Текст книги "Седьмое небо"

А дело в том, что Вася, узнав как-то случайно от друга Игоря про Шаль Тремуйль, у которой, в принципе, было много имён, увиденную им на полотне Флавицкого обречённой в каземате Косой Башни во время наводнения 21 сентября в 1777 году («Опять число «17»», – подумала Шурик содрогнувшись), он буквально потерял голову! долгое время он провёл в своей малюсенькой комнатушке, совершенно не покидая её, он ничего не ел и ни с кем не хотел разговаривать, никого не хотел видеть, только просиживал целыми днями на крыше, глядя куда-то мимо города и всё думал о чём-то своём с мрачным видом и потухшим взглядом, в общем, впал в то самое состояние, которое гложет всех влюблённых с Первого Дня Сотворения, и уже одно это было удивительно – Вася! влюбился! а уж после того, как узнали, что избранница его умерла двести лет назад и видел он её только на вымышленном портрете, так и вовсе решили, что и в самом деле, а не показать ли его доктору? и, тем не менее, с тех самых пор он исправно посещал могилу своей возлюбленной в Алексеевском равелине и даже носил ей цветы, молча отвергая всех иных, живых женщин, не замечая никого и храня верность своему вдовству, слепо веря в то, что принцесса Волдомирская и есть его единственная! Третья идея: Вася действительно мечтал уехать куда-нибудь в глухие, безлюдные места, где вокруг одни леса непроходимые да поля непересекаемые, построить там дом, посадить дерево и жить поживать без добра тамасного да идиотизма стада, но, как он и говорил Кате, сделать этого он не мог по вышеозначенной причине идейной, так и проживал он жизнь свою в Коммуналке «Х» на Моховой улице, нося пластмассовые цветы своей Алин, да попивая портвейнчик «Три топора», сиречь «777».

***

Трамвай со скрипом тряхануло на стыке рельсов, и Костя проснулся, огляделся, пытаясь понять, где он находится и как он сюда попал, потёр рукой лицо, приходя в себя, за окном проплывали серые пейзажи цветных домов, чёрные, грязные сугробы и ненужные лица промеж бесцветных машин и друг друга, в самом трамвае народа было мало, только две необъёмные тётки с авоськами перемывали кости какой-то общей знакомой, маленькая эмо-гёрл в сиреневых лосинах и с такой же сиреневой прядью чёлки, пронизанная дешёвым железом серёжек, и пьяный слесарь, парящий где-то в другом измерении, со злым, безучастным и отчаявшимся взглядом пустых глаз, Костя потянулся и встал с грязного, рваного сиденья, тут же противное, удушливое тепло электрической печки сменилось промозглостью и холодом, трамвай скрипнул, содрогнулся и остановился, с грохотом раскрыв двери, Костя поспешно вышел на улицу и тут же съёжился от пронизывающих сквозняков и сырости, он накинул на голову капюшон, но это едва ли помогло, какое-то одеревенение вдруг напало на него и мысли текли в голове вяло и неуклюже: он с трудом понимал, где он, зачем вышел и что вообще делать дальше, в голове болезненными картинками отзывались подробности прошедшей где-то у кого-то разгульной ночи, он стоял прямо посреди проезжей части и с недоумённым видом оглядывался по сторонам, пока гудок автомобиля, который чуть не налетел на него, не вывел Костю из оцепенения, заставив переместиться на тротуар, он снова огляделся, но так ничего и не понял. «Небо на асфальте, мама на асфальте, на ней панама и вечно весёлый и бухой папа!» – раздалось вдруг из кармана куртки, и Костя вздрогнул от неожиданности, не без труда ему удалось обнаружить переговорную машинку и выудить её из недр собственных карманов, Костя нажал кнопку и поднёс телефон к уху.

– Алло! Сынок! Ты где? – раздался оттуда голос матери. – Я тебе звоню, звоню!

– Да я у Оксаны в гостях был, мам, – вспомнил вдруг Костя, сам обрадовавшись этому. – Всё в порядке, мамуль, не волнуйся!

– У какой Оксаны? – послышалось на другом конце провода, хотя какие провода могут быть в сотовой сети? хотя, с другой стороны, какие-нибудь, наверное, есть; Костя снова напрягся, потому что понял, что никаких знакомых Оксан у него нет, по крайней мере, доселе не было.

– Да так, у одной знакомой… – тоскливо замялся он.

– Вы с Настей ходили?

Настя… Нет, похоже, что Насти с ним не было…

– Нет, без Насти… – неуверенно ответил он.

– Ты хоть ел чего-нибудь? – с искренней заботой, присущей только матерям, спросила мама.

– Да, мамулечка, конечно ел.

– Сейчас-то ты где? Ты придёшь сегодня домой?

Костя вновь огляделся по сторонам, пытаясь понять, где же он, в самом деле, находится, а главное – зачем он здесь.

– Не знаю, мам, я позвоню…

– Ой! – вздохнули из телефона. – Горе ты моё чесночное! Ладно уж, звони!

Связь оборвалась. Костя взглянул на низкое пасмурное небо, упокоившееся на покатых крышах домов, и содрогнулся от холода, а может, и ещё от чего… и тут же телефон вновь завибрировал в руке Кости, так что он чуть не выронил его от неожиданности: «А твои, твои глазища, твоё имя на заборе!» – заорал телефон и на дисплее высветилось имя: Настя. Костя попытался собрать мысли воедино, но у него это так и не получилось, и он снова нажал кнопку.

– Кот, ты где?! Что у тебя с телефоном? я тебе уже обзвонилась! – снова начался допрос маленького переговорного приспособления, которое люди придумали затем, что очень боятся остаться одни, но слишком ненавидят друг друга, чтобы быть вместе.

– Если б я знал, Настич… – тяжко вздохнул Костя и отошёл к стене дома, потому что прохожие всё цепляли его плечами и сумками, набитыми ненужным никому, по сути, барахлом.

– С тобой всё в порядке? – спросила Настя, уловив его странный тон.

– Да… да… вроде, всё ничего…

– Слушай, Костя, а Шурики с тобой?

– Нет… – неуверенно ответил Костя и обернулся, словно желая убедиться, что близнецов и в самом деле нет рядом.

– Нет?.. Блин, а куда ж они запропастились?! второй день их не могу найти! Ну, ладно тогда, позвоню потом… Ты домой-то придёшь сегодня? – «Что ж им всем от меня нужно – придёшь, не придёшь, никакой личной жизни!»

– Не знаю, Насть, а Шурики, наверное, по крышам гуляют, как обычно… Слушай, ты лучше скажи, какой сегодня день?

– Да-а-а… – протянула Настя, – хорошо ты, видать, погулял! Пасмурный и холодный, Кот! – усмехнулась она. – Настоящий зимарь на дворе!

– Это я уже понял, – без тени улыбки ответил Костя и поёжился в своей куртке.

– Ладно, Кот, я тебе потом перезвоню! – И связь оборвалась.

– Разумеется, – пробубнил себе под нос Костя и понял, что по итогам прошедших переговоров он нисколько не продвинулся вперёд по части своего временного и пространственного места расположения в этом городе, а главное – целевого назначения этого расположения; он ещё раз огляделся и тяжело вздохнул, но эти простые действия, как всегда ничего не изменили и уж тем более, не прояснили; Костя полез в карман штанов и нащупал там пачку сигарет, выудил её, но сигарет в ней совершенно не оказалось. – Чёрт! – выругался он и, смяв пачку в комок, выбросил её в урну, оказавшуюся под рукой, что уже явно говорило о том, что день налаживается!

«Оксана… Оксана…» – потёр в задумчивости лоб Костя и лоб тут же ответил ему на эти ласки прояснившейся несколько памятью: Оксана! а потом этот самый лоб вдруг покрылся холодной испариной, потому что память услужливо показала Косте несколько бессвязных, но ужасных картинок из прошедшего вечера…

Предвечерний сумрак. Совершенно пустая кольцевая дорога. Туман. Снег. И в разные стороны расходятся две фигуры. Они уже так далеко, что кажутся друг другу в этой густой, бесцветной пелене маленькими точками… По логике вещей, они должны, в конце концов, вновь встретиться… где-нибудь в Кронштадте, когда кольцо дороги сомкнётся…

– На пути у них будет много развилок… И на любой из этих развилок каждый из них вправе сойти с этой дороги, которая, по сути, никуда не ведёт… Система «Перекрёсток Семи Дорог», знаешь ли, – вдруг произнёс чей-то леденящий кровь и душу голос, заставляя трепетать от ужаса.

Оксана…

Чайник вскипел и сообщил об этом надрывным свистом свистка, надетого на носик, Вася выключил газ, снял с конфорки чайник и налил себе крепкого горячего чая в огромную пивную кружку, уселся за стол прямо на кухне (он единственный принимал пищу на кухне, остальные расползались по своим коморкам), от первого глотка терпкого напитка он причмокнул и довольно крякнул: его не было дома трое суток – ездил в Лугу, на дачу к одному своему приятелю, где они все эти три дня придавались медитативно-пространственным путешествиям по галактикам, родословным футболистов и просто по политическим казусам нашей страны по средствам обильного возлияния, а попросту – пьянке, поэтому теперь Василий чувствовал себя очень неважно, и с удовольствием отпивался, с таким же удовольствием вспоминая туманные, но бесконечно весёлые обрывки трёх прошедших дней, пытаясь собрать в памяти всю картину в целом; да, было весело и угарно, но отчего-то в этот раз он с огромным удовольствием вернулся домой: соскучился… по дяде Грине соскучился, да и к Алин захотелось вдруг безудержно… помолчать вдвоём… Вася сделал ещё один смачный глоток чёрного чая и снова с блаженством причмокнул, как в этот самый момент в коридоре раздался его звонок в дверь (по святому правилу коммуналки, у каждого возле входной двери был проведён свой собственный звонок, дабы не выбегали все вместе в коридор, в надежде, что пришли именно к нему, и лишний раз не попадались друг другу на глаза, потому как, по утверждению взрослых людей, жить в коммунальной квартире рядом с совершенно чужими людьми, очень не просто! не смотря на свои тридцать с небольшим, Василий не был взрослым, по-прежнему сумев сохранить в себе совершеннейшего ребёнка и очень печалился из-за того, что необходимо иметь индивидуальный звонок, лишая, тем самым, себя радости предвкушения и неожиданности: когда бы общий звонок раздался, ты выбегаешь в коридор и всем сердцем надеешься, что это к тебе (или ни к тебе, если ожидаешь прихода участкового)), Вася удивлённо вскинул мохнатую бровь, но тут же поставил кружку на стол и отправился открывать; на пороге стоял продрогший Костик с видом идентичным виду самого Васи, куртка его промокла, за спиной болтался, как сдутый шарик рюкзак, который он отнял лет десять назад у Насти и с тех пор всё время носил с собой.

– Здорово, Буян.

– Здорово, Котяра! Какими Судьбами? – Вася посторонился, пропуская друга в квартиру.

– Случайно проходил мимо… дай, думаю, зайду. Проведаю.

– Ну, проходи тогда, друг дорогой!

Вася закрыл за Костей дверь, и они вместе отправились по тёмному коридору, теряющемуся где-то вдали, на кухню; Василий налил Костику крепкого горячего чаю для согреву, но больше в его холодильнике не оказалось ничего, кроме пельменей, от которых Костя отказался, ибо они вызвали у него позывы тошноты: видно, права была Настя, – хорошо он вчера погулял! впрочем, и на самого Василия вид пельменей подействовал также, он поспешно захлопнул дверцу древнего «Саратова» и уселся за стол.

– Ну, рассказывай! Чего один? где Настька? – весь заулыбался Василий, продолжив отпиваться чаем.

– Не знаю… на работе должна быть… наверное…

– Чего? поссорились?

– Да нет… – Костя тоже осторожно отхлебнул горячий напиток, и вдруг попросил блюдце; Василий радостно одобрил и поставил колотое по каёмке блюдце перед Костей: он обожал смотреть, как кто-нибудь пьёт чай из блюдца, хотя сам редко пил чай подобным образом.

– Ты какой-то странный сегодня… – ухмыльнулся Василий, с удовольствием прихлёбывая из кружки.

– Ты сегодня не первый, кто мне это говорит, – усмехнулся и Костя, так же с удовольствием прихлёбывая из своего блюдца.

– Где гулял-то?

Костя отхлебнул ещё и призадумался, безотчётно встал и подошёл к окну, из которого был виден только узкий колодец двора: глухие грязно-жёлтые стены с редкими маленькими окошками, да кусочек тёмного асфальта внизу, коричневые мусорные баки, в которых копошился серый кот, над ржавыми крышами четырёх стен виднелось серое небо, накрывшее этот колодец безысходностью: весь город словно слеплен из таких вот кубиков-колодцев, как лабиринт, в котором нет ни начала, ни конца, в котором вообще ничего нет, и только такой город может быть окружён заснеженной кольцевой дорогой, по которой никто не ездит; « Тюрьма!» – вдруг подумалось Костику, и снова: кольцевая дорога, метель и больше ничего… какая-то непонятная тревога вновь затопила всё естество Константина, он содрогнулся всем телом и даже тряхнул головой, прогоняя наваждение, взглянул на Василия, который с ожиданием глядел на него, ведущего себя, как минимум, странно.

– Хорошо, видать, гульнул-то! – снова усмехнулся Василий, вызвав этим высказыванием улыбку у своего друга, тут же вспомнившего восклицание Насти по телефону.

– Честно сказать, Буян, я очнулся полчаса назад в трамвае… – с загадочно-насмешливой улыбкой начал Костя, и не ведал Василий, что за этой улыбкой он прячет свой страх. – Вышел, сам не понимая, где я нахожусь, и только спустя минут десять понял, что стою на углу Пестеля и Литейного… тогда и решил, что раз неведомые силы привели меня сюда, то непременно нужно зайти к тебе… Ты всегда поможешь советом…

Вася расплылся в довольной ухмылке и с готовностью кивнул, пряча своё удовольствие за огромной кружкой: действительно пофилософствовать он любил, как и дать кому-нибудь ценный совет, впрочем, без лишней лести – советы его и впрямь имели вес, почти такой же, как и советы дедушки Крылова.

– Ну, и что у тебя случилось? – с видом врача-психолога осведомился он; Костик несколько замялся, но всё же начал тот страшный разговор, которого он до сих пор боялся…

Уже метель поглотила две маленькие, тщедушные фигурки, проглотила их даже не заметив, растворила, стёрла, словно их никогда и не было…

– Я вчера после работы отправился с одним моим коллегой выпить пивка, и так получилось, что мы встретили одну его знакомую, с которой, впрочем, он знаком очень посредственно, – медленно начал Костя, с трудом восстанавливая события прошлого вечера. – Коллега мой представил нас. Девушку звали Оксаной. Как оказалось, она дочь одного очень влиятельного чиновника, владельца сети престижных ресторанов и так далее… Вздорная, избалованная особа, но что-то есть в ней, что манит неизъяснимым магнитом…

При этих словах Василий весь подобрался: со своей неустроенной любовью он питал буквально безудержный интерес к сердечным делам ближних: помочь кому-нибудь с признаньем, сосватать, подсказать дальнейший план действий – всё это было для него не официальным хобби, которое он очень любил, а ещё он умел слушать, поэтому все непонятые влюблённые сразу же бежали к нему излить свои горе и страдания, поплакать в жилетку, так сказать. А Константин, между тем, хотел рассказать ему совсем об ином… он вдруг чётко вспомнил лицо и повадки Оксаны, которая пленила его этой ночью жутковатым сочетанием чистой детской наивности и циничной наглости, прожжённым высокомерием, будто всё ей уже ведомо в этом мире и ничто не сможет удивить, и в тоже время она удивлялась Костику, как диковинному плюшевому зайцу, которого ей непременно нужно иметь в своей коллекции, трудно признаться, но это зацепило Костю, он вновь с опаской глянул в грязное окно, словно боясь увидеть там пустую, заснеженную кольцевую, по которой расходятся в разные стороны два человека… и хоть идут они в противоположные стороны, – по всем законом кольца, придут в одну и ту же точку…

– Уж не влюбились ли вы, Константин? – всё же не выдержал паузы друга Вася и ехидно улыбнулся.

– Что?.. – вырвался из своих раздумий Костя, не расслышав друга. – А… нет-нет… Нет. Здесь другое. Скорее вражда классов, а точнее, классовая классификация в целом…

Василий ничуть не расстроился – классовые вопросы интересовали его ничуть не меньше вопросов сердечных.

– Нравственные, моральные качества людей, – кивнул он с пониманием. – Взгляд на жизнь власть имущих и рабочего звена. Всё это старо, Кот, старо, как Мир. Везде и всегда. Это неизбывно. Закон жизни: выживает сильнейший и тот, кто служит сильному. Никогда на земле не будет коммунизма, и Ленин знал это, его дворянская кровь знала это, и все его стремления были направлены лишь к одному – к власти. Банально, не более того. Всегда люди будут воевать, всегда будут доказывать друг другу свою силу и право на высшее положение в стае. Это инстинкт! Самовлюблённое заблуждение думать, что мы виток эволюции, высший разум: в нас по-прежнему много от первозданной природы, мы всё так же живём инстинктами и подчиняемся им безоговорочно! Самовлюблённо было думать, что мы сможем построить настоящий коммунизм, как мы его видели. Мы по закону природы делимся на хищников и жертв, а значит – война! Боюсь, это невозможно изменить, а всё, что невозможно изменить, нужно воспринимать спокойно, – совершенно серьёзно заметил Василий, отставив в сторону кружку с чаем.

Костя ещё раз бросил вороватый взгляд в окно и снова повернулся к другу, скорчив кислую мину: вроде бы тоже самое говорила и Оксана, но при этом она была полностью уверена, что люди – это высший виток эволюции.

– Может, всё-таки сварганим пельмешек?

Василий тут же с готовностью развёл руками, мол, всё, что только пожелает дорогой гость, он загремел кастрюлями, зажёг синий цветочек газа и вскоре поставил на конфорку кастрюлю с водой.

– Итак?..

Костя, допил с блюдца чай и снова сел за стол, налил из кружки в блюдце ещё.

– Эта Оксана неожиданно пригласила нас в клуб… – продолжил он. – Дружбан мой отказался, сославшись на то, что сильно устал за смену, а я… – Костя запнулся, словно пытаясь что-то вспомнить, по крайней мере, лицо его выражало напряжённость. – А я вдруг согласился… хотя ничего общего с этой особой у меня просто не может быть, тем более, что на тот момент мы были совершенно не знакомы… Оксана словно околдовала меня, и сейчас я всё больше и больше верю в это, в прямом смысле слова. – Костя снова мотнул головой, будто прогоняя какое-то наваждение, и решительно продолжил: – Мы провели в клубе потрясающую ночь: танцевали, пили абсент, она познакомила меня со многими своими друзьями, все из которых являются представителями современной элиты и в той или иной мере стоят у аппарата управления, – золотая молодёжь, так сказать, – выступали какие-то модные ди-джеи, и в целом было весело, потом мы долго катались на какой-то дорогой машине, ужинали в одном из VIP-ресторанов её отца… – Костя перечислял ещё очень долго все те удовольствия и развлечения современной, продвинутой молодёжи, сам постепенно всё больше и больше уходя куда-то в свои мысли, которые были явно где-то в стороне от его рассказа, поэтому сам рассказ становился по мере продвижения всё более монотонным и заторможенным. – …Потом она пригласила меня на свою загородную виллу… – словно подытожил Костя и вдруг совсем замолчал; Василий с ожиданием на него уставился, высыпал в кастрюлю пельмени и снова взглянул на друга, но вместо продолжения наткнулся на осоловевший взгляд Кости.

– Ну? И? Ты, разумеется, поехал? – съехидничал он, помешивая пельмени ложкой, но Косте уже было явно не до веселия – его собственная память ни то играла с ним, ни то скрывала очень важную информацию для его же блага, но вот чувства Кости помнили всё, что случилось, и совсем не собирались это скрывать – они откровенно били тревогу!..

– Что?.. – вновь оторопело переспросил он.

– Костя, ты и в самом деле какой-то сегодня странный!.. – нахмурился Василий, так что кустистые брови его сошлись на переносице. – Ты остановился на том, что многоуважаемая твоя новая знакомая решила логично завершить вашу романтическую ночь на своей загородной даче… Что было дальше, Кот?

И в самом деле, что было дальше?.. не привиделось ли всё это ему в похмельном бреду?.. и откуда, действительно, взялось в нём это упрямое, твёрдое чувство, что он был один с этой Оксаной на этой чёртовой кольцевой дороге?!.

Что было дальше?

Костик знал – что! но как рассказать об этом другому человеку, пусть и близкому другу?! можно ли рассказывать такое? стоит ли?..

За окном медленно, будто нехотя, посыпал крупный мокрый снег. Снова посыпал. Сколько уже можно?! (Борис Николаевич и Николай Борисович хором выругались в этот момент, сбавляя скорость. Шурики прижались друг к дружке, закутавшись в собственные крылья.)

– Дальше… – невнятно пробормотал Костик, опустив глаза; Вася кивнул и, выловив ложкой пельменьку, попробовал – сварилась или нет? обжёгся, брызнул наваристый сок, капнув ему на мохнатую бороду, вытер бороду, довольно причмокнул – наваристые получились пельмешки, и в этот самый момент телефон в кармане Кости заиграл мелодию из телесериала «Секретные материалы», которая, – он готов был поклясться, – до этого у него не была закачена в память телефона, он даже не сразу сообразил, что это его телефон звонит, пока Василий не подсказал ему, сливая в ржавую раковину воду из кастрюли, которую он держал, обернув грязным кухонным полотенцем, Константин неуверенно достал из кармана телефон и взглянул на дисплей, и оттого, что он там увидел, голова его и вовсе пошла кругом! номер был уж и вовсе фантастическим: одиннадцать семёрок! Костю передёрнуло всем телом: он точно не помнил, чтобы у какого-либо оператора был код 777! он замешкался, не зная, что делать, отчего-то въедливая, липкая тревога вновь засосала внизу живота, противно ворочаясь, кухня пошла хороводом и только Василий по-прежнему чёткий стоял в центре с эмалированной кастрюлей, пышущей пельменным духом, вроде бы в кухню зашла Катя, что-то говорила им, ушла, затем появилась Роза Абрамовна и долго ворчала про то, что Василий постоянно водит в квартиру каких-то наркоманов, а потом пропадают вещи, и если уж водит, то водил бы к себе в комнату, а не на общественную кухню, что-то прятала всё по кастрюлькам да по горшочкам, ещё Косте вдруг подумалось, что квартира эта находится на чердачке, под самой крышей, а значит, здесь немного ближе до звёзд… трясущимся пальцем он всё же решил нажать на клавишу «ответ», решив отчего-то, что если он сейчас нажмёт её, то непременно узнает все ответы… но…

…телефон вдруг жалобно завибрировал, как-то неловко хрюкнул, и выключился – села батарейка, Костя облегчённо вздохнул, но расслабляться было рано…

– Ко мне сегодня должен дядя Гриня зайти… оставайся, посидим, выпьем по пятьдесят грамм… – вдруг улыбнулся Вася, ставя кастрюлю с пельменями на стол, на заляпанную кухонную доску. – Вот ему всё это и расскажешь, он лучше меня посоветует, как быть!

Костя почувствовал, как помимо его воли у него задрожали колени: Оксана! дядя Гриня! +7(777)777-77-77! он взглянул на своего друга и будто не узнал его, будто чужой совсем и незнакомый сидел перед ним человек, сидел и ухмылялся, причём ухмылялся ехидно, да при том лицом дяди Грини, которого Костик никогда в своей жизни не видел, сердце дико застучало в груди, кровь отступила от лица, и кухня пуще прежнего пошла каруселью, уже не осознавая, что происходит и, что он делает, Костя рванул с кухни в узкий коридор, не помня себя, пробрался его лабиринтами к входной двери и в панике нащупав замок, едва смог с ним совладать, хотя уже ни раз имел с ним дело, бросился через «предбанник» на лестничную клетку, нажал на кнопку вызова лифта, но лифт находился на первом этаже и ждать его Костя не стал – бросился к лестнице, прыгая через четыре ступеньки, буквально скатился вниз и, миновав огромный холл первого этажа, толкнул плечом раздолбанные двери и вывалился на улицу, но и здесь его необъяснимая истерика не отпустила его – напротив, усилилась стократно: в спину ему смотрели слепые взгляды малышей, что неживыми манекенами застыли у окон первого этажа, на котором располагался детский сад, чувствуя эти холодные взгляды спиной, Костя бросился через двор: мимо фонтана, мимо песочных часов, даже не заметив, что они стоят на месте, через витые чугунные ворота на улицу, где так же застыли в неестественных позах люди, он бросился по Моховой к Белинского, но, не добежав ста метров, инстинктивно, не отдавая себе никакого отчёта в своём лихорадочном бегстве не известно от чего или от кого, он свернул в проходной двор, где все глухие стены были затянуты сухими ветками вьюна, вихрем промчался этими колодезными лабиринтами мимо школы, где учительствовала Настя и выскочил на Фонтанку, налетев на какую-то грузную тётку с омерзительным запахом дешёвых духов, лука и двумя пакетами, набитыми едой.

– Куда прёшь, чёрт окаянный! Совсем что ли не видишь! Очки купи! Зальют зенки и носятся, как умалишённые! Работали бы лучше! – заголосила тётка, но Костя её уже не слышал, он бежал дальше, прочь, прочь от Васи, от его загадочного дяди Грини и неоправданно дорогой сотовой связи, от пустого материализма и сумасшедшего оккультизма этого неестественного города с вполне естественными мерзкими тётками с авоськами и запахом лука, с вполне естественными Настями, у которых нет ни одного изъяна, что порой становится так приторно и тошно, что уже ничего, ровным счётом ничего не хочется делать, он пытался убежать от глупости и наглости своей нации, похожих на потуги самоуничтожения, да и называться мы можем только нацией, но никак не русскими, потому как нет никаких русских, чеченцев и таджиков, есть только новые русские и гастарбайтеры, есть педики и успешные, лохи и нормальные пацаны и тёлки, есть много чего, но ничего нет: есть прогресс, но нет души…

…Цирк остался позади так же стремительно, как и маленький открытый скверик на Белинского, где на жёлтой, в подтёках, стене крайнего дома так долго зеленела надпись – «Жан Татлян. «Мост любви»», а теперь там новая пристройка, которая закрыла эту добрую надпись, и которую занял очередной бизнес-центр, ведь бизнесу так тесно в нашей стране, что он готов занять всё, что только можно и нельзя, беря на измор не качеством, но количеством и фактом существования, задавливая всякую мысль в окружающих: больницы, детские сады, детские лагеря, газоны, парки, музеи и даже заводы, где перерабатывали химические отходы – ничем не гнушается в нашей стране бизнес, но это наш самообман – бизнеса у нас нет, как и настоящего пива, суши и джинсов, впрочем, в Америке, говорят, сейчас тоже только настоящие китайские, а бизнес – он весь там… где-то за морями, а мы так… только играем в бизнес, впрочем, как и в любовь, впрочем, как и во всё, во что только можно и нельзя, причём играем так – на от***сь, мы всё делаем именно на эту оценку…

«Мост любви»…

Красиво.

Но Костя не верил ни в мосты, ни в любовь, сейчас он вообще больше ни во что не верил, он бежал прочь, в никуда, да к тому же не верил – это ужасно! и в этом ужасном состоянии он промчался мимо Шереметьевского дворца, в флигеле которого тоже располагался бизнес итальянского происхождения с русскими корнями, оправданный маской необходимости содержать искусство родной страны хоть на какие-то средства (ударение именно на «а», как во всех казённых бумагах), хотя вряд ли эти самые средства хоть когда-нибудь доходят до своего благородного назначения – чаще они оседают в искусстве современного даче– и машиностроения директоров этих самых музеев и памятников, приставленных к ним демократической властью, которая строго-настрого наказала им беречь всё это достояние, но денег не дала, а в качестве некого снисхождения (ведь всё же и власть – люди, понимают), привластным можно иногда устроить бизнес, прикрыв его необходимостью финансирования программ и под этот лицемерный шумок урвать для располневших жён и интерактивных сынков и дочек; впрочем, это лирическое отступление – Костя сейчас не думал ни о чём подобном, он мчался куда глаза глядят и сердце его бешено стучало в груди, он миновал Екатерининский институт и тут одна мысль всё же мелькнула в его голове: «Как же много в нашей стране образования!.. отчего же мы все дураки?!», тут же позабыв про эту мысль, он бежал дальше, маневрируя между редкими прохожими, одетыми во всё чёрное и боящимися поднять от земли глаза, поскальзываясь и задыхаясь, но не смея остановиться ни на секунду, чтобы перевести дыхание, тем более, что с другой стороны на него слепыми глазами смотрели из окон ещё одного бизнес-центра бизнесмены и вумены, пикая сигнализациями припаркованных внизу джипов, Костя пересёк Невский проспект на красный свет и чуть не попал под одну из таких машин, но и теперь не остановился, лишь возле своего дома он чуть сбавил бег и взглянул на окна собственной комнаты, взглянул и весь покрылся липкой испариной – из окна его комнаты смотрел на него он сам, только с иной причёской и в какой-то чужеземной рубахе, и вроде бы даже за спиной его виднелись рукояти мечей!.. теперь и вовсе ни в силах остановиться и унять свои нервы, он ещё пуще бросился мимо своего дома, успев правда взглянуть и на Настины окна – форточка была открыта, шторы отдёрнуты и на подоконнике одиноко мёрз столетник, что означало, что Насти дома ещё нет: где она? чем сейчас занята и кто с ней рядом?.. они вроде бы знакомы всю жизнь, но он не смог представить её и её окружение в данный момент… и даже прожив вместе всю жизнь мы так мало знаем друг о друге… какая разница! Больше не существовало для Кости ничего… он один был здесь и везде, один-одинёшенек, и больше ничего… мелькнула на другом берегу площадь, названная в честь хорошего мужика Ломоносова, промелькнуло что-то ещё, и что-то ещё осталось позади, только жгучее чувство, что кто-то неотступно следует по его следам, буквально дышит холодным дыханием ему в спину, никак не хотело проходить, и гнало его вперёд, лишая воли и разума, точно так же, как и реклама, наклеенная на наш город…

…два одинаковых зелёных дома с колоннами, остриженные дубы вдоль набережной, замёрзшая дохлая утка с подбитым крылом и грустными глазами, полными мольбы, она сидела на льду и просила у безучастных прохожих хоть маленький кусочек хлеба…

…хлеб принесла старая бабушка, которая сама очень хотела хлеба.

…Костя поскользнулся и упал.

– Упс! – вырвалось у него, он поднял взор и увидел надпись на доме, полукругом обступившем Обуховскую площадь, – «Университет Путей Сообщения».

Как там у Чёрта? «Служба Путей С Общением»? Ха-ха! В нашей стране и в самом деле нет конца всем возможным просторам!..

Впрочем, останавливаться было нельзя! некто, кто точно не преследовал Костика, был уже совсем далеко, а значит, нужно было торопиться, и Костя продолжил своё отчаянное бегство, не имеющее ни смысла, ни цели, но вскоре силы всё же оставили его и он, вновь поскользнувшись и упав в снег и грязь мостовой, уже едва смог подняться. Нужно было перевести дыхание. Он перешёл дорогу и завернул в авангардно-андеграундный скверик Молодёжного театра, в оформлении которого явно читался намёк на высшее искусство, которое человечество всю свою историю обозначает некой тайной, Неведомой Истиной, неведомой, впрочем, никому, даже самим деятелям искусства и проводникам светлой печали: всё пространство сквера заполняли серые шары, сиречь планеты из другой галактики, а может даже и из другой пространственно-временной системы, хотя, вполне возможно, что это были и кровеносные тела вселенной всего одного какого-нибудь человека, вполне возможно даже, что не очень хорошего или даже очень нехорошего; какие-то из них беззвучно парили между чёрными ветками голых деревьев, какие-то перетекали внутри-снаружи себя самих, меняясь и меняя пространство вокруг… и всё это чёрно-белое пространство серого питерского двора, с грязными разводами луж и отблесками обоссаного снега, с обвалившейся штукатуркой стен «колодца» и с неказистым, совершенно не вписывающимся в обстановку вокруг, зданием самого театра, от которого веяло попыткой коммунистов быть модными и свободными в своём творческом начале отдавало какой-то неправдой… ложью в своём изначальном обличье… и обвалившаяся кирпичная стена явно скрывает что-то по этому поводу, недаром ведь из неё подглядывают хитрые лица с пустыми глазницами… что за этой стеной? кто знает… возможно, что с чёрного входа здания театра можно попасть совсем в другой город, часть которого и проскальзывает в скверике, ограждённом коммунистической решёткой и мордами скоморохов индийского шейха времён Иисуса Христа.