, воспалённого жаром от повышенной температуры, а это что ни на есть реальность и истина, подкрепленная логикой мышления человека. Ведь недосягаемость есть основная характеристика этих обожествлённых человеком существ, и значит, врач, заслуженно или не заслуженно, что не столь важно, вполне мог видеться в таком полу божественном качестве больными, и не обязательно в тяжёлом состоянии.

А тут, как Левшой прямо сейчас выясняется, врачей волнует всё тоже самое, что и его, и они дискутируют не о возвышенных вещах и мировых проблемах, а им интересней потрепаться о том, как там сегодня выглядит новенькая докторша и как бы половчее затащить её в койку. Ну а от этих последних слов, которые себе позволил высказать вслух всё тот же доктор Боткин, у Левши прямо ум за разум зашёл. – Если уж врач не знает, как затащить человека в койку, то, что он тогда за врач такой?! – Левша прямо-таки потрясён тем, как мир врачей пал в его глазах и обесценился в своей малой грамотности. В размышлениях о чём, Левша и погрузился в свои тяжёлые думы о природе характера жизни врачей. О которых он, как оказывается, совсем ничего не знает, а всё то, что он о них раньше знал и думал, есть всего лишь продукт мифотворчества.

– Сдаётся мне, что и Гиппократа никакого не было, а его специально придумали, чтобы было на кого ссылаться, когда от новоиспечённого лекаря требовали обоснований его применяемого метода по излечению хандры у какого-нибудь важного господина. – Принялся размышлять Левша.

– А вот скажи-ка мне ты, сучий потрох, на каких таких основаниях, ты решил, что именно такой подход к моему заболеванию самый верный? – задастся вопросом великий стратег, первый гражданин, демократ и балагур Эллады, Герофил, лёжа в неглиже и жаре под опахалами, и не имея возможности поднять голову по причине силы тяжести, навалившейся на него хандры, вперемежку с принятым вчера от неё, паскуды, алкоголем. А вот Аристофан вчера обещал совсем другое средство излечения от этого подлого состояния не увлечённости своей и жизнью местных горожанок в туниках, в сторону которых, Герофил был такой большой ходок.

– Только Дионисий со своими плодами сумеет излечить твой недуг. – Так живо и уверенно заявляет этот Аристофан, что Герофил тут же убеждён им. После чего Аристофан достаёт уже приготовленный кувшин с живительной влагой и Герофил, опоенный Аристофаном, даже не замечает, как у того трясутся руки и он половину целебной жидкости в виде вина, льёт мимо предоставленной ему чаши для лечебной жидкости. А затем, после нескольких подходов к этой чаше, он уже за собой всё того же не замечает, и ещё того, как и когда это он оказался на месте Аристофана, где теперь уже сам пытается разогнать в нём его хандру, которая в отличие от его хандры была куда как цепче, и она склонила Аристофана к тому, что он повалился на пол и не мог, ни бэ, ни мэ, сказать. Хотя ещё пять минут назад порывался сорвать с себя одежду своей скромности и сделать камин-аут – рассказать всем, что он не уважаемый всеми гражданин свободного на волеизъявления государства, а самый последний сатир, который жизни своей не представляет без этих своих сатирических пьес. А вот при чём здесь пьесы и склонность Аристофана ко вне сценическому поведению сатира, то этого Герофил так и не уразумел. А когда утром он себя на половину уразумел и при этом в состоянии крайне не близком от своего разумения, то ему сил хватило лишь на два слова: Воды и лекаря, падлы, ко мне (последние слова относятся не к свободным гражданам Эллады, и значит, не учитываются).

Так что когда перед добропорядочным, когда он не склонен прибегать к дарам Диониса, гражданином Герофилом, предстал выловленный на рынке представлявшийся себя лекарем от всех болезней, а от хандры, тьфу, за раз излечу, лекарь Аксплепиад, то Герофил уже горьким и крайне болезненным для его головы опытом наученный, не сразу в петлю доверия полез, а для должного понимания лекарем того, что от него требуется и что с ним тут шутки не будут шутить, призвав в наблюдатели самого верного своего раба Мавра (свободные граждане, так уж повелось, не могут чувствовать себя свободными, если кто-то рядом с ними не испытывает несвободу – а так он посмотрел на тяготы несвобод чуждых ему людей и тут же начинает переполняться свободными чувствами и гневными волеизъявлениями в сторону чужих несвобод), с огромным ножом на поясе для убедительности его незамедлительности действий, обратился к нему с этим первостепенной важности для обоих вопросом.

Ну а Акслепиад при виде такого обстоятельного подхода к своему здоровью со стороны своего нового клиента, сразу же понял, что тут нужен особый подход, и простыми отсылками к простым историям болезней не обойдёшься. И только попробуй только сослаться на лёгкость бытия рыболова из Пелопоннеса, у которого и имени нет, после того, как он ему оказал лекарскую помощь, то тебя тут же, за раз уличат в оскорблении чувств свободного гражданина – меня (!) сравнить с рыболовом! – Нет, тут нужно что-то обязательно мифическое придумать, а иначе кто ему поверит. А как не поверят, то тут-то Мавр и сделает своё дело. Ну а чем всякий миф характеризуется, всё верно, своей несопоставимостью с реальностью, и чем больше далеки от реальности озвученные в мифах факты, то тем миф ближе к реальности. Вот такая сама в себе исходность, идиома, получается.

– Я, свободный гражданин Эллады, а не какой-нибудь там уличный самозванец, который лечит ради своей потехи и наживы. А я человек учёный и все мои методы лечения проверены временем и базируются на научных изысканиях самого Гиппократа. – Не моргнув и глазом, что говорит о крайней степени честности, высказался Акслепиад.

– Гиппократ? – задумчиво вопросил себя Герофил. – Что-то знакомое. Кто таков, этот твой Гиппократ? – не найдя ответов у себя в голове, задаётся вопросом Герофил.

Ну а Акслепиад знает, что говорить этим людям, без сомнения смотрящих только в одну сторону, сторону Олимпа. – Да, люди нынче уже не те, что прежде, – с чувством глубоко сожаления заговорил Акслепиад, – нет в них прежнего благочестия, и они за своим собственным обожествлением, стали постепенно забывать богов. – И видимо Герофил ещё не до конца потерял связь со своим рассудком, и он, уловив, куда клонит лекарь, обрывает его на этом месте. – Ладно, на этом достаточно. Я уверовал в тебя. А теперь я слушаю, что ты мне предложишь для моего излечения. – Сказал Герофил и при этом так многозначительно посмотрел на Мавра, что у Акслепида всё желание лечить добрым словом улетучилось, а в голове только одни нехорошие слова остались.

– Я в своём подходе к излечению использую систему Эпикура. – Заговорил Акслепиад и, судя по вытянувшемуся лицу Герофила, то вот с системой Эпикура он был знаком (скорей всего с основными её принципами).

– Я бы вам для начала рекомендовал принять освежающую ванну, а затем с помощью прогулки укрепить свой дух. – Сказал Акслепиад. И Герофил ничего не имел против этого предложения Акслепиада, если бы не одно но, его тело его не слушалось и под своей тяжестью не могло встать на ноги. И Акслепиад не был бы врачевателем, если бы не мог предвидеть все те трудности, которые встают на пути выздоровления больного, и он, заметив сомнение в глазах Герофила, делает важное заявление. – А учитывая ваше состояние и имеющиеся у вас трудности на пути к этим оздоровляющим тело процедурам, то для восполнения сил в вашем организме, прописываю вам кружку живительной влаги из садов Диониса. – И только было Герофил собрался возмутиться, что он как раз благодаря своему поклонению этому подлецу Дионису, оказался в таком неподъёмном положении, как Акслепиад предупредительно подкрепляет это своё решение получившим в последнее время известность правилом подобия. – Подобное подобным лечат. – Акслепиад этим своим заявлением срезает любые поползновения Герофила на возмущение.

– Нет, так лечить нельзя! – уже и непонятно к какому времени, и к какому лечащему врачу относились эти слова Левши, но они, тем не менее, были сказаны. А если учесть тот момент, когда они были им произнесены себе в нос – это случилось тогда, когда он из памятливых архивов достал историю болезни доктора Белоглазова (на папке было написано «История взлёта и падения доктора Белоглазова в моих глазах») – то не трудно догадаться, о ком шла речь.

И вот Левша, имея для себя столь крепкие основания относиться к врачебному персоналу предвзято и грубо, и начал вести против него свою подрывную деятельность, играя на их честолюбивых чувствах. И он, зная об имеющихся во врачебном стане разногласиях между отдельными знаковыми врачами, умело использовал это в своём противостоянии с ними.

Так в каждом медицинском сообществе имелись свои знаковые фигуры, и хотя они все вышли из одних институтов, они, тем не менее, придерживались своего отдельного медицинского мировоззрения на свою профессию (а сколько врачей, столько и мнений на способы излечения болезни), и как следствие этого, эти знаковые фигуры медицины, становились приверженцами определённого подхода к лечению со своими принципами и методиками, которым они придерживались и продвигали в своей практике. И, конечно, тут не обходилось без своих спорных утверждений и противников.

Так что когда Левша за между делом, при разговоре о своём здоровье с доктором Белоглазовым, смел утверждать, а вот доктор Макарий иначе смотрит на пути выхода из того болезненного тупика, в котором он, Левша, оказался, следуя рекомендациям его, доктора Белоглазова, то Белоглазова прямо-таки на глазах Левши корёжило, а Левше вроде как становилось легче. И это можно сказать, тоже своя методика облегчения своего страдания. А то, что облегчение происходит за счёт других, то это всего лишь поверхностный взгляд на всё это, а если уж зрить в корень, то это всё есть результат взаимовыручки между людьми, по принципу сообщающихся сосудов.

Между тем Левша, верно догадавшись насчёт Макария, не стал развивать дальше мысль, а углубившись в собственные мысли, дал немного времени Гаю для собственных умозаключений. Когда же эта вдумчивая пауза проходит, Левша, видимо всё расставив по своим местам насчёт использования в будущем этой полученной от Гая информации, распрямляется в лице и с напускной или искренней, что поначалу и не поймёшь, доброжелательностью обращается к Гаю.

– Но всё же есть свои исключения из правил, – говорит Левша, – врач-ординатор со звучным именем Сирена. Это мы её так между собой прозвали, а так её зовут Варвара, – Левша делает оговорку, – при звуке её голоса обо всём забываешь, и как тебя звали в том числе. – Левша теперь уже мечтательно уходит в себя. Так проходит где-то с минуту, а для Левши может и целая история трагической любви. Где всей команде корабля, на котором он плыл, залепили уши воском, а его вместе с Одиссеем привязали к мачте корабля, когда их корабль приблизился к острову сирен, чтобы они могли услышать голос сирен и остаться живыми. И лучше бы Левша не послушал свою гордость, а залепил вместе со всеми свои уши воском и спокойно жил как раньше. А теперь разве это жизнь, после того, что он там вместе с Одиссеем на острове услышал. И если физически они с Одиссеем выжили, которого он, кстати, после этого на дух не переносит, как и тот его, то душой они умерли, оставив навсегда себя там, на острове.

В общем, Левша возвращается из своего мысленного углубления уже не таким одухотворённым, а с некоторой претензией к этому пустому миру, и делает разворот на 180% от прежнего своего рассуждения. – Хотя с ней не всё так просто, – рассудительно заявляет Левша, – и вполне возможно, что врачебный персонал посредством её использования проверяет нас на чувствительность и на восприятие окружающего мира. Живое, как известно, всегда тянется к красоте, и если в тебе ещё есть крупицы разума, а они отвечают в человеке за живое, то они обязательно среагируют на красоту и проявятся. – Эти слова Левши заставили задуматься Гая, как, впрочем, и самого Левшу, но только на совсем чуть-чуть. – А врачи тебя постараются поймать на этом. – Добавляет Левша, затем делает многозначительное лицо и говорит. – Но ничего, я тебе, если что помогу. Как возникнут сложности, то смотри на меня и я тебе подскажу, что нужно делать.

И тут Гай сам того не понимает, что на него нашло, – может от долгого вынужденного молчания у него возникла потребность словесно заявить о себе, – и он с долей строптивости в голосе, вопросительно возражает Левше. – А я что, своим умом не справлюсь. – Левша в ответ слегка отстраняется от Гая назад, откуда он изучающе на него смотрит и, улыбнувшись, делает свои выводы из увиденного в Гае. – Проявление крайней степени упёртости, со своим фанатичным уверованием во что-то исключительно своё, это то, что нужно, – сказал Левша, – а вот то, что ты в отстаивании своей правоты полагаешься только на себя, то это самая распространённая ошибка среди людей, симулирующих своё потерявшее равновесие состояние. В таком деле, как расстройство личности, должно иметь место… – но Левше не удаётся закончить своё предложение, а Гай не успевает возмутиться по поводу таких предположений на свой счёт со стороны Левши: « С какой стати, он решил его записать в симулянты?!», – так как дверь в палату открывается и находящихся в палате пациентов в момент обдаёт свежестью открытий со стороны двери, а Левшу как ветром сдуло от койки Гая. Гай же только было повернулся в сторону двери, чтобы зафиксировать для себя того, кто там вошёл, как он уже замечен вошедшими – сбивающей со всякой мысли и дыхания девушки высшей совершенности и находящимся в её тени доктором с прямолинейным взглядом на него своих светлых глаз, которые прямиком направились к нему.

– Ну что ж, – остановившись рядом с койкой Гая и окинув его с этой близи, заговорил, как уже понял Гай, доктор Белоглазов, – надеюсь, что тут у нас не самый рядовой случай, с отсылкой на расслоение личности, где каждый себя мнит многослойной, со своими сложностями идентификации, личностью типа луковицы. А здесь действительно уникальный случай. – И Белоглазов так неоднозначно посмотрел исподлобья на Гая, что Гай почувствовал себя припёртым к стенке – этот взгляд Белоглазова прямо говорил, что он его насквозь видит, и предупреждает, чтобы он даже не думал перед ним хитрить и юлить, а если уж записался в люди, которым понадобилась врачебная помощь, то должен быть откровенно честен в своих ответах. И если доктору потребуется информация о его беспорядочных связях на стороне, то нечего даже думать возмущаться: «Это моё личное дело и никого не касается!», и задаваться вопросами: «На кой вам всё это надо знать?», а нужно сразу же, без запинки и заминки на укрытие самых скверных фактов из своей биографии, рассказать о своей второй жизни небезупречного человека (может это нужно знать Варваре-Сирене, она ищет для себя достойного жениха, а ты, дурак, упираешься).

Но доктор Белоглазов одного не учёл – Гай не самый обычный пациент, а он и сам врач, и его на один, хоть и внушающий ужас и уважение взгляд, не проймёшь. И Гай всё также непоколебимо, без того трепета во взгляде, который невольно появляется в глазах больных своими болезнями пациентов, смотрит в ответ на доктора Белоглазова, который тут же подспудно ощутил, что с этим пациентом что-то не так и с ним ему, пожалуй, придётся повозиться. И только забравшийся на свою койку Левша, преисполнился воодушевлением, при виде того, как крепко отстаивает свои взгляды на себя новичок – не иначе у него крепко что-то в голове засело или свихнулось, раз он так держится.

Между тем, доктор Белоглазов, видя какую крепкую позицию занял Гай, предпринимает в его сторону явно провокационный шаг. Он берёт стоящий у койки стул и прямо-таки ведёт себя бесцеремонно и не по-джентельменски по отношению к сопровождающей его даме (ну и что, что она находится у него в подчинении) – он не предлагает ей на него присесть, а придвинув его ближе к голове Гая, сам на него садится. Да так уверенно и крепко, как будто делает вызов всей внутренней джентльменской конституции Гая. – Ну и что ты на это всё скажешь? – так и читается во взгляде Белоглазове вот эта его принципиальная позиция на себя – вы все постоите, а я, несмотря на всю вашу красоту и на ваши прекрасные ноги, требующие к себе осторожного обращения, буду сидеть на своём заду и в ус не дуть. Тем более у меня усов нет, ха-ха.

И Гай сейчас бы, всё что он в один момент о нём и обо всех его чёртовых родственниках надумал, ему в лицо кулаком сказал, если бы на его месте был неопытный пациент, а так как Гай был посвящён в некоторые тайны медицинской профессии, где от первого знакомства в огромной степени зависит будущее лечение, и поэтому врачи, зная, как пациент подчас зажат и на счёт себя неоткровенен, для того чтобы расшевелить его, применяют различные психологические уловки и ухищрения. А это, несомненно, была психологическая уловка. А раз так, то это с хорошей стороны характеризует доктора Белоглазова, ну а Гай не ловится на эту его уловку. А Гай всё последнее несказанное, а красноречивыми намёками ему высказанное, пропускает мимо себя и даёт ответ на самые первые слова Белоглазова.

– Ну, человек, как минимум, природно двуличен. – Говорит Гай. – И это не та, всем известная лицемерная двуличность, а это природа, таким копировальным образом, обеспечивает запас прочности человеку. И если одна личность на протяжении своего жизненного пути, в ничто поистреплется, то как говорится, тут-то у человека и откроется второе дыхание, – а оно несомненно принадлежит второму человеческому я, – и это второе я, выйдя из тени первого я, вынесет то, что не донесло первое я. Ну а что насчёт луковицы, – размеренным тоном сказал Гай, бросив взгляд в сторону Сирены, – то её умение вызывать слёзы сочувствия, – а это, несомненно, ответная чувствительная реакция, – мне однозначно импонируют, и я не против так зваться.

– Да вы действительно уникальный случай, со своим философским подходом к проблематике существования своего я. – Самую малость, в пределах допустимости с иронизировал Белоглазов. – И скажите, эта ваша двуличность… нет, не так. А скажем так, неоднозначная личность… Кстати, а где я вас раньше мог видеть? – Белоглазов до сбивался до своего вопроса и его следствия, пристального всматривания в Гая и в свою память, где он пытался отыскать предположительные сходства.

И в другой раз Гай обрадовался бы такому вниманию к себе с докторской стороны, тем более, вслед за доктором со своим вниманием к нему присоединилась и стоящая за спиной доктора Сирена. А это не только тешит самолюбие, но и по-особому щекочет нервы. А если это всё окутать дымкой таинственности со своими секретами – Гай, как уже упоминалось не раз, под прикрытием самого обычного больного, выполняет сверхсекретную миссию по изобличению заговора медиков-ренегатов, решивших ради своих карьерных устремлений и лишние деньги никогда не будут лишними, перейти на тёмную сторону, болезней, и они больше не лечат, а калечат, – то вообще, вся эта обстановка приобретает для Гая волнующее сердце значение.

Но сейчас за спиной Белоглазова находится не только Сирена, а там, не сводя своего взгляда с него, находится также Левша, а это призывает Гая к крайней осторожности. В общем, всё как в этих опасных миссиях, со всех сторон героя поджидает опасность, и если он хочет достичь своей цели, – а это, несомненно, девушка, а не как все почему-то вокруг представляют, лекарство от всех болезней и разгром подпольного синдиката врачей, на который и работает эта девушка, завлечённая в эти шпионские сети обманом: ей обещали вечную молодость, или бесплатную пластическую хирургию, – то он должен быть крайне осторожным.

– В учебниках по психологии, – с чувством превосходства заявляет в ответ Белоглазову Гай, – в разделе психологические типажи. Разве не ясно.

– Пожалуй. – Согласился Белоглазов, задумавшись. – А что вы ищете? – вдруг неожиданно спрашивает Белоглазов Гая. А Гай и сообразить не может, что тот имеет в виду, и только в недоумении переспрашивает. – Ищите?

– Ну, да. – Уже со своей долей самоуверенности, как само собой, говорит Белоглазов. – Ведь это единственное, что волнует и всё время занимает все эти неоднозначные, многослойные личности. Природа на их и на ваш счёт ещё не определилась, вот и они, все эти личности, и разбираются между собой, то есть ищут для себя значимые аргументы и обоснования того, кто из них наиболее достоин представлять собой эту человеческую оболочку.

– Вы сами за меня ответили. – С усмешкой сказал Гай. – Я ищу себя. – Добавил Гай, прямолинейно посмотрев на Сирену. Что не прошло мимо Белоглазова и он без намёка на намёк, прямиком реагирует на эти действия Гая. – Вы таким способом не только не найдёте себя, а только потеряете. – Говорит Белоглазов.

– А я, может быть, хочу обрести через потерю. Без чего, как мне думается, не бывает приобретений. – Вновь посмотрев на Белоглазова, сказал Гай.

– Это, знаете ли, здоровые мысли. – Понимающе улыбнулся в ответ Белоглазов.

– И как я понимаю, я на верном пути к своему выздоровлению. – Многозначительно сказал Гай.

– Возможно. – Со своей долей многозначительности проговорил Белоглазов. – Возможно, что вы, лишившись, – я надеюсь, что в физическом плане только на время, – стереотипного взгляда на окружающее, – заговорил Белоглазов, прямо указывая на перемотанный глаз Гая, – вместе с этим перестали мыслить стереотипами. А ваш моно взгляд, хоть и не обладает всеми теми разносторонними и широкоформатными преимуществами как при стерео взгляде, тем не менее, у него есть то, чего нельзя достичь, если смотреть на мир в оба глаза – только одним глазом можно точно прицелиться, и как итог, добиться попадания в цель. И это не только в буквальном смысле. Умение концентрироваться на своей цели, всегда позволяют достичь своих результатов.

– Тогда только и остаётся, как наметить для себя цель. – Сказал Гай и, прищурив глаз, посмотрел на Сирену.