Текст книги "Новомученики Санкт-Петербургской епархии"

Для дальнейшего повествования о событиях, резко изменивших жизнь отца Павла, нужно обратиться к некоторым страницам истории Рижской епархии того периода. 8 августа 1917 года в Юрьеве состоялось собрание Рижской епархии. Предстояло выбрать делегатов на Всероссийский Поместный Собор. На этом собрании представители эстонских приходов внесли предложение об образовании в Рижской епархии Ревельского викариатства, в состав которого входили бы все эстонские приходы. Идея церковной самостоятельности православных эстов и латышей возникла задолго до этого собрания. Ее отстаивал и проводил в жизнь еще эстляндский губернатор князь Сергий Шаховской. Майский чрезвычайный съезд духовенства епархии вынес резолюцию: «Для Рижской епархии необходимо три отдельных епископа – для русских, латышских и эстонских приходов»[16]16
  «Рижские епархиальные ведомости», 1917, № 5–6, с. 154.


[Закрыть]. Отклонять эти настойчивые требования в условиях революционной смуты, видимо, было невозможно. Тогда же, на августовском собрании, прозвучало и имя отца Павла Кульбуша как достойного кандидата на епископскую кафедру. Оно было поддержано всем духовенством эстонских приходов. Таким образом, один из видных церковных деятелей столицы самодержавной России выдвигался на предполагаемый пост главы эстонской национальной Церкви. Кандидатура отца Павла вполне удовлетворила и русскую сторону. В Петрограде его хорошо знали как стойкого, ревностного, самоотверженного и деятельного пастыря. В декабре месяце 1917 года Священный Синод постановил: «Настоятелю эстонской Исидоровской в Петербурге церкви прот. Павлу Кульбушу, по пострижении его в монашество, с возведением в сан архимандрита, быть епископом Ревельским, викарием Рижской епархии, с тем, чтобы наречение и хиротония его во епископа были произведены в г. Ревеле»[17]17
  «Церковные ведомости», СПб., 1918, № 1, с. 6.


[Закрыть]. Время подтвердит, сколь своевременным и правильным было это решение: через считанные годы Эстония отделится от России.

31 декабря в Ревельском Александро-Невском соборе новопостриженный и нареченный архимандрит Платон был хиротонисан во епископа Ревельского. Рукоположен он был митрополитом Петроградским Вениамином (Казанским) и епископом Лужским Артемием (Ильинским). Тотчас же после хиротонии епископ Платон отправился в Москву для представления св. Патриарху Тихону и для участия в Поместном соборе. Однако трудиться на заседаниях не пришлось: обстоятельства времени – установление 26 октября 1917 года в Эстонии диктатуры Советов – требовали неотложного отъезда в епархию. Кроме того, после назначения в ноябре 1917 года Рижского архиепископа Иоанна (Смирнова) на Рязанскую кафедру религиозная жизнь Прибалтики находилась в условиях церковного безначалия. Ввиду чрезвычайности положения св. Патриарх Тихон назначил новопоставленного викария управляющим всей Рижской епархией. Это говорит о том неограниченном доверии, каким пользовался епископ Платон у Предстоятеля Российской Церкви.

Свою первую архиерейскую службу на эстонской земле Владыка Платон совершил в столичном Спасо-Преображенском соборе. Его облачение, преподнесенное прихожанами, было расцвечено эстонским национальным триколором. Служение в таком облачении не было уступкой эстонским православным «сепаратистам». Владыка Платон был убежденным сторонником и искренним поборником идеи независимой Эстонии. Впоследствии его будут упрекать в излишней вовлеченности в политические сферы, а некоторые православные из русских приходов, недовольные его откровенно эстонофильской позицией, напишут жалобу на своего архиерея и отправят ее в Москву. (Патриарх Тихон оставит ее без внимания.) Но мог ли Ревельский викарий в то время не быть со своей паствой и не разделять с ней ее лучших чаяний и устремлений? Мы знаем, например, как равноапостольный святитель Николай, просветитель страны восходящего солнца, благословлял и напутствовал японских юношей-новобранцев, отправлявшихся в 1905 году умирать от русских пуль. Почему же эстонский архиерей в то судьбоносное для Эстонии время не должен был быть со своим народом? Никакого политического расчета ни до, ни после хиротонии не было в действиях епископа Платона. Его поступки и решения одушевлялись одним только чувством – патриотической любовью к своему народу и отечеству.

Прибыв в Эстонию, Епископ Платон перенес место своего пребывания из Ревеля в Юрьев. Отсюда удобнее было поддерживать связь с отдаленными частями епархии. Надо сказать, что уже в 1915 году Юрьев стал центром административной и общественной жизни Прибалтийского края. Вследствие первой мировой войны из Риги эвакуировались в этот город многие правительственные учреждения. 23 сентября Рижский архиепископ Иоанн переехал на жительство в Юрьев и отсюда руководил своей паствой. Положение Церкви, да и всей страны, в то время было нелегким. С приходом немцев в Эстонии была введена система военного управления. Вся законодательная, исполнительная и судебная власть подчинялась верховному командованию 8-й армии. Эстонию поделили на округа, управляемые немецкими корпусами во главе с генералами. Дела в судах рассматривались преимущественно на немецком языке. Судьями были только немцы. Оккупировав Эстонию, войска Германии в огромном количестве разграбили оборудование, сырье, транспорт и другое имущество, принадлежавшее гражданским и частным лицам. Все, что представляло интерес для германской экономики, ставилось на учет и вывозилось. Сырье, на котором прежде работала промышленность, было изъято из торговли и производства и направлено на те предприятия, которые обслуживали военную промышленность Германии. Оставшись без сырья и оборудования, большинство предприятий в марте месяце 18 года прекратили свою работу. Начался застой, вызвавший обширную безработицу. Не лучше обстояли дела и в сельском хозяйстве. Немцы реквизировали у крестьян на нужды войск и населения Германии почти все продовольствие и множество скота. Свободная продажа сельскохозяйственных продуктов запрещалась. Резко сократилось производство зерна и овощей, земли оставались невозделанными. Было введено жесткое нормирование продуктов для эстонцев. В соответствии с распоряжением военных властей каждый гражданин мог купить в день только 50 граммов хлеба. В магазинах не было сахара, масла, молока и других необходимых продуктов питания. Всюду в Эстонии водворялся немецкий язык в качестве официального. Все заявления и документы составлялись только на немецком языке. Учебная работа в школах стала вестись по прусским программам. В средней школе обучение велось на немецком языке. Политически неблагонадежные педагоги увольнялись из школ, многие из них были высланы из Эстонии. Юрьевский университет был подчинен военному командованию. Чтение лекций на русском языке воспрещалось. Преподаватели назначались приказами командующего армией. Судьбу студентов-выпускников решал комендант.

Конечной целью немецкого присутствия была колонизация Балтии, превращение ее в придаток экономической жизни Пруссии и германизация местного населения. Поэтому не избежала притеснений и Православная Церковь: с первых дней своего присутствия германское правительство стремилось к ослаблению роли Православия в Прибалтике и установило жесткий контроль за деятельностью православного первоиерарха и всего духовенства. Насколько сложным было положение Церкви в то время, хорошо видно из сохранившегося протокола совещания духовенства епархии, прибывшего в Юрьев 9 апреля 1918 года для освящения церкви св. Александра Невского. Приведем некоторые выдержки из этого документа:

«Феллинский благочинный о. Николай Лузик доложил, что <…> общее настроение прихожан очень подавленное. Школы совершенно необеспеченны, средств на свое содержание ниоткуда не получают. Немецкие власти от содержания православных приходских школ отказываются. Министерские школы они совершенно закрыли. От Феллинской горуправы о. Николай получил бумагу, требующую от комендатуры сведения о том, какие русские учреждения и русские чиновники остались на месте и когда думают уехать. В этой же бумаге им предписывается прекратить свою деятельность и передать все акты и деньги немецким властям. О. Николай Лузик ответил на русском языке, что не считает возможным выехать в Россию, так как он – местный уроженец и совершает для местных жителей богослужения. Деньги находятся в распоряжении приходского совета. В Феллине за 24 часа до богослужения нужно сообщать о начале его в комендатуру. То же самое и о каждой требе. В Теннасильме комендант потребовал от священника представить план церковной и школьной земли и акты их передачи.

Верроский благочинный о. Николай Пяте сообщил, что <…> причтовый дом в Валкской Николаевской церкви и земля под церковью захвачены немцами. <…> Делается попытка конфисковать от Верроского причта причтовые земли. Рыбная ловля причту запрещена, и на берегу озера поставлен караул, один сенокос взят под пастбище для лошадей.

Ревельский уездный благочинный свящ. Иоанн Кольберг сообщил, что священники из Балтийского Порта и Вейсенштейна уехали. С октября месяца там богослужения не совершались и в школах занятия не происходили. В Балтийском Порте немцы сняли колокол. <…> В Куймеце и в Ангерне священников нет. Вспомогательные школы во всем благочинии закрылись ввиду нехватки средств на наем помещений.

Венденский благочинный о. К. Витоль сообщил, что из его благочиния все священники эвакуировались, только один Пальцмарский остался на месте.

Юрьевский благочинный свящ. М. Блейве сообщил, что Караперский свящ. о. Павел Четыркин перед самым приходом немцев уехал и увез вещи. Увез также антиминс и сосуды. Немцы заняли причтовый дом, считая его казенным, но он – частная собственность вдовы матушки Карзовой. <…> Положение приходских школ критическое. <…> В городе Юрьеве военная церковь еще до прихода немцев была разграблена большевиками, колокола и кресты на куполах прострелены пулями. Оставленные церковные вещи разбросаны по церкви и алтарю. Плащаница оборвана. Немецкие власти под предлогом, что это военное имущество, не разрешают взять оставшиеся вещи»[18]18
  Эстонский исторический архив. Тарту, ф. 1655, оп. 3, д. 5, л. 62.


[Закрыть].

В этих непростых условиях преосвященный Платон старался не выходить за рамки установленных порядков. В своих решениях он опирался на существующий закон, а также на положения международного права, выработанные Гаагской конвенцией. Однако в тех случаях, когда при исполнении своего архипастырского долга не удавалось найти понимания со стороны властей, Владыка оставался тверд и непреклонен в своем служении правде Божией. Так, в одном письме он пишет: «С начальством германским наши разговоры стали серьезными. (Владыка в совершенстве владел немецким языком. – Прим, автора.) Стою на правде и интересах Церкви. А там – что Бог даст. Совесть будет спокойна, что сделано все возможное». Он не мог идти на малодушные уступки оккупационному режиму там, где их не могла принять его святительская совесть. В равной мере, органически чуждой и неприемлемой для него была тактика хитрой игры, лукавых компромиссов и дипломатической уклончивости, пусть даже с выгодой для Церкви.

С другой стороны, Владыка хорошо понимал, что для укрепления приходской жизни в наступивших стесненных обстоятельствах необходимо глубокое единение пастырей со своими пасомыми, поддержание духовенством, прежде всего, в самом себе, огня веры Христовой, с угасанием которого жизнь Православия в Эстонии будет обречена на медленное умирание. После Юрьевского совещания он обратился к духовенству Епархии с особым воззванием, в котором призывал пастырей укреплять свою веру. Подавая пастырям пример единения с паствой, он не только боролся всеми имеющимися средствами за интересы церковной жизни, но и сам навещал отдаленные приходы, стараясь не оставить никого без своего архипастырского внимания. За время своего краткосрочного архиерейства владыка Платон посетил 72 прихода, всюду совершая богослужения и оказывая моральную и духовную поддержку священству и народу. Своей деятельностью он в точности исполнял завет св. Патриарха Тихона, данный Первосвятителем Российским одному духовному лицу: «Как вожди воинства, при нападении врагов, не молят других о поддержке, а сами ободряют воинов, подают им пример мужества и не страшатся ран и смерти, так и мы, вожди воинства Христова, не будем впадать в уныние, взывать о защите и помощи, а будем сами укреплять свое стадо и ограждать его от развращения и вечной погибели»[19]19
  Акты Святейшего Патриарха Тихона. М, 1994, с. 88.


[Закрыть].

С явным неудовольствием германская власть следила за каждым шагом и словом владыки Платона. Однако эстонский епископ продолжал неустрашимо и невозмутимо делать свое дело. В мае 1918 года он посетил Ригу, где в течение одиннадцати дней совершал богослужения во всех церквях, ободрял угнетенный дух пасомых, устраивал пастырские собрания, учреждал при храмах приходские советы. Из Риги владыка Платон намеревался совершить объезд ряда латышских приходов, но немецкое командование не разрешило ему этого, а потом и вообще воспретило пользоваться железнодорожным транспортом. Запреты властей ничуть не смутили непоколебимой души владыки. Со спокойной решимостью он продолжал делать то, что считал своим долгом. В сопровождении трех человек, где на лошадях, а где и пешком, он посетил до сорока латышских приходов. Его проникновенные богослужения и вдохновенные проповеди всюду рассеивали мрак душевной подавленности, утверждали дух паствы, вносили ясность в умы и уверенность в сердца верных чад Церкви.

Между тем, положение Церкви все ухудшалось. Это побудило владыку Платона в октябре месяце 1918 года обратиться с протестом к немецкому правительству. Он направил его немецкому генералу 8-й армии фон Катхену, а также эстонскому консулу в Лондоне А. Пийпу с просьбой передать его главам дружественных государств. В нем он, в частности, заявлял:

«Как епископ Православной Церкви в краю и представитель всего православного в нем населения, имею долг возвысить голос против всего, что незаслуженно и несправедливо терпим мы, православные, с пришествием германцев.

Без всякой надобности в Риге взяли и переделали в кирхи два православных собора – новый – мой Кафедральный, и старый, принадлежащий православному эстонскому приходу. Не говорю уже о нескольких церквах в Риге и вне ее, где богослужения совершаются иноверными временно: с этим мы миримся. Но соборы переделаны, перестроены совершенно и, по-видимому, в надежде навсегда. Затем, у многих церквей и приходов реквизированы земли, дома, огороды. В некоторых местах они насильно сданы в аренду, и аренда платится в комендатуре. Во многих местах спорадически реквизированы без всякого спроса одним приказом здания приходских школ и прекращена их деятельность. Говорить ли далее о затруднении при назначении мною священников? Иные целыми месяцами не могут добиться права ехать на место назначения. Были даже требования, что священников должен назначать комендант. Я предложил в таком случае самим и посвящать их в сан. Имею далее целый ряд преследований, высылок и арестов священников. <…> Не могу похвалиться, чтобы вообще лично я пользовался содействием новых властей в исполнении моих обязанностей. По приезде в июне месяце в Ригу, по выданным в Ревеле германскими властями документам, получил я предложение немедленно вернуться обратно в Ревель под угрозой высылки этапным порядком. И только твердое мое заявление, что епископа в Риге не было 9 месяцев и дел у меня множество, почему я ранее разрешенного срока не выеду, – оградило меня от покушения. В июле вообще перестали мне давать разрешения на проезд по железным дорогам, заявив, что я ездил довольно. И вот назначенные мною визитации 35 церквей я должен был сделать исключительно на лошадях, часто параллельно железной дороге, для меня закрытой. Не умолчу и о том, что вместо эвакуированных в Россию органов епархиального управления (консистория, училищный совет и т. п.), я не имею возможности строить новые, так как с мая месяца по ноябрь остаются без ответа многократные просьбы и ходатайства мои о разрешении собрать представителей от приходов для избрания, согласно закона, нового состава сих учреждений.

В заключение не могу не отметить особенно характерной и удивительной черты в деятельности тевтонов – гонение на крестное знамение. В начале апреля они с гиканьем сняли четырехконечный крест с фронтона здания Юрьевского университета и бросили его на чердак. В конце того же месяца им понадобилось отпилить лишние, по их мнению, концы восьмиконечных крестов на куполах Рижского собора. Крепкий металл не поддавался действию инструментов; были приспособлены электрические сверла и пилы, и визг от последних, как раз в православную Страстную неделю, раздавался на всю Ригу, возмущая всех, без различия вероисповеданий. <…>

Как предстоятель Православной Церкви в Прибалтийском крае, прошу и требую гарантии и возможности свободного устроения и развития нашей церковной жизни, согласно высоким принципам свободы веры и издавна данным нам церковно-каноническим законам. Юрьев Ливонский. 19 окт. – 1 ноябр. 1918 г.»

Протест этот, иллюстрирующий линию поведения владыки, конечно, ни к чему не привел. Однако наступивший ноябрь изменил расстановку политических сил на всем европейском континенте. В начале месяца Германия оказалась на краю военной катастрофы. В ней разразилась революция, повлекшая за собой низвержение монархии. Казалось бы, можно было вздохнуть с облегчением. Ведь гибель кайзеровской Германии полагала конец немецкому господству в Эстонии и открывала стране перспективу самобытного, свободного развития. Однако, в действительности все оказалось гораздо сложнее. Разумеется, капитуляция Германии в первой мировой войне обернулась крахом оккупационного режима в Прибалтийском крае. Но она же вызвала и новую мощную волну повсеместных революционных выступлений. Поэтому вывод немецких войск из страны не обернулся для Эстонии желанной свободой и независимостью. На смену режиму оккупационному надвигался режим куда более страшный – большевистский, разговаривавший с населением языком револьвера и не признававший иных форм политического диалога. Всего двенадцать дней понадобилось эстонским национальным частям красной армии для того, чтобы очистить Нарву от немцев. 29 ноября, в Нарве, на заседании временного революционного комитета Эстония была провозглашена независимой республикой советов – Эстляндской Трудовой Коммуной. Правительство республики – совет Коммуны – возглавил большевик Я. Анвельт. Началось движение войск Красной армии вглубь Эстонии. 9 и 10 декабря были взяты города Йыхви и Кохтла, 16 – Раквере и Кунда. 18 декабря части латышской дивизии заняли Валга, о чем Я. Фабрициус незамедлительно телеграфировал Ленину. 22 декабря 49-й полк 6-й дивизии был в Тарту, и красный флаг большевиков был поднят на здании Юрьевской городской думы. В городе начались ночные обыски, продолжавшиеся с 10 часов вечера до 4-х часов утра и почти всегда заканчивавшиеся арестами. За 24 дня большевистской власти было арестовано свыше 500 человек. Арестантские помещения (в здании полиции и Кредитного банка) непрерывно наполнялись людьми разного звания. Одинаковой участи подвергались чернорабочие, безземельные крестьяне, зажиточные хуторяне, крупные помещики, писаря, учителя, профессоры, чиновники, купцы, ремесленники, уголовные преступники. Вслед за арестами последовали меры против религии, а также глумливые, кощунственные выходки новых властителей. В ночь на новый год в лютеранской церкви св. Петра состоялось первое коммунистическое «богослужение». Орган играл марсельезу, алтарь и кафедра были украшены красными флагами. Революционер-проповедник А. Вальнер произносил речь, начинавшуюся словами: «Все, что до сих пор говорилось с этой кафедры – ложь». За два дня до этого все храмы города были закрыты. После закрытия церквей пастор Ган, профессор Юрьевского университета, решил отправиться к епископу Платону для выработки плана совместных действий в защиту интересов веры. Несмотря на запрет врачей принимать кого-либо по причине только что перенесенного гриппа-испанки и крупозного воспаления легких, владыка Платон принял посетителей. В беседе было принято решение не уступать насилию, а продолжать служение Богу и людям в условиях диктата, невзирая на угрозы физической расправы. Расставаясь друг с другом, архиерей и пасторы обменялись братскими лобзаниями и пожеланиями. При этом владыка сказал: «Как ни тяжелы времена, которые нам Бог послал, они все же полны благодати: яснее, чем когда-либо, мы видим теперь, что давно уже должны были видеть, именно, что различия в вероисповеданиях не что иное, как стены, выстроенные людьми, и эти стены невысоки, над ними же один Господь Бог – всех нас Отец небесный»[20]20
  Эти слова Епископа Платона, по мнению некоторых исследователей, свидетельствуют об уклонениях Владыки в экуменизм. В подтверждении того, что эстонский Архиерей питал симпатии к экуменическому движению, ссылаются еще на тот факт, что владыка Платон являлся членом «Общества ревнителей сближения Англиканской церкви с Православной» и совершил в качестве его сотрудника несколько поездок в Англию. Однако это общество не ставило перед собой экуменических целей и задач. Членами этого общества являлись такие видные иерархи Русской Церкви, как св. равноап. Николай, просветитель Японии, св. Иннокентий, митр. Московский, св. Тихон, Патриарх Моек., засвидетельствовавшие верность Православию святостью своей жизни. Вся деятельность владыки Платона носила ярко выраженный апологетический характер. Создавая для эстов оплот Православия в столице, он тем самым существенно ограничивал влияние лютеранства в эстонской диаспоре. Очень многих владыка Платон сам лично своей пастырской заботой привлек к Православию из лютеранства. «Теперь я окрепла в Православии, – пишет его духовная дочь Екатерина Эрнестовна Шарлова, – и чувствую, что никогда не возымею желание променять это вероисповедание на какое-либо другое. В ту неделю, когда я говела, я усердно исполняла все то, что Вы мне рекомендовали перед присоединением: и акафист читала, и канон покаянный, и молитвы перед причастием, и соблюдала пост, читала и Евангелие. С тех пор, как я присоединена, я испытываю какую-то особенную благодать Божию, которая сопровождает меня во всех делах моих и начинаниях» (Письмо от 28 ноября 1902 года). «Помогите мне советом, глубокоуважаемый батюшка, – пишет она же в другом письме, – дайте такое же твердое непоколебимое убеждение душе моей, каким я обязана Вам в отношении превосходства Православия над лютеранством». (Письмо от 30 февраля 1903 года.) Поэтому слова епископа Платона о вероисповедных стенах, выстроенных людьми (а разделение единой Церкви и было в действительности делом рук человеческих), следует понимать не как выражение экуменического безразличия к догматам Православия, а как попытку привлечь собрата к единому истоку Божественной Истины, к которому он и так приблизился в тот момент своей решимостью умереть за Христа.


[Закрыть].

Епископ Платон был арестован 2-го января 1919 года в 7 часов вечера на улице. Он возвращался со своим протодьяконом Константином Дориным домой от благочинного. 5 января были схвачены также прот. Михаил Блейве, настоятель Успенского собора, и прот. Николай Бежаницкий, настоятель Георгиевской церкви. Вслед за ним был арестован пастор Ган, пастор профессор барон А. Штромберг и другие. К тому времени места заключения в Кредитной кассе и в полицейском здании были переполнены. Воздух в помещениях был настолько тяжел, что новички с трудом могли привыкнуть к нему. В большинстве комнат было газовое или электрическое освещение, но некоторые камеры не освещались совсем. На обед и ужин заключенным довольно регулярно приносили суп из городской тюрьмы. Кроме того, близким заключенных разрешалось приносить для них пищу. Приносили много, даже очень много. Комиссары находили особое наслаждение в том, что заставляли образованных людей выполнять самую грязную и тяжелую работу. Епископ Платон и пастор Ган должны были вращать колесо водяного насоса, вычищать голыми руками отхожее место. По показанию одного свидетеля, пастору Шромбергу, который впал в изнеможение после того, как впервые исполнил эту работу, один православный священник сказал в утешение: «Брат, все для Христа!», при этом епископ Платон склонился к пастору Штромбергу и прибавил: «А я целую эти руки!» Через неделю после ареста Владыки последовал первый массовый расстрел заключенных. Один эстонский офицер сообщает о нем следующее: «Это было в ночь на 9-е января. Вошедший караульный солдат вызвал по имени меня и еще одного. Под охраной нас привели в здание полиции. Вскоре привели еще трех заключенных, а за ними и еще несколько. Под конец привели двух школьников, лет по 16-ти. Их рыдания рвали сердце… «По два в ряд! – раздалась команда. – Вперед, марш!» Спереди послышалось всхлипывание. Это плакал золотых дел мастер Киппасто. Мы вышли на улицу. Нас повели через Рыночную площадь за город. Вдруг случилось нечто ужасное. Киппасто дошел до дома, где жила его сестра. Он закричал: «Прощай, Альма!» Не успел он кончить, как получил удар прикладом по голове. Он пытался защищаться, схватил винтовку охранника за ствол и все продолжал кричать: «Альма! Альма!» Под ударами он пал наземь. Его прикончили револьверным выстрелом. Некоторые эскортируемые лишились чувств. Наверху в окнах замелькал свет… Мы достигли Эмбаха. «Раздеться!» – раздалась команда. Я механически сбросил с себя плащ, бросил также миску и сундучок. Тут взгляд мой упал на реку. Река чернела в темноте и манила меня. «В ее волнах я могу умереть свободно, не как убойный скот», – промелькнуло в моем сознании. Со стороны реки между всадниками и солдатами был проход шириной в три шага. «Здесь проскочить!» – сверкнула во мне мысль, и в несколько прыжков я миновал ряд стоявших передо мной смертников и очутился на льду. На бегу я сообразил, что река замерзла. За мной затрещали винтовки. Я упал и почувствовал болезненный укол в груди. Оглянувшись, я увидел взблескивание ружейного огня. Потом все затихло. Несчастные жертвы скрылись под покровом льда. Я бежал, шел, падал, снова вставал. Время от времени кровь теплой струйкой сочилась вдоль моего тела. Зажимая пальцем рану в груди, я прошел около сорока верст, затем попал в дом одного знакомого крестьянина, который доставил меня в наши войска»[21]21
  «Ко дню 10-й годовщины 14 января 1919 года». Юрьев. 1929,с. 18–21.


[Закрыть].

Когда номер газеты с известием об этом расстреле был получен в камере, то настроение узников стало крайне подавленным. Обменивались лишь немногими краткими словами. До того время коротали лекциями, рассказами, декламациями. В одной из камер сделали из гильз и спичек маленькие шахматы. Епископ Платон часто углублялся в чтение Нового Завета вместе с пастором Ганом. По его же почину возникали бесшумные группы для совместной молитвы. На одном из ночных допросов епископу Платону и пастору Гану было предъявлено требование, чтобы они перестали проповедовать Христа, на что они оба ответили: «Пока свободен наш язык, мы будем славить Господа Бога».

Утром 14 января в Кредитной кассе молниеносно передавалась из уст в уста радостная весть: в соседней комнате одной даме удалось узнать с воли через окно, что белые вот-вот вступят в город и что красные уже снаряжаются к отступлению. Забрезжил свет надежды, воодушевивший многих заключенных. Но это известие не вызвало перемены в настроении владыки. Он предчувствовал приближение конца и потому душой оставался недвижим. За полчаса до расстрела, испытывая томление духа, мученик находил утешение в чтении того места Евангелия от Марка, где повествуется о крестных муках Спасителя. Он находил в строках о Гефсиманском борении Господа ответ на свое внутреннее скорбное состояние, вызванное предсмертной тоской. Архиерейское сердце не обманулось: через некоторое время комиссары начали кровавую расправу с «классовым врагом». Один свидетель повествует об этих событиях следующее: «Я как раз нахожусь в коридоре, когда наружная дверь, у которой стоит стража, открывается. Раздается громкий и повелительный голос: „Всем оставаться снаружи, внутрь допускается только конвой». Затем нам, находящимся в коридоре, приказывают разойтись по камерам. Входит комиссар с двумя вооруженными. У комиссара в руках список. Он вызывает Епископа Платона и приказывает ему одеть верхнюю одежду и следовать за ним. Через минуту или две под нами раздается глухая детонация. <…> Одного за другим вызывают из соседних камер, они уходят. И все снова раздаются через равномерные короткие промежутки времени эти ужасающие детонации в погребе под нами. Почти одновременно с последней группой заключенных во двор вошел солдат с красной повязкой на рукаве. Он закричал стоявшим у погреба красноармейцам: «Чего вы тут глазеете? Белые в городе!» Тогда большевики стремительно обратились в бегство»[22]22
  Там же, с. 29–30.


[Закрыть].

Какие же события заставили красных поспешно оставить Юрьев? В то время, пока большевики хозяйничали в стране, союзные войска Антанты производили высадку своих военных сил на другом конце Эстонии. 16 декабря на Вируском фронте английский флот подверг обстрелу позиции частей красной армии. 30 декабря в Ревеле высадилась первая рота финского батальона. К 13 января бронепоезд эстонской армии уже достиг местечка Каарепере, предместья г. Юрьева. Было очевидно, что хозяйничать в городе большевикам оставалось всего несколько часов. Но красные не могли уйти из Юрьева, не оставив кровавые, бесчеловечные следы своего присутствия. Доклад врача доктора Вольфганга фон Рейера, узнавшего о кровавой бойне и явившегося в погреб смерти для освидетельствования убиенных, гласит: «По лестнице со двора я добрался до погреба со сводчатым потолком. С лампой в руках я пересек помещение погреба, имеющее приблизительно 10 шагов в длину, и подошел к находившейся по левую руку от меня низкой сводчатой арке. Это был вход в темную погребную камеру. Пройти через этот проход можно только согнувшись. Мне представилось ужасающее зрелище. Пол всей камеры был завален трупами, лежавшими один на другом. Ближе к середине трупы громоздились один над другим в три ряда. Почти на всех были огнестрельные раны в голову, нанесенные очевидно почти в упор, ибо у некоторых черепа были совершенно раздроблены, а у одного череп был совсем снесен. На отдельных трупах виднелось по несколько огнестрельных ран. Все было запачкано густой кровью. К потолку и стенам прилипли большие сгустки крови и окровавленные куски мозга. Я насчитал 23 трупа. На полу не было ни одного свободного места, так что я вынужден был наступать ногами прямо на трупы. Казни совершались, вероятно, следующим образом: приведя жертву из места заключения в погреб, палачи снимали с приведенного верхнюю одежду, затем подводили его к входу в погребную камеру, вталкивали его туда и стреляли в него через этот вход»[23]23
  Там же, с. 36–38.


[Закрыть].

Когда из подвала кредитного банка были вынесены изуродованные трупы, то владыку Платона смогли опознать только благодаря спрятанной под рубашку панагии. Он предчувствовал зверскую, жестокую расправу над собой и предусмотрительно спрятал панагию под нижнее белье, как вещественное доказательство, позволяющее установить личность убитого. Судебно-медицинская экспертиза впоследствии установила, что владыку перед расстрелом пытали, однако ни криков, ни стонов никто не слышал. При осмотре тела архипастыря было обнаружено одиннадцать ран: семь штыковых на груди и четыре пулевых: две на груди, одна на левом плече и одна под правым глазом. Последняя была нанесена разрывной пулей. На правом виске – глубокая ссадина, как бы от нанесенного кулачного удара. Затылок был пробит насквозь прикладом винтовки.

В мученическом характере смерти владыки Платона и двух юрьевских настоятелей никто из современников не сомневался. Юрьевский благочинный о. К. Савви «во исполнение указа временного Рижского Епархиального Совета от 16 сего января за № 13» извещал принты «о безвременной, доблестной и мученической кончине Архипастыря нашего Преосвященного Платона, Епископа Ревельского, управляющего Рижской епархией, и доблестных протоиереев о. Михаила Блейве и о. Николая Бежаницкого, за правую веру убиенных, расстрелянных большевиками-коммунистами 14 января в 11 часов утра после 13-тидневного тюремного заключения. <…> Духовенство приглашается к служению по убиенным сорокоуста, где службы ежедневные, или сорока заупокойных обеден в молитвенную об усопших память, г. Юрьев. 2 февраля 1919 г. № 22»[24]24
  Эстонский Исторический архив. Тарту, ф., 1980, on. 1, д. 5, л. 182.


[Закрыть].

После медицинского освидетельствования тела архиерея и двух протоиереев были перенесены в причтовый дом при Успенском соборе, во временную квартиру Преосвященного. Гроб с владыкой поставили в центре, между гробами прот. Николая и прот. Михаила. Отслужили панихиду. Отпевание состоялось 18 января.

В половине девятого утра начался печальный перезвон колоколов, призывавший к выносу усопших в храм. Народ спешил со всех концов. Совершается краткая лития. Прочитано прощальное слово протодиакона К. Дорина, проведшего с владыкой последние минуты его земной жизни. Пропета вечная память. Гробы поднимают и несут на плечах вокруг собора, а затем вносят в храм. Начинается заупокойная литургия, совершаемая на эстонском языке. После запричастного стиха слово взял настоятель собора прот. А. Брянцев. По окончании литургии начинается отпевание, во время которого сказано несколько речей собравшимся духовенством. Долго длится последнее целование. Каждому хочется проститься с усопшими. Время идет, до начала вечерней службы крещенского сочельника остается совсем немного времени. Поэтому предлагается прощаться только с пастырями. После прощания гробы усопших протоиереев поднимают, выносят за хоругвями из собора, обносят последний раз вокруг церкви и затем устанавливают на подмостках склепов, устроенных для них в Никольском и Исидоровском приделах. Затем гробы были запаяны и опущены в склепы. Прах же преосвященного Платона оставался в соборе еще три дня, до 21 января – дня памяти священномученика Исидора. В этот день было решено совершить временное погребение Владыки в склепе Юрьевского кладбища. Однако тело убиенного епископа Платона впоследствии 31 января перевезли в Ревель. Траурная процессия доставила прах священномученика в столицу, и здесь 9 февраля 1919 года епископ Платон был похоронен у левого клироса Спасо-Преображенского собора. Через одиннадцать лет, в январе 1931 года, состоялось освящение мраморного саркофага над могилой епископа Платона, сооруженного на средства, ассигнованные Правительством и собранные путем пожертвований. В эстонской Церкви была также учреждена особая церковная награда – орден епископа Платона трех степеней. День смерти священномученика Платона и умучшенных вместе с ним ежегодно отмечался в Эстонии как день всеобщей национальной скорби.