Текст книги "Седьмое небо"

– Значит, мы здесь, как герои на страницах романа? – посмотрел на дядю Гриню Вася.

– Нет, мой дорогой, это ещё одно глобальное заблуждение человечества! – отчаянно замахал руками дядя Гриня. – Нет какого-то священного места, куда все непременно попадут и где всем будет сказочно хорошо! Это вечное ожидание чуда, откладывание жизни на потом, мнимое представление о том, что мы откуда-то пришли и обязательно туда вернёмся – это есть одно из главных заблуждений! Мы здесь вовсе ни в компьютерной игре, ни на страницах книги, откуда можно выйти, мы вовсе не спим сейчас где-то, видя страшный и мучительный сон про самих себя же, но скоро непременно проснёмся и вновь всё будет хорошо, если говорить буквально! Нет! Мы есть здесь и сейчас! Только здесь, и только сейчас! а Рай – это лишь наша степень осознания, наша Вера, наша ступень духовного развития. Бог есть глагол, процесс, движение! И когда умы корчатся над вопросом «в чём же, чёрт побери, смысл жизни?!», ответ прост – в жизни! В самой жизни, как таковой! В процессе, в развитии, в движении! Не важно – в этом ли Мире, в Эдеме или же сто тысяч лет назад в Вифлееме! Всегда мы есть лишь здесь и сейчас! Это и есть жизнь, и она всегда там, где ты есть! Она только там, где ты в данный момент!

На кухню вышла Катя с дочкой на руках, бросила взгляд на Василия, укоризненно покачала головой, наполнила чайник водой, поставила на плиту кипятиться, и удалилась: Вася отчего-то тут же вспомнил какое-то пустое лицо её мужа, который всё ещё заявлялся раз в полгода, как правило, далеко не трезвый, учил маленькую дочку уму разуму, прикрикивал на неё, потом они долго выясняли с Катей отношения, ругались и он вновь уходил на полгода, прямо, как в песне у Владимира Семёновича, а Катя вновь оставалась одна, заплаканная и обессиленная, хотя уже к следующему утру она вновь настырно, упрямо даже, назло всему миру брала себя в руки, упорядочивала свой день до последней минуты, не желая сдаваться; Вася слышал каждый их скандал до последнего слова – нет, он не подслушивал – просто это один из преимущественных даров коммунальной жизни, и каждый раз он уже выходил из комнаты, чтобы вышвырнуть муженька вон, спустить с лестницы, но каждый раз останавливался, ловя себя на мысли, на каком-то интуитивном ощущении, что, возможно, эти его приходы – единственная радость в жизни Катерины… И сейчас отчего-то он никак не смог сопоставить эту вполне распространённую жизненную ситуацию со словами дяди Грини, с Божественным Провиденьем!..

– Ладно, пойдём лучше в комнату, не будем действовать им всем на нервы, они всё-таки моя семья, как-никак.

Василий и дядя Гриня собрали со стола свой нехитрый ужин, состоящий из бутылки коньяку, лимона и колбасы, которую принёс дядя Гриня, и направились в комнату Василия, они удобно расположились прямо на полу под окном, зажгли свечу и продолжили: Василий наполнил рюмки и всё же спросил, не в силах теперь отделаться от мысли о Катиной Судьбе:

– А как же зло, дядя Гриня? боль, страдания, подлость и жестокость?

Дядя Гриня удивлённо пожал плечами.

– А что с ними не так, Вася? Всё это есть неотъемлемая часть этого Мира, и от этого никуда не деться, но нет Абсолютного Зла, как его видят люди: Зло есть лишь процесс осмысления, контраст понятий через который люди могут постичь Высшую Божественную Мудрость, процесс взаимоотношений, не более того. Если есть сложности, значит, есть преодоление этих сложностей, а значит, есть процесс, а жизнь – это и есть процесс, как я уже сказал. Жизнь – это и есть Бог. Не нужно злиться, печалиться и унывать, когда что-то не ладится у тебя, – нужно благодарить Бога за то, что он дал возможность стать умнее, сильнее, чище! И, в конце концов, если бы не было Зла, то кто бы смог осмыслить Добро? Уже начиная с этой мысли, нужно двигаться к Вере в то, что всё, что не делается, – так или иначе, только к лучшему! А это есть один из первых и главных законов всего Бытия в целом! Вера, сынок! Вера, Надежда, Любовь! А Зло оно только вот здесь, и нигде более, – улыбнувшись, постучал себя по груди дядя Гриня, в неровном свете свечи его лицо приняло некую торжественность, как на иконе, потеряло черты, будто расплылось во времени и вроде бы даже исчезли извечные чёрные очки, но Вася был уже слишком пьян, чтобы увидеть, что за ними…

Ночь всё больше вступала в свои права, и метель за окном всё никак не хотела утихомириться, швыряла во все стороны охапками снег, зудела ветром в обледенелых проводах, гремела жестью крыш и оторванных карнизов, выла в промёрзших водосточных трубах: её холодное белое лицо заглядывало в замёрзшие окна, пугало детей и взрослых, её слепые глаза не видели тепла, остужали всё вокруг, почти заморозили песочные часы в скверике, и время стало течь медленней.

– Скажи, дядя Гриня, а мне значит, тоже есть, что скрывать? – печально спросил Вася, так и держа свою рюмку в руках не опорожнённой.

– Конечно.

– А что, если не секрет? А то я сам как-то не очень понимаю, что именно… Мне кажется, что я всегда говорю только то, что думаю…

– Не знаю, ты же это скрываешь, – совершенно серьёзно ответил дядя Гриня, Вася задумчиво покачал головой и, наконец, выпил, закусил колбасой, и в это время в окно вдруг постучали, дядя Гриня и Вася одновременно подняли к нему вопросительные взгляды и одновременно улыбнулись, узнав нежданных гостей, Вася поднялся, встал на табурет, чтобы открыть высокое своё окно, которое, как известно, выходило прямо на крышу соседнего крыла дома, с окном он провозился долго, потому что с другой стороны его приморозили полуметровые сугробы, дядя Гриня тоже поднялся, чтобы помочь ему, наконец, одна из створок поддалась их общим усилиям и в комнату буквально ввалились замёрзшие напрочь Шурики, вчетвером они тут же вступили в бой с озверевшей метелью, которая тоже ринулась в открывшееся окно вслед за близнецами, холодный ветер ворвался в маленькую комнатку Василия и принялся тут же в ней хозяйничать: разметал бумаги, опрокинул бутылку с коньяком, затушил свечу, обнял всех, как старый друг, который когда-то предал, стало темно, холодно и пусто.

– Э-э-х! навались! – залихватски свистнул Буян и налёг на окно всем своим мощным телом, метель ещё долго сопротивлялась, но всё же вместе они сумели победить и выдворить её обратно, и ей оставалось только биться в окно в бессильной злобе своей, и когда бой был выигран, а окно закрыто, все смогли перевести дух: дядя Гриня весело рассмеялся и, кряхтя по-стариковски, принялся слезать с табурета, Вася вновь зажёг потушенную ветром свечу, а Шурики стряхнули со своих крыльев снег, Шурик помог сестре спуститься с высокого подоконника и всей честной компанией они опустились на пол, поджав ноги под себя.

– Ух, ну и погодка! – выдохнула Шура, поправляя жёлтые банты на своих растрёпанных ветром косичках. – Ужас!

– Да уж! насилу добрались! – согласился и Шурик.

– Потому что на троллейбусах ездить надо, а не по крышам по ночам шлындать! – рассмеялся Вася, досадливо поглядывая на остатки коньяку в опрокинутой ветром бутылке. – Ещё на разок осталось… – пробубнил он себе под нос.

– Какими Судьбами, крылатики? – дядя Гриня погладил Шуру по голове и улыбнулся.

– Да… дело было вечером – делать было нечего… – как-то раздражённо ответил Шурик, и дядя Гриня сразу всё понял:

– Что опять встретили кого-то на крыше? Или вы из-за своих другов так переживаете?

Шурик досадливо повёл крылом.

– Зрите в корень, Григорий Адамович, вы, как всегда везде правы! Никудышные мы, видно, крылатики! – невесело усмехнулся он и снова повёл крылом.

Дядя Гриня рассмеялся этой его вспыльчивости.

– Ай-яй-яй, Александра, что же это братец ваш грехам предаётся?! унывает! – он обнял Шуру, и она согрелась у него на плече.

– Я не унываю, Григорий Адамович, просто миссия наша трещит по шву, и это всё из-за нас!..

Дядя Гриня тяжело вздохнул и из-за круглых чёрных очков его в сомнении показались седые брови, он потёр в задумчивости лоб, и хотел было уже что-то сказать, как Василий перебил его:

– Не боитись! Всё под контролем! Дядя Гриня взял операцию под своё личное руководство: он сегодня уже встречался и с Анастасией, и с Константином! – весело буркнул он.

– Ага! – улыбнулся дядя Гриня. – Вот и Борис Николаевич с Николаем Борисовичем уже до таможни добрались, скоро грузик оформят и тут же примчаться! Только вот Василий не прав – ни под какое руководство ваши отношения я не брал, а просто захотелось очень взглянуть на эту вашу чудную парочку, за которую вы так бьётесь… Очень мне стало интересно, в чём же их особенность…

– И в чём же? – взглянул на него Василий.

Дядя Гриня задумался и ответил не сразу, все ждали, в комнате повисла бархатная тишина, только ветер надрывно гудел за окном.

– Я расскажу вам одну занимательную историю, которая произошла однажды где-то, – наконец заговорил он. – Жил-был на Свете, – ни на этом, конечно, на другом, – один очень страшный и могущественный демон, и настолько он был зол, что ангелам даже пришлось воздействовать на него физически, чего они, как вам известно, никогда не делают! Так вот, пришлось им изолировать этого демона в Нигде! А Нигде – это страшно даже для потерявших Веру демонов, потому что там нет ничего, и нечего там делать даже тем, кто делать ничего не хочет, потому как если кто-то ничего не хочет – он уже действует, – не хочет, – а в Нигде действовать невозможно! Поэтому ни для кого не существует ничего страшнее, чем попасть в Нигде! В то время Зло занимало много места в сердцах людей, и пора было явиться Сыну Божьему, чтобы открыть людям глаза на их злодеяния и очистить сердца их. Сын Божий должен был родиться у одной земной девы, обладающей настолько сильной энергетикой, что даже демоны её боялись. Но прознав про это, Неназываемый приказал слугам своим погубить деву, чтобы Сын Божий не смог явиться в Мир тот, и погиб ангел Хранитель той девы, и назначили нового в сохранение её, но и он погиб, и третий погиб. И поняли тогда ангелы, что ни в их силах защитить деву, потому как сильна её энергия и демоны этим пользуются. – Дядя Гриня рассказывал не торопясь, с душевной улыбкой на лице, будто вспоминая удалую молодость, а не часть Бытия, созданную им же самим, хотя, по сути, наверное, каждый из нас создаёт Бытие самим собой и своими поступками… недаром же мы созданы по подобию Божьему. – Не знали ангелы, что им делать, и тогда я решился на поступок: я велел освободить того самого демона из Нигде, – продолжал дядя Гриня под завывания метели, но вскоре и она утихла, прислушалась. – И посулили мы ему освобождение взамен того, что он будет оберегать деву от соратников своих и бед бытовых. Демон, конечно, тут же согласился, потому как нет ничего страшнее Нигде даже для бесчувственных, лицемерных демонов. Но поскольку он не был чистым, пришлось ему отправиться на землю в физическом обличье, ибо не был он Хранителем по природе своей, и Верой своей, и молитвами – не мог защищать людей, но только физическими действиями мог оберечь деву, находясь рядом с ней. Всю свою земную жизнь он был с ней рядом под личиной друга её, терпел людей и смирял ненависть свою к ним, ибо дал Завет не делать пакостей покуда не родится Сын Божий, и хоть зол он был в сердце своём, смирным был, злился, но злодеяний не чинил: защищал деву всеми силами, ибо освободили его мы из Нигде, как и уговаривались. Но Зло крепчало, и вот уже и другие демоны смогли приходить на землю в физическом обличье, дабы губить людей не только искушением, но и собственными руками! И был дан приказ им погубить деву Избранную, но демон, который был теперь охранником ей, был так могуч, что низвергал всех бывших соратников своих, и не давал её в обиду. И тогда Неназываемый решил сам отправиться к деве и погубить её собственными руками! И позже демону в смертельном бою с Начальником своим пришлось открыться деве – кто она, и кто он, и каково их предназначение, и ответила дева, что не может она родить Сына Божьего, потому как муж её бесплоден и не может родить, и тогда демону стало жаль её, потому как он прожил рядом с ней всю жизнь, и любил её теперь, и отдал он жизнь свою по воле своей, чтобы муж девы смог родить, и погиб демон от руки Неназываемого, – неожиданно закончил свой рассказ дядя Гриня, и стало тихо и как-то особенно спокойно, хорошо, всё вокруг замерло и даже пламя свечи почти не колыхалось.

– Прости, дядя Гриня, но я как всегда что-то не очень понял, о чём ты… – первым осторожно нарушил тишину Василий.

– О самопожертвовании, Вася, об очищающей силе истинной Любви, которая ничего не требует, но только отдаёт, – улыбнулась Шура.

– Но неужели они никогда не смогут быть физически вместе? – повернулся Шурик к дяде Грине, игнорируя недоумение Василия.

– Ты пугаешь меня, Александер! Если это так важно для тебя, то пусть они останутся друзьями и видятся раз в месяц по выходным, ходят в ресторан, ездят друг другу в гости или там на пикник за город! – притворно рассердился дядя Гриня. – К тому же, мне кажется, что даже, если они не останутся друзьями, то когда Настасья непременно будет навещать своего отца, она так же непременно не сможет не навестить своего ненаглядного Константина!

Шурик мучительно задумался – это было видно по всему его напряжённому силуэту и глубоким складкам на лбу, и, наконец, он всё же высказался:

– Зря я видимо не учил правило зеркальности Судеб родителей и их детей… – пробубнил тихонько он, но Шура, конечно же, всё равно его услышала.

– Ты это о чём? – напряглась она.

– О Вере Николаевне, – недовольно ответил за Шурика дядя Гриня. – Нет, мой мальчик, у мамы Насти была совсем иная Судьба, не стоит так говорить… – запечалился отчего-то дядя Гриня, хоть и не знал никогда печали.

Вася не слышал толком этого их разговора и, убрав остатки коньяку в шкаф, поняв, что уже хватит, простодушно попросил:

– Дядя Гриня, расскажи, а чем всё же кончилось всё в этой истории с демоном, который стал добрым?

Дядя Гриня отвлёкся от своих грустных дум и, вздохнув, так же простодушно ответил:

– Да чем… я увидел, что искренне любит он деву, что искренни его светлые побуждения, и отпустил его, как и обещал.

– Так ты ж и так сказал, что отпустил его… – не понял Василий.

– Нет, Вася, я отпустил его теперь по настоящему: очистил душу и сердце его от Зла. И через десять месяцев он родился чистым дитём у этой самой девы.

У Васи аж глаза на лоб вылезли от удивления:

– Демон и был Сын Божий???

– Ну, да, а как иначе?! – рассмеялся дядя Гриня. – Здорово у меня всё закручено?! Интрига! Похлеще, чем в «Закрытой школе»!

– И что? он спас человечество?? – не унимался Вася.

– А как же! – рассмеялся дядя Гриня, и Шурики рассмеялись тоже, а Шурик даже хлопнул друга по плечу.

– Да… – в крутых раздумьях выдохнул Буян.

А ночь, между тем, длилась дальше, длилась во многих местах и по разному, и разное происходило сейчас в городах и сёлах, разное грезилось людям в счастливых снах и в тревожных кошмарах, разное терзало бессонницей и заставляло молиться, разное и многое… И метель была всему этому честной свидетельницей, знающей цену брошенным в пространство словам. И всё никак не могла случиться весна…

– Ладно, други мои дорогие, засиделись мы с вами что-то, пора и честь знать! – потянулся дядя Гриня.

– А может, чаю ещё выпьете перед дорожкой? – встрепенулся Василий, не желая отпускать дорогих сердцу друзей.

– Не, Вася, пора уже – ночь на дворе, – поднялся дядя Гриня. – Ну, что, крылатики, идёте или останетесь?

– Да, идём, мы к Игорю ещё собирались зайти: он сейчас работает над новым романом, обещал прочесть пару глав.

– Да-да, – задумчиво кивнул дядя Гриня, – очень мне нравится, как он пишет… особенно про любовь! – улыбнулся он. – Когда вы меня уже с ним познакомите?

– Так можно прямо сейчас! – встрепенулась Шура, тоже вставая на ноги.

– Нет, Шурочка, сегодня я спать! Я уже стар – не могу, как вы, ночи напролёт разгуливать! – дядя Гриня нежно поправил бант на косичке Шуры и надел свою шляпу, взял в руки трость. – Но как-нибудь непременно нужно будет свести знакомство!

– А ты, Буян, не с нами? – поднялся и Шурик.

– Нет, братцы, я к Алин пойду… соскучился я по ней шибко!

– Вот, молодёжь, не спится вам в такую ночь! Завидую! – рассмеялся дядя Гриня. – Ну, что ж, тогда выдвигаемся!

Они прибрались на скорую руку, потушили свечу и покинули квартиру через окно, стараясь не шуметь зазря. В подслеповатых огнях города затаились редкие ночные звуки: город спал, и только дозорные виднелись на своих промёрзших злачных постах, пили горькую, чтобы не замёрзнуть, да уклонялись ловко по привычке от мигалок и сирен; метель поутихла после рассказа дяди Грини и теперь плакала большими пушистыми хлопьями снега, который в туманном жёлтом свете фонарей казался махровым пледом, укутывающим сонный город, ветра не было и было тепло. Четвёрица цепочкой друг за другом не спеша пробиралась по неровным питерским крышам на восток, часто поскальзывалась, ворчала, крупный снег тут же укрывал их следы и выследить их было невозможно: они таяли едва их кто-то замечал и вновь крыши казались заброшенными и пустыми, где даже кота невозможно было встретить; друзья простились на крыше школы искусств на Фонтанке: Вася двинулся в сторону Петропавловки, Шурики – в сторону Невского, а дядя Гриня спустился на улицу и растворился в проходных дворах в неизвестном направлении. И в заключении абзаца хотелось бы заметить, что совершенно и во всём не прав тот, кто думает, что по питерским крышам невозможно добраться до любой точки города, это не так: по питерским крышам можно дойти даже до Седьмого Неба.

Василий добрался до Прачечного моста по крышам, и только когда эти самые крыши закончились необъятными просторами матушки Невы, ему пришлось спуститься по водосточным трубам на землю обетованную, на которой сейчас никого не было видно: видно, все уже – или ещё – спали: что ж, это ни капли не печалило Василия – этой ночью он никого не хотел видеть, никого кроме своей ненаглядной Алин; Вася нащупал на дне кармана пачку «беломора», в которой оказалось ещё три папиросы, выудил одну и с наслаждением закурил, выдыхая густой дым в свежий воздух этой зимне-весенней ночи, в дебрях Зимнего Леса, что раскинулся на противоположном берегу, заугукала сова, и даже моргнула два раза двумя своими огромными жёлтыми глазищами; Василий взошёл на мост и, облокотившись на перила, решил насладиться видом Фонтанки, которым раньше так часто наслаждались прачки: этим нежным переливом – от янтарного до светло-жёлтого – оттенков, тающих в тёплом свете уличных фонарей и матовом лаке падающего снега, где барокко фасадов тесно переплелось с уютом дворов древнерусского деревянного зодчества и индо-сарацинскими лабиринтами, заставленными помойками, и пахнущими отхожим местом, прячась за тёмно-синей опушкой Зимнего Леса, разбавлял переливы жёлтого рубиновым блеском Михайловский замок, кровавой каплей растёкшийся на бледном лике города, дальше река делала плавный изгиб – и всё заканчивалось, скрываясь в густеющей снежной пелене; с этого деревянного мостка открывался ещё один прекрасный вид – на Косую Башню, которая тёмным силуэтом нависла за спиной Василия и буквально впивалась в него своим каменным взором, звала подземным стоном, влекла, но Вася не торопился – ни прекрасные панорамы заставили его задержаться, совсем нет: просто каждый раз, идя на свидание к своей ненаглядной Алин, он трепетал, как мальчишка, как ребёнок был на седьмом небе от счастья: он едва сдерживался, чтобы не побежать, чтобы не сорваться в пляс, чтобы не запеть во всю мощь лёгких какой-нибудь бравый марш, и в тоже время, чем ближе он подходил к единственному месту их свиданий, тем сильнее сдавливали грудь тиски необъяснимого волнения, ропота даже, перед предстоящей встречей: Вася любил это чувство и всегда старался продлить его, просмаковать, прочувствовать каждой фиброй своей изголодавшейся по любви души, он предвкушал каждую их встречу на этом мосту, уже зная все виды с него, не смотря на то, что они постоянно менялись, он не торопился, стараясь продлить этот прекрасный момент, хотя это было для него и не просто; докурив, Василий выдержал ещё несколько мгновений и только теперь позволил себе взглянуть на конечную цель своего пути – на Петропавловскую крепость, застенчиво скрывающуюся за снежной вуалью, но Васю не мог заворожить и обмануть этот сказочный вид – он прекрасно знал, что за внешней красотой и грацией, крепость таит в себе зверя, который погубил очень многих, в том числе и его Алин, хотя, с другой стороны эта одинокая крепость стала и последним пристанищем для тех, кто заблудился и так и не смог отыскать себя; снег усилился и Косая Башня тут же скрылась за ним, укуталась в махровую тьму, будто отступив со сцены за кулисы, едва показавшись, но не покинув пьесы, а лишь на время затаившись: она уже ждала его, она знала, что он вновь придёт, – не сможет не придти, – она знала, что он, как и многие – её вечный пленник… чёрная тень её, – намного более чёрная, чем темень ночи, – нависла над замёрзшей рекой, над голыми, задубевшими деревьями Зимнего Леса, над проталиной возле Прачечного моста, в которую ныряли утки, которые после грелись тут же рядом об льдину, над Васей, который казался теперь ничтожно маленьким и ненужным, над всем пустым городом, которого нет… Васе было не страшно – Вася давно привык ко всему этому, поэтому это нисколько не омрачило его настроения и он, подскакивая и подпрыгивая, побежал в лес, чтобы нарвать для своей Алин подснежников.

Через Неву Вася переправился по льду, который, похоже, совсем не собирался таить, не смотря на календарную весну, и вскоре уже был на берегу Заячьего острова под монументальными стенами крепости, но для влюблённых, как известно не существует никаких преград, поэтому вскоре Вася уже отодвигал доску в деревянном заборе одного из флигелей – эту лазейку он нашёл давным-давно и частенько и с охотой ею пользовался, если хотел побыть с Алин наедине, но сегодня его желанию не суждено было сбыться – едва он оказался в крепости, как тут же на него со всех сторон дунул перегаром и шумом залихватский праздник, стало сразу ясно, что хозяйкой на этом празднике его ненаглядная Алин и что побыть наедине у них совсем не получится; по залитым светом фонарей и фейерверков проспектам не спеша прогуливались какие-то мохнато-деревянные мужики, с зарослями мха вместо усов и бороды, они вели под руку напомаженных и причёсанных старух в повязанных на головах «конвертиками» платках, вид имеющих весьма важный, и не от того, что преклонные года их достойны уважения, а от того, что в эти самые преклонные года они по-прежнему считали себя молоденькими красотками, весьма модными и современными, что ж, может так и было; возле таверн и кабаков жались в накрахмаленных сорочках и «адидасовских» кроссовках упыри и вурдалаки, сытые, довольные, лоснящиеся, как породистые доги, впрочем, несколько ополневшие и обрюзгшие для своей породы; на закоулках, прячась от света в темноте, жались-обнимались гламури и их гламурные сучки, причём гламури жались непосредственно с гламурями, а сучки – с сучками; на площади перед собором маленький лысый американец, ужасно картавя, чем он скрывал свой ЮЭСЭЙевский акцент, предлагал весёлой толпе зевак взять штурмом Монетный двор и устроить ещё одну революцию, ссылаясь на дополнительное финансирование некого Мавроди М. М., в общем, тусовка была в самом разгаре, и о тихом нежном свидании с принцессой Волдомирской мечтать не приходилось; в какой-то момент Василий даже захотел уйти, но какое-то въедливое чувство, – похожее издали на ревность или чувство собственности, – заставило его обидеться, обида же заставила его гордо зашагать по центральному проспекту, чуть ли не расталкивая именитых гостей, на площади к нему подкатил на роликовых коньках скоморох-официант с подносом в одной руке и извечным белым полотенцем – в другой, он угостил Васю шампанским и, мило улыбнувшись улыбкой Джоконды, покатил дальше, Вася одним махом осушил фужер да как вдарил им в сердцах по мостовой, только осколки разлетелись в разные стороны серебряными искорками, и тут же шум и гам праздника стих, словно оборвался, удерживаемый лишь тоненькой ниточкой, которую и порвал сейчас Василий: все уставились на него: кто с неодобрением и даже явной враждой, кто с ехидной и надменной улыбкой, кто с интересом, а кто-то и с испугом, но уже в следующий миг тишину ночи взорвали фанфары, раздавшиеся с колокольни собора, и Петровские ворота раскрылись настежь синхронно с Никольскими, и пошли девы невиданной красы, от бедра пошли, да и как пошли! загляденье! входили вместе со сквозняком в Петровские ворота, пересекали крепость насквозь на глазах возбуждённой и восторженной толпы, и удалялись в Никольские; что это были за дивные создания: одна другой краше, другая первой голосистей, все полуобнажённые, вежливые, с гонором, с фамилиями самых ярких политиков, и никакого изъяна – идеальные красотки, и начались смотрины, смотрины сменили аукционы, и уже вскоре к Никольским воротам начали подавать большие чёрные кареты, куда этих красоток усаживали упыри и вурдалаки, и даже их жёны, кареты с визгом срывались с места и устремлялись к Кронверкскому мосту, мелькали ещё на бешенной скорости на набережной, и окончательно таяли в подслеповатых огнях заснеженного города, устремляясь к дорогим отелям, VIP-саунам и загородным виллам.

– Ой, как не красиво! Такой видный молодой человек и так вульгарно себя ведёте! Вам должно быть стыдно! – к Васе незаметно подошёл какой-то старик, похожий на перезрелый мухомор, на голове его даже была красная шапочка в белый горошек, низко надвинутая на лоб. – Что это вы раздухарились и в самом деле!

Вася, который за всю свою жизнь ни разу никому не нагрубил, уже готов был разразиться гневной тирадой, но тут заметил, что у старика нет обеих рук, а на груди висит табличка с надписью: «Ветеран шоу-бизнеса. Помогите на протезы. Нечем загребать!»

– А вы, простите, кто? – улыбнулся Вася.

– Как кто? – искренне удивился старик. – Продюсер! Меня весь Свет знает!

– А-а! – с пониманием протянул Василий.

– Кстати, могу и из вас сделать Звезду! А что! всё при вас: брутальность, неординарные внешние данные! Из вас можно вылепить отличного мачо или там городского бойскаута, познавшего жизнь, прожжённого людским лицемерием и разочаровавшегося на хрен! Образ! Главное – это образ!

– Я рок-энд-ролл люблю, – улыбнулся Вася.

– Рок плохо продаётся, молодой человек… – досадливо поморщился старичок. – Рока-попс или там шансон – ещё куда не шло.

– Понятно. Простите, а вы их Высочество не видели?

– Видел, как же, она прогуливается с Алексием по стене, любуется видом города, – старик помолчал и добавил: – Отличный вид! Кстати, и продаётся отлично! Редкое совпадение!

Вася кивнул раздражённо: ему стал противен старик: и из-за его примитивного мировоззрения, и из-за того, что он говорит об Алексии, как о человеке, которому только и можно быть рядом с Алин, хотя он-то и предал её и обрёк на мучительную гибель, какая-то тягучая пустота затянула всё вокруг, стало скучно и противно, не интересно даже, грудь сдавили спазмы, голова закружилась.

– Извините, – бросил он и решительно пошёл прочь, так и сжимая маленький букетик подснежников в своей огромной ручище, подавляя отчаянные приступы злости, Вася направился к Трубецкому бастиону, намереваясь дойти до Алексеевского равелина самым коротким путём, но едва он дошёл до южных районов крепости, как тут же повернул обратно – узенькие окраинные улочки были сплошь забиты серыми тенями, напрочь лишёнными лиц, нужности и, следовательно, смысла, откуда-то раздались восторженные возгласы: «Вон они! Смотрите, вон они! Какая прекрасная пара!» Вася догадался о ком это и ещё более стремительно зашагал обратно к площади, всё более съедаемый яростной злобой, он старался не думать сейчас об Алин, боясь подумать о ней плохо, но её образ всё восходил и восходил в его сознании; старик продюсер так и стоял на том же самом месте и клянчил уже у двух молоденьких гламурных сучек, глупых и смешливых, Вася обогнул их по широкой дуге, чтобы они его не заметили, и направился к Никольским воротам, сквозь которые виднелся огромный вековой дуб на другом берегу Кронверкского пролива, по обеим сторонам от дуба темнели две темницы – Артиллерийский музей, пугающий всё живое бронированными боками своих бездушных орудий и Зоотюрьма с невинно осуждёнными, хотя, уже во многих семьях сейчас бытует мнение, что не в свободе счастье, но в тепле и достатке; но, честно говоря, Васе было плевать на все эти вопросы, он не спеша двинулся вдоль стен крепости к Кронверкскому мосту, не зная, куда ему теперь податься, хотя, в тоже время он прекрасно знал, что он всё же дойдёт до места их с Алин свиданий и оставит для неё свой скромный букет, он свернул к Алексеевскому равелину и направился к одинокой берёзе, под которой они всегда встречались, здесь народу было намного меньше, но всё же и здесь он был.

«Нигде от вас не скрыться!» – в конец рассердился Василий, но не отступил.

Под берёзой развели костёр пять ведьм и, похоже, только что закончили свой ритуальный танец, они завидели Васю издалека и сразу поняли, что он направляется к ним, Василий подошёл молча, молча положил под берёзу свои подснежники и так же молча встал рядом, в это самое время по южной стене не спеша, держась за руки проплыли две тени – мужчина и женщина.

– Ны гаруй, Буянчик, найдёшь и ты свою сюженную! Харёшую, милую! Зачем тэбэ за прынцессой ганяться! – заговорила вдруг одна из ведьм с явным грузинским акцентом, по-видимому, старшая. – Хочищь прямо сэйчас тэбэ пагадаю: что было, что бюдет, на чем сэрдцэ успакёится!

– Нет, спасибо, я уже нашёл свою суженную, и другой мне не надо! – ответил Вася, не взглянув на ведьму.

– Вай-вай-вай, дарагой, зачэм так сразю отказываишься?! Алин волшщебная зенщина, но тэбэ нэ па зубам! Тэбэ кроткую надо, заботливую, домашнюю, а Алин – кёшка, слушяй! Нэ справиться тэбэ с нэй! Ты харёший чэловэк, слушяй мэня! – ведьма подошла совсем близко и заглянула в лицо Васи, это была грузная женщина с длинными чёрными волосами, которые она давно не мыла, чёрные глаза её буравили, казалось, насквозь, одета она была в цыганское платье, на плечах был повязан пуховый платок. – А то хочищь мэна в жоны заберай, вай, хочищь? – ведьма вдруг залилась истерическим смехом в унисон со своими сёстрами и закружилась волчком по всему проспекту, разбрасывая вокруг ягоды рябины и шипя какие-то неведомые заклинания на неведомом языке, и в следующий миг она вдруг обратилась в знойную красавицу брюнетку с изумрудными глазами, с мягкими чувственными губами и высокой пышной грудью. – А что, Вася? чем ни жена я тебе, а? – рассмеялась она, от акцента её не осталось и следа. – И мила, и пригожа, и хозяйка добросовестная!