Текст книги "Ищите и обрящете. Рассказы о вере и жизни"

Вот оттого, что мы все печем яички на свечном пламени противозаконных нарушений, нет у нас Веры и плодов ее, нет у нас в семьях мира, ладу, жизни благочестивой и счастливой, нет удовлетворения жизнью. От этого не дорожим и не любим присных. Нас наказывает сама природа, которая мстит человеку за непослушание Творцу, скупо рождая плоды и насылая трусы и потопы на города и веси. Мы своими поступками словно зашли в топкое болото, и чтобы не утонуть безвозвратно, надо обратиться к источнику жизни – Богу. Слезно вопросить Его: спаси и помилуй нас, Господи! Спаси нас от наших мучителей – грехов, окаменения сердца и жестокого неверия!

У Виктора Афанасьева в книге «Лествица» есть такие поэтические строки, которые, на мой взгляд, очень хорошо выражают греховное состояние нашей человеческой души:

 
Помилуй, Владыко Вселенной,
Мне глаз не поднять к небесам…
Душа моя – храм разоренный.
И тот разрушитель – я сам.
Я храм этот строю и рушу
И падаю день ото дня.
Спаси мою грешную душу
От диавола и от меня!
 

Поймите же, дорогие мои, что пост нам дается для осознания всех наших грехов. И, вступая в пост, мы вместе с нашей Матушкой-Церковью, проживая день за днем скорбные дни Поста, через покаяние и причащение Святых Христовых Тайн, можем приблизиться к тому Первообразу, который Господь вдохнул в нас, дав нам бессмертную душу. Душа же эта оживает только в минуты нашего покаяния, словно дивный цветок, расправляя свои лепестки под ласковыми и живительными лучами солнца – Господа нашего Иисуса Христа».

Виноградная нива

Два района окормляет о. Роман – Струги-Красные и Плюсса. Бедно живут люди. Основные кормильцы – пенсионеры. Только у них и осталась стабильная «зарплата». Все остальные, как правило, перебиваются случайными заработками. Поэтому и тянется народ поближе к этой обители. Хотя, конечно, не это главное. Духовное наставничество, молитва – это притягивает сюда людей.

Виктор работает чтецом в церкви. Эта работа для Господа. Во всем остальном – он «правая рука» у батюшки: дрова заготовить, сарай, дом построить… На все руки мастер. В семье пять детей. Городской сам, из Питера. Но не сложилась там жизнь. В Заянье же и хозяйством обзавелся, батюшка помог коровенку купить, землю возделывает – даст Бог, поднимет ребятишек на ноги. Много таких окормляет о. Роман. Сирота Андрей, алтарник Роман, Леша – этот совсем еще мальчик. Отец умер, остались у матери кроме Алексея еще две девочки. Девочки подросли, а Леша с мамой у о. Романа. Мама – регент, Алексей батюшке в алтаре помогает. Трудом и молитвой спасаются.

Сейчас у общины 10 гектар земли. Надо и вспахать, и засадить, и убрать. Да и в других деревнях и селах ждут батюшку. Расстояния в районе большие, не могут больные и немощные бабули добраться до храма – вот и идет к ним этот пастырь: причастить, поддержать, продуктов дать, случалось – и глаза закрыть последний раз.

Кто-то из них через всю жизнь пронес веру в Господа, а кто-то лишь в конце жизни услышал призыв Бога. Все мы, как те Евангельские наемники, возделывающие виноград. Кто в третьем часе, кто в одиннадцатом.

Судьба этой женщины – нам в назидание и предостережение.

* * *

Певучесть речи матушки Евгении невольно вызывали в памяти темные украинские ночи, первый крик петуха, охрипшие со сна голоса, бредущих на сенокос мужиков, приветствия хозяек, выгоняющих на пастбища скотину. Все это и многое другое было в долгой и нелегкой судьбе этой женщины. За ее появление на свет Божий мать заплатила жизнью. Отец вскоре женился, и в доме появилась мачеха. Совсем как в сказках говорится.

Школа, акушерский техникум, замужество. Не успели пожить – война. Фронт, медсанбат. Так с мужем раскидало, что и после войны не сразу встретились.

Первые годы

«Приехала я до дома, пошла в здравотдел, представилась. Говорят: «Можете заведовать на участке фельдшерским пунктом?» Тогда на Украине опытных то медработников не было. Согласилась и поехала я в Западную Украину. Старалась как могла. Написала письмо домой. Муж же лежал в госпитале и в письмах спрашивал про меня. Так и сообщили ему, где я. Приехал, и стали вместе работать. Сильно нас по ту пору бендеровцы беспокоили. Таких как мы с мужем они называли «наши». Привезла я один раз медикаменты, прилегла отдохнуть. Входит хозяйка и говорит: «У нас тут хлопцы пришли, стучат дюже. Будем пускать?» – «Ну, конечно». Приходят, поздоровались и говорят: «Я к тут вам на нашей на Украйне живется?» Отвечаю: «А чего она ваша? Украина вся наша: и Западная, и Восточная». Они дальше: «Вы шо, за медикаментами ездили? А вот если к вам придут наши раненые – примете?» – «А я не знаю, какие «ваши», и какие «наши». Мне все равно: если он раненый, то больной, надо лечить». (Они там в своих бандах против Советов воевали.) Потоптались и ушли. Приезжает муж. Приходят теперь до него: «Если мы вас заберем до нас, будете нам помощь оказывать?» А он их не понял и что-то сморозил в ответ. Они его и оставили: «Ладно. Работайте, как работали. О нас ничего не слыхали. Не будем вас беспокоить».

Полюбопытствовали…

Обжились мы там и детки народились. Да муж к водке пристрастился. Хоть и дом новый успели построить, но уехала я от такой жизни в Казахстан. Старшему было 16 – он школу музыкальную заканчивал. Ему еще год оставалось учиться, да и так в 10-м был. Он и на пианино, и на бандуре мог играть. Остальных забрала, а Олег остался. Но на этом мои несчастия не кончились. Это было только начало.

Когда мы с мужем еще только поженились, то запомнился мне такой случай, который и стал, ох, каким памятным. Лежим мы на печи, свечерело, а хозяйка с сынком Сашей решили блюдечко покрутить. Нам интересно стало и мы тоже это поганое блюдечко спрашивать стали. «А есть ли Бог?» Отвечает: «Бог есть. И месяц чудный, дивясь на нашу землю, грехи людские видя, тускнеет дивный цвет его. И как ни хочут люди постигнуть тайны Божии, через грехи свои прийти к Нему не могут». Вызывали мы потом и дух Шевченко – нашего украинского писателя. У меня это блюдечко не крутилось, а у мужа – все нормально. И тут Саша – сынок хозяйки – почувствовал, что нельзя ему гадать (а эта нечисть любит забирать непорочные души) и отказался. Так на этом все и закончилось.

И вот когда уехала я от своего пьяницы горемычного, вспомнил он про этот случай. «Давай, сыно, погадаем, шо нас дальше ожидает?» Нарисовал чего там надо, взял блюдечко, и запустили они это дело вместе с сынком моим Олегом. Целый месяц, почти каждый вечер, они крутили блюдечко. Сынок потом говорил мне: «У меня, мама, тогда в голове словно бомба разорвалась. А после мне и блюдечко не надо стало. Ответ у меня напрямую в голове стал слышен». Так и вошел в него бес.

«Что вы с ним сделали?!»

Стал сынок рвать и палить деньги, в школу перестал ходить, отца не пускал на работу. Сообщили об этом мне. Вернулась обратно. Бывало приду к нему: «Олег, ну, что с тобой?» – «Мама, у меня в голове все время это… голоса! Смеются и приказывают мне делать разные гадости». В водолечебнице посмотрели его врачи и говорят: «У него психическое расстройство». Сначала отправили его в Чегрин, потом в областную психическую больницу в городе Шевченко. Потом как-то и предлагает мне соседка: «Вера Ивановна, вот у вас такой хороший голос, а нам в хор дисканты нужны. Пойдемте к нам, возьмите участие в нашем пении. У вас ведь с сыночком плохо, вдруг Господь и помилует его». Сначала-то я отказалась, но как-то раз зашла в церковь и сразу почувствовала слезы на глазах. Священник был молодой такой, эрудированный, я и рассказала ему о сыне. Потом спросила: «Как узнать, может это у него от какой-нибудь травмы?» А он в ответ: «Давайте проверим. (Тогда-то я и поняла все окончательно.) Возьмите, матушка, просфорочку и священной воды и придите к нему в больницу. (Олежечек мой к тому времени постоянно в больнице был.) Когда придете, то дайте ему попробовать эти святыньки». Поехала я.

Вышел сынок ко мне в средней тяжести состояния. Я ему и говорю: «На, вот, это съешь и водичкой запей». Потом гляжу, он нервничает и возбужденный становится: «Я пошел». И юрк в палату. Выбегает тут медсестра: «Что вы Олегу дали?!» Я испугалась: «А что такое?» – «Идите, сами посмотрите, что с ним творится!» Захожу, а он распростертый лежит, санитары с уколами, а он все рвет на себе. Ужас, что творилось. Вышла я и подумала: «Господи, значит, сидит в нем нечистая сила». Заплакала: «Что же мне делать? С чего начать?» Приехала к священнику, рассказала все. Решили, что надо ехать по врачам – добиваться выписки его. Они ни в какую: «Мы его выпишем, а он вас прирежет». Стала я с одним главным, уже как медик, говорить. Он духовно был подкованный. Подумал доктор и говорит: «Как же его выписывать? Он сейчас в ужасно возбужденном состоянии и может натворить такое!.»

А священник мне сказал, что как только я приеду, то надо освятить водичкой и питание, которое привезу, и палату. Сынок же и выходить ко мне не захотел, не токмо что кушать. Одна знакомая, у которой сестра 9 лет лежала в психбольнице, мне тогда посоветовала, что надо, мол, взять Олега домой, намочить простынь святой водой и чтобы лежал он 9 дней. Простынь менять. Говорю это врачу. Он мне снова: «Ой, не знаю, как вы его довезете!?» – «Я рискну взять его». – «Нет, давайте мы по-другому сделаем. Приходите завтра сюда. Возьмите простынь и воду, я же скажу сестре, чтобы она помогла вам».

Подогрели мы воду, окунули простыни, два санитара ведут Олега. Упирается: «Обратно пришла ко мне со своею святынею!» И чуть дверь не выломал. Ужас один. Куда мне такого домой везти?!» С тем и уехала.

Отчитка

Поехала я тогда до дочки в Питер. С порога сразу и говорю: «Давай думать, где отчитывают». – «Мама, я узнавала. Есть в Латвии отец Андриан, и в Пюхтице отчитывают». Муж у меня тогда совсем уже спился. Ни разу и к сыну не ездил за все это время. С кем мне Олега везти!? Поехала я в Пюхтицы сначала одна, да вместо своего паспорта взяла документ зятя. В гостинице не принимают – опять проблемы. Узнала где церковь, пришла – как раз вечерня. Стою и думаю: «Где же мне остановиться заночевать?» Спросила женщин. «Да у нас это не проблема. Вон хозяйка набирает себе постояльцев». Четыре человека нас. Один молоденький. Спросила мать: «А чего вы сына привезли?» – «Да вселился в него этот…» Другая женщина бойкая такая, директором работала. Думаю – неужели и она больная?! Сказали, что на следующий день будет отчитка.

Собралось утром в Никольской церкви человек 30–40, если не больше. Записали нас, пришел священник и стал нас по списку начитывать. Все как будто здоровые – ничего нет. Потом батюшка принялся окроплять каждого святой водой. И ужас, что стало там твориться! Один загавкал, другой закричал истошно, кто-то запел. А я еще без креста была. Крещусь от страха, а в голове же одна мысль: «Вот батюшка подойдет до меня и я тоже гавкать начну!?» Эта Серафима – директорша завода, стоит около распятия, а у нее шаль красивая на плечах и вся мокрая. И так ее корежит – ужас! Потом батюшка стал давать крест. И всем по-разному говорил: «Ты можешь ехать домой, а ты останься». Подошла я и говорю, что, мол, так вот и так. Выслушал и говорит: «Надо привозить сына сюда. Заочно ничего почти не действует – только еще хуже им бывает от этого».

«Это не я, мама!»

Как везти!? Дома мать 90-летняя, дочка с мужем решила разводиться, до моего не подступиться – пьет. Выпросила Олега у врача и поехала летом. «Будь, что будет!» В больнице его медикаментозно напичкали, спокойный стал. Да и наш местный священник раз десять его отчитывал. Не у одной у меня такое горе было, упросили люди батюшку.

Поехали в Пюхтицы. Как он не хотел в эту церковь заходить! И на причастии сопротивлялся! Бил меня. Очень тяжело было мне. «Олег, что ты меня бьешь!?» – «Та не я это, мама. Это он бьет моею рукою». Несколько раз его батюшка отчитывал. Уже как будто и облегчение у Олега стало: песни петь начал, повеселел. Тут мне телеграмма: «Баба упала и побилась. Некому за коровой смотреть». Враг и там поработал. Срываемся мы с сыном и домой, хотя батюшка сказал, что надо еще долго отчитывать. Положила Олега снова в больницу. Увидела я, что в нем за «болезнь» и стала за него молиться. И в церковь уже по настоящему пошла. Длилось это все в общем 27 лет. Как мой сынок мучился! Когда рассчиталась с работой, снова возила его в Пюхтицы. Он тогда хороший уже был. Мне всегда говорили, что Олег у вас ангел домашний. Никого не осудит, добряк. А враг все держал его. Часто я его домой выписывала из больницы. После 12 ночи, обычно, его мытарить начинало. У меня крест наготове, молитвы – ни на что уже не смотрела. И когда начиналось, я говорила: «Бес, смотри, вот сейчас я тебя этим крестом и с молитвой выгоню!» Он мне дулю в ответ показывает. И гримасы строит, усмехается. Но все же успокаивался. Начинаю читать Евангелие и Олегу говорю: «На, читай!» Сначала не хочет, но потом читает. Так и усмиряли «его». Оправляться Олег стал и соображает хорошо. Думаю, буду его водить здесь в церковь. Не хочет. Как подниму утром – не идет и все. Начинаю уговаривать, а он совестливый, нехотя, но пойдет. В больницу только на проверку ходили. Врач, которая его вела, очень упрямая была. Все мне снотворные и другие таблетки давала. «Не больной он, бес в нем сидит». А она: «Я ничего не признаю!» – «Да, как же вы не признаете! Это же на практике видно. Как вы это объясните?!» – «Я придерживаюсь НАУКИ!» Вот и поговори с ней. Перевели Олега в другое отделение.

Возила я его и в Черкассы. Есть там местная святыня и к преподобному Макарию водила его. Первый раз он меня и бил, и крестик срывал, и рвал все на себе. А в поезде, когда ехали, я его посадила подальше от себя. И все молилась дорогой. Дак, он какую-то девушку ударил – такой злющий враг в нем. Сейчас, думаю, встанем, и будет мне. Но ничего – пришли домой, я ему ванну со святой водой сделала. Не хотел идти, но уговорила. Когда обмоешь его, обольешь этой водицей, тогда легче ему становится. Ляжет: «Ой, мама, как легко, как хорошо!» Как четверг подходит, спрашивает: «Что, поедем в Черкассы?» (Сам спросил!) – «Конечно, сынок!» Съездили мы так 10 раз, осталось еще 2 раза. Олегу уже совсем хорошо стало.

Собрались. Дождь пошел, автобус наш завяз – пришлось возвратиться. На следующий четверг надо было мне ехать за справкой в его больницу. Что-то там надо было к нотариусу идти, а она ни в какую: «Докажите, что он больной. Или приводите, пускай подписывает бумаги при мне».

Бывало я спрашиваю Олега: «Сколько в тебе бесов?» То 24, скажет, то 12. Но, говорит, сильные они очень, трудно очень. Уводил он его. Видит, что меня нет и уводит. Господь дал мне силу и молитву материнскую. Один раз выбежал из церкви, я за ним. Заскочил на почту и спрятался между людьми. «Ну, пойдем, пойдем, Олежек!» – «Только не в церковь!» – «Хорошо. Домой пойдем». Знал враг, что я мешаю ему, боялся меня.

Когда справку поехали оформлять, он тут и увел его. Вышел Олег из автобуса тихонько и исчез. Искала я его потом, да никак не могла найти. И по радио передавали, и по телевизору показывали. Через 6 месяцев нашли. Умер в больнице под Новый год. Три дня его перед смертью било, не переставая. Врач мне потом рассказывал. Как его мучило и как ему плохо было – не передать!

Случилось это, когда Олегу исполнилось 45 лет.

«Последняя капля»

Молчим. Что говорить, когда такое пережил человек?! Но оказалось, что и это еще не все. «Развод у дочери был, когда Олег жив был еще. Ее муж тогда на суде сказал: «Разные мы, нет у нас общего языка – она верующая, а я атеист». Хотелось дочке все ж семью сохранить, тогда муж нанял мужиков. Пришли они ночью и побили ее. Голову повредили. Пришлось дочке дать развод. После смерти Олега она мне иногда говорила: «Мама, боюсь я! Ко мне враг по ночам приходит и за горло берет. Боюсь, что не проснусь однажды!»

Через три года, тоже в 45 лет, умирает дочь матушки Евгении. «Хоть она и не гадала, как я, а надо же: так и случилось, как говорила». Через все это я и пришла к вере. Сколько я каялась. А с чего ведь все началось: сидела на печи, да вопросы задавала. Муж в последнее время тоже психически заболел: белая горячка. Хохочет один в комнате, с кем-то разговаривает. Видно и на него уже подействовало. Я же в монастырь ушла, грехи свои замаливать».

После нашего разговора с матушкой Евгенией я как-то невольно, пока был в Заянье, все время выделял ее среди других насельниц обители. Такое часто бывает в жизни: приходит одна беда, другая, еще какое-то несчастие… – тяжело, трудно, слезы подступают, а человек живет. Одни отчаянно сопротивляются, другие, видя в этом волю Господа, каются и смиряются. Смотрел я на эту маленькую, хрупкую матушку и поражался ее смирению. Тяжела ее расплата, но не возненавидела она Господа, поняла свой грех и смирилась. И ОН дал ей силы перенести это горе. Смотрел и думал о слепоте человеческой, в яростной гордыне отрицающей Всевышнего. «Сами, своим умом, своими силами…» И в гордыне этой мы заключаем сделку с дьяволом. Расплата приходит потом. Хорошо если, как у матушки Евгении, еще в этой жизни.

Крещение в «Крестах»

«Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего зело истребны люди твердые, добрые, веселые».

Петр I – Государь всея Руси

В клетушке вестибюля сквозь зарешеченное окно показываю пропуск, щелкает замок, загорается надпись «Входите». Тяну на себя тяжелую, неподатливую дверь и оказываюсь в узком коридорчике. Дежурный, огороженный толстой решеткой и стеклом, сквозь маленькое окошко принимает пропуски, внимательно рассматривает, интересуется нет ли оружия. С оружием по территории учреждения не ходят, даже начальнику Крестов – не положено. Паспорт исчезает в ящике на столе дежурного, вместо него мне выдается пластмассовый жетон. Вокруг глухие стены, клубки колючей проволоки.

Построенная в 90-ые годы 19 века Петербургская одиночная тюрьма получила название «Крестов», так как ее корпуса пересекались в центре в виде огромного креста. Одиночные камеры были 13 фунтов в длину и 8 в ширину. Железная кровать, на ней соломенный тюфяк и такая же подушка – все это на день поднималось к стене. Под сводом лампочка, отхожее место в углу. На стене полки с медной посудой, которую заключенные должны были каждый день чистить кирпичом. Вверху окошко. Асфальтовый пол каждое утро заставляли протирать мокрой тряпкой. Занятия несложными ремеслами, прогулки в тюремном дворе, во время которых арестанты ходили один за другим в одном направлении – этим в основном был заполнен день арестанта «Крестов». Разрешалась покупка книг и в очень ограниченном размере – продуктов питания. Политическим долгое время удавалось не допускать обращения к ним тюремной администрации на «ты». По отношению к уголовникам ругань надзирателей была обычным явлением. При всем при этом в провинциальных тюрьмах положение заключенных было гораздо хуже.

В дореволюционное время камера Крестов, площадью 8 квадратных метров, была рассчитана на одного узника. И это соблюдалось строго. В годы Сталинских репрессий на той же площади сидело до 14–17 человек. Сегодня «размещаются» 8-10 подследственных, иногда уплотняют до 12-ти. В настоящее время Кресты из тюрьмы перепрофилированы в следственный изолятор. Здесь находятся те, кто совершил преступление и ждет над собой суда.

* * *

Вот уж поистине: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». Не думал, не гадал, что придется и мне побывать в тюрьме. Слава Богу, что переступил я порог Крестов не в качестве заключенного, а в качестве журналиста. Очень мало людей приходит в такие заведения добровольно. Одни попадают сюда, совершив преступление; матери, отцы, жены, братья приходят в СИЗо, чтобы повидаться с непутевым сыном, мужем, братом. Здесь какая-то своя тяжелая, унылая и гнетущая атмосфера. Огромная концентрация человеческой беды, озлобленности, безысходности многотонным прессом ложится на человеческую душу. Но этот подвижный, небольшого роста человек с добрыми глазами пришел сюда добровольно. И вот уже больше года не один раз в неделю перед о. Александром Григорьевым открывается эта тяжелая дверь, и батюшка снова и снова выслушивает, наставляет, говорит о Боге теми, кого само общество изолировало от себя.

«Я с ними встречаюсь в специальной комнате. Кабинет для ведения следствия с особо опасными преступниками. Приводят их два спецназовца, руки за спину в наручниках. Сажают в клетку и закрепляют наручниками к решетке. Меня предупреждают, чтобы я близко не подходил. Агрессии у них по отношению ко мне не было, не спорят, не ругаются. Обратилось за год ко мне более 200 человек. Обычно у всех, кто ко мне обращается, видно желание покаяться, исправиться. Вопрос: смогут ли? Соблазн велик. Спрашиваю у одного:»Твердо ли вы решили исправиться?» – «О. Александр, я не уверен в том, что смогу исправиться». Да и никто не уверен, я тоже не уверен, что не попаду в Кресты. Но я-то с Господом. Мало ли, что с человеком может произойти. Искушений много. Выбежал на дорогу, нарушил правила дорожного движения, машина резко отвернула, сбила человека. Посадят. Уронил что-то из окна кому-то на голову – смерть от удара. Опять могут посадить. Ряд непредвиденных случаев возможен. «Но у тебя желание есть?» – «Есть желание, и я принял решение». Я ему в ответ: «Господь твое решение приветствует». Исповедовал его, причастил. «Укрепляйся в своем намерении, борись, старайся. Победа над грехом происходит внутри человека. Бог поможет овладеть собою, своими греховными помыслами». На свободе он должен регулярно посещать храм, исповедываться, причащаться. Прекратить всякое общение с другими грешниками и преступниками, тогда у него будет возможность исправиться. Если не сумеет, то помыслы, развиваясь, вызовут в нем страстные желания – это повлечет ко греху. Пьянство, наркомания, блуд требуют денег. Зарабатывать же не хотят и не могут. Пытаются украсть. Все и это приводит к нарушению закона, попаданию в места не столь отдаленные».

«Автобус» с решетками на окнах

Начальник следственного изолятора № 1 С. В. Демчук: «Если говорить откровенно, то условия содержания подследственных не отвечают никаким нормам человеческого общежития. Да, это преступники. Но как бы вы к ним не относились – они люди. Вы, наверное, и представить себе не можете, что такое 10–12 человек в 8-ой камере. Это чем-то напоминает переполненный салон автобуса. Не только сесть, но и стоять тесно. И так несколько месяцев подряд. Озлобление достигает предела. Преступность – это зеркальное отражение общества. Она помолодела на 10–15 лет. Это объясняется тем, что наши юноши подвергаются влиянию Западной псевдокультуры. Афиши кинотеатров пестрят сценами жестокости и цинизма, книжный рынок завален произведениями, воспевающими культ разврата и вседозволенности. Откуда взяться доброте, благородству, взаимоуважению. С другой стороны, что не менее губительно, молодежь зачастую оказывается либо не у дел, либо ударяется в сомнительный бизнес. Отсюда и злостное хулиганство, и рэкет, и уклонение от воинской службы, и многое другое.

Если брать сегодня по категории правонарушителей, то кто сегодня чаще попадает в Кресты: те, кто совершил преступление против личности – грабители, вымогатели, насильники. Такая тенденция не может не вызвать тревоги общественности, да и у нас с подобной категорией преступников сложнее, так как они наиболее агрессивны и непредсказуемы».

Длинный, полутемный коридор, с двумя рядами камер. Такие же камеры на галереях 3–4 этажей и внизу на первом. Этажи, соединенные между собой узкими металлическими лестницами с железными решетками на каждой площадке. Прозрачная кабина «корпусного» на втором, обернувшись, увижу несомненно светлый круг – «центр» одного из крестообразных корпусов. До революции на каждом этаже дежурили по 1–2 надзирателя, да и камеры были одиночными. Ночью деловая жизнь тюрьмы замирает, на это время приходится «пик жизни» в Крестах. Женщины от ночных дежурств в СИЗо освобождены. Но с другой стороны, пока корпусной отпирая и запирая решетки, поднимается с 1-го этажа на 4-й, в камерах может твориться все, что угодно… Весь персонал тюрьмы – потенциальные заложники. Теоретически захват возможен в любую минуту. Могут затащить в камеру женщину, да и мужчину тоже, так что и крикнуть не успеешь. А корпусной обычно носит с собой ключи от камер на 2-х, 3-х этажах. Сотрудники СИЗо не вооружены, при любом ЧП вся надежда на спецназовцев с собаками, которые дежурят на кругу.

Снова и снова открывается тяжелая дверь. Узкий коридорчик постепенно наполняется людьми. Женщины, бабушки, несколько мужчин – это пока еще малочисленная община о. Александра собирается на молебен. Когда все получили в свои руки жетончики, нас повели по небольшому тюремному двору в ближайшее здание Крестов. Снова решетки, дежурный, замки на железных дверях. Преодолев это, оказываемся в просторном помещении. Актовый зал, клуб в Крестах. Оглядываюсь. По краям помещения и за моей спиной ряды стульев. На втором этаже небольшой балкон, в стене отверстия-ниши – показывают фильмы. Почему-то мелькнула мысль, что на этом балкончике мог бы расположиться хор, а если убрать коробку сцены и поставить иконостас, то Храм Божий будет готов. И только чуть позднее, из слов о. Александра узнал, что нас привели в бывшую домовую церковь блгв. кн. Александра Невского. Сложив в углу свои приношения заключенным, расставили иконы, зажгли свечи, и батюшка произнес первые слова молитвы. Начался молебен.

В Крестах такое понятие, как подъем, давно превратилось в чистейшую абстракцию. Когда в 8-ми метровой камере находится от 6 до 12 человек, то подниматься просто некуда. Большую часть дня заключенные проводят на нарах и матрасах, расстеленных прямо на полу. Прогулка. Можно идти, а можно и не идти. По правилам прогулка длится час, на самом деле время ее сильно урезано. Если каждую камеру выгуливать по часу, то за день просто не уложиться. Прогулочных двориков хронически не хватает, денег на их строительство нет. Никто не виноват, но заключенным от этого не легче. Прогулка-это единственная возможность глотнуть свежего воздуха. Слово «духота» к камерам неприменимо. Здесь нужна какая-то превосходная степень, отсутствующая в русском языке. Именно глухая борьба идет вокруг «кормушек» – железных окошек к дверям камер. Формально кормушки должны открываться лишь на время раздачи еды.

На практике большая часть из них распахнута на весь день, и контролеры не рвутся наводить порядок, хотя нарушение порядка налицо: открытая кормушка дает возможность переговариваться с соседними камерами. Что кстати и происходит. Но если в 8-ми метровом непроветриваемом помещении находятся 10–12 человек, в том числе и больных… По коридору плывет безумный запах карбофоса от только что продезинфицированных матрасов. И кажется, что камера, куда их сейчас занесут, неминуемо станет газовой камерой. Между тем без дезинфекции тоже не обойтись – в противном случае Кресты завшивеют окончательно. Их приносят с воли, но, с другой стороны, условия в СИЗО, где не то что постельного белья, матрасов не хватает, а время ежедневной помывки строго ограничено, – почти идеально подходит для развития подобных насекомых. Моются, кстати, в такой же тесноте, как и живут. Всю камеру заталкивают в одну кабину, где дай Бог пятерым нормально разместиться. И запирают на 10 минут. Опять же это не чья-то злая воля, баня строилась при закладке тюрьмы, ее пропускная способность строго определена. Дай послабление одним, другие и вовсе окажутся за «бортом».

Благословение Господне

О своем пути в Кресты о. Александр вспоминает так: «Запала мне лет 7–8 назад в душу фраза из Евангелия: «В темнице был, и вы посетили Меня». В то время стали разрешать доступ священников в места заключений. Служил у меня знакомый священник в женской колонии в Ульяновке. Попросил я у него разрешения приходить туда. «Приходи, помогай». И стал я навещать этих несчастных. Сначала это было очень тяжело. Но такая радость у них была при встрече, что я понял – это для них очень важно.

И вот, достав как-то некоторое количество луку, я принес его в колонию и стал раздавать этим несчастным. Исповедываю, а потом даю по одной луковице. Когда подошла последняя заключенная, у меня оказалась одна луковица! Я подивился в душе: «Не рассчитывал, а так получилось». Во второй раз тоже взял сколько-то луку и чеснока. Раздаю. Кому большую, кому две маленькие – даю, не считая. Подходит последняя, и опять у меня последняя луковица! Это меня еще больше удивило. В Великий Пост прошлого года набрал еще больше луку и чеснока. Народу пришло человек 50. Раздаю и очень волнуюсь: «Вдруг не хватит». Хватило всем и только последней заключенной не хватило одной луковицы. Меня это троекратное знамение уверило в том, что Господь приветствует, благословляет мои труды на этой стезе. Через некоторое время поступило ко мне предложение от бывшего настоятеля храма в Крестах сменить его. Это бывший храм Александра Невского. Пока там и клуб, и храм одновременно. Служим молебны. Приходят туда с воли люди, молятся о своих близких.

Было время, когда администрация говорила, что храм в Крестах не нужен. Относились к вере равнодушно, пренебрежительно. Но подследственные обращались с просьбой о встрече со священником – 1–2 человека в неделю. И администрация стала приглашать священника. Сейчас обращается 20–30 человек, и число это увеличивается. В следственном изоляторе в ожидании суда находится 10000 подследственных и 400 человек уже осужденных, которые занимаются хозяйством. Среди них появились желающие посещать Богослужение, исповедоваться, причащаться. И отношение к нам со стороны администрации изменилось, наладилось. Стали сочувствовать, уважать. В СИЗо ведь все страдают: и те, кто сидят, и те, кто охраняет, – они как бы сами добровольно сидят в тюрьме. Со стороны родственников к охране частенько выражается большая ненависть. Тяжелая атмосфера. Они же с этим грузом приходят домой, к своим близким, детям. Для них это каждодневная работа.

Я, к слову сказать, первое время ходил совершенно разбитый и больной. Сейчас попривык. Но все равно тяжело, полностью к этому привыкнуть невозможно. Беседую с заключенными, вдохновляю, молюсь за них. Они такие же люди, согрешившие, переступившие закон, но это не значит, что они обречены. Надо помочь им исправиться, встать на ноги.

За это время уже около 300 человек здесь обратились к Богу, Церкви. Они преображаются. Им делается легче, они бросают курить, выражаться скверными словами, искореняют из души гнев, злобу, осуждение, ненависть…И находясь в таких же тяжелых условиях, как и все, обретают в душе радость и покой. «Господи, где же Царствие Небесное? Покажи нам Его?» – «Царство Небесное внутрь вас есть». Это особое состояние души, которая встала на борьбу со страстями. И с Божией помощью, силою Благодати преодолела грехи, совершила победу над ними. Тогда в сердце такого человека вселяется Сам Господь, успокаивая, умиротворяя его. Господь милостивый, Он близ нуждающихся, обремененных. Он готов прийти и приходит на помощь всем находящимся в скорбях. Он говорит: «Стою у двери и стучу. Отворите мне двери вашего сердца»! Надо только услышать этот зов любви. «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные… и обрящите покой душам вашим».