Текст книги "Седьмое небо"

Как там у Михалкова? «Вот уж кто лгал, – и под присягой, и без неё, – так это коммунисты! Лгали сверху донизу! Поголовно! Ради привилегий, ради власти, и просто по привычке!»

Отчего-то Косте подумалось, что издалека этот скверик очень похож на его родной двор, такой знакомый и тёплый, наполненный чем-то таким, что каждый знает, входя в родной двор, – музыкой детства из распахнутых настежь летом окон, запахами чужих ужинов на лестничном пролёте, детских голосов на площадке, скрипом качелей… и всё же если оказаться внутри этих дворов, сразу было понятно насколько они разные: здесь Костя явно ощущал кожей опасность, она исходила буквально от всего, что было рядом, особенно от сердца скверика – сосредоточия каменных молекул бездвижно повисших в пространстве, и красной кирпичной стены за спиной… всё это вращалось против часовой стрелки, раскручивая время назад, меняя возможность всеразличных перекрёстков и вариантов развития событий, а что было бы если?.. если, например они с Настей родились в разных городах, или хотя бы в разных районах?.. что было бы, если бы он пошёл вчера не с Оксаной, а со своим коллегой?.. что было бы, если бы он задержался на три секунды дольше возле ларька, покупая сигареты?..

…он решил не испытывать судьбу и, ещё более взволновавшись странными обстоятельствами происходящими вокруг, Костя встал и двинулся дальше по набережной, дошёл до Египетского моста, охраняемого сфинксами, и решил постоять на нём, полюбоваться видом Фонтанки, который так портят четыре трубы большевистского завода, Костя повернулся в другую сторону, угадывая за плавным изгибом реки, верфи, Финский залив, и ему отчего-то вдруг показалось, что именно здесь кончается город… да что там город – казалось, будто здесь, на слиянии канала Грибоедова, Фонтанки и Невы, и есть тот пресловутый Край Света…

– Края Света не существует, – вдруг раздался рядом голос, который было невозможно определить, но повернувшись на него, Костя увидел маленького мальчика, одетого в не по размеру ему клетчатое пальто, какую-то стариковскую шляпу и большие ботинки, вид мальчик имел весьма нелепый, особенно оттого, что на носу у него покоились чёрные круглые очки. – Свет есть Всё, что внутри каждого из нас и снаружи, из чего следует, что он бесконечен, но, разумеется и тьма существует, но истинно только для того, чтобы существовало понятие света, ибо без тени как бы мы смогли определить свет… А края никак нет! Всё в конечном итоге зависит от личного восприятия – избитая истина, но это и в самом деле так! – мальчик протянул Косте бутылочку кока-колы. – Хочешь пить? ты запыхался…

Костик с некоторым недоверием кивнул, но предложенный лимонад всё же взял, потому что во рту у него совсем пересохло и он действительно очень хотел пить, выпил, перевёл дыхание.

Разбудит тишина,

Я к солнцу выйду босый…

Давай, пиши, пока…

Отсюда брызжет злостью

Моя безвольная причуда…

Свиданий кротких суета –

Остудит осень это чудо,

Сорвут свой приз усталые глаза…

В дорогах, верно, есть покой,

Есть мнимое спасенье…

Тянуть чуть нервною рукой

От этой блажи избавленье…

…Моих хранить под кожей

Вдруг тихо прочитал мальчик, глядя в том же направлении, что и Костя, Костя в свою очередь посмотрел на странного мальчика, не зная, что и сказать, и не придумал ничего лучше, как:

– Ты почему один? где твои родители?

– Они здесь недалеко… – как-то нехотя ответил мальчик.

– Ты потерялся? – спросил Костя.

– Скорее, это они потерялись, но они точно недалеко, – грустно ответил мальчик и сам выпил кока-колы.

– Может, я смогу тебе чем-нибудь помочь?

– Да, может быть… Расскажи мне что-нибудь интересное? – мальчик повернулся к Косте, но из-за чёрных очков глаз его не было видно, хотя весь облик сквозил чем-то до боли знакомым и печальным, как мотив забытой песни из детства.

Костя стушевался, пожал плечами.

– Не знаю… что тебе рассказать?..

– Ну, например, в чём смысл жизни? – залился вдруг истерическим смехом мальчик, так что Костя аж вздрогнул.

– Слушай, давай ка мы лучше твою маму поищем…

– Сестру, – поправил странный мальчик, просмеявшись. – Сестру. Я потерял мою-твою сестру. Давай поищем, но, боюсь, что если ты не определишь сам для себя, что же ты наконец здесь хочешь найти, зачем ты сюда пришёл, ты будешь приносить всем окружающим только горе, и вряд ли сможешь хоть кому-нибудь помочь. Но только ты не подумай, что окружающие, это главный стимул к действию… Скорее уж тогда – к бездействию, к постыдному прожиганию жизни! – мальчик снова прыснул со смеха и тут же вновь сделался серьёзным и даже печальным.

– Ты сейчас это о чём?

– Время твоё на исходе… Но я говорю, что нужно быть Человеком, именно с большой буквы! Добрым, отзывчивым, порядочным Челобреком, и тогда, возможно, в качестве вознаграждения, ты сможешь помочь мне найти мою пропавшую дочь. Вот и всё. Не так и сложно.

– А ты считаешь, что я поступил как-то непорядочно?

Мальчик задумчиво пожал плечами, как-то даже нехотя, созерцая сквозь свои чёрные очки стоячие воды Фонтанки.

– Все мысли – материальны, это факт, как и то, что у меня очень своеобразное чувство юмора! – снова рассмеялся мальчик, и снова загрустил от одиночества. – Не стоит воспринимать этот Мир так уж серьёзно, но мудаком быть тоже не стоит!

– Ты как ругаешься! – возмутился Костя.

– Как сапожник! – рассмеялся мальчик. – Кстати, сапожников тоже придумал Я!

Сфинксы раскачали мост и он, сделав «солнышко», швырнул Костика куда-то далеко-далеко на Седьмое Небо, но, как известно, чем выше заберёшься, тем больнее падать, как известно и то, что упасть куда как проще, чем подняться вновь.

– Помни! – раздался откуда-то голос старичка. – Многое уже никогда нельзя будет исправить, не смотря на то, что опрокинутая восьмёрка никуда не ведёт, а значит, никогда и не заканчивается, как и кольцевая дорога… Больше улыбайся, пусть это всех и раздражает, но так легче жить!

proЛЮБОВЬ

Эпизод, будем считать, третий

Всю осень Любовь и её спутник провели в дороге. Перезимовали в Новосибирске у очередных знакомых. По весне снова двинулись в путь.

Ещё серой была природа, ещё не появились почки, и в лесах не сошёл снег, но солнце уже грело радостными лучами стылую землю. «Чайка» летела по шоссе среди однообразного придорожного пейзажа, минуя деревни и сёла, поля и реки. И снова молчал Он, и снова Любовь пыталась дозвониться, но тщетно, хотя один раз ей даже послышалось, что трубку на другом конце провода, наконец, взяли…

…Он посмотрел на неё, когда она с озабоченным видом положила телефон на торпедо, она встретила его взгляд, неопределённо пожала плечами. Он снова сосредоточился на разбитой дороге, она отвернулась к окну, но несколько минут спустя нарушила молчание:

– Впервые с нами такое… Будто что-то пошло не так…

Он махнул рукой, мол, ерунда.

– Ты хочешь сказать, что нам стоит отказаться от этой работы? – с ужасом взглянула на своего спутника Любовь; Он задумался, но вскоре отрицательно покачал головой. – Да… – задумчиво кивнула она, – это, как всегда, невозможно… Но всё-таки странно…

Они ехали дальше.

ГЛАВА № 5

Синяя Тетрадь

« …– А если вы Лев, сочиняющий книги, – ответил Толстой,

– то вас растерзают потомки сумасшедшего прозектора,

который мечтал, чтобы его потомство посвятило себя литературе…»

Виктор Пелевин

Игорь отошёл от окна, у которого он простоял с задумчивым видом последние полчаса и поставил чайник на плиту, решив заварить чай, и опять застыл с задумчивым видом, что каменный истукан на службе у Бабы Яги, бросил вороватый взгляд на дверь, ведущую из кухни в коридор, который, в свою очередь, вёл в комнату, где на столе лежала его чудесная, дорогая сердцу и почкам Синяя Тетрадь, лежала и молча ждала его, томилась, мучилась нетерпением открыть свои тайны, подернуться ровным каллиграфическим (таким же, как у Князя) почерком Игоря, чтобы явить истину… хотя, нет, она не молчала, она звала его, мучительно-сладко шептала: «Иди ко мне… иди… я жду…» Игорь нерешительно несколько раз пересёк кухню; где-то – ни то в туалете, ни то в ванной – грозно заурчали трубы, и со второго этажа донеслась ругань дяди Вани, а потом визг тёти Нюры и несколько глухих ударов: Игорь тяжко вздохнул и с видом горького мученика вернулся в комнату и уселся над своей Тетрадью…

…Уже холодными стали ночи, и редкие берёзы уже покрылись золотой сединой: странно и тревожно было замечать эту желтизну в зелёной пока ещё чаще Леса… лето уходило, приближалась осень, и в Полях становилось всё более сиротливо, уезжали жители столиц обратно к себе в мегаполисы, оставляли своих стариков зимовать, и сидя на берегу у реки по-прежнему ещё хотелось ступить в её воды, – освежиться и примкнуть к этой родниковой нежности, но заходя в воду, уже понимаешь, что она не прохладна, но студёна, и лучи солнца уже не нагревают её за день, и небо подёрнулось той неуловимой прозрачной плёнкой, которая закрывает его с приближением холодов, и кажется, что это не птицы улетают по небу в тёплые страны, а небо само уносит их на своей груди, и уже не смотрит на нас, не радует солнцем. Оксана не любила осень, – она боялась её, ненавидела всем сердцем, и каждый раз с ужасом ожидала её приближения, каждый раз с замиранием сердца ловила на зелёной чаще Леса золотые пятнышки, и едва уловимый запах… тонкий аромат… аромат приближающейся осени.

Игорь оторвался от строчек, ровно бегущих по косой линейке тетрадных листов и, уронив голову на руки, вновь задумался. Отчего-то вспомнился ему сейчас отец, молодой, с сильными загорелыми руками, поправляющий косу в поле, с платком, повязанным на голову, чтобы не напекло солнцем, мышцы на обнажённых груди и плечах играют, пока он точными движениями точит бруском косу, на бороде и висках искрятся капельки пота… Отец всегда был лучшим другом Игоря, всегда относился к нему, как к равному, с пониманием и поддержкой, и даже когда Игорь стал проявлять интерес к искусству, а не к плотницкому делу, как и отец, не стал его переубеждать, а даже помог отправиться в Петербург, чтобы поступить в институт. Родом Игорь был из Магаданской области, из посёлка Ягодка, притаившегося среди нетронутой цивилизацией тайги, и, вспоминая сейчас свой дом, он вновь и вновь поражался, как разительно отличаются эти две крайние точки одной страны – Питер и Магадан – не уровнем жизни даже, не развитием своим, но совершенно чуждой друг другу энергетикой, совершенно разными биополями… Приехав в Питер, Игорь расположился на квартире своей дальней родственницы по матери, которая сдала ему эту квартиру всего за пять тысяч рублей в месяц, плюс оплата коммунальных услуг, успешно поступил в институт Культуры и искусств, что на Дворцовой набережной, на факультет современного искусства, и устроился подрабатывать грузчиком, чтобы хоть как-то прожить, но первые месяцы жизни в Культурной Столице дались ему трудно и чуть не стоили разума, столь по-другому здесь всё было устроено: не каждому дано вынести настроение Питера с его капризным, плесневелым климатом, с погодой, которая меняется несколько раз за считанные часы, а то и минуты, с людьми, которым плевать на всё, но Игорь всё же смог научиться правильно дышать и общаться с этим беспощадным к чужакам городом; но сейчас не об этом… отчего отец всё чаще и чаще всплывает в его памяти молодым и сильным, строгим, но справедливым и заботливым, оттого ли, что он так похож на Семеричного?.. да… именно отца напоминал теперь Игорю Семеричный… именно об отце он думал, рассказывая историю этого Воина… но разве могут быть случайными такие сходства?!. Игорь встал из-за стола и подошёл к окну, квартира его располагалась на первом этаже дома на Малой Подьяческой, что окружена со всех сторон каналом Грибоедова, и куда не иди, в каком направлении не пытайся сбежать – везде вода, реки, через которые можно перейти только в брод или вплавь, заросшие тиной и кустарником каналы с опасными тёмными омутами, где всё ещё покоятся последние мысли питерских самоубийц, где притаились диковинные чудо-юдо-рыбы: Игорь с ужасом вспоминал свои первые дни в городе, когда он с температурой и сопливым кашлем пропадал бесследно в проходных дворах и метался в панике между Фонтанкой, Мойкой и каналом Грибоедова, пытаясь найти выход с этого острова, спасаясь от безликих людей, как выходил он на поросший лесом берег Пряжки и со слезами на глазах и тоской в сердце смотрел на металлический лабиринт кранов и погрузчиков Адмиралтейских верфей средь которых виднелся Жёлтый Дом, какое счастье он испытывал в тот момент, когда какая-нибудь девушка с чехлом для скрипки за спиной или усатый дядька в шляпе и красным пропитым лицом соглашались ему помочь и провожали его до родной улицы, это и в самом деле было блаженство, за которое многое отдашь, едва оказавшись в своей квартире на первом этаже, он падал без сил на кровать, даже не в состоянии раздеться; за окном тихо падал в снег снег… последние числа марта, а на дворе словно бы январь! и даже не пахнет весной, а ведь у весны свой особенный запах, который ни с чем не спутаешь… как, впрочем, и у осени, Игорь с тоской оглянулся на раскрытую на столе Тетрадь, но ничего сверхъестественного не случилось и он вновь повернулся к окну, мимо которого, горлопаня и падая поочерёдно в снег, прошла пьяная компания панков с бутылками портвейна в руках и распахнутыми настежь косухами, их голоса ещё долго разносились по улице, отдаваясь эхом от серых, обледенелых стен домов, таяли в подворотнях и подъездах, где-то в соседнем квартале раздалась истошная сирена, ни то скорой помощи, ни то милиции, ах! да! ПОЛИЦИИ! хотя, какая разница! проехала машина, отчаянно буксуя в снегу, которому не было конца, по противоположной стороне улицы прошёл старичок с пуделем на поводке, одетом в красную меховую шубку и такие же тапочки, навстречу им, придерживая капюшон рукой, прошла девушка, торопясь куда-то, поскальзываясь на обледенелом тротуаре сапожками на высоком каблуке, снова раздалась сирена, дикая, злая, словно бешенный тигр мечущийся по клетке, но уже в другой стороне, Игорь безнадёжно задёрнул шторы и отошёл от окна, снова уселся за свою рукопись…

…Кого на этот раз выберут Старейшины, чья очередь подойдёт, кто согласиться отправиться на Поиски?!. Оксане не нужны были ритуалы Старейшин, чтобы ответить на эти вопросы… она и так уже прекрасно знала, кто уйдёт из Посёлка на этот раз, и от этого щемящего предчувствия, сердце начинало отчаянно стучать в грудь, а к горлу подкатывала тошнота, и лишь огромным усилием воли девушка оставалась в сознании.

Ещё никто, НИКТО! из тех, кто ушёл на Поиски, не вернулся!..

НИКТО!

А ведь каждую осень уходят лучшие! Самые сильные и отважные Воины!..

…Игорь резко и стремительно перечеркнул всё, что родила Тетрадь, и лицо его при этом исказила горькая ухмылка. Не так! Всё не так… Он врёт, он всё врёт! А ведь отец с ранних лет учил его никогда, никогда! не врать! Никогда и ни за что! Ни при каких обстоятельствах! Снова в памяти всплыло лицо отца, не такое, как сейчас, а как раньше… молодое, устремлённое… и взгляд… сильный, уверенный, подбадривающий: «Ты справишься, сынок, ты обязательно со всем справишься!» – говорил этот взгляд; от воспоминаний Игоря оторвал Мурзик, он с умилённой искренностью заглянул хозяину в глаза и даже для пущей убедительности потёрся спиной о ногу, прося колбасы и молока, но не замурлыкал, как все коты, он никогда и не за что не мурлыкал и не мяукал.

– Ну, что с тобой сделаешь! – улыбнувшись коту, вздохнул Игорь и отправился на кухню: чайник уже вовсю кипел, Игорь бросил в чашку два чайных пакетика и заварил себе чай, а Мурзику налил молока и кинул сардельку, выпив чаю с эклерами, Игорь налил себе ещё одну кружку и вернулся к своей дорогой Синей Тетради, в комнате царил полумрак, едва разгоняемый ночником, стоящим на столе, огромные напольные часы, возраст которых едва ли уступал возрасту города, показывали полночь, мерно отсчитывая вечность щелчками маятника, по книжным полкам, которые выстроились вдоль всех четырёх стен ровными рядами, словно часовые на посту, расползлись неверные тени, и корешки огромной библиотеки, на которую Игорь тратил чуть ли не весь свой заработок, словно живые смотрели сейчас на своего хозяина, шептали истины веков ушедших, нашёптывали пророчества и выводы человеческих умов, зачастую определённые глубоко субъективными восприятиями реальности и личностными ощущениями, но, наверное, именно взгляд с разных сторон на одно и тоже, приводит к полному осознанию, только когда мы делимся друг с другом информацией, ощущениями, знаниями, когда мы учимся понимать друг друга, слушать и воспринимать, только тогда мы познаём, а значит – живём; оглядывая свои грандиозные собрания, которые могли соперничать даже с Центральной городской библиотекой, Игорь вдруг поймал себя на мысли, что всё же Шурики не правы, когда в унисон кричат на него, что ему пора начать жить реальной жизнью, а не витать в книжной иллюзорной пыли: да, он уделяет чтению очень много времени, но именно знания, полученные из книг, сформировали его, как личность, определили его философские, политические и религиозные взгляды, сформировали мировоззрение, и это не пустые слова и не маниакальная страсть человека, задушенного комплексами и не контактирующего с окружающим миром, именно эти книги позволяют ему теперь рассказывать людям то, что было, будет и есть, продолжать нескончаемый обмен информацией с современным человечеством, с разными народами, и обществом далёкого будущего, до которого, возможно дойдут его, Игоря, книги, а это не так и мало! и пусть в жизни он неуверенный и стеснительный человек, на его долю выпала нелёгкая задача, которую он должен выполнить во чтобы это ему не стало! Игорь снова обратил взор в сторону раскрытой тетради: что ж, выбора у него всё равно не было… решительным шагом он пересёк комнату и вновь уселся за письменный стол, поставил кружку с чаем рядом, тут же у ног его свернулся клубком сытый и благодарный Мурзик, обвившись пушистым хвостом, Игорь перевернул лист и перед ним вновь открыла всю свою безграничность, всё своё многообразие, всю свою волю и простор чистая страница… она звала в путь, в долгую и трудную дорогу, от которой Игорь уже не мог отказаться…

…такая же дорога выпала и Семеричному, и он тоже уже не мог от неё отказаться, и Оксана уже знала об этом без всяких предсказаний Старейшин: всю свою историю жители Посёлка искали это загадочное Седьмое Небо, которое никто никогда не видел, но куда все непременно должны были попасть, каждую осень один из Воинов отправлялся на Поиски этого самого Седьмого Неба, оставляя семью и друзей, чтобы никогда уже не вернуться, погибнуть ради всеобщей светлой мечты, которой не суждено было сбыться, и все, – даже те, кто терял сына или друга, – продолжали слепо в это верить, продолжали чтить это загадочное, волшебное Небо, которое не приносило им хоть сколько-нибудь осязаемого счастья, кроме как надуманной эйфории, которое, напротив, отнимало у них самое дорогое: «Вера, – говорили Старейшины, – это то, что помогает нам жить даже тогда, когда жить уже не хочется…»

Вздор!

Оксана уже не верила… не верила в Поиски, не верила в Старейшин, не верила в то, что Семеричный сможет вернуться: у неё отнимали его и она отказывалась Верить, отказывалась терять своё счастье ради всеобщего губительного заблуждения: она не хотела, чтобы её Семеричный стал очередным агнецом на закланье, жертвой для жертвоприношения неизвестно чему, не известно во что! разве плохо живётся им всем здесь, в родном Посёлке?! вот оно, Седьмое Небо, оно здесь, оно в самих них! оно совсем рядом и не нужно его искать! Оксана шла по улице и с ужасом смотрела на то, как медленно, но неумолимо облетают с белоствольных берёз уже пожелтевшие сухие листья, как устилают грунтовую дорожку, укрытую шатром их крон, и ей хотелось кричать, кричать от боли и бессилия что-либо изменить! но нет, разве она, Оксана, та, которая первой осознала, что Седьмого Неба нет, может так просто сдаться и отступить?! разве имеет она право молчать, зная об этом, разве имеет она право просто молча наблюдать, как пережитки древности, мифы, иллюзии лишают её и её сородичей реального счастья?! нет не имеет! она должна рассказать всем о том, что знает пока одна! Оксана проходила как раз мимо избушки старика Мирослава, самого древнего и мудрого жителя Посёлка, который, казалось бы, знает всё, но который и больше всех верит в существование Седьмого Неба, и вот именно с него-то Оксана и начнёт!

Она отворила щеколду и толкнула скрипучую, косую калитку, пройдя под яблонями, оказалась возле крыльца Мирослава. Старик сидел на завалинке и покуривал трубочку.

– Я ждал тебя, девочка… Ждал. Садись поближе, погуторим…

…Игорь отхлебнул из кружки, чай уже совсем остыл, Мурзик тревожно наблюдал за своим хозяином из-под собственного хвоста, Игорь вытер лоб, покрытый испариной, и продолжил…

ТРЕТЬЕ НЕБО

…Бесприютная, холодная пустота раскинулась в бесконечность ничем. Ничего не было вокруг, кроме маленького каменистого островка, который парил в этом самом ничто. Всё было здесь пустым и ненужным. Троль и Пыш, понурившись, сидели на этом островке, не имеющем значений, направления и не знающем времени, и смотрели в никуда, потому что смотреть здесь было попросту не на что, Семеричный лежал на земле, укрытый розовым пледом ушей Пыша, голова его покоилась на коленях Троля, глаза его были безвольно закрыты и с первого взгляда можно было подумать, что он просто спит.

«Вторая жизнь, Троль… вторая жизнь…» – в отчаянии поделился своими мыслями Пыш, не глядя на друга. – «Я же тебе говорил! Я же вас предупреждал!»

– Не скули! – в слух бросил Троль, так же не удостоив друга взгляда.

«Пятеричный! Троль! Он теперь – Пятеричный! Понимаешь?» – возопил мысленно всегда спокойный Пыш; Троль угрюмо взглянул в огромные синие глаза друга, сейчас наполненные болью и отчаянием, и вновь угрюмо обронил:

– Не скули! Прорвёмся…

«Только вот куда?..» – бесцветно подумал Пыш.

– Известное дело… – буркнул Троль       после некоторого молчания, поглаживая бесчувственного Семеричного по голове своей огромной когтистой лапой, и созерцая пустоту вокруг. – Известное дело.

А пустота вокруг не подавала никаких признаков, которые можно описать.

ГЛАВА ОЧЕРЕДНАЯ

Про Любовь, политику, и…

«О, моя душа, будь готова к встрече с ним,

с тем, кто умеет задавать вопросы.»

Т. С. Элиот

Время близилось к полуночи. За окном маленькой кухоньки Коммуналки «Х» густой, непроницаемой пеленой падал снег, опускался в тёмную бездну «колодца», и казалось, дна у этого «колодца» вообще нет, но те, кто жил всё же в этой бездонной пропасти видели наверху одинокое жёлтое оконце, и, возможно, для них оно было единственным солнцем; а на кухоньке Коммуналки «Х» в это время Вася и дядя Гриня выпивали, закусывали и разговаривали за жизнь.

– …Видел я сегодня и твоего Костика, и твою Настю, – прохрипел дядя Гриня, залпом осушив стопку дорого армянского коньяку и закусив её лимоном. – Шибко он сегодня разнервничался: я когда его встретил – на нём лица не было! Переживает…

– Да… Он отсюда улетел, как ошпаренный!.. Что с ним, дядь Гринь? – Вася за обе щеки улепётывал те самые пельмени, которыми так и не угостился этим вечером Костя.

– Кто ж знает, Василий… Чужая душа – потёмки! Но мне кажется, что это обострённое чувство справедливости… – улыбнулся дядя Гриня ничуть не пьяный, хотя пили они уже битый час: сколько помнил себя Василий – дядя Гриня никогда не пьянел, сколько бы он не выпил, да и пил он, как догадывался Вася, лишь для того, чтобы составить ему компанию, а не для результату.

– Ну-ну! Вам-то и не знать! – улыбнулся Вася и по новой наполнил рюмки. – Хотя, про справедливость это вы верно заметили… накануне вечером он как раз завёл разговор про классовое неравенство…

– Ты-то где пропадал?

Вася вновь улыбнулся: несколько лицемерно вести диалоги с тем, кто всё про тебя знает, даже, верно, больше, чем ты сам, но всё же разговоры с дядей Гриней очень походили на самоанализ, на прекрасную возможность узнать себя.

– В Луге был у другана одного. Сплошной позитив – и человек интересный, и город приятный. Друга моего зовут Павлом, и он, кстати, работает в «Ленфильме», снимает разные интересные фильмы…

– Режиссёр, значится, – дядя Гриня вновь осушил свою рюмку.

– Ага. Сам себе режиссёр, – улыбнулся Вася и тоже выпил, дабы не отставать от дяди Грини. – Правда, его фильмы нигде не показывают: не формат, так сказать, но сейчас он работает над картиной, в которой хочет рассказать про человека, которого все-все любили, уважали и которому всё-всё удавалось легко и непринуждённо, он мог справиться со всем, чем угодно, и ему всегда и во всём везло!

– Он был святым? – улыбнулся дядя Гриня.

– Нет. Обычный человек, – пожал плечами Вася, и, прожевав, задумчиво добавил: – Как Настя… Думаю познакомить Павла с Настей… а что? для этого его кино Настя будет самым подходящим прототипом! – рассмеялся он.

– Дорогой мой Буян, неужели ты думаешь, что такие люди и в самом деле бывают? – без тени улыбки уже посмотрел на Васю дядя Гриня.

– Конечно! – так же серьёзно ответил Василий, выдержав взгляд чёрных очков дяди Грини и свою незыблемую уверенность в душе. – Отчего ж нет? Вот хотя бы Настя наша… А что, дядь Гринь, разве я не прав? Разве не бывает таких людей?

Дядя Гриня как-то невесело ухмыльнулся и уставился в окно, за которым махровыми занавесками снегопада скрыто было от посторонних взглядов пространство, но что видел дядя Гриня через свои очки, было известно лишь ему одному.

– Бывают, сынок, конечно бывают, – наконец ответил он и, помедлив минуту, бодро добавил: – Но они долго не живут! Им не дают жить! – рассмеялся он.

– Ага! «…Хорошего человека выследить и убить!..» – процитировал Василий одного питерского поэта, и сам же добавил, сменив шутливый тон: – Просто выполнив здесь всё, что им предначертано, они идут дальше, так как здесь оставаться им больше нет смысла, – пожал плечами Василий, мол, это очевидные вещи; дядя Гриня кивнул и вновь усмехнулся чему-то.

– Ну а смысл этой его картины всё-таки в чём? Просто показать высокую степень самопорядка этого идеального человека? – спросил он. – Скучно…

– Нет-нет, – торопливо покачал головой Вася. – Смысл у него там в том, что, не смотря на все свои благодетели, он сам не умел, – вернее даже, не мог, – никого любить… Ироническая получается штука: все его любят и лелеют, а он сам никого не может полюбить! Хочет и не может!

– А! ну, тогда всё понятно! Сохранение энергии, знаете ли, – улыбнулся дядя Гриня. – Если что-то находишь, то непременно что-то и потеряешь… А вообще-то, если он никого не мог полюбить, то он не идеальный человек, а моральный урод! – рассмеялся он и тут же погрустнев, добавил: – Впрочем, я знаю одного такого… Дьяволом кличут…

Вася не нашёлся, что ответить, разлил коньяк по рюмкам.

– Вообще-то у Павла есть ещё одна занимательная задумка…

– Дай угадаю: про идеальный коммунизм! – рассмеялся дядя Гриня.

– Ну да, – улыбнулся и Вася, ничуть не смущённый тем, что дядя Гриня и в самом деле угадал. – Мир без правительства, классовых неравенств и денег! Всё бесплатно, всё честно, всё по плану! Живи – не хочу!

– «…Там, наверное, вообще не надо будет умирать!..» – со смехом процитировал Летова дядя Гриня. – Ага! Хотелось бы на это посмотреть, верно, жутко весело! Или скучно… – добавил он, вновь погрустнев, взял свою стопку и залпом осушил её; Вася не отставал.

– Опять пьёшь, алкоголик! – на кухне совершенно незаметно вдруг появилась Роза Абрамовна, держа в руках какую-то кастрюлю. – Ух, управы на тебя нет! завтра к участковому пойду!

– Ну, Роза Абрамовна… Мы тут сидим с дядей Гриней тихонечко, никому не мешаем, не шумим.

– Боже ты мой! Опять до чёртиков напился! Сдам тебя в психушку, так и знай! – она гневно швырнула кастрюлю в свой шкаф и так же гневно покинула кухню.

Дядя Гриня улыбнулся, задумчиво созерцая крупные хлопья снега за окном, где каждая снежинка имела свою неповторимую форму.

– Комнату мою хочет себе забрать! – улыбнулся Вася, но тут же переменил тон: – Вот скажи мне, дядя Гриня, отчего она, – чистокровная еврейка, – зовёт тебя и тут же называет чёртом! Ведь ты же тоже еврей, а она тебя совсем не хочет знать… Я лично не против евреев, ты же знаешь, но зря видимо говорят, что евреи со времён исхода из Египта друг за друга горой… – Вася даже взгрустнул.

– Отдаёт библейскими небылицами, – досадливо поморщился дядя Гриня. – Ты же, надеюсь, не собираешься познавать Мир по Библии или там по Корану! Никто никого не выбирал, и национальность людей – всего лишь одна из условностей, которые не стоит ставить во внимание при рассмотрении каких-то глобальных проблем души: все люди братья, ты же знаешь, – улыбнулся он. – А я Един, и вы все во мне, и во мне вы все Едины. А на счёт того, что Чёрта часто путают с Богом и дедом Морозом, и на оборот в любой комбинации, так это от того, что и Чёрт мой сын. А на счёт идеальных людей я тебе вот что скажу: если бы людям не нужно было самосовершенствоваться и развиваться, то они остались бы в Эдеме. Естественно, что нет здесь идеальных людей, потому что эта реальность есть сфера самопознания, где вам нужно научиться Верить. Учёные мужи и девы правильно узнали, что мозг человеческий задействован лишь на малую толику своих возможностей: как ты думаешь, отчего в этом пространстве мало кто из людей может читать мысли другого человека, хотя по задумке моей эта способность так же естественна в вас, как зрение или там слух?

Вася пожал плечами, внимательно слушая дядю Гриню.

– Оттого, Буянчик, вы не читаете поголовно мысли друг друга, что вам есть что скрывать. И именно поэтому вы родились именно здесь, а не ступенью выше. И, поверь мне, с этим Миром всё в порядке, супротив вашим плачам о том, что Мир этот безумен и жесток. Отнюдь. В нём всё гармонично и прекрасно, как и должно быть. И с людьми всё в порядке – они такие, какие они есть на своём этапе самопознания, не больше и не меньше! Это процесс, Вася, это есть жизнь! И поэтому нет здесь ни идеальных людей, ни плохих, ни хороших! И знаешь, в чём лишь ваша единственная беда?

Вася вновь отрицательно покачал головой и даже судорожно сглотнул, предвкушая откровение.

– Ваша единственная беда в том, Вася, что вы не умеете Верить, вернее, вы забыли, как это делается и не хотите вспоминать: вы все свято уверены в том, что всё для вас закончится в момент физической смерти вашего земного тела, а поэтому вам страшно и вы спорите друг с другом, доказывает друг другу что-то, грязнете в физических вещах, боясь ничего не успеть и совсем забывая про то, зачем вы здесь! А это не так, Василий! Вы вечны, по подобию Божьему, и поэтому вам некуда торопиться.