Текст книги "Шпионка. Почему я отказалась убить Фиделя Кастро, связалась с мафией и скрывалась от ЦРУ"

Я предвкушала прибытие на каждый новый остров. Чтобы узнать историю каждого места, читала все, что могла достать. Кроме того, papa показывал мне достопримечательности и рассказывал об особенностях, каждого острова.

– Единственное, что у них общего, – это революции, – обычно говорил он. – Президенты тут долго не живут. Их типичный образ жизни – убивать друг друга и захватывать власть.

2
Немочка Фиделя

Вначале 1959 года как раз расцветала одна из революций, о которых мне говорил papa, и весь мир затаил дыхание в ожидании. Через пять с половиной лет после неудавшегося нападения на казармы Монкада 26 июля 1953 года, после тюремного заключения, изгнания и реорганизации в Мексике, возвращения на Кубу в 1956 году на яхте «Гранма», партизанской войны в горах Сьерра-Маэстра, торжествовала революция во главе с Фиделем Кастро – новым знаменосцем в борьбе за независимость Кубы, который встал на смену национальному герою Хосе Марти.

Фульхенсио Батиста, диктатор, который уже правил Кубой между 1933 и 1944 годами и был изгнан во Флориду, 10 марта 1952 года вернулся к власти в результате военного переворота. С его возвращением установилась диктатура: аресты, пытки, расстрелы. На рассвете 1 января 1959 года он спешно бежал, успев, однако, вывезти перед этим бо́льшую часть богатств, накопленных за годы правления и оцениваемых в триста-четыреста миллионов долларов.

Империалистические Соединенные Штаты Америки стремились к колонизации Кубы еще с начала XIX века. В полной мере они получили возможность влиять на ее становление, когда в 1898 году начался военный конфликт с Испанией, который в Вашингтоне назвали «блестящей маленькой войной». Но теперь великая держава ничего не могла поделать ни с триумфом революции, ни с выпускником юридического факультета, который сразу превратился в икону, символ, пример для всех латиноамериканцев, поднявшихся на борьбу против диктатур, социальной несправедливости и бедности. Несмотря на то, что в 1958 году директор ЦРУ Аллен Даллес предупреждал президента Дуайта Эйзенхауэра о том, что победа Кастро может «быть не в интересах Соединенных Штатов» и американских промышленников и бизнесменов, превративших Кубу в свою плантацию, мир не устоял перед «необыкновенным» юношей. Так его называла «Нью-Йорк таймс», которая наравне с другими газетами потрясенно сообщала о победе «против всяких ожиданий», объясняя ее «доблестной, упорной и продуманной» борьбой. Правительству США не оставалось ничего другого, кроме как 7 января, накануне триумфального вступления Кастро в Гавану, признать новую кубинскую власть и назначить посла. Однако этот политический шаг не успокоил ни правительство Эйзенхауэра, ни американских промышленников, ни мафиози, которые вынуждены были наблюдать крах своей империи на Карибах.

Их было много, бородатых, вооруженных, в военной форме. Мое внимание сразу привлек только один, самый высокий, мне понравилось то, что я увидела: у него было особенное лицо.

Этот небольшой остров, расположенный всего лишь в 145 километрах от побережья Флориды, в тот момент приковал к себе взгляды всего мира. Куба была местом последней стоянки в круизе «Берлина» по Вест-Индии, начавшемся 14 февраля. Мы пришвартовались в порту Гаваны поздним вечером 27 февраля. Пассажиры испытывали некоторое волнение, но большого беспокойства не было, и обычная программа на корабле не менялась: виды ночной Гаваны, славящейся своей разнузданностью во всем западном полушарии, приятная музыка в баре «Аллигатор» на «Берлине», утренняя месса в восемь утра 28 февраля… В ту субботнюю ночь желающие могли совершить экскурсию по Гаване, жемчужине Карибского моря, тропическому раю, куда так стремились американские туристы. Как всегда, часть пассажиров и экипаж остались на судне: нужно было подготовиться к обратному пути на север, ведь отплывали мы той же ночью.

И вдруг мы увидели, как к «Берлину» приближается пара лодок, полных вооруженными людьми. Это зрелище взбудоражило нескольких пассажиров так, что они испуганно закричали, что сейчас нас возьмут на абордаж. Papa спал, и я решила взять командование на себя. Я спустилась на нижнюю палубу, поближе к воде и трапу, чтобы вести переговоры с прибывшими. Когда они подплыли, я увидела, что их было много, бородатых, вооруженных, в военной форме. Мое внимание сразу привлек только один, самый высокий. Он стоял очень близко, и, не могу отрицать, мне понравилось то, что я увидела: у него было особенное лицо.

Я приветственно махнула рукой и спросила:

– Что вам нужно?

Ответил тот высокий мужчина:

– Я хочу подняться на борт. Осмотреться.

Я немного говорила по-испански, он немного понимал английский, но в ту первую встречу мы общались преимущественно жестами.

Я – Куба

Он первым поднялся по трапу, и я заметила, что в руках у него сигара, и еще несколько – в кармане рубашки. Больше всего мне хотелось взглянуть ему в глаза. Я никогда не забуду, как первый раз он пристально посмотрел на меня. Не забуду его красивое лицо и озорную улыбку. В ту же минуту я начала флиртовать с ним. Мне было девятнадцать. Ему, как я позже узнала, – тридцать два.

Он представился на английском.

– Я – доктор Кастро, Фидель. Я – Куба. Прибыл осмотреть ваш великолепный корабль.

– Рада приветствовать вас на территории Германии, – ответила я, пытаясь превратить корабль в нейтральную зону, не возбуждающую подозрений.

– Вы находитесь в кубинских водах, а Куба принадлежит мне, – парировал он.

Пассажиров явно пугали ружья бородачей, поэтому я решила попытаться разоружить их для всеобщего спокойствия.

– Сложите оружие, здесь оно вам не понадобится, – сказала я.

Он не стал спорить, выстроил своих людей на палубе, и они сложили ружья на полу. Этот образ запечатлел наш корабельный фотограф. Это был только первый снимок что он сделал в ближайшие несколько часов.

Несмотря на то, что его «барбудос[2]2
  Прозвище бородатых кубинских революционеров под руководством Кастро.


[Закрыть]» оставили оружие на палубе, сам Фидель пистолет не снял. Я настаивала, он отказался, обронив: «Не беспокойся». Затем спросил, где капитан, и я с дерзостью, которая меня саму до сих пор удивляет, ответила:

– Он спит. Я за капитана.

Тогда он попросил показать лайнер, и мы направились к лифту, где было полно народу. Как только мы вошли внутрь, наши руки соприкоснулись, и по моему телу словно прошел электрический заряд. Фидель посмотрел мне в глаза и спросил, как меня зовут.

– Илона Марита Лоренц, – ответила я, застеснявшись.

– Немочка Марита, – сказал он. Это был первый из многих раз, когда он ласково назвал меня так – «немочка». Он сжал мою руку, а я тихонько убрала ее, пока никто не увидел.

С первой встречи мне стало очевидно, что к нему тянуло всех. Я не стала исключением. Я решила, что не отпущу его и сама не отойду ни на минуту. Мы шли, едва соприкасаясь пальцами. Я повела его в машинное отделение, показывая корабль. Инженер остолбенел, увидев меня в сопровождении кубинцев в военной форме. Поршни ритмично двигались, разогревая мотор для предстоящего через несколько часов обратного плавания, и Фидель заметил, что они напоминают танцовщиц мамбо. Эти слова – немногое, что мне удалось разобрать, потому что стоял оглушающий шум. Впрочем, это было не важно. Он снова накрыл своей мою руку, лежащую на перилах, и это было для меня прекраснее тысячи слов.

Из машинного отделения я провела его на кухню. Фидель был очень любезен со всеми поварами в белоснежных фартуках. Мы осмотрели новые холодильники, которыми так гордился papa. Благодаря им все продукты, загруженные в разных портах Карибского моря по мере следования корабля, прибывали в Германию безукоризненно свежими. Я показала кладовки, полки… Фидель, казалось, был в восторге. Я же испытывала восторг всякий раз, когда он брал меня за руку (а делал он это при первой возможности), пробуждая во мне неведомые прежде чувства.

Затем мы прошли по первой палубе туристического класса, а когда добрались до кают первого, я показала, где располагалась моя. Он сказал:

– Я хочу посмотреть.

Стоило мне только открыть дверь, как он схватил меня за руку и втолкнул внутрь. Там, не произнося ни единого слова, он крепко сжал меня в объятиях и поцеловал. До этой минуты меня пытались поцеловать только один раз: молодой человек, за которого papa хотел выдать меня замуж. Это был сын одного из владельцев конгломерата химических концернов «И. Г. Фарбен», поставлявшего нацистам пестицид «Циклон Б», что использовался для уничтожения миллионов людей в газовых камерах. Когда этот мальчик из Бремерхафена, имени которого я даже не помню, склонился надо мной, чтобы поцеловать, мне это не понравилось, и я не позволила ему продолжить. Так что технически поцелуй с Фиделем был моим первым настоящим поцелуем.

В моей жизни еще никогда не случалось ничего подобного: я была от него без ума. Говорят, у влюбленных в животе порхают бабочки. В моем случае речь шла скорее о слонах.

Я находилась в состоянии шока, хотя и приятного, и этот поцелуй стал прелюдией моего первого добровольного сексуального опыта. Тогда в каюте мы не занялись любовью, хотя исследовали каждую клеточку тел друг друга, каждый уголок, я – ощущая его, он – открывая мое. Я волновалась, что по кораблю уже прошел слух о том, что на борт поднялись Фидель и его «барбудос», и не хотела, чтобы возникли ненужные вопросы. Поэтому позволив себе на несколько мгновений предаться страсти, я настояла на том, что пора возвращаться. Мы покинули каюту, как только смогли оторваться друг от друга. Волосы у меня были растрепаны, а на губах не осталось ни грамма губной помады. Уверена, «барбудос» отлично поняли, что произошло, но ничего не сказали. Мы с Фиделем тоже не перемолвились ни словом. Это было лишним: то, что случилось между нами, я не забуду никогда. Думаю, он тоже.

Потом мы направились в бар «Аллигатор», где каждую ночь играла музыка и пассажиры могли потанцевать. Здесь, пока он потягивал «Бекс», я поняла, как сильно ему нравится немецкое пиво. И тут меня вызвали по громкой связи. Я сразу поняла, что проснулся papa: он никогда не звал меня Маритой, как мама, только Илоной.

– Илона, немедленно на капитанский мостик.

Я понимала, что в этот раз не могу ослушаться, и направилась к капитанскому мостику в сопровождении Фиделя и «барбудос». По дороге он рассказывал, что для капитана корабля капитанский мостик – это то же, чем была для него Сьерра-Маэстра, – вершина, место, откуда происходит организация и руководство. Так мы шли и разговаривали, когда вдруг Фидель потянул меня в укромное место между двумя спасательными шлюпками. Он сделал вид, что хочет полюбоваться видами, а сам обнял и снова поцеловал меня. Я почувствовала себя на седьмом небе.

У меня не было времени обдумать, что значит этот поцелуй и какие последствия он будет иметь, так как мы уже подошли к мостику, где уже ждал papa в окружении членов экипажа. С золотыми перевязями на униформе он был похож на маленького Наполеона. Я представила ему «доктора Фиделя Кастро Руиса», они обменялись крепким рукопожатием и начали разговор. Papa свободно говорил на испанском, так что я поняла не весь разговор. Я уловила, что Фидель захотел осмотреть наш огромный лайнер, увидев его в окно своего номера в гостинице «Гавана-Хилтон». Именно в этом отеле, затем переименованном в «Свободную Гавану», после победы революции разместился его штаб командования. Еще он в шутку заметил papa, что у него тоже есть свой корабль, и рассказал о восемнадцатиметровой яхте «Гранма», предназначенной для перевозки 12 человек. Именно на ней в ноябре 1956 года Фидель и еще восемьдесят один революционер осуществили исторический, хотя и почти провалившийся переход из порта Тукспан в Мексике до городка Алегрия-де-Пио. Затем немногие уцелевшие, потеряв почти все оружие, укрылись в Сьерра-Маэстра, реорганизовались, что было бы невозможно без помощи крестьян, вступили в борьбу и наконец победили.

Стоило мне только открыть дверь, как он схватил меня за руку и втолкнул внутрь. Там, не произнося ни единого слова, он крепко сжал меня в объятиях и поцеловал.

Papa и Фидель болтали и шутили, пока им подавали вино, икру и шампанское, и обменивались воспоминаниями. За беседой прошли несколько часов. Я выходила и возвращалась, и papa заметил, как при этом Фидель смотрит на меня, но в тот раз ничего не сказал. Эти двое, похоже, поладили и испытывали взаимное доверие. Фидель признался, что не чувствует себя политиком, и его угнетает ответственность за выполнение всех тех обещаний, которые он дал ранее. Он упомянул сахар, пятьдесят восемь процентов производства которого в 1958 году продавалось на американском рынке. Туда же уходило две трети остального экспорта, и оттуда поступало три четверти импорта. Еще он много говорил об азартных играх и мафии – хотел от них избавиться; о туризме, спад которого уже предчувствовал. Он даже попросил papa остаться на острове и занять руководящую должность в отрасли туризма. Капитан вежливо отклонил это предложение. В какой-то момент разговора я услышала, как papa советует ему:

– Делай, что хочешь, только не серди северного брата.

– Капитан, три четверти острова принадлежат Рокфеллеру, это несправедливо, – ответил Фидель, имея в виду знаменитое американское семейство, владевшее «Юнайтед фрут компани», корпорацией с плантациями еще и в Колумбии, Коста-Рике, на Ямайке, в Никарагуа, Панаме, Доминиканской Республике и Гватемале, в которой они сумели приобрести сорок два процента земель.

Papa настойчиво рекомендовал Фиделю быть осторожнее именно из-за событий в Гватемале. Правительство Хакобо Арбенса в 1954 году национализировало многие земли «Юнайтед фрут», что, наряду с необоснованными подозрениями Вашингтона о связях Гватемалы с коммунизмом, привело к тому, что ЦРУ помогло организовать и совершить государственный переворот, установивший военную диктатуру. Я помню, как papa сказал Фиделю: «Есть разные способы действовать и разные способы бездействовать. Ты находишься в очень деликатном положении. Нужно быть осмотрительным».

Они все говорили и говорили, пока не наступил час ужина. Тогда мы прошли в ресторан первого класса и уселись за капитанский стол. Многие туристы подходили за автографом. Несмотря на то, что его часто отвлекали, Фидель находил время подержать меня за руку под столом и обмениваться взглядами. Он даже спросил, не смогу ли я остаться и помочь ему с переводами. Papa не разрешил, объяснив отказ тем, что мне нужно закончить учебу. Им с мамой надоел мой бродячий образ жизни, и они хотели, чтобы я наконец бросила где-нибудь якорь, поэтому записали меня на бухгалтерские курсы в «Школу секретарей, банкиров и коммерсантов» в Нью-Йорке.

«Берлин» отплывал той же ночью, и у нас с Фиделем почти не осталось времени. Я не хотела уезжать, но пришла пора прощаться. Я вручила ему коробок спичек из бара с номером телефона квартиры в Нью-Йорке. В ней я жила с братом Джо, пока тот учился на факультете международных отношений Колумбийского университета. В ту минуту, когда он взял спички, я поняла, что мы непременно увидимся. Не знаю, когда и как, главное – он тоже этого желал. Мы переглянулись и обменялись понимающими улыбками. В моей жизни еще никогда не случалось ничего подобного: я была от него без ума. Говорят, у влюбленных в животе порхают бабочки. В моем случае речь шла скорее о слонах.

Я проводила Фиделя до места, где все оставили оружие, и призналась:

– Я буду скучать по прекрасной Кубе… И по тебе буду скучать…

– Я тоже буду скучать. Но я буду думать о тебе, и мы очень скоро увидимся снова, – ответил он.

Позже я подошла к papa и сказала:

– Он мне нравится.

– С ним приятно общаться, он очень умный, – услышала я в ответ. – Мне он показался хорошим человеком, хотя ему еще понадобятся жизненные ориентиры. Он не политик, он – революционер.

Наслаждаясь каждой минутой, проведенной с ним

Я взобралась на самый верх корабля, откуда была видна вся Гавана. От пейзажа захватывало дух: изумительная бухта и мерцающий огнями ночной город. Только я была не в состоянии любоваться видами: по мере того как удалялись лодки, мне становилось все грустнее и грустнее.

В ту же ночь корабль отправился в обратное путешествие. Из Нью-Йорка papa продолжил путь в Германию, а мы с Джо остались в квартире одни: мама уехала с военными в Гейдельберг. Я должна была ходить на занятия, чтобы продолжить образование, но вместо этого занималась тем, что читала все, что могла найти о Фиделе, включая статьи Герберта Мэтьюса, репортера «Нью-Йорк таймс», который брал у него интервью в Сьерра-Маэстра. Мыслями я все еще была в той каюте или в укромном уголке между спасательными шлюпками, вспоминая его глаза и его тело.

Вскоре мне представился случай убедиться, что не только мне не дают покоя воспоминания о нашей встрече. В те дни Джо посещал семинар профессора Колумбийского университета Фрэнка Танненбаума о Латинской Америке. На него приехал Рауль Роа Гарсия, сын новоиспеченного министра иностранных дел при правительстве Фиделя, сам недавно назначенный представителем Кубы в ООН. Раулито Роа рассказывал студентам о задуманной Фиделем аграрной реформе на Кубе, что конечно же не могло не привести к обсуждению событий в Гватемале. Когда встреча закончилась, гость попросил моего брата задержаться, но не для того, чтобы продолжить разговор о политике, а чтобы передать «личное сообщение от Фиделя».

– Твоя сестра – всегда желанный гость кубинского государства, – такими были его слова. – Мы ее примем наилучшим образом.

Роа говорил серьезно, и я поняла, что очаровала Команданте, когда всего через три дня после возвращения «Берлина» в Нью-Йорк в квартире брата зазвонил телефон. Я готовила и сняла трубку, продолжая помешивать желатин. Женщина-оператор международных переговоров поинтересовалась, приму ли я звонок с Кубы. Тарелка выскользнула у меня из рук и разбилась на тысячу осколков. Тут я услышала голос Фиделя.

– Это ты, немочка?

– Да, да, да! – прокричала я, не в силах сдержать волнения. – Ты позвонил, ты не забыл обо мне!

– Я человек чести, – ответил голос, от которого я таяла и плавилась изнутри.

Он спросил, не хочу ли я приехать на Кубу, и я, ни секунды не медля, взволнованно ответила: «Да, да, конечно!», не думая ни о чем, кроме возможности снова находиться рядом с ним.

– Завтра я пришлю за тобой самолет.

С воодушевлением я принялась складывать вещи. Я не собиралась просить разрешения у Джо, потому что была уверена: он не разрешит, даже если я попытаюсь его убедить. Так что я ему ничего не сказала, а на следующий день взяла канцелярскую кнопку и прикрепила ее на карту мира. В то самое место, где была изображена Гавана. Я вышла из дома 4 марта 1959 года в сопровождении трех кубинцев, которые приехали за мной: капитана, чье имя я не помню, Педро Переса Фонте и Хесуса Янеса Пеллетье, известного как «человек, спасший Фиделя». В 1953 году, исполняя обязанности военного инспектора тюрьмы Бониато в провинции Сантьяго-де-Куба, он сообщил о попытке отравления адвоката, осужденного после нападения на казармы Монкада.

Вчетвером мы направились в аэропорт Айдлуайлд (сегодня он носит имя Джона Кеннеди) и сели на борт самолета кубинских авиалиний. Кроме нас и стюардессы на воздушном судне никого не было. Мне подали кофе и пудинг и принесли выпуск журнала «Богемия». Так началось путешествие, которое навсегда изменило всю мою жизнь.

Мы приземлились в Гаване, где нас уже ждал джип. На мой вопрос о том, куда меня везут, они ответили одним словом, которое для Кубы и для меня на ближайшие несколько месяцев вмещало все:

– К Команданте.

Я не получила никаких разъяснений и по дороге, но когда мы добрались до отеля, я его узнала. Это был «Гавана-Хилтон», где я несколько раз завтракала с papa во время круизных стоянок на острове. Тогда я и подумать не могла, при каких обстоятельствах снова окажусь здесь. И уж менее всего – с кем. Я была взволнована, ведь вот-вот увижу его, буду с ним. Не было даже тени страха, только предвкушение. Чувства переполняли меня, и я изо всех пыталась сдерживаться, чтобы вести себя как приличная девушка.

Женщина-оператор международных переговоров поинтересовалась, приму ли я звонок с Кубы. Тарелка выскользнула у меня из рук и разбилась на тысячу осколков. Тут я услышала голос Фиделя.

Сердце билось так часто, что казалось, я вот-вот взлечу. Лифт поднял нас на 24-й этаж. Коридор был полон сидящих на полу «барбудос» с ружьями и в военной форме, в которой они, должно быть, спустились с гор и в которой я их видела на корабле. Пока я шла по коридору, все мне улыбались и вели себя предупредительно. Фидель занимал номер 2408, рядом с комнатами Эрнесто Че Гевары и некоторых других ближайших соратников, например, его брата Рауля или Камило Сьенфуэгоса. Янес Пеллетье открыл дверь, мы вошли, и он сказал:

– Подожди Фиделя здесь, он скоро придет.

Он отдернул штору, открыл балконную дверь и удалился, оставив меня одну осматривать комнату, пропахшую дымом сигар. Первым делом я вышла на балкон, и от вида, открывающегося на порт Гаваны, у меня захватило дух. В этот раз «Берлина» там не было, и меня кольнуло чувство вины и одиночества. Я загрустила, думая о papa: он еще не знал, что его малышка снова ослушалась и ввязалась в очередное приключение, в этот раз вдали от него.

В любом случае пути назад не было: я зашла слишком далеко, и единственное, что мне оставалось, – ждать Фиделя, так что я занялась исследованием номера. Из-под кровати высовывался гранатомет (об него я потом постоянно буду спотыкаться), в шкафу стояли ружья, пара военных ботинок и пара английских туфель, а в пластиковых пакетах для прачечной лежала военная форма. Проходя по комнате, заглядывая туда и сюда, я увидела портреты Фиделя, подаренные ему разными людьми, какие-то вещи, что он принес с гор, карты, коробки, несколько соломенных шляп, бутылки с пивом, сигары «Ромео и Джульетта», нижнее белье, трусы-боксеры… Я вошла в ванную комнату, чтобы умыться, и там обнаружила лосьон после бритья, но не нашла ни бритвы, ни лезвий. Я подняла подушку с кровати и понюхала ее. Матрас еще хранил следы его тела. Позже я узнала, что он никогда долго не спал.

Тут раздались голоса, затем скрежет ключа, и вошел Фидель.

– Немочка! – воскликнул он. – Вот видишь, мы снова встретились. Я так по тебе скучал.

Сильный как бык – еще бы, при своих метр девяносто роста и ста килограммах веса! – он легко подхватил меня на руки и покачал. От него пахло гаванскими сигарами. Мы поцеловались и присели на край кровати, держась за руки.

– Я останусь на несколько дней, – сказала я.

– Да, да, конечно, – ответил он. Он соглашался со всем, что я говорила.

Он сделал коктейли «Куба либре» и велел Сесилии Санчес, одной из своих ближайших соратниц, оставить нас одних, пояснив, что не желает принимать звонки и вообще, чтобы нас каким-либо образом беспокоили. Мы остались наедине, звучал «Волшебный рояль», новый тогда диск, который затем превратится в классику жанра и который в те дни был одним из самых любимых у Фиделя. Мне было страшно, но вскоре я почувствовала действие рома и смотрела на него с восхищением: мой любимый был тут, передо мной, я могла коснуться и почувствовать его так же, как в первый раз в моей жизни несколько дней назад, на «Берлине». Меня больше не волновало, кем он был для остального мира, я забыла о политике, идеологии, обо всех тех вещах, что читала без сна и отдыха три дня подряд в Нью-Йорке. Единственное, что было важно для меня, – это он. Мой мужчина. Фидель.

Мы начали исследовать тела друг друга. Это не было безумием страсти, проявления нашей любви были нежными, деликатными: прикосновения, объятия, ласки. Он боялся, что слишком крупный для меня, я сказала, чтобы он не беспокоился, что все хорошо. Мы занялись любовью, наслаждаясь друг другом. Он постоянно называл меня «моя радость», а я все повторяла, «как мне хорошо». Наверное, мне не следовало так говорить, но я говорила это снова и снова, много раз, отдавшись страсти, которая, к счастью, не желает признавать норм. Там, в постели того гостиничного номера, я обнаружила, что Фидель совсем не похож на наводящий ужас образ, который рисовали в своем воображении некоторые американцы. Он был мягким и нежным, по крайней мере, в качестве любовника, а в хорошем настроении вел себя очень романтично.

После этой первой нашей настоящей близости мы вышли на балкон, и, обнимая меня, он сказал:

– Все, что ты видишь, – это моя Куба. Я – Куба. А ты теперь – первая леди Кубы.

В то мгновение рядом с ним я почувствовала себя королевой.

Он сказал, что я останусь с ним, и постарался дать мне почувствовать себя как дома. Кроме того, он приложил все усилия, чтобы развеять мои страхи и волнения по поводу реакции моей семьи, ведь они еще даже не знали, что я уехала одна на Кубу. Фидель успокаивал меня, обещая поговорить с papa, ведь они так хорошо поладили, несмотря на то, что их встреча длилась не больше пары часов. А вот чего Фидель мне не объяснил, так это почему он уходит и зачем оставляет меня одну. И это будет его обычная манера поведения. Короткое «прощай» перед уходом станет привычным. В наше первое расставание, первое из многих, он оставил меня на попечение Селии, которая должна была занять меня делом: например, я могла разбирать почту. Еще он дал понять, что не желает, чтобы я ходила куда-либо одна, потому что в отеле было все, что может понадобиться: магазин, ресторан, прачечная, обслуживание номеров… Итак, без лишних слов он удалился, а я осталась, не зная толком, чем еще себя занять. Я приняла душ, послушала радио и продолжила осмотр комнаты, перебирая его диски, игрушки, сделанные в Англии.

Меня больше не волновало, кем он был для остального мира, я забыла о политике, идеологии. Единственное, что было важно для меня, – это он. Мой мужчина. Фидель.

Следующей ночью он вернулся, и я подумала, что так пойдет и дальше: днем он работает, я его жду, а ночи мы проводим вместе, и все его внимание принадлежит мне. Однако я ошиблась: вскоре он мне объяснил, что будет приходить «совсем ненадолго». Даже ночи принадлежали мне не полностью: большинство поездок, необходимых для того, чтобы держать ситуацию на острове под контролем, он предпринимал в ночные часы. Так он избегал толп народа и передвигался быстрее. Еще я убедилась в том, что он мало спит, и приходит и уходит, когда ему заблагорассудится. Я быстро смирилась с таким положением дел. Ведь я наслаждалась каждой минутой, проведенной там, и мне не было одиноко. Я подчинялась ему и ничего не требовала. Вообще, первое время была с ним покорной, терпеливой и спокойной, научившись ждать, просто ждать.

Некоторые ночи он все же полностью проводил со мной, хоть и бывало это нечасто, и устроить это было непросто: его постоянно требовали на совещания, встречи, поездки, переговоры, обсуждения… Я изо всех сил пыталась проявить понимание, хотя, признаюсь, меня иногда раздражало это чрезмерное внимание к нему от посторонних людей. Больше всего мне не нравилось присутствие рядом с ним других женщин, ведь было очевидно, что Фидель мог обладать любой из них – он не испытывал недостатка в предложениях. Я боялась конкуренции и сходила с ума от ревности, когда он говорил о других, даже в шутку.

Постоянное пребывание в отеле начало становиться невыносимым, и в один прекрасный день я не смогла сдержаться и призналась, что недовольна этой ситуацией. Фидель разрешил мне ездить с Янесом Пеллетье по делам в составе его сопровождающих. В этих поездках я щеголяла в почетной форме «Движения 26 июля», подаренной Фиделем. Она позволяла мне не выделяться среди остальных, как это неизбежно произошло бы, если бы я была одета как очередная туристка. Именно Янес первый раз привел меня в дом пожилой пары, Фернандесов, близких друзей Фиделя, которые учили его английскому. Потом я много раз туда возвращалась, проводила там вечера, болтая со стариками за чашкой кофе, а иногда сопровождала сеньору на рынок или училась у нее готовить. Время от времени за мной заезжал Педро Перес Фонте, жена которого была тогда беременна, и мы ехали в Варадеро, где целый день валялись на пляже. Еще я проводила много времени с Селией, разбирая почту и книги, отвечая на телефонные звонки… Мне было необходимо чувствовать свою полезность, а не сидеть в ожидании любовника. Вместе нам было весело, особенно когда мы читали письма от актрис и бесконечного количества других женщин, признающихся в любви Фиделю или предлагающих ему свое тело. Многие из этих посланий сопровождались фотографиями, я придирчиво их изучала и отпускала фразочки вроде: «Какая страшная гринго!» Селию смешили приступы моей ревности, но сегодня я могу признать, что это была неуверенность в себе: я не хотела, чтобы Фидель видел, сколько у него писем от поклонниц.

Приходило много прошений: сотни людей хотели начать бизнес, мафиози обращались с просьбой об одолжении, многие умоляли о снисхождении к какому-нибудь заключенному или ходатайствовали об освобождении арестованного. Объем корреспонденции был таким, что Фидель не мог ответить всем, поэтому подписывал пустые бланки официальных писем, а Янес или Селия заполняли их содержанием.

Бо́льшую часть времени, когда нам удавалось быть вместе, мы любили друг друга, но еще говорили о политике, и, хотя у меня не было твердых идеологических убеждений, я понимала, что что-то не так. Ведь рядом с усадьбами и великолепными домами, полными слуг, с трудом выживали крестьяне, не имеющие даже самого необходимого. Эта нищета напоминала мне мое военное детство: как топили снег, чтобы получить питьевую воду, и ели гнилые корешки с прогорклым маслом. Фидель рассказывал о несправедливости, царящей на плантациях, о полуголых работниках, получающих жалкие пятьдесят сентаво в день, и с воодушевлением объяснял свои планы по поводу аграрной реформы, конфискации плохо обрабатываемых или находящихся в незаконном владении земель и справедливого распределения собственности, которое не только положит конец колониальному гнету, но и поможет бороться с безработицей.

Игрок в гольф по имени Дуайт Эйзенхауэр

Как раз аграрная реформа и была одной из политических мер, задуманных на Кубе, которые, наряду с экспансией коммунизма в Латинской Америке и растущим влиянием Советского Союза в этом полушарии, приводили Вашингтон в ужас. Эти страхи черной тенью сгущались за спиной Фиделя в апреле 1959 года, во время его первого визита в Соединенные Штаты, куда я его сопровождала. Мне даже в голову не пришло отпустить его одного: я была безумно влюблена и сильно ревновала. К тому же эти одиннадцать дней были не только первой поездкой Фиделя в США после победы революции, но и первой возможностью для меня повидаться с семьей после моего спешного отъезда. Я не знала, была ли мама в городе, потому что связь с ней происходила через военный почтовый ящик без номера, куда я посылала письма. Papa в то время был в Германии, где строили новый «Бремен», на котором он должен был стать капитаном. По крайней мере, я могла встретиться с Джо. Он тогда был полностью погружен в свой маленький мир и окружен друзьями-дипломатами, пытаясь найти свое место и начать карьеру в этой области.