Текст книги "Шпионка. Почему я отказалась убить Фиделя Кастро, связалась с мафией и скрывалась от ЦРУ"

3
Миссия невыполнима: убить Кастро

После всего пережитого на Кубе первые дни в Нью-Йорке стали для меня кошмаром. Я все потеряла: Фиделя со мной больше не было, своего ребенка я считала мертвым. Хотя та же самая мучительная неуверенность в том, что же произошло на самом деле, которая изводила меня, одновременно давала мне тень надежды, какой бы слабой она ни была. Я чувствовала себя обессиленной и потерянной, как и в Берген-Бельзене, и плакала целыми днями. Выхода не было, никому нельзя верить: одни говорили, что мой малыш жив, другие уверяли, что он умер, третьи намекали, что его убил Фидель. Я лишь хотела, чтобы все замолчали, поэтому единственная не выдвигала никаких предположений и вообще ничего не говорила.

Мой дорогой брат Джо, который работал в ООН и учился в аспирантуре, чтобы получить докторскую степень в области международных отношений, уехал по стипендиальной программе Фулбрайта в Аргентину. Филипп получал образование в Нью-Йорке у знаменитого чилийского маэстро Клаудио Аррау и уже приобрел известность как концертирующий пианист, поэтому часто был на гастролях. Валерия еще в шестнадцать лет уехала из родительского дома, предпочтя жить с родственниками со стороны мамы. Она вышла замуж за Роберта К. Паула, агента по продаже пива «Будвайзер», и переехала в город Харрисбург в Пенсильвании. Осталась только мама. Чтобы побыть со мной, она прервала командировку в Гейдельберг. Однако мы все время ссорились. Несмотря на то, что мы друг друга обожали, из этих первых дней после моего возвращения я не помню ничего, кроме бесконечных споров.

Ненависть, страх и одиночество

У нас дома стали появляться агенты ФБР. Они сменяли друг друга, присматривая за мной и задавая вопросы о пребывании на Кубе. В их взглядах я видела презрение, как будто читая немой вопрос: как я могла вступить в интимную связь с «этим коммунистом»? Это было обидно, но куда обиднее было понимать, что мама, в определенной степени, думала, как они. Или, что еще хуже, была как они. Я снова испытывала страх и одиночество, похожие на пережитые в детстве в госпитале Дрангштедта, и моим единственным желанием было спать, перестать думать и чувствовать. Сбежать. Я сходила с ума от лекарств, которые мне давали: одни приводили меня в эйфорическое состояние, от других я впадала в депрессию. Эти эмоциональные качели не позволяли мне достичь душевного равновесия. Проспав весь день, я просыпалась ночью и не находила себе места, чувствуя, как бездарно теряю время, как уходит моя жизнь. Дошло до того, что я возненавидела весь мир. Я хотела вернуться на Кубу и прикончить того, кто убил или похитил моего ребенка.

В дом приходили разные люди, но приставлены ко мне были специальные агенты ФБР Фрэнк Лундквист и Фрэнк О’Брайен. Они почти неотлучно находились в квартире и практически слились с мебелью. Внешность сразу выдавала их принадлежность к конторе Эдгара Гувера: всегда в костюмах и при галстуках, с приглаженными волосами. Безукоризненная учтивость и хорошие манеры позволили им постепенно завоевать мое доверие, и наши отношения превратились в дружеские, почти родственные. Они стали брать меня с собой в офис ФБР, в их штаб-квартиру в Нью-Йорке на Восточной Шестьдесят девятой улице в доме 221. Я стала похожа на маленького робота: вела себя хорошо, была послушной. Однако за любезностью Фрэнков, как я их называла, я ясно видела второе дно.

С самого начала было очевидно, что они пытаются навязать мне свой образ мыслей, промыть мозги, воспользовавшись состоянием эмоциональной неустойчивости, в котором я пребывала в те дни. Бесконечно велись разговоры о коммунистических дьяволах, о том, как важно уничтожить эту систему, чтобы спасти американцев. Они настраивали меня против Фиделя и, в конце концов, прямо заявили, что нужно создать ему образ монстра в глазах всего мира. Фэбээровцы без зазрения совести играли на моих чувствах, чтобы использовать в борьбе против «призрака коммунизма» – главного кошмара США, и обратить меня против Фиделя. Они подвергали меня чудовищному психологическому давлению, демонстрируя фотографии моего предполагаемого ребенка после аборта и поддельные медицинские документы, из которых следовало, что в результате операции я стала бесплодной. Именно они давали мне таблетки, говоря, что это «витамины», но уверена, хоть у меня нет доказательств, что это было кое-что похуже.

Я хорошо помню, как искажалось его лицо, когда он яростно ревел, обращаясь к Фиделю: «Коммунист! Коммунист!» Он был похож на буйнопомешанного.

Примерно в то же время мама, которая часто бывала в офисе ФБР на 69-й улице, представила меня Алексу Рорку. В прошлом он был иезуитом и происходил из очень хорошей семьи, имевшей близкую связь с Кеннеди. Его отец был прокурором округа Манхэттен. Сам Рорк учился в Школе внешней политики Университета Джорджтауна, а во время Второй мировой войны работал специалистом по военной разведке в Германии. Должно быть, там они и познакомились – Алекс был еще и внештатным корреспондентом и не расставался с фотокамерой, а мама работала в «Звездах и полосах», военной газете. Он сотрудничал с ФБР и ЦРУ, выглядел с иголочки: подтянутый, элегантный, как будто только что вышел из кабинета на Мэдисон авеню. Алекс стал для меня чем-то вроде старшего брата, мы проводили много времени вместе, долго беседовали, он показывал мне церкви, куда сам ходил молиться, включая собор Святого Патрика. Мамины родственники были квакерами, папины – протестантами, однако я не получила религиозного воспитания. Алекс был первым, кто научил меня церковным обрядам и молитвам и попытался обратить меня в католичество.

У нас дома стали появляться агенты ФБР. В их взглядах я видела презрение, как будто читая немой вопрос: как я могла вступить в интимную связь с «этим коммунистом»?

Рорк и ФБР вынуждали меня бывать в кругах, которые в те дни представляли в США два противоположных фронта: тех, кто за, и тех, кто был против Фиделя и революции. Там я познакомилась с кубинцами, сыгравшими важную роль в подпольной борьбе против Фиделя, организованной в изгнании. Например, с Мануэлем Артимэ – организатором «Революционного движения восстановления», только что бежавшим с Кубы. Или с «Тигром» Рональдо Масферрером – высоким, мощным, настоящим мачо, настоящим кубинцем, который получил свое прозвище во времена диктатуры Батисты, когда во главе отряда головорезов жестоко расправлялся с противниками режима. Масферрер был настолько страшным человеком, что посол Филипп Бонсал поместил его первым номером в список самых опасных контрреволюционеров, подготовленный для администрации Эйзенхауэра, благодаря которому США приютили около трехсот сторонников Батисты, которых на Кубе считали «военными преступниками».

Я встречалась с Артимэ, Масферрером и им подобными на собраниях групп вроде Международной антикоммунистической бригады. Меня туда приводил Рорк, и там меня использовали как оружие пропаганды, излагая свою версию моей истории, в которой Фидель выставлялся монстром. Это помогало собирать средства на финансирование их деятельности. Для этих встреч арендовались актовые залы в школах, где устраивали показы фильмов, слушали песни, проводили прения или выступления, на которых Артимэ, и так громкоголосый, бесновался и вопил, осыпая проклятиями и оскорблениями Фиделя. Я хорошо помню, как искажалось его лицо, когда он яростно ревел, обращаясь к Фиделю: «Коммунист! Коммунист!» Он был похож на буйнопомешанного, но, судя по всему, именно это и привлекало антикастровцев и увеличивало пожертвования.

«Добро пожаловать на борт»

На этих собраниях я познакомилась с Фрэнком Нельсоном, темной личностью, замешанной в делах мафии из Огайо. Его роскошная квартира в доме № 240 по Сентрал-Парк-Саут, похожая на китайский бордель из-за обилия красных ламп, была еще одним местом встреч, на которых вынашивались заговоры против Кастро. Помимо этого, Нельсон отвечал за финансы Фрэнка Фьорини, с которым я встретилась здесь первый раз после того, как покинула Кубу. Он приветствовал меня словами: «С почином! Добро пожаловать на борт!» Фрэнк сказал, что очень сожалеет о том, что со мной случилось, и пообещал, что мне все компенсируют. И тут же начал с жаром рассказывать о планах по свержению Фиделя, не преминув гордо сообщить, что теперь у них есть «армия» для воплощения этих планов в жизнь.

Параллельно с антикастровскими собраниями я в те дни присутствовала на встречах «Движения 26 июля», где получила членский билет и была назначена «пресс-секретарем отделения Н в Нью-Йорке». Всего я посетила около двадцати таких прореволюционных и прокастровских встреч, которые проводились в разных местах: в отеле «Бельведер» на Сорок восьмой улице, в клубе «Каса Куба» на Коламбус авеню или в La Barraca, ресторане в Среднем Манхэттене, который я обожала.

Здесь можно было узнать и обсудить то, что происходит на острове, в эмиграции или в политике США, Латинской Америки, да и во всем мире. Устраивались пиар-кампании на средства членов движения: подразумевалось, что мы отчисляем семьдесят пять американских центов в неделю, чтобы собрать деньги для покупки оружия для Фиделя. Встречи сопровождались приятной музыкой и превосходной едой, да и люди приходили мне симпатичные, например Ольга Бланка, с которой мы познакомились во время одного из круизов на «Берлине». У меня осталась фотография, на которой мы вместе с ней, мамой и papa в капитанской каюте. Эти собрания кубинцев, защищающих революцию и Фиделя, нравились мне куда больше, чем общение с типами вроде Фьорини, Нельсона, Артимэ и Масферрера. Однако мое присутствие там тоже было работой. Например, о встрече в La Barraca с Янесом Пеллетье, состоявшейся 19 декабря 1959 года, во время его командировки в Нью-Йорк, я представила отчет агентам ФБР, как, впрочем, и обо всем, что происходило в группе. Проинформировала я их и о том, что вскоре Янес позвонил мне и сообщил о своем намерении дезертировать.

Стекло кабинки разлетелось вдребезги. Испуганная, в крови от порезов осколками, я прибежала домой, а следом за мной примчались агенты ФБР и немедленно заявили, что покушение совершили люди Фиделя.

Мне было нелегко, и в конце концов я была вынуждена отдалиться и от первых, и от вторых. Тогда никто никому не доверял, все друг друга подозревали, и я не была исключением. Это разбивало мне сердце, ведь общение с кубинцами для меня означало связь с Кубой. Я надеялась, что есть еще возможность вернуться, что я не сожгла за собой мосты. Я поклялась, что вернусь. Ольга Бланка, с которой мы пересекались на этих собраниях, подбадривала словами вроде: «Твой принц тебя ждет». Но я знала, что момент был неподходящий. Любая попытка привела бы к моему аресту или серьезным последствиям для мамы.

В конце 1959 года в квартиру моих родителей, с которыми я тогда еще жила, пришла телеграмма с Кубы: меня просили позвонить по указанному номеру. Я не представляла, ни кто бы это мог быть, ни о чем пойдет речь, но меня все еще мучили мысли о потере ребенка, и поговорить с кем-нибудь, любым человеком, готовым дать хоть какие-то ответы на мои вопросы, стало бы большим облегчением. Я была уверена, что домашний телефон прослушивается, и, воспользовавшись отсутствием следящих за мной агентов, выскользнула из дома, чтобы позвонить из телефонной будки на соседней улице, Риверсайд Драйв. Я уже сняла трубку, когда раздались выстрелы, и стекло кабинки разлетелось вдребезги. Испуганная, в крови от порезов осколками, я прибежала домой, а следом за мной примчались агенты ФБР и немедленно заявили, что покушение совершили люди Фиделя. Так ли это было, я не знаю, но, как и во многих других случаях, утверждать с уверенностью, что они ни при чем, тоже не могу. Как не могу и назвать заказчиков. Были ли это на самом деле кубинцы? Зачем им это было нужно? Или очередная хитрость ФБР, чтобы настроить меня против Фиделя? Слишком много вопросов и ни одного ответа. Одно было ясно: я оказалась замешанной в чью-то игру.

Было очевидно, что я кому-то мешала, а моя эмоциональная нестабильность в те дни позволяла легко мной манипулировать. К тому же я могла быть полезной для покушений на Фиделя, кто бы за ними ни стоял: антикастровские эмигранты, мафиози, которым перекрыли источник доходов от бизнеса в Гаване, или само правительство США, вместе или по отдельности. Вряд ли среди людей, до которых они могли дотянуться, были еще те, кто, как я, имел близкое отношение к Фиделю, а добраться до него было целью большинства их темных замыслов.

Итак, следовало признать, что, несмотря на мое драматическое бегство с острова, я все еще имела неограниченный доступ к Команданте. Поэтому в декабре 1959-го Фрэнк решил отправить меня на Кубу, чтобы убедиться, что я по-прежнему вхожа в близкий круг Фиделя и могу с ним встретиться. Он организовал мне молниеносный визит, разведку боем: я съездила туда и обратно за один день, не имея возможности ни подумать, ни что-нибудь почувствовать. Единственная польза от поездки состояла в том, что я проверила: мой ключ, как и раньше, отпирает дверь номера 2408 отеля «Свободная Гавана». Еще я привезла в США письма поклонниц, какие-то бумаги, карты, документы, ценность которых была минимальной. Зато они подтверждали, что я посещала комнату Фиделя.

Спешка в организации этого путешествия и острая необходимость осуществить его именно в декабре объяснялись тем, что вот-вот должна была начаться кампания против Фиделя. Она была основана на том, что произошло со мной на Кубе, а это вряд ли понравилось бы моему любовнику в Гаване. Первым делом 1 января 1960 года мои родители написали открытое письмо Фиделю, где просили, если у него осталось «какое-то представление о справедливости, чести или морали», принять ответственность за мое «бесчестие и потерю доброго имени» и оплатить расходы на лечение и психологическое восстановление после операции, в результате которой я потеряла ребенка. Ведь после возвращения с Кубы я несколько раз лежала в больнице Рузвельта в Нью-Йорке с кровотечениями. Для большего эффекта они изменили знаменитую фразу Фиделя и написали: «Пусть история вас оправдает… если сможет». Копии письма были разосланы президентам, послам, важным чиновникам в США, Германии и на Кубе, а также в средства массовой информации, сенаторам, ФБР и даже самому Папе римскому. Я была в ярости, когда увидела его. Но мне следовало поберечь запал, ведь это были только цветочки.

Вскоре мой дорогой друг Алекс Рорк присоединится к этой клеветнической своре, поливающей Фиделя грязью под руководством американских властей, использовавших меня по своему усмотрению как марионетку, безвольную куклу, сломленную физически и морально. Именно Алекс был автором статьи, появившейся в «Конфиденшл», ежеквартальном таблоиде, специализирующемся на скандалах знаменитостей и известных политиков. Это здесь написали, например, что Бинг Кросби избивает жену, а актер Рок Хадсон и музыкант Либераче – гомосексуалы. В «Ньюсуик» однажды так охарактеризовали этот журнал: «Конфиденшл» подает «пороки и секс под соусом правых политических взглядов». Несмотря на явно бульварный характер, отрицать популярность таблоида, при миллионных-то тиражах, было невозможно. Как-то Хэмфри Богарт остро подметил, что «все его читают, но говорят, что это кухарка принесла». Подтасованная история моего кубинского приключения как нельзя лучше подходила для публикации на страницах «Конфиденшл», а широкий охват аудитории позволял достичь поставленной цели: очернить Фиделя и подготовить почву для ненависти.

Ложь и пропаганда

Статья, о которой идет речь, была написана в сотрудничестве с моей матерью. Она согласилась на то, чтобы повествование велось от первого лица, и поставила свою подпись. Заголовок гласил: «Фидель изнасиловал мою несовершеннолетнюю дочь», и дальше следовал целый ворох небылиц. Писали, что Фидель обманом привез меня на Кубу, где держал в плену, что изнасиловал, лишив меня девственности, а затем накачал наркотиками, запер и использовал, когда ему заблагорассудится, в качестве сексуальной игрушки. Эта гнусная статейка сообщала, что, когда я забеременела, Фидель рассердился, и его люди начали давать мне таблетки, чтобы вызвать выкидыш. Однажды я якобы попыталась сбежать, и Янес Пеллетье избил меня, пиная в живот, безуспешно пытаясь добиться, чтобы я потеряла ребенка. В конце концов доктор Феррер под дулом пистолета Янеса был вынужден сделать неумелый аборт, как они заявили, «по прямому приказу Фиделя», а после операции врач был казнен. Фидель описывался как жестокий убийца, проводящий казни прямо посреди улицы. Ему приписывались высказывания вроде: «Диктатура должна покончить с церковью», слова, которых я от него никогда не слышала и за которыми ясно угадывается рука Алекса, антикоммуниста и католика.

После публикации статьи наши ссоры с матерью продолжились.

– Эта дерьмовая пропаганда не сработает, – негодовала я.

– Дорогая, – с непоколебимым спокойствием отвечала мама, – ты не в себе. Успокойся. Ты его забудешь.

Она ошибалась. Как я могла забыть? Фидель, Куба, мой малыш и все, что произошло, ни на минуту не выходило ни у меня из головы, ни из моей жизни. Все виделось в черном цвете. Сердце мое было разбито, надежды потеряны, и мне казалось, я не нужна ни одному человеку на свете, что никто не хочет сказать мне правду или оказать мне ту помощь, в которой я отчаянно нуждалась. Меня использовали как пешку в жульнических шахматных партиях пропагандистов и политиков. И хотя рядом была мать, я чувствовала себя страшно одинокой и поэтому решила уехать в Германию, чтобы вернуться в мою тихую гавань, найти убежище у papa.

Она согласилась на то, чтобы повествование велось от первого лица, и поставила свою подпись. Заголовок гласил: «Фидель изнасиловал мою несовершеннолетнюю дочь», и дальше следовал целый ворох небылиц.

Наше воссоединение сопровождалось потоком моих слез: я думала, что предала или опозорила его, и клялась, что сделаю все, чтобы он мог гордиться мной. Однако вскоре я обнаружила, что он не хочет говорить о том, что произошло.

– Все хорошо, не беспокойся. Ты всего лишь совершила ошибку. Нужно пережить это и двигаться дальше, расти, – говорил он, стараясь успокоить меня и не желая углубляться в обсуждения.

Казалось, papa был счастлив оттого, что я рядом с ним, в его доме № 1С на улице Леер Тор в Бремерхафене. Я хотела остаться, научиться готовить, устроиться на работу в отель дяди Фрица и пройти обучение на реставратора – в общем, сделать первые шаги в направлении нормальной спокойной жизни, но повторяющиеся кровотечения вынуждали меня ложиться в больницу и служили болезненным напоминанием о том, что со мной произошло.

У меня не было ни малейшего намерения покидать Германию, но тут проклятая статья из «Конфиденшл» пересекла океан и появилась в немецкой прессе. Как только она была опубликована, закончилось мое спокойствие и моя безвестность, на смену пришли косые взгляды, перешептывания соседей и звонки, когда с оскорблениями, а когда и с угрозами. В это время я начала ежедневно получать письма от Алекса Рорка, в которых он извещал меня обо всем, что происходит, и совершенно очаровал меня. Он уговаривал меня вернуться, и в сентябре 1960 года я сдалась. Я вернулась в Нью-Йорк.

В болотах

После возвращения из Германии в Соединенные Штаты я начала принимать участие в откровенно нелегальных операциях. Я хорошо помню первую поездку в Майами с контрабандой оружия. Нужно было ехать на машине через Джорджию в составе каравана, с багажником, полным винтовок, и по дороге забрать несколько человек. Мама уже тогда стала догадываться, что я ввязываюсь в дело, слишком мутное даже для нее, привычной к темному миру шпионажа, и была против моего участия. Однако в итоге она сдалась и позволила мне ехать, потому что Алекс, которому она полностью доверяла, тоже был вовлечен в операцию и входил в состав этой колонны, где как минимум пара водителей принимала наркотики, чтобы не уснуть в пути.

Добравшись до пункта назначения, в Майами мы остановились в комнате трех– или четырехэтажного здания типичного для Флориды дешевого мотеля. Их обычно красят в розовый, пурпурный или голубой цвета. Там уже жили «солдаты», готовые к вторжению на Кубу и свержению Фиделя. Заведение было старое, располагалось рядом с промышленной зоной, и населяли его преимущественно молодые парни, одетые в военную форму или в камуфляж. Хотя встречались и солдаты удачи, наемники и мужчины, в которых явно угадывались профессиональные военные. Подавляющая часть из них была кубинцами, но попадались и исключения. Например, я помню, что видела в мотеле как минимум двоих «борцов за свободу» из Венгрии, очень преданных делу, злобных, жаждущих крови и хорошо натренированных. Они были старше всех этих отпрысков кубинских и латиноамериканских латифундистов, большинству из которых не исполнилось и двадцати.

Здесь судьба опять столкнула меня с Фьорини, и теперь, хотела я этого или нет, я была полностью вовлечена в операцию, цель которой – удалить Фиделя от власти. Позже я узнала, что Фрэнк был одним из тех, кто отвечал за это, в частности, за подготовку к убийству. Так он сам заявлял и утверждал, что это вмешательство финансировалось ЦРУ. Он имел в виду так называемую «Операцию 40», засекреченный план правительства, одобренный Эйзенхауэром в марте 1960-го, под руководством вице-президента Никсона и Аллена Даллеса, тогда еще директора ЦРУ. Директива Совета национальной безопасности США, подписанная президентом и ставшая известной много лет спустя, давала ЦРУ полномочия для подготовки и вооружения кубинских эмигрантов, покинувших страну после революции, с целью использовать их в партизанской войне против правительства Фиделя.

Спустя годы сам Фьорини публично рассказал, как это работало: с одной стороны, были задействованы оперативники ЦРУ, включая двойных агентов в кубинской разведке. Их основной функцией было обучение шпионов с целью проникновения на территорию иностранного государства и налаживания контакта с членами подпольных движений, правительственными чиновниками и личным составом вооруженных лиц страны. С другой стороны, была еще одна группа, которую Фрэнк называл «отдел убийств». Он признался, что сам принадлежал к ней. Я тоже работала там с ним. Эта группа представляла собой команду, готовую действовать, как только будет получен приказ об уничтожении определенных политиков или высших военных чинов. Допускалась возможность устранения в случае необходимости и самих членов группы, подозреваемых в двойной игре: в случае, если они работают не на США, а на страну, в которую планировалось внедрение. Фьорини использовал множественное число – страны, но в тот момент, насколько мне известно, подразумевалось только одно государство, единственная цель – Куба.

Первые дни я преимущественно находилась в мотеле, импровизированной штаб-квартире операции, хотя иногда гостила в доме директора компании «Коббс Фрут» Ирвина Чарльза Кардена, которому меня представил Алекс Рорк. У Кардена была дочь моего возраста, Робин. Этот человек не относился к солдатам удачи, которые в то время наводнили Флориду: он был богат и стремился к руководящим постам. Его интересовали не только организация и финансирование покушений на Фиделя, но и дальнейшие планы, касающиеся Кубы, в случае успешного свержения революционного режима и восстановления власти, более благосклонной к интересам американских предпринимателей.

Бывало, я ездила в тренировочный лагерь в Эверглейдс – болотистую местность на юге Флориды, кишащую змеями и москитами, с которыми вынуждены были уживаться наемники и юнцы, планирующие сместить Фиделя. Эта операция происходила при поддержке изгнанников вроде Артимэ и американского правительства. Эта попытка выльется в итоге в неудавшуюся военную операцию в заливе Свиней.

Мы использовали эти поездки из Майами, чтобы доставить оружие. В тренировочном лагере в Эверглейдс можно было встретить людей вроде агента ЦРУ Джерри Патрика Хэмминга. Он, как и Фьорини, сотрудничал с «Движением 26 июля» и с Фиделем во времена борьбы против режима Батисты в Сьерра-Маэстра и вместе с кубинцами летал на задания, с воздуха защищая плантации сахарного тростника – один из основных источников дохода на острове – от бомбардировок американских самолетов. Как и Фрэнк, Хэмминг быстро переметнулся на сторону противников революции вскоре после ее триумфа, хотя причина его поступка сильно отличалась от темных и запутанных мотивов, двигавших Фьорини. Мне кажется, Хэммингом руководила его пылкая ненависть к коммунизму, а не выгода. Впоследствии он станет командиром группы INTERPEN, тайной организации «Межконтинентальных сил проникновения». Она была создана, чтобы американское правительство имело возможность отрицать свое участие в каких-либо операциях против Кубы, подготовленных в Майами или Гватемале. Но до этого еще далеко: когда я с ним познакомилась, он участвовал в «Операции 40» в качестве военного советника.

Хэмминг был сильным, симпатичным и говорил на ломаном немецком, поскольку во время Второй мировой войны его посылали в Германию в качестве специалиста по техникам саботажа. В Эверглейдс он занимал одну из ключевых позиций в подготовке бойцов, которых обучали военным тактикам по образу и подобию армии, с инструкторами, дисциплиной и учебными занятиями. Огромного роста, всегда в армейских ботинках и австралийской шляпе, Хемминг преподавал технику выживания, стрельбу из разных видов оружия, таких как ружья, М-1, автоматы, пистолеты, учил штыковой атаке и даже метанию ножей. А еще он утверждал, что может заставить подняться в воздух любой предмет, какой захочет.

В этой обстановке я мало-помалу начала меняться, сама того не желая. Ну или, во всяком случае, не замечая. Я все больше терялась, не могла больше понять, кто хороший, а кто плохой. Может быть, у всех были и те и другие качества, поскольку ясно различить границы добра и зла невозможно. Да и нужно ли это делать, ведь наверняка ошибешься, если находишься в мире, где дезинформация, двуличность и предательство – это правила игры. В чем я была уверена, так это в том, что это самая нелепая, нисколько не секретная, «невидимая армия» в мире и что каждое второе предложение заканчивалось словами «вторжение», «уничтожить ублюдка», «убить Фиделя».

Наступил момент, когда я поняла, что мне здесь не место, и сказала Фрэнку, что уезжаю. Он стал возражать, заявляя, что мне некуда идти, что я для них очень важна и что я уже прошла курс подготовки.

– Для каждого из нас, – объяснил он, – есть свое задание.

Цель – изменить историю

В этом мире, где каждый, по словам Фрэнка, должен был выполнять свое задание, я не могла найти свое. Понимание пришло немного позже, в конце 50-х или в начале 61-го, когда я вместе с Алексом Рорком смогла приехать в Нью-Йорк повидаться с матерью и Фрэнками, О’Брайеном и Лундквистом. В тот приезд на Манхэттен со мной в первый раз заговорили об убийстве Фиделя, хотя они использовали другое выражение, помягче: «Было бы неплохо нейтрализовать его».

Лаборатории ЦРУ уже вовсю разрабатывали разные способы покончить с Фиделем, включая ботулотоксин – сильнейшее ядовитое вещество из всех известных.

Звучало это предложение ужасно даже в таком виде, несмотря на все попытки Алекса завуалировать его жестокость разговорами о религии. Разговор, во время которого я впервые узнала о своей миссии, состоялся в здании ФБР на 69-й улице, но не в кабинете, а в коридоре, потому что Алекс боялся прослушки. Затем постепенно передо мной стали открываться подробности плана: мы используем таблетки (они сказали, что этот способ как нельзя лучше подходит для девушки), и мне всего лишь нужно добавить их в еду или питье Фиделя и уйти. Он не должен был сильно страдать. Предполагалось, что и я тоже.

Как только я переварила, что означает то, что он только что сказал, я пробормотала:

– Алекс, ты просишь, чтобы я его убила.

– Пути Господни неисповедимы, – ответил он. – Такова Его воля. Он тебя простит. Ты сделаешь это во имя Господа и ради своей страны.

– Почему я должна это сделать? – спросила я, все еще не веря своим ушам.

– Он разрушил твою жизнь, – напомнил мне Алекс.

– Я не буду его убивать. Я не могу лишить человека жизни.

Все это казалось мне абсурдным, нелогичным, безумным, невероятным и нелепым. Я до сих пор так считаю. Однако их не волновало, что я думаю, и они поручили Рорку попытаться убедить меня, так что у нас состоялся и второй разговор, и третий, и четвертый. На каком-то этапе к доводам о моей божественной миссии прибавился аргумент, куда более приземленный, – деньги. Он указал на надпись на долларовой банкноте «In God We Trust» – «Мы верим в Бога», намекая, что если я выполню поручаемое мне задание, мне никогда больше не придется беспокоиться о деньгах, и моя жизнь до самой старости будет устроена, по меньшей мере финансово.

Я уж и не припомню, сколько таких разговоров было. Наверное, около двадцати: с О’Брайеном и Лундквистом, с агентами ЦРУ, в офисе ФБР, у меня дома… И постепенно я стала привыкать к этой мысли. Мне кажется, что после всех этих «витаминов», которыми меня пичкали, я согласилась бы на что угодно. Однако таблетки с ядом, которые должны были повлечь безболезненную смерть, несомненно, казались привлекательнее, чем выстрелить в упор или вонзить кинжал в тело Фиделя, такое знакомое и доставившее столько удовольствия.

Вариантов покушений на мужчину, которого я без памяти любила, было бесчисленное множество. ЦРУ приступило к осуществлению секретных планов по устранению Фиделя еще в 1959 году, и среди них встречались совершенно сумасбродные: например, предлагалось добавлять ему в еду галлюциногены, чтобы он перестал владеть собой и выглядел смешно, потеряв, таким образом, свой авторитет харизматичного лидера; использовать вещество вроде ЛСД, чтобы отравить воздух в будке радиостанции, откуда он произносил свои пламенные речи, с целью сделать его выступление бессвязным и беспомощным; впрыснуть в одну из сигар какую-нибудь химическую субстанцию, изменяющую сознание; и даже лишить знаменитой бороды, насыпав токсических солей таллия в ботинки. Для меня приготовили план куда более жестокий: это было непосредственно убийство.

В тот приезд на Манхэттен со мной в первый раз заговорили об убийстве Фиделя, хотя они использовали другое выражение, помягче: «Было бы неплохо нейтрализовать его».

Мне сообщили, что капсулы, содержимое которых мне следовало добавить в еду или питье Фиделя, были «специально изготовлены в Чикаго», и передать их должен был некий Джонни Росселли. Вполне вероятно, что мы с ним пересекались на Кубе, хоть и не были знакомы, поскольку Росселли работал управляющим клубом «Сан-Суси», еще одним знаковым для Гаваны местом, и был приближенным человеком Сэма Джанканы, крестного отца чикагской мафии.