Текст книги "Ловушка на жадину"

Глава 6
Купание немца

Домики только издалека казались сказочными. С крыш клочьями свисала потемневшая прошлогодняя солома. Похожая на маленький замок центральная усадьба была здорово обшарпанной, сорняки пробивались сквозь щели между булыжниками подъездной дорожки. Зато из приоткрытого оконца наверху доносились звуки расстроенного пианино и слабенький голосок манерно напевал:

– Czy pamiętasz tę noc w Zakopanem…[19]19
  Помнишь ли ночь в Закопане… (польск.)


[Закрыть]

– У нас в школьной самодеятельности лучше пели, – проворчал Тихоня.

За что был удостоен злого взгляда Панянки – девчонка резко свернула с тропы, обходя дом по широкой дуге. В нос ударило запахом копчёной рыбы – Тихоня судорожно сглотнул, чувствуя, как привыкший к постоянному недоеданию желудок скручивает голодный спазм. А когда к запаху рыбы добавился аромат свежеиспечённого хлеба, голова резко закружилась.

– Эх, давно забытый дух! – Дядька Йосип с наслаждением потянул носом воздух.

Тихоня остановился, отчаянно борясь с головокружением. Хоровод сараев завертелся вокруг и наконец остановился, Тихоня сглотнул тягучую слюну, укрощая бунтующий живот.

Панянка пристально смотрела на него в прорезь между краями платка, и хоть во взгляде её не было насмешки, Тихоня разозлился. Она не имела права видеть его слабость! Он воюет два года, его в комсомол приняли прямо с боевого задания, а тут… эта! Они должны явиться на встречу с представителями Армии Крайовой[20]20
  Буквально «Отечественная армия» – подпольная польская военная организация во время Второй мировой войны, действовавшая в 1942–1945 гг. в пределах довоенной территории польского государства, а также в Литве, Венгрии. Подчинялась польскому правительству в изгнании и Верховному главнокомандующему польских вооружённых сил, находившемуся в Великобритании. Основу составляли офицеры, служившие в довоенной польской армии. Основной целью АК было восстановление польского государства при поддержке Великобритании и США. Вела вооружённую подпольную борьбу с оккупантами, боролась против украинских, белорусских и литовских националистических вооружённых формирований. Отношение АК к советским партизанам колебалось от проведения совместных операций до открытых вооружённых столкновений.


[Закрыть] бравыми советскими партизанами, а не… чушками в грязи! И не голодающими на грани обморока от одного запаха еды! А тут ещё дядька Йосип… Даже и не думает скрывать, какие они все голодные! Ну никакой сознательности!

– Ты гляди – ксендзы! – Не догадывающийся о Тихониных мыслях, дядька подпихнул комиссара локтем, указывая на мелькнувшие между сараями чёрные сутаны. – Може, нам тоже на переговоры надо было ребе Иоселевича взять или отца Ивана[21]21
  Раввин Л. Иоселевич – командир взвода в Бригаде особого назначения А. Бринского, Иван Рожанович – православный священник с. Сварицевичи, связной партизан.


[Закрыть]? Поговорили бы… по-свойски.

– Меньше имён, Йосип, – процедил комиссар.

– Вас ждут! – негромко окликнула Панянка, кивком указывая на барак, где скрылись чёрные сутаны.

Комиссар попытался оправить ремень на гимнастёрке… комья засохшей грязи посыпались на землю. Но он всё равно выпрямился, как на армейском плацу, и направился к бараку, походя кивнув Тихоне со Стрижом:

– Ждите! Нечего вам там… – Комиссар с Йосипом скрылись за дверью.

– А если… ловушка? – дрогнувшим голосом спросил Стриж.

Тихоня только тяжко вздохнул – решение о встрече принимали в штабе. Их со Стрижом и вовсе бы с собой не взяли, не будь Стриж связным, а Тихоня… у него тоже свои умения есть.

Вдалеке, не обращая внимания на потерянно торчащих меж сараями ребят, промелькнула Панянка.

– Так тут и стоять? – возмутился Стриж. – Пожрать не дадут? У самих много…

– Не пожрать, а поесть – нечего тут выражаться будто беспризорник, а не советский школьник! – окрысился Тихоня. – Не нужны нам их подачки!

Дверь сарая, в котором скрылась Панянка, распахнулась, наружу выскочила молодая женщина лет двадцати пяти в сером, «мышином» платье с широким, закрывающим и грудь, и подол грубым фартуком. Торопливо заправляя волосы под когда-то белый, а теперь посеревший от стирки чепчик горничной, засеменила к ним. За подол её цеплялся карапуз лет пяти – в руке у карапуза был толстый, пушистый ломоть хлеба.

Тихоня торопливо отвёл глаза. В Белоруссии, как немцы прошлись, и мёрзлая картошка была в радость, а тут…

– Chodzmy, panowie![22]22
  Пойдёмте, панове! (польск.)


[Закрыть] – Женщина взяла ребёнка за ручку и поманила ребят за собой.

– А если она нас от комиссара уводит? – подозрительно проворчал Стриж.

– Стоять тут, как коновязь после отъезда конного полка, ещё хуже – кто угодно нас увидеть может. – Тихоню самого терзали сомнения.

Всё решил гусь – он снялся с места, легко перелетел к горничной и… потянулся клювом к хлебу в руках карапуза. Тот засмеялся… и отдал! Гусь с хлебом в клюве взмыл… и перелетел на озеро. Стриж, доверявший гусю больше, чем даже разведке, последовал за ним. Последним, продолжая ворчать, тащился Тихоня.

Горничная остановилась на берегу озера, возле кустов, плавно переходящих в торчащие из воды заросли осоки.

– Woda! – тыча пальцем в озеро, будто они могли ошибиться, объявила она. – Mydlo! – Из глубокого кармана фартука появился толстый, восхитительно пахнущий кусок… дегтярного мыла.

Ни один из них не шелохнулся. Горничная немного подождала… смущённо улыбнулась и вдруг принялась тереть себя куском мыла по рукавам платья.

– Она не знает, что мы подачек не берём, – пробормотал Стриж. – Думает, что мы мылом не умеем пользоваться.

– Возьми! – сквозь зубы процедил Тихоня.

Стриж вынул брусок у горничной из рук и раздельно сообщил:

– У нас ещё лучше мыло есть! У нас дома, в Запорожье, когда-то было такое мыло, что мама из него краску для ресниц делала! С гуталином смешивала и…

Горничная в ответ только беспомощно улыбнулась, похоже, ни слова не понимая. Потом сунула пальцы в рот, сделала вид, что жуёт их, и объявила:

– Żywność! – и пальцами показала, что куда-то бежит. – Przyniosę![23]23
  Еда! Принесу! (польск.)


[Закрыть]

– Живность? Есть живность? – Стриж оглянулся на брата. – А сперва за ней гоняться надо, что ли?

– Мы живность в лесу постоянно подъедаем, кто что поймает, а гоняться… нет, гоняться мы не можем, мы комиссара… дядю Петю ждём. – Тихоня повысил голос, точно разговаривая с глухой. – Не будем мы за вашей живностью гоняться! Живность – нет!

– Nie? – удивлённо переспросила горничная. – To panowie będzie głodny?[24]24
  Панове останутся голодными? (польск.)


[Закрыть]

– Сказал – нет! – сурово отрезал Тихоня и, подхватив мыло, полез в воду.

– Кажется мне, мы от чего-то важного отказались. – Стриж принялся стягивать ботинки. – А может, даже вкусного.

Пошлёпал по воде, поглубже забираясь в осоку. Это Тихоня может хоть на середину озера выбраться, а ему бы уголок поукромнее. Среди высоких стеблей осоки открылось «окно» чистой воды. Стриж забрался под защиту зелёных «стен» и принялся стаскивать с себя штаны, пиджак и рубаху. Вода мгновенно потемнела от грязи, песчаное дно затянуло мутью.

– На! – Меж толстыми стеблями просунулась Тихонина рука с мылом.

– Амммм! – Стриж ах застонал от наслаждения, попеременно намыливая себя, рубаху, снова себя и то и дело с головой ухая в воду. Поверх болотной мути поплыли мыльные разводы, радужные пузыри весело посверкивали между зелёных стеблей. Натянул отстиранную рубаху – мало ли кто сюда сунется! – и принялся уже вдумчиво, с расстановкой, натирать мылом штаны.

Товарищ Гусь потихоньку ушуршал в сторону Тихони. Слышно было, как они оба там возятся: шипит и ругается, видно, Тихоня, а погогатывает – гусь. Хотя в глубине души Стриж был уверен, что товарищ Гусь и говорить умеет, но умение это скрывает. Из конспирации, наверное. Речь точно понимает, получше, чем они с Тихоней ту горничную.

За стеной осоки зашлёпали шаги по воде, кто-то звучно похлопал ладонями явно по голому телу, и довольный голос произнёс:

– Sehr gut! Etwas zum essen und trinken![25]25
  Поесть бы и попить! (нем.)


[Закрыть]

Стриж замер с мылом в одной руке и штанами в другой.

– Чула? Їсти херру зольдату неси та пити! Все найкраще, пся крев![26]26
  Слышала? Есть герру зольдату неси и пить! Все самое лучшее, пёсья кровь! (укр.)


[Закрыть]

Стриж чуть раздвинул стебли осоки… Руку протяни – коснёшься, стояли трое. Долговязый и белобрысый в солдатском исподнем – наверняка немец, ещё один, постарше, чернявый и коренастый, в одних подштанниках и… автоматном ремне поперёк груди. Сам автомат небрежно болтался на спине. Ну и единственный целиком одетый парень, года на два постарше Тихони, с добродушной веснущатой физиономией. Только вот на рукаве потертого, да и великоватого ему кителя красовалась свастика в лавровом венке и девиз: «Treu. Tapfer. Gehorsam»[27]27
  «Верный. Храбрый. Послушный» (нем.) Эмблема шуцманшафта, вспомогательной полиции.


[Закрыть].

– Tak, panowie! – Знакомая горничная, уже без ребёнка, присела в книксене, плеснув длинным подолом по воде.

– Я той… Допоможу пані Малгожате! – густо краснея, пробурчал молодой шуцман.

– Proszę, pan Grzegorz![28]28
  – Я того… Помогу пани Малгожате! (укр.)
  – Будьте любезны, пан Гжегож!! (польск.)


[Закрыть] – потупилась горничная.

«Немец… и полицаи… – отчаянно крутилось в голове у Стрижа. – Здесь!»

Меж зелёными стеблями мелькнула белая как мел физиономия Тихони.

– Заманили… – одними губами прошептал он. – Панянка проклятая… Надо предупредить комиссара…

– Беги к нашим… – мотнул головой Стриж и коротко кивнул гусю.

Стебли осоки затрещали… невозмутимый и белоснежный, как облако в небе, гусь проплыл у самых ног стоящих в воде мужчин и горделиво двинулся дальше, едва пошевеливая красными лапами, отчётливо видными в прозрачной воде.

– Die Gans! – закричал немец.

– От же ж немчура, якщо не Фриц, так звичайно ж Ганс![29]29
  Hans – имя, Ганс. Gans – гусь (нем.)


[Закрыть] – буркнул в ответ коренастый. К озеру он стоял спиной, а потому неспешно уплывающего гуся не видел. – Ну, будемо знайомі, герр Ганс, я – Олекса. – И сунул немцу растопыренную пятерню.

– Dummkopf![30]30
  Дурак! (нем.)


[Закрыть] – шарахаясь от протянутой руки, выкрикнул немец.

– Зрозуміло, пане Ганс Думкопф, а я – Слепчук, Олекса Слепчук… – ткнул он себя пальцем в грудь. – Будемо приятелями!

– Da ist eine Gans! – завопил окончательно разъяренный немец. – Dick![31]31
  Там гусь! Толстый! (нем.)


[Закрыть]

– Чи то Ганс, чи то Дік, тебе не зрозумієш, немчура! Та хиба ж німців Діками звуть? То ж янкі… того… Дикі?[32]32
  То ли Ганс, то ли Дик, тебя не поймёшь, немчура! Разве ж немцев Диками зовут? То ж янки… того Дики? (укр.)


[Закрыть] – растерялся чернявый.

Отчаявшийся добиться понимания, немец кинулся на Слепчука и принялся драть автомат у него с плеч. С плеском и воплем Слепчук рухнул в воду, вынырнул… над его головой прогрохотала автоматная очередь, заставив снова нырнуть в воду. Пули вспороли озёрную гладь у самых лап плывущего гуся. Совершенно невозмутимо тот свернул… и поплыл дальше, даже не ускорив движение лап. Зато из осоки выскочило нечто встрёпанное, в насквозь мокрой рубахе… и с разгону врезалось в немца.

– А-а-а! – басом заорал тот… и булькнулся в воду. – Parti… partisanen!

В лицо немцу полетела… горсть пены! Мыльный брусок с размаху впечатался ему в лоб… и мокрое и взъерошенное принялось немца намыливать, старательно возя по физиономии.

– Was machst du?[33]33
  Что ты делаешь? (нем.)


[Закрыть] – орал немец, мотая головой так, что вокруг разлетались клочья мыльной пены, и размахивая автоматом.

– Бабах! – Палец дрогнул на спусковом крючке. Очередь посекла траву на берегу.

Взъерошенное существо разом с мылом свалилось в воду.

Гусь неторопливо хлопнул крыльями и взмыл над озером.

Раздался пронзительный вопль… и лающая команда:

– Halt!

Белобрысый немец и его чернявый «приятель» мгновенно вытянулись в струнку. С обоих текло.

– Danke, Herr Hauptman!

На бережку стояла… настоящая панянка, не то что та, с болота. Шёлковая юбка, блузка с пышным бантом у горла. Рыжие, прям огонь, волосы лежат мягкими волнами, и цветок подколот, эдак… «фик-фок на один бок». И руки в перчатках: одна зонтик кружевной придерживает, а другая крючком за локоть цепляется такого… тоже барчука, лет шестнадцати-семнадцати, в штанах со стрелками, острыми, что порезаться можно, и золотой часовой цепочкой поперёк жилета. Это на третий-то год войны, когда немцы всё поотнимали! Даже без немецкого офицера рядом ясно было, что парочка – фашистские прихвостни!

За спиной у них переминалась испуганная Малгожата.

– Что за стрельба, солдат? – по-немецки пролаял гауптман, провожая взглядом неспешно улетающего гуся.

– Осмелюсь доложить, этот мальчишка на меня напал! Он… он… – Мыло со лба потекло долговязому немцу в нос, он тряхнул головой и уже совсем убито закончил: – Он меня… намылил!

Гауптман пару мгновений молчал… а потом расхохотался:

– Намылил… Лучше, чем в хамамах Турции! Ну если вы уже получили… эдакое обслуживание, отправляйтесь к товарищам, солдат!

– Яволь, герр гауптман! – Немец сунул мокрый автомат обратно в руки чернявому и принялся торопливо собирать вещи.

– Мы… рады служить нашим освободителям от большевистского ига! – тоже по-немецки пролепетала эта… натуральная панянка. – И готовы без всякой стрельбы отдать доблестным солдатам вермахта любого гуся в нашем имении… если, конечно, господа офицеры согласны довольствоваться на ужин рыбой.

– Конечно же, готовы, фройляйн Кристина, особенно если вспомните, что все здесь… – затянутой в перчатку рукой немец обмахнул и озеро, и дом, – …принадлежит не вам, а Великой Германии!

Барышня тут же присела в реверансе, а барчук её поклонился.

Стриж понимал немецкие слова с пятого на десятое, но при виде этого поклона испытал прилив острого злорадства: разряженные такие, гордые… паны! А перед немчурой спину гнут по первому слову!

– Я рад, что вы цените высокую честь заботиться о солдатах вермахта, – глядя на панянку сверху вниз, нравоучительно закончил немец.

Чернявый Слепчук явно понимал не многим больше Стрижа, но покорная поза молодых панов ему тоже нравилась – аж горестный взор от истекающего водой автомата оторвал и глазами довольно блеснул.

– …но на будущее объясните слугам, что если солдатам потребуется помощь в мытье, они прикажут. До того пусть ждут в отдалении. А вам, шуцман… – он перевёл взгляд на вытянувшегося во фрунт Слепчука, – повезло, что оружие отобрал немецкий солдат, который имеет на это право! Был бы кто-то другой… приказал бы вас расстрелять!

– Служу Великой Германии! – глядя стеклянными глазами перед собой, проорал Слепчук.

– Болван. Ничего не понял. Дикари. – Немец снова обернулся к панам: – Обед велите подавать… – Он щёлкнул крышечкой хронометра, – …не позже шести! Желательно с гусятиной! – И, заложив руки за спину, неспешным прогулочным шагом двинулся вдоль озера.

– Как вам будет угодно! – прошелестела ему вслед панянка.

Мазнула взглядом по злорадно скалящемуся Слепчуку… и процедила через губу:

– Niech pan Schutzmann jdzie do kuchni, tam pana nakarmią!

Злорадная ухмылочка, приклеившаяся к губам Слепчука, превратилась в кривую гримасу, и он фальшиво-любезным тоном протянул:

– Nic nie rozumem, co to panna mowi! Nie mowię po psiemu… Przepraszam, po polskemy…

Барышня одарила его бешеным взглядом, подняла глаза на своего молодого спутника – у барчука лицо даже не дрогнуло, точно он не понимал, что их оскорбляют. Девушка зашипела сквозь зубы, но на шуцмана рявкнуть не осмелилась, отыгралась на горничной:

– Słyszała pana oficera? Czego wstała?[34]34
  Пусть пан шуцман идёт на кухню, там пана накормят!
  – Ничего не понимаю, что панночка говорит! Совершенно не говорю по-псячьему… Извиняюсь, по-польскому…
  – Слышала пана офицера? Чего встала?! (нем.)


[Закрыть] – Повернулась и пошла прочь, волоча своего похожего на манекен спутника за собой.

– Ач, яка краля польська! – Слепчук смачно сплюнул, глядя ей вслед. – Нічого, панночко, недовго вам вже залишилося… панувати! Покінчили з жидами, і з поляками покінчимо![35]35
  Ты глянь, какая краля польская! Ничего, панночка, недолго вам осталось панувать! Покончили с жидами и с поляками покончим!


[Закрыть]

Глава 7
Польское подполье

«Где наши? Где этот треклятый барак?»

Пахнущие рыбой бараки из потемневших брёвен казались все одинаковыми. Тихоня сиганул через невысокий плетень, упал, вскочил…

– Куда несешьсён? – раздался знакомый голос.

Тихоня смог остановиться, лишь уцепившись за плетень.

Их проводница через болото, всё в той же охотничьей куртке и платке, закрывающем и рот, и лоб, сидела на грубо сколоченной скамье, держа на колене немецкий автомат.

Тихоня увидел её, автомат… и головой вперёд, как бык на ограду, ринулся к двери. Удар! Всем телом, с размаху! Дверь распахнулась, и он кубарем вкатился в насквозь пропахший рыбой барак с длинными нарами в два ряда… и замер, растянувшись на полу, снизу вверх глядя на двух польских ксендзов – в чёрном и товарища комиссара с дядькой Йосипом – в белом… чистом исподнем, прихлёбывающих душистый травяной чай из обёрнутых краем рукава металлических кружек и заедающих… булками! Натуральными булками, каких Тихоня с начала войны не видал!

– Тут… тут немцы! – приподнимаясь на локтях, простонал он.

Товарищ комиссар посмотрел задумчиво, макнул булку в чай и наконец кивнул:

– Да, я знаю… Ты пока иди отсюда, хлопче, позову, когда до тебя дело дойдёт.

– Так… Немцы же! – растерялся Тихоня.

– Иди, иди… – задумчиво покивал комиссар, не отрывая глаз от выпрямившегося, будто палку проглотил, ксендза.

Тихоня встал и пошёл. На крыльцо. Оглянулся с порога – никто на него не смотрел, четверо в бараке по-прежнему глядели друг на друга. Дверь за его спиной с грохотом захлопнулась.

– Я тут караулем… – Панянка погладила автомат, будто пристроившегося на коленях кота. – Чтоб никто не подобрался. Пристрелила б, и ниц мне за те не было – цоб не бегали где не надо! – вздохнула и подвинулась, давая Тихоне место. Подумала ещё минуту… вытащила из кармана булку и сунула ему в руки.

– Только и знаете, что на советских партизан нападать. Все вы одинаковые, – держа булку в раскрытых ладонях и не решаясь – то ли съесть, то ли гордо отказаться, – пробурчал Тихоня и с торжеством добавил: – Вот я ж и говорю! Нападаете!

– Так я теж говорю, – согласилась Панянка. – Бегаете.

Меж сараями, крепко прижимая к себе гуся, со всех ног мчался Стриж. Гусь выставил голову над его плечом, будто дуло пулемёта, и пулемётно, очередями, гоготал. Следом, одной рукой поддёрнув подол чуть не до пояса, а другой сжимая здоровенный тесак, за ними гналась Малгожата. Выскочила на площадку перед бараком, увидела Тихоню с булкой и Панянку с автоматом… заложила широкую дугу и так же, с ножом наперевес, умчалась прочь. Тихоня вздохнул: вряд ли её напугала булка.

– Маю надежду, на немцев она с тем ножом не выскочит, – усмехнулась Панянка.

– Она с ножом на моего гуся выскочила! Ей эта велела… фря в лентах, что там у озера с зонтиком и барчуком выгуливается, нашего товарища Гуся зажарить! – прохрипел Стриж.

– То они не знают, цо гусь – товарищ, иначей велели б расстрелять, – меланхолично заметила Панянка.

– Много ты понимаешь… – презрительно скривился на неё Тихоня и уже мрачно закончил: —…в гусях. Кто она вообще такая, эта… фря в лентах? И почему тут немцы?

– Фря? – переспросила Панянка и пожевала губами, точно пытаясь распробовать незнакомое слово. – Панна Кристина Михайлина Косинская. Хозяйка здешнего имения. Наследница хозяев, – подумав, исправилась она.

– Жадные эти паны, одного имени, как нормальным людям, им мало! – покрутил головой Стриж.

Панянка одарила его нечитаемым взглядом и продолжала, обращаясь только к Тихоне:

– А что до швабов… Кто подумает, цо советские партизаны встречаются с польскими в… – она постучала пальцами по автомату, видно, подбирая русские слова – ноготки у неё были ровные, совсем не рабоче-крестьянские, – …в имении, куда немецкие офицеры ездят на рыбные обеды?

– Похоже, им надоела рыба. – Стриж, не мучаясь раздумьями, отобрал у Тихони половину булки и принялся жадно есть. – А барчук кто? – прошамкал сквозь забитый рот.

– Паныч? – Панянка наконец-то посмотрела на Стрижа – неодобрительно.

Тихоне стало стыдно… и одновременно стыдно за свой стыд. Это когда еды полно, можно булку… с ножом и вилкой употреблять. Посмотрел бы он на эту… Панянку, наголодайся она, вот как они за два года в лесах!

– Кузен. Из города. В городах сейчас голодно, а тут можно прокормиться. – Голос Панянки звучал сухо и равнодушно, но Тихоне показалось, что разговор ей не нравится. – А вы… тоже родственники? Видно стало, как отмылись. Он – твой брат? – Она кивнула на Стрижа.

– Это он – мой брат! – щербато ухмыльнулся Стриж. – Панянка… в смысле, которая там… Хоть знает, что у неё тут не только немцы гостюют?

Если уж отрядный разведчик чего решил узнать – он это узнает, и не панянкам с ним тягаться!

– Знает, что ей следует знать, – ещё суше отрезала Панянка. – Чего не следует – не знает.

Понятно. Навроде полицаев в Белоруссии, что и немцам прислуживали, и сведения партизанам поставляли в надежде, что это им поможет, когда советская власть вернётся.

– После победы небось рассказывать будет, как партизан кормила. – Стриж ссыпал в рот бережно собранные в горсть крошки.

Вадька горестно посмотрел на свою половину булки – поздно гордость показывать! – и, отломив кусочек, отправил в рот.

– Тихоня, тебя здешние паны покусали? Манерами заразился? – скривился Стриж.

Вот же… язва! Тихоня замер под скрестившимися на нём взглядами. И что теперь – начать демонстративно жрать, чтоб эта… Панянка не заподозрила, что он из-за неё…

– Оружие! – прервал его чужой голос, раздавшийся, казалось, над самой головой.

Пальцы Паненки стиснулись на автомате, все трое замерли, оглядываясь по сторонам.

– У правительства Сикорского[36]36
  Правительство Польши в изгнании, действовавшее после бегства из страны в сентябре 1939 г. Во время войны руководило Польским подпольным государством, формированиями польских вооружённых сил на Западе и подпольем в самой Польше. С 30 июля 1941 г. и до 25 апреля 1943 г. было связано с Советским Союзом договором Сикорского – Майского, расторгнутым из-за немецких сообщений о катынском расстреле польских военных в 1940 г.


[Закрыть] с вашим договор… – продолжал голос, в котором отчётливо слышался польский акцент.

– Отчего оружия у меня не прибавится! – резко ответил голос комиссара.

Из узкого и маленького, больше похожего на отдушину, окошка под крышей барака вился сизый дымок. Остро запахло махоркой.

– Чего ваше лондонское правительство вам оружия не шлёт? – проворчал дядька Йосип.

– Оно шлёт. Но мало… и далеко.

– А у меня всё близко! – буркнул комиссар. – До немцев дойти и взять. Давайте ваших людей, будем вместе ходить. Вон в отряде Макса[37]37
  Йозеф Собесяк (Макс) (1914–1971) – командир польского партизанского отряда в составе партизанского соединения А.П. Бринского, а затем бригады «Грюнвальд». Его партизаны начали деятельность с того, что добывали оружие у немцев.


[Закрыть] у всех оружие.

– Мы бы хотели, чтобы польские формирования сохраняли самостоятельность. Чтобы поляки сами освобождали Польшу, – ответили ему.

– Не освободите вы никого, – устало бросил комиссар. – У вас ни государства, ни армии.

– У них в 1939-м и государство было, и армия была, а немцы всю территорию за месяц захватили! – насмешливо хмыкнул Йосип.

– Не всю немцы. – Голос старшего ксендза напоминал шипение разъярённой змеи. – Советы тоже поучаствовали.

– Я-то в ту пору ещё советским не был. В Луцке в тюряге сидел за членство в Коммунистической партии.

– Мы забрали Брест у немцев! – оборвал комиссар, и голос его был жёстким и шершавым, как наждак. – Все польские войска там к тому времени были немецкими пленными.

– Вы их тоже на свободу не отпустили! Кто в Сибири, кто расстрелян. Хотите теперь, чтоб мы вам сами сведения о наших людях дали?

– Вы хоть просто сведения давайте! По железнодорожным перевозкам: какие эшелоны, с чем, куда… Моя задача, чтоб отсюда на фронт к немцам не шла ни техника, ни люди, ни горючее. У них последний шанс на нас навалиться. Если сдюжим под Курском, тогда уж и с наших земель их погоним, и вашу Польшу освободим. Или вам мало, сколько у вас уже людей убили, ещё под немцем побыть охота?

– Тяжело это вам придётся. – Голос младшего ксендза звучал с насмешливой недоверчивостью. – Может, пане, вы после двух лет бойки с немцами и в Рейхстаг надеетесь войти?

– Поможете, вместе войдём. – Тон комиссара был невозмутим.

– У нас мало сведений по железной дороге, – проворчал старший ксендз. – Шуцманы все из местных.

– Значит, и с ними надо договариваться, – объявил комиссар.

Мгновение в бараке царило молчание, а потом раздался дружный тройной вопль:

– Нет!

И громче всех кричал… дядька Йосип.

– Это что же… – Голос его вдруг стал глухим, страшным, сиплым. – Договариваться с теми, кто мою Цилю… и сына с дочкой…

– И с ними, и с другими. Ради Победы, чтоб война закончилась…

– Да я! – взревел Йосип.

Сидящая под стеной барака Панянка вдруг закинула автомат на плечо… и решительно распахнула дверь:

– А не пойдёт ли пан с нами? Дуже потребуемо помощи, просто терпеть уже без пана невозможно!

– Без меня невозможно? – недоумённо откликнулся дядька. – Да что я такого могу…

– Иди, Йосип, – сочувственно, но в то же время настойчиво сказал комиссар. – Помоги, коли надо.

– Понятно. – Послышался скрежет ножек отодвинутого табурета, тяжёлые шаги, и дядька появился на пороге.

– Пойдёмте, панове! – позвала Панянка. – Не будем мешать.

– Зачем идти-то? – проворчал Йосип, следуя за ней. – Думаешь, я не понимаю, зачем ты меня вызвала? Чтоб я вам дипломатию не портил.

– А по мне, тут ни с кем договариваться нельзя! – вдруг зло пробурчал Стриж. – Слыхали, что эти ксендзы про советскую власть врут? Что в Сибирь ссылали! Да кого это наша власть…

– Мою маму, – коротко и бесстрастно обронила Панянка. – Ойтец был польским жолнежем… офицером… а мама… Мама тут жила. Ойтец не знаем где, а за мамой пришли. Отправили. В Казахстан. Нас… Меня тьотка… мамина сьостра… при себе оставила. Мы пытались маму искать: у ойтца в Советской России кузины были. Близнецы… В революции вашей участвовали, в Гражданской войне. Одну, говорят, бандиты какие-то убили… Или не бандиты? Не знаю. А второй мы много раз писали, но ответа не получили. Может, адрес не тот? Вы советские… вы знаете, где это – Казахстан? Как там? – Глаза её над краем платка вдруг блеснули слезами.

– Жарко. Говорят… – пробормотал Тихоня, неожиданно почувствовавший себя виноватым перед этой девчонкой. Хотя с чего бы? Если её родители – вражеский элемент…

– Если твои родители – вражеский элемент, чего ж ты нам помогаешь? – Стриж подозрительно прищурился.

– Потому что тьотку Агнешку немцы никуда не увозили. Убили тоже… не сразу. – Девчонка сказала это просто и буднично, точно как они со Стрижом говорили о разбомблённом эшелоне. И оставшейся там маме. – А ещё потому что Сталинград! И Ленинград! – И зашагала дальше меж сараями.

– Цилю бы мою тоже тогда… во вражеский элемент. Была б сейчас с детьми хоть в Сибири, хоть в Казахстане. Там немцев нет, – сказал Йосип, и даже у неукротимого Стрижа не нашлось слов, чтоб объяснить, почему он неправильно мыслит.

Панянка распахнула дверь очередного амбара.

– У нас в рацию kula trafiła… пуля попала… Оружие не даёте, специалиста пан комиссар обещал! – И она требовательно уставилась на дядьку.

– Обещал – берите! – согласился тот… и подтолкнул Тихоню вперёд. – А я покурю пока.

– Я думала… то вы, пане, а не… сhłopaczek… – растерялась Панянка.

– Сама ты… девочка, – буркнул Тихоня. Да кто она такая, чтоб его мальчишкой называть? – А я три года в радиокружке… – Он шагнул в амбар, стряхивая с плеча глухо звякнувший мешок. Тот самый, что не бросил даже в болоте. Комиссар сказал: нужно установить с поляками хорошие отношения, вот он и шёл – устанавливать. С инструментами, с деталями. – Ну и где ваша рация?

– Под землёй, – хмыкнула Панянка, отодвигая в сторону полую бочку и откидывая крышку подпола.

Тихоня спустился по скрипучей лестнице… и на миг остолбенел. Панянка осталась наверху… но внизу, у верстака с полуразобранной рацией его вроде как тоже поджидала… она же. Накрученный на лице темный платок… и больше ничего общего. Это вообще был парень! На голову выше Тихони.

– У вас что этот платок, один на всех? Ох и бедно же вы тут живёте: у нас-то перед войной у каждой девки… девушки… по своему, единоличному платку было!

Сдаётся, его не поняли. Парень только молча ткнул пальцем в пулевое отверстие на корпусе рации, потом изобразил, тоже на пальцах, загогулину, показывая, какой детали не хватает. Ну и ладно – радист по-русски не говорит, сам Тихоня по-польски едва-едва понимает, но радиотехника – такая штука, где слова не больно-то нужны.

Тихоня потянул горловину мешка, щедро высыпая на верстак весь свой запас.

Прежде чем люк над головой захлопнулся, он услышал, как Панянка говорит Стрижу:

– Зови пана Йосипа, рыбы своим наберёте! У нас её тут много, хоть на палку лови!