Текст книги "Леди Горничная"

Глава 7
Допрос леди с пристрастием

– Вы утверждаете, что ехали в поместье де Молино?

– Ехала.

– В гости к лорду Леонардо де Молино?

– Тристану, – педантично поправила я. – Никогда не слышала о лорде Леонардо.

Полицейский чиновник, мужчина еще молодой, примерно моих лет, и даже элегантный… был, видимо, до того как из грузового портала вывалился облепленный безликими демонами экспресс. Сейчас от элегантности остался только хороший крой сюртука да недешевая ткань – сорочка, недавно белая, красовалась разводами сажи, на жилете, если присмотреться, можно было заметить мелкие подпалины от паровозных искр. Такой жилет уже в порядок не приведешь, только камердинеру отдать… а у полицейских бывают камердинеры?

Обведенные темными кругами усталости глаза полицейского уставились на меня недовольно: наверное, поменять имя лорда казалось ему великой хитростью. Ну или хотя бы достаточной, чтоб поймать мелкую мошенницу.

– Который являлся вашим братом?

– Является, – монотонно повторила я.

– А вы – леди Летиция де Молино, его сестра?

– Я – она… – сосредоточенно покивала я, и на его бритых щеках, уже успевших подернуться тенью прорастающей щетины, вспыхнул злой румянец.

– И работаете горничной?

– Работаю, – в очередной раз согласилась я.

– Леди-горничная… – с издевкой протянул он. – Персонаж для столичной опереттки… Любите театр, милочка… как-вас-там-на-самом-деле-зовут?

– Весьма, – покивала я.

– Хватит врать, дрянная девка! – он шарахнул кулаком по столу. Чернильница подпрыгнула, тоненько задребезжал стакан, лохматая кипа допросных листов перекосилась… и с тихим шелестом съехала со стола, будто снегопадом осыпав комнату.

Из груди чиновника вырвался сдавленный рык, он полоснул взглядом по устилающим пол листам и рявкнул:

– Что расселась? Убирай давай, горничная!

– Мой ридикюль можно? – озабоченно попросила я.

– Зачем еще?

– У меня там расценки. С учетом размера комнаты, объема работы, срока давности… от последней уборки.

– С хозяевами своими тоже… торгуешься? – зловеще прищурился он.

– Конечно! – пожала плечами я. – С хозяевами подписывают контракт: жалование, условия проживания, выходные, все тот же объем работ… Разовый наем дороже, – озабоченно предупредила я. И сочувственно добавила, – может, вам еще и не подойдет.

Некоторое время он молча смотрел на меня, а потом уронил всклокоченную голову на сплетенные пальцы и театрально простонал:

– И вот это и впрямь надеется выдать себя за леди? Ду-ра! – почти ласково протянул он. – Хоть бы байку свою продумала как следует. Ну какая, какая леди станет работать горничной?

– Та, которой нужны деньги? – предположила я.

– Леди не нужны… – яростно начал он и осекся. Подумал. И уже спокойнее закончил: – Леди не нужно работать.

– Двадцать семь процентов представительниц алтарной аристократии империи работают уже сейчас, а шестьдесят три процента девушек из высшего сословия собираются работать по окончании учебы. «Женское лицо имперской аристократии», статья в «Столичном вестнике», неделю назад вышла, – пояснила я на его недоуменный взгляд.

– Не горничными! – отрезал он так уверенно, будто лично собирал материал для той статьи. – И у нас тут не ваша… столица, – последнее слово прозвучало откровенно неуважительно. Ругательно, я бы сказала. – На Юге, аристократки НЕ работают.

– Я из столицы, – кротко напомнила я.

– А де Молино – южное семейство, – ехидно напомнил он.

– Император запретил нам появляться в столице? Когда? Неужели пока я в этом вашем бараке сидела? – сделала большие глаза я.

Полиция не вошла, а скорее ворвалась в разгромленный поезд – будто рассчитывала застукать безликих на месте преступления. Армейцы всей толпой поперлись в вокзал, к засевшему там местному начальству, пассажиров первого и второго классов вежливо, но непреклонно погнали к вокзальному гостевому дому – мимо меня под руки провели трясущуюся и всхлипывающую пожилую даму, которую я за волосы выдернула из безликой тьмы. Или не выдернула, судя по ее пустому взгляду. А я вдруг обнаружила, что цепочка полицейских отделяет меня и от тех, и от этих – и вместе с пассажирами третьего класса отправилась в пустое (даже без скамеек) багажное отделение. Устроилась в углу на собственном плаще, и рухнула в сон, едва успев подмостить под голову саквояж. Так что, когда меня с руганью и почему-то обвинениями в побеге растолкали полицейские, и поволокли в тюремную карету, была почти бодра и почти спокойна. Еще бы какао с ванильными булочками и ванну… но в полицейском участке разве дождешься!

– Ты мне тут не умничай! Настоящую леди – хоть тут, хоть в столице, если уж ее туда понесет… – поездок в столицу господин полицейский явно не одобрял, – …содержит семья! – и он откинулся на стуле, глядя на меня с выражением полного превосходства.

– Не содержит, – покачала головой я.

– Тебе-то откуда знать?

– Я Летиция де Молино, семья де Молино меня не содержит, и я работаю горничной.

– Так, – он потер ладонями бледную от недосыпа физиономию.

Мне даже жалко его на мгновение стало. Хотя кого я обманываю? Не стало.

– Упорствуешь, значит. Да пойми ты, дурища! Ты в Приморске! У де Молино тут имение! Их все знают! За десять лет, что тут служу, ни разу не слышал ни о какой Летиции де Молино!

– А, так вы у нас человек новый, – покивала я и даже испугалась слегка – у него чуть из носа дым не пошел, как у забытого на огне чайника. Видно, полагал себя старожилом. – Я уехала еще перед войной.

– Удобная байка… была бы, не знай я точно, что у покойного лорда Криштиана де Молино и супруги его, леди Изабеллы, один сын – нынешний лорд Тристан!

– А я дочь леди Ингеборги.

– Что?

– Леди Ингеборга, – повторила я как глухому. – В девичестве Тормунд. Вторая папина жена. Блондинка в зеленом на портрете, на повороте парадной лестницы…

– Нет там никакого портрета, – растерялся полицейский.

Знаешь, братик… наши с тобой отношения, конечно… Но убрать мамин портрет! Это… это… Нет слов!

– Сударь полицейский…

– Инспектор Баррака!

– Инспектор… – надо же, не прошло и часа, и я уже знаю его имя, – почему бы вам просто не связаться с Тристаном… – я вдруг остановилась, осененная жуткой мыслью. И торопливо спросила: – Он что… умер?

– Третьего дня видел – живой был, и кажется, вполне здоровый, – слегка опешил инспектор. Потом прищурился подозрительно и протянул. – А ле-е-еди думала, что лорд Тристан умер?

Прямо сейчас леди думает, что один наглый лепрекон ее все-таки надул: «Брат при смерти…»

– Жив-здоров, и слава богам… – пробормотала я. Встретимся – разберемся, зачем О’Тулу вдруг понадобилось, чтобы я вернулась на родину… или все же понадобилось самому Тристану? – Вы можете отправить к нему курьера…

– Не собираюсь беспокоить лорда ради каждой мошенницы! – отрезал инспектор.

– И часто брата беспокоят мошенницы? – снова заинтересовалась я.

– Ничего не знаю о твоих братьях, милочка! – инспектор усмехнулся, упиваясь собственным остроумием.

– Ну хорошо… – я тяжко вздохнула. – Ратуша тоже цела?

Получила в ответ новый подозрительный взгляд и устало пояснила:

– Там записи хранятся: кто на ком женился, кто когда родился… По ним проверить можно.

– Хорошо… допустим… – кажется, у него впервые появились сомнения. – Леди Ингеборга… Хотя ты совершенно не похожа на северянку!

– Я и на южанку не похожа, – хмыкнула я.

Мама была типичной северянкой: высокой, статной, голубоглазой, с крейсерской грудью и льняными косами в руку толщиной. Папа, на двадцать лет ее старше и полголовы ниже – типичным южанином: горбоносым, черноглазым, сказала бы, чернокудрым… но в моем детстве вместо знаменитых южных кудрей у отца на макушке уже красовалась лысина. И родилась у них я – такой же типичный среднеимперский смесок: среднего роста, средней комплекции, с темно-русыми волосами и карими глазами. В столице сходу за свою сошла.

Хочу туда – обратно!

– Мы проверим, – с угрозой в голосе пророкотал инспектор. – Вернемся к происшествию в поезде…

– Вернемся, – согласилась я.

Он покосился на меня, но наткнулся на преданный взгляд, исполненный радостной готовности помочь.

– Вы заявили, что старая дама, ваша соседка по купе, разбила окно…

– Я? – изумилась я. – Когда?

– У меня записано… Где-то… – он с сомнением оглядел рассыпанные по полу бумаги.

– Да? – я тоже посмотрела на них с сомнением. – Тогда я это подписывать не стану, потому что я сказала: окно разбилось…

– Каким образом? – хищно зыркнул он.

«Реакция на кровь мага. Мою кровь. И какое-то колечко, не иначе – артефактное», – подумала я, но вслух не сказала. Спорю на мамино приданое против папиных пустырей, что информация о слабом месте защитных стекол является секретной. И что сделают со случайно проведавшей о таком горничной… не знаю, и узнавать не хочу. Старуха-убийца, вон, знала… и что с ней сталось? В окно выкинули!

– Откуда же мне знать! – развела руками я. – Сперва начало гудеть, потом появились огни, и старая дама вдруг начала вести себя… странно.

– Как именно? – подался вперед инспектор.

– Ну-у… она…

Скакала с ножом как молоденькая… Но этого господину инспектору тоже знать не надо: он и так считает меня мошенницей, а уж после такого рассказа упечет в тюрьму без всяких разбирательств. Или в сумасшедший дом.

– Металась. Бормотала. Я подумала, на нее Междумирье действует, бывают же люди с абсолютной непереносимостью, я читала…

– В «Столичном вестнике»? – дернул бровью он.

– В «Медицинском», – отрезала я. – Хотела позвать стюарда, а тут… банг! Стекло вдребезги и ее вытаскивает наружу! Я… просто оцепенела! – я икнула – воспоминание действительно было не из приятных. – Если бы тот господин, мой попутчик, не вытащил меня из купе, я бы… наверняка погибла! – я шмыгнула носом и торопливо прикрыла рот ладонью.

Если Торвальдсона уже допрашивали, сейчас инспектор должен поймать меня на лжи: старуха бросалась на меня, Торвальдсона из купе вытащила я… Или не поймать: если Торвальдсон не захочет сознаваться, что сперва прятался в углу от одной бабы, а потом его волокла за шкирку вторая.

– И где этот господин? – будто мельком спросил инспектор.

Нету? Ка-ак интересно! Я в очередной раз развела руками и робко улыбнулась:

– Откуда мне знать? Я так испугалась…

– А господа военные хвалили вас за мужество… просто таки удивительное для женщины! И мастерство в построении пентаграмм – не менее удивительное для горничной. Которые, как известно, магических академий не оканчивают, так откуда же…

– Я закончила, – перебила я, и взгляд – «Сударь, вы идиот!» – в этот раз тоже получился неплохо. – У меня степень магистра иллюзорной магии в Академии Северных провинций.

Сперва-то я училась в столице. В одиннадцать лет меня отправили в школу при столичной Академии, а потом и в саму Академию. Отец провел воспитательную беседу, что хорошим образованием можно компенсировать даже слабый дар, и я училась, училась, училась… отличницей была. Но когда из дому пришлось бежать, и стало ясно, что брат не даст на учебу ни гроша, в стипендии мне отказали. Как сказал ректор: «Хорошая девочка, старательная, но с ее иллюзиями на десять минут даже блюда в ресторациях украшать – и то не светит! В дорогих едят дольше, а в дешевых и без порхающих над тарелками бабочек все сожрут!». А в Северной Академии стипендию дали. Помогло, что мама – северянка, да еще из Тормундов – рода влиятельного, сильного и многочисленного: дедушка Тормунд был шестым сыном ярла. Да и желающих учиться на Севере в тот год оказалось не много – все понимали, что война неизбежна, и первая атака алеманцев будет как раз на севере. Даже сами северяне предпочитали отправлять детей в столицу. Ну, а меня угроза войны пугала меньше, чем остаться без диплома и снова попасть под официальную опеку братца. Сейчаc, когда больше десяти лет миновало с принятия законов о правах женщин, уже забывать стали, что до войны от опеки «старшего мужчины рода» могла отказаться только магичка со степенью магистра.

Алеманцы даже оказались так любезны, что отложили наступление на целых два года, и дали мне доучиться. Почти…

– Мне надоела эта чушь! – прошипел инспектор, а я едва не вздрогнула, выныривая из воспоминаний. Что-то часто они меня одолевать стали…

– То ты у нас леди-горничная, то магистр-горничная… Думаешь, раз ты единственная свидетельница прорыва, с тобой цацкаться будут? – инспектор зловеще прищурился.

«Точно, сбежал коммивояжер. А зачем?» – подумала я.

– Не хочешь по-хорошему… – он встал. Неторопливо прошествовал к дверям и крикнул в коридор: – Мастер Заремба! А загляните к нам, пожалуйста! Дело для вас есть…

Показалось мне или там, за дверью, на краткий миг умолкли все голоса, а потом торопливо загудели снова – и каждый старался говорить погромче.

Дверь распахнулась и в кабинет ввалился звероватый тип с всклокоченными патлами – щегольские панталоны со штрипками и жилет с сорочкой сидели на нем, как людской наряд на гамадриле. А вот толстый кожаный фартук поверх всего этого выглядел до странности уместно. Фартук украшали очень двусмысленные темные пятна.

Ой, плохо-плохо…

– Вот, мастер, извольте видеть, – инспектор посмотрел на меня с искренним огорчением. – Врет, – и он принялся снимать сюртук. – Запирается, – аккуратно развесил сюртук на спинке стула. – Мешает следствию, – вытащил из манжет запонки… – Бумаги разбросали… – инспектор посмотрел на меня с искренним огорчением.

– Не я! – выдавила я. Стало как-то… нехорошо. Очень-очень сильно захотелось выйти.

– Но остальное-то ты… – усмехнулся инспектор, и принялся закатывать рукава сорочки.

– Ничего, – голос у звероватого оказался хриплым и рычащим. – Девочка просто не подумала, верно? – он неспешно повернул замок в двери – щелкнуло, безнадежно так, как первый ком земли по крышке гроба.

Водрузил на стол саквояж в матерчатом чехле – пятна на нем тоже были… выразительные. Внутри что-то звучно и страшно брякнуло. Звякнул замочком… и с педантичностью хорошей домохозяйки на кухне принялся раскладывать начищенные до блеска инструменты: ножнички, щипчики… Последним появился артефакт-заглушка – в курортных городках такие продаются на каждом углу, чтоб музыка из танцевальных залов спать не мешала. Звероватый тип активировал его небрежным щелчком ногтя – теперь сквозь хлипкую фанерку двери не пробьётся ни один звук, как в каменном каземате.

– Вы… что вы делаете? – я подалась на стуле, вжимаясь в спинку так, что еще немного и тот опрокинется. – Вы же не будете меня… бить?

– Ну что ты, милочка, конечно же, не будем, – ласково-ласково сказал инспектор.

Тип натягивал кожаные перчатки, неторопливо, палец за пальцем.

– Бить женщину… с такой нежной кожей… – инспектор наклонился ко мне и медленно провел по моей щеке подушечкой большого пальца. Обвел контур подбородка… И как ребенка щелкнул по носу. – Следы же могут остаться… на личике… – и вдруг присел передо мной на корточки, заглядывая в глаза снизу вверх. Я торопливо стиснула ноги и сжалась на стуле еще сильнее. – Но и ты должна нас понять, милая… Мы ведь – кто? – его ладонь легла мне на коленку.

– Полиция… – едва слышно прошептала я, опуская глаза на эту самую ладонь, медленным, ласкающим движением скользящую вниз по моей ноге. Поглаживание его пальцев чувствовалось и сквозь шерсть, и сквозь нижнюю юбку…

– Во-от… А ты нам врешь – разве ж это хорошо? – его пальцы доползли до края юбки, скомкали подол и скользнули под него.

Я дернула ногами, пытаясь вырваться – и кольцо его пальцев стиснуло мою щиколотку до боли, а тот тип, Заремба, с неожиданной плавностью шагнул мне за спину.

– Полиция защищает, а не… вот так, – я попыталась оттолкнуться каблуками – стул поехал, ножки заскрежетали по деревянному полу… и уперлись во что-то… в кого-то… Заремба наклонился ко мне, поигрывая медицинским скальпелем, и ухмыльнулся, открывая кривые желтые зубы. Слишком тонкое для его широких ладоней лезвие с неожиданной ловкостью ныряло между пальцами, то прячась в кулаке, то вдруг возникая острым жалом у самой моей щеки.

– Мы защищаем! – инспектор перехватил стул за ножки – моя юбка задралась, открывая чулки. Левый был заштопан под коленкой, и инспектор ухмыльнулся. – От дряней вроде тебя… – и вдруг одним пружинистым движением поднялся, больно стиснул пальцами мой подбородок и запрокинул голову так, что я стукнулась затылком об спинку стула. – А ну говори, быстро!

– Я скажу, честное слово, только не трогайте меня! Пожалуйста… – голос мой упал до шепота. За спиной шумно дышал Заремба, а его толстые пальцы копошились в моих волосах!

– Что скажешь? – инспектор сдавил мне щеки так, что лицо собралось в гармошку.

– Все скажу! – промычала ему в ладонь я. – Что вы хотите!

– Хооороооошооо… – протянул он. – Но только попробуй еще раз соврать и… Заремба!

Заремба натянул прядь моих волос с такой силой, что я взвизгнула и… чик! Отхватил ее у самой головы.

– Ай! – вскрикнула я – кожу обожгло холодом.

– Как тебя зовут? – гаркнул мне в лицо инспектор.

– Летиц…

– Заремба!

– Нет, не надо, не надо! Гортензия… Гортензия Симмонс, вот как!

Его глаза были прямо передо мной – темные, нетерпеливые и злые.

– Видишь, как просто говорить правду, Гортензия Симмонс! – усмехнулся он.

«Просто, как же…» – уныло подумала я.

– Что ты делала в поезде?

– Е… ехала… – промямлила я. Его глаза стали похожи на птичьи – полные запредельной, нечеловеческой ярости, как у охотничьей птицы, так что я зачастила. – Сюда ехала, в Приморск!

– Зачем? – он схватил меня за волосы, отгибая голову назад.

– По… приглашению… – прохрипела я.

– Снова начнешь про де Молино рассказывать, Заремба тебе глаз выковыряет, – ласково пообещал инспектор, постукивая моей головой об спинку стула.

– Не буду, не буду! – простонала я. – Я… по делам… по делам!

Знать бы еще по каким!

– По каким? – взревел он, нависая надо мной. Волосы мои он выпустил, но руки его потянулись к горлу. – Куда пропали твои подельники? Что вы там делали, в этом купе?

– Подельники? – только и смогла повторить я, но он уже снова вцепился мне в волосы и трепал меня, как терьер тряпку, брызгая слюной в лицо.

– Вас было трое в том купе – двое исчезли, но уж тебя-то я не упущу, ты-то мне все расскажешь!

– Я не причем!

– Да как же! Тварь, рассказывающая, что она то леди, то магистр, про коммивояжера какого-то, который невесть куда делся, хотя мы оцепили весь вокзал, старуху, которую демоны вытащили в окно… Почему демоны прилипли именно к вашему окну, почему оно разбилось, говори – на куски порежу, дрянь!

– Это я! Я их приманила! – заорала я в ответ. – Чтобы… чтобы… не тащиться в дилижансе от Мадронга!

– Баррака! Баррака, очнись! Баррака, что за дурь!

Сквозь наши крики инспектор не сразу расслышал, как пронзительно орет у меня за спиной Заремба.

Замер, тяжело дыша. Наконец выпутал пальцы из моих волос, и поднял глаза на Зарембу:

– Чего ты орешь, как ненормальный?

– Я? – прошипел у меня из-за спины тот. – Ты хоть слышишь, что она тебе говорит? Или так хочется громкое дело до приезда столичных раскрыть, что мозги отшибло? Она демонов приманила? Она что – архимаг? Сумасшедший архимаг: приманила демонов, чтоб не трястись в дилижансе! Она несет бред, ты слушаешь бред – а ненормальный здесь я? – Заремба выбрался у меня из-за спины, с каждым вопросом наступая на явно растерявшегося инспектора…

А-а-отлично! Я поджала ноги и… со всех сил оттолкнулась каблуками… от инспектора. Его швырнуло в стенку – ну так я не специально! Главное, что я вместе со стулом отлетела в другую… Кубарем скатилась с сидения, а стул с грохотом рухнул. Метнулась к двери, рванула ручку, дверь распахнулась, и я вылетела в коридор…

– Ты что, дверь не запер? – прижимая ладони к отшибленному животу, прохрипел инспектор Баррака. – Держи эту дрянь, что встал!

Заремба ринулся следом и… с размаха врезался всем немалым весом в… запертую дверь. Что-то хрястнуло, хрупнуло… дверь снесло с петель, и она с грохотом вывалилась прямиком в коридор, а сверху выпал Заремба.

Моя иллюзия рассыпалась, а я метнулась из угла за дверью, промчалась по спине Зарембы… тот заорал, не понимая, кто по нему топчется. И со всех ног рванула по коридору!

Бегом-бегом-бегом… Мимо неслись двери кабинетов – из них уже выглядывали встревоженные, любопытные, испуганные лица… Мимо! Впритирку по стене – обойти топчущуюся посередине коридора мамашу с ребенком на руках, вильнуть – проскочить мимо растерянного мастерового, ступеньки – кубарем! Входная дверь начала открываться и словно вода из громадного ведра, на пол полицейского участка выплеснулся золотистый солнечный свет… сперва тонкой струйкой, потом все больше и больше…

Туда! Я побежала со всех ног, не обращая внимания, как дежурный полицейский за стойкой вскинул голову на топот, и посмотрел сквозь вделанную в прозрачную перегородку круглую линзу…

– Иллюзор! В участке иллюзор! Проникновение… Побег… Иллюзор!

И пронзительный, как у недорезанной свиньи, визг сирены расколол мир на хрупкие осколки.

– Тревога! Тревога! Иллюзор!

Бабах! Бабах! Бабах! К визгу сирены присоединяется грохот падающих на окна щитов. Бабах! С каждым намертво запечатанным окном в участке становится все темнее, темнее… Я бежала. Сквозь сгущающийся сумрак, сквозь мельтешение людей, сквозь бьющие в спину крики – я мчалась к последнему светлому пятну. Дверь-дверь-дверь! Дверь как раз открывают, на нее не смогут опустить щит, если я успею, если я добегу…

Дверь распахнулась во всю ширь, в бьющем с улицы, ярком, как золотой пожар, солнечном свете нарисовались два угольно черных силуэта: высокий, поджарый мужской, и расходящийся книзу широкой юбкой женский…

Я рванула вперед… Кажется, я оторвалась от пола, кажется, оставшийся ярд я летела в прыжке…

Дверь захлопнулась, отрезая поток солнечного света и тут же слегка проржавленный железный щит рухнул перед ней, отрезая выход и превращая полицейский участок в намертво замурованную коробку.

Я… не добежала.

Взявшее разгон тело всем весом врезалось в того самого мужчину-силуэт… На ногах он удержался только потому, что за спиной у него был железный щит! Загудело…

– Попалась, дрянь! – заорали сзади и в мои волосы уже привычно вцепился Баррака.

– Что здесь происходит? – рявкнул где-то позади жирный начальственный голос.

– Леди Летиция? – вопросительно протянул другой голос, знакомый.

Крепко держа меня за плечи и покряхтывая от боли в ушибленной спине, на меня смотрел командор-северянин из поезда.

– Здравствуйте, лорд Улаф. Вы вовремя, – выдохнула я и… уткнулась лицом ему в плечо, орошая слезами тонкое сукно летнего мундира.

– Я спросил: что здесь происходит? – повторил начальственный бас.

– Подозреваемая пыталась… – начал в ответ Баррака…

Э, нет, инспектор, вот вы ничего объяснять не будете… Точнее, будете обязательно, но не здесь и не сейчас!

Я выпустила лацканы офицерского мундира и круто повернулась на каблуках:

– Он! – звенящим от слез голосом выдохнула я, тыча в Барраку пальцем. – Он велел принести ножи! И щипцы! Сказал, если я не сознаюсь… он сделает со мной… сделает… – меня пробило на икоту. – Я пообещала сказать, все, что от захочет, но он все равно, все равно… – и я уткнулась лицом в ладони.