Текст книги "Потомокъ. На стороне мертвецов"

– Благодарю вас, Свенельд Карлович! Мы не станем беспокоить отца на службе. Мы просто все трое поедем в какой-нибудь отель, и я сниму нам номера.

Бабушкиного презента должно хватить. Денег на жилеты было безумно жаль, но иного выхода нет.

– Тоже вымоюсь… Обед закажем… Может, даже выспимся. И уж тогда пошлем нарочного к отцу. – И мстительно повторил за тетушкой: – Но если он будет поздно, то лучше завтра… – И он направился к дверям.

– Дмитрий! Какой еще отель! Немедленно вернись! – вскричала тетушка. – Антипка! Держи его!

Митя вздрогнул. Он с трудом удержался, чтоб не убить ее… а она ведь дама и родственница. Если дурак-сторож хоть руку в его сторону протянет… Митя почувствовал, как пальцы дернулись, как от перунова удара, и скорчились наподобие когтей. Почти ощутил лопающиеся под ногтями глазные яблоки сторожа…

– Барыня, да как я задержу? Их же, вона, двое… трое… И все такие здоровые!

Разумный, оказывается, мужик – сторож!

Едва не бегом Митя выскочил на улицу… Хлынувший в лицо воздух и недоумевающая физиономия Ингвара заставили его шумно перевести дух. Казавшееся непреодолимым желание убивать отползало медленно и нехотя, как приливная волна. Сверху донесся недовольный вздох… и Мите на нос спланировало маленькое черное перышко. Ах вот как! Он зло стиснул кулаки. Не дождешься!

Спокойствие. Невозмутимость. Сдержанность. Он светский человек или пейзанин какой?

– Вы с Ингваром в одном номере предпочитаете, Свенельд Карлович, или в разных? – Вопрос должен был прозвучать весело и заинтересованно, и… так он и прозвучал. Никакого волнения, никаких переживаний. Хотя если Штольц выберет два – хватит ли денег?

– Дмитрий! Домой! – Подхватив юбки, тетушка вихрем вылетела из дверей. – Сейчас же!

– Тетуш-ш-ш-шка! – прошипел Митя, стараясь аккуратно и незаметно вернуть выскочивший в ладонь нож обратно в перевязь. Наконец нож скользнул на место, и Митя задумчиво поглядел на вцепившиеся в кожаный рукав плаща сухонькие пальчики. – Вы тихо кричите, тетушка. Не всем любопытствующим слышно, как сестрица начальника губернского департамента полиции закатывает публичный скандал. Посредине улицы. На глазах у соседей.

Пальцы еще мгновение подержались за темную кожу и медленно разжались. Тетушка стрельнула глазами туда-сюда и невольно оправила строгий белый воротничок с острыми, как шилья, кончиками.

– Дмитрий, я требую, чтобы ты вернулся в дом! – проводя ладонями по и без того отлично выглаженной юбке, процедила она.

– Я услышал ваше требование, дорогая родственница! – почтительно ответствовал Митя и полез в седло. В изящную игру «твои слова ничто для меня» он тоже умел играть. Получше тетушки.

– Дмит!.. Дмитрий, – резко понизила голос она, – ты хочешь разгневать отца?

– Думаете, его разгневает, что я уберег его от позора? Накликанного родной сестрой… и продолжаете ведь накликивать…

Тетушка снова нервно огляделась – головы любопытных уже совершенно откровенно торчали из всех окрестных окон.

– Ты хочешь его… расстроить?

– Полагаю, гораздо больше отец… расстроится, узнав о вашей крайней нелюбезности с его хирдманном.

– Я ничего не знаю ни о каких хирдманнах!

«Так учитесь! – хотелось закричать Мите. – А то ведь так необразованной провинциалкой и помрете! Может, даже прямо сейчас!»

Буйное биение крови толкалось в виски, и казалось, кто-то тихонько шептал на ухо, какое мягкое, податливое у тетушки горло…

Тетушка. Дама. Родственница как-никак… Была б она мужчиной… Вот Ингваром, например… Увы. Митя на миг прикрыл глаза.

– Где ваш Антипка, тетушка? – устало сказал он. – Пусть откроет ворота.

– Ты… остаешься? – дрогнула голосом тетушка.

– Мы остаемся, – криво улыбнулся Митя. – Заведем автоматоны… Вы ведь для этого выскочили за нами, верно? Чтоб помочь?

Он не знал, ради чего тетушка затеяла весь этот балаган, но, когда дама наконец понимает, что творит глупости, надо дать ей возможность отступить… и надеяться, что она не окажется вовсе уж упрямой дурой!

Тетушка поглядела на него. На любопытных. На Штольцев… Подумала и кивнула. Митя едва заметно выдохнул:

– Спасибо, не беспокойтесь, мы сами. А вы пока приготовите комнаты для господ Штольц.

– Конечно… прошу вас, любезнейшие…

– Уважаемые Свенельд Карлович и… – Митя еще раз вздохнул, – Ингвар Карлович!

Тетушка пожевала губами, явно сомневаясь, признавать ли Штольцев уважаемыми, наконец выдавила:

– Очень рада… прошу прощения за недоразумение… Одинокая женщина… с ребенком… Естественное опасение… – И она ретировалась в дом.

– Ребенок – это вы? – буркнул Ингвар.

– Ребенок – моя кузина Ниночка, – с достоинством сообщил Митя. – Прелестное дитя.

Кто знает, может, даже и правда. Хотя сомнительно.

Свой автоматон Митя завел в пахнущий сеном и деревом денник – если убрать отсюда поилку и подлатать крышу, сойдет. Паротелегу оставили прямиком во дворе. Через внутреннюю дверь Митя вошел в дом – тут царила суета, горничная едва не врезалась в него, снова поглядела с ужасом и помчалась дальше, даже книксен не сделав. Митя передернул плечами и неспешно, по-хозяйски – во всяком случае, он надеялся, что так, а не волоча ноги от усталости, – поднялся на второй этаж, к спальням. Крохотная частичка измотанного разума попыталась оценить бледно-зеленые штофные обои и деревянные панели до середины высоты стены, но почти сразу сдалась – нет сил. Зато невысокую дверцу в торце коридора он заметил сразу же, и… да, это была она!

Небольшое помещение с крохотным оконцем под лепным потолком было отделано розоватым мрамором. В углу на массивных львиных лапах покоилась изрядной глубины белоснежная фарфоровая купель, а за плотной расписной ширмой прятался стульчак. И… к нему вела блестящая медная труба! Митя зачарованно уставился на ее элегантные извивы. Неужто ж water-closet? Не-ет, он не станет дожидаться, пока ванну наполнит прислуга! Он шагнул к дверям – запереться и поскорее изучить это невероятное чудо технической мысли…

– Моя маменька все равно тебя выживет отсюда, противный кузен Митька! – донесся злой девчоночий крик.

Ошарашенный Митя выглянул наружу.

Широко расставив крепенькие ножки в домашних туфельках с бантиками и крепко стиснув кулачки, посреди полутемного коридорчика стояла пухленькая девочка лет семи. Клетчатое платьице морщило под широким шелковым пояском, точно шили его с запасом на вырост, короткие толстые косицы торчали кверху, как рожки, и этими рожками она целилась в застывшего напротив Ингвара.

– Ниночка? – изумленно приподнял брови Митя.

Девочка медленно обернулась, перенацелив косички-рожки уже на него.

– Кузен Митька – это я, – любезно сообщил он. – А это Ингвар. Уточните у маменьки: кого именно из нас она собирается выжить?

Девчонка сдавленно ахнула, подбородок у нее затрясся, и, всхлипывая, она кинулась прочь.

– И заодно – когда ужин! – крикнул ей вслед Митя.

– Прелестное дитя, – повторил Ингвар.

– Вы с ней непременно сойдетесь, – заверил его Митя. – Хотя бы в нелюбви ко мне. – И захлопнул дверь.

– Что ж, сюрприз отцу удался. – Митя задумчиво стянул с себя плащ. – Любопытно только, знает ли отец о ее планах… Да и чем я вызвал такую тетушкину немилость, хотелось бы понимать…

Неужели в их с отцом единственный визит в Ярославль, три года назад, Митя настолько тетушке не понравился? И послужит ли смягчающим обстоятельством, что его тот визит тоже совершенно не порадовал?

– А, к Велесу, все потом!

Он принялся лихорадочно стаскивать с себя сюртук, жилет, панталоны, о-ох! Дрожащей рукой повернул медный вентиль и завороженно слушал, как кран сперва басовито загудел – у-у-у! Потом словно откашлялся – грых-гырх! Потом смачно плюнул в фарфоровую купель ржавой водой с принесенными по трубе мокрицами. Мокрицы извивались на дне ванной, когда из закряхтевшего крана мощно хлынула вода и унесла их в сток. Бунзеновская колонка утробно загудела, Митя засуетился, пытаясь понять, что делать, и наконец благоговейно повернул рычаг, напряженно заглядывая в овальный глазок. Огонь полыхнул, чуть не опалив ресницы и брови, но совсем не уменьшив Митиного восторга. Оскальзываясь на мраморном полу, забрался в купель, плюхнулся на холодное дно и принялся завороженно смотреть, как вода поднимается вокруг него, становясь все теплее и теплее. И наконец с блаженным вздохом откинулся на подголовник ванной.

Все тело болело.

Голова кружилась.

В городе… убивали.

Мужик, в запале пьяной ревности проломивший голову тихой, безответной жене. Троица блатных, забивающих ногами заподозренного в крысятничестве подельника. Он чувствовал их: короткие вспышки ужаса и боли и… конец. Дрожа, Митя обхватил себя за плечи. Мужик сдастся завтра, сам, проснется рядом с уже остывшим трупом и взвоет, а потом побредет через город, неся мертвую на руках и крича: «Бейте, бейте меня, люди!» Никто не ударит его, и, сопровождаемый молчаливой толпой, он так и добредет до участка. Блатных повяжут над телом, совсем скоро, княжич Урусов и повяжет. Он уже идет по проулкам, преисполненный гнева, и думает, что неладно с его жизнью, если какой-то полицмейстер смеет говорить таким тоном о нем, кровном княжиче. Подвернувшиеся блатные станут ему отдушиной: они попробуют сопротивляться, и Урусов швырнет на одного свою рысь, другого атакует трясущаяся от чужой ярости ворона, а третьего княжич попросту с наслаждением отлупит и поволочет в участок. Но было в этом городе еще что-то… Страшное, темное, зловещее, оно неспешно, уверенно ползло по проулкам, и за ним тянулся шлейф кровавой тьмы. Оно то и дело останавливалось, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь… Сквозь черное марево проступали силуэты домов, зыбкие, как видения… Высокое крыльцо, фронтон с полуколоннами… Взгляд у неведомой твари был выбирающий, и смахивала она на… кухарку, шагающую с корзинкой меж торговыми рядами с живыми курами! Куры топчутся, квохчут, суетятся, не зная, что на одной из них уже остановился этот выбирающий взгляд – эх, хороша! На бульон…

Смертоносная тварь словно ввинтилась в открывшийся проход – Мите показалось, что он видит захламленный полукруглый дворик, облупившуюся стену с неожиданно массивной дверью, край грубо намалеванной вывески: «Домъ мо…» А потом его вдруг резко и сильно затошнило, он хватанул ртом воздух, чувствуя, что задыхается…

Последнее, что видел Митя, была неторопливо катившая по улице крытая паротелега…

– А-а-а! – Вода хлынула в рот и нос, он распахнул глаза под водой, забил ладонями и… вынырнул из переполненной ванной, отплевываясь и судорожно дыша. Вода с хлюпаньем переливалась на пол. И была она совершенно черной.

Митя торопливо выдернул затычку и принялся отключать колонку, глядя, как черная вода просачивается в сток, открывая белые фарфоровые стенки ванной. Его снова била крупная дрожь. Он ведь знал, что стоит упокоить хоть одного мертвеца – и нормальной жизни уже не будет. Но ожидал все же чего-то… да чего угодно! Но чуять каждого убитого в городе – это уж слишком, даже для Нее!

– Оставь меня… больно… не хочу…

– А ты убей – полегчает! – издалека донесся шелестящий шепот, скрипучий смех, и… и словно некая дверь захлопнулась в его разуме, отрезая терзающие его картины.

Митя стоял, опираясь на ванную и дыша шумно, как загнанный зверь.

Шлепая босыми ногами по мокрому полу, он кое-как натянул на себя панталоны, передернувшись от отвращения, накинул влажную рубашку… и понял, что дальше соблюдать приличия у него просто нет сил. Сгреб в охапку вещи и как был, босиком, вывалился в коридор. Метнувшаяся с его дороги горничная вжалась в стену. Против обыкновения, ему было все равно. Он толкнул дверь, оглядел погруженную в полумрак комнатку – не понравилась: маленькая, убогая и неприбранная. Толкнул вторую – постель сияла в сумраке только что застеленным бельем. Митя свалил вещи у порога, сбросил рубашку и рухнул в кровать, едва сумев натянуть на себя перину.

Позже, сквозь черный, как обморок, сон, он вроде бы видел зажженный газовый рожок на стене, и кто-то толкал его в плечо, нервно, почти с плачем требуя:

– Дмитрий, встань немедленно, это не твоя спальня!

И голос отца:

– Оставь его, Людмила, у него был тяжкий день! Меня устроит другая спальня.

– Но ведь там же… – Голос тетушки прозвучал беспомощно, а потом и вовсе смолк, и Митя рухнул обратно в непроницаемую, но отчего-то уютную тьму. Кажется, тьма гладила его по волосам и тихо, почти неслышно напевала.

Глава 9
Утро без штанов

Солнце пригревало лицо, Митя покрутился, пытаясь спрятаться от его лучей под подушкой, но сон уже ускользал. Позевывая, Митя высунулся из-под перины. Никуда здешняя прислуга не годится, даже шторы задернуть не догадались! Пылинки танцевали в потоке золотистого света, бьющего сквозь чистое, до скрипа вымытое стекло. Митя сморщился, чихнул, сел на смятой постели и принялся озираться. Новомодные бумажные обои с изящным тиснением, мебель, солидная, темного дерева, может, даже чересчур солидная, хотелось бы помоднее, но и так неплохо. Дверь всего одна, значит, своей гардеробной при комнате не имеется, зато есть изрядный дубовый шкап. Разве что кровать с резной спинкой жестковата: Митя бы предпочел матрац потолще, это отец любит по-спартански…

Неприятные воспоминания о голосах среди ночи, что-то бубнящих про «не твоя спальня», заставили его оглядеться снова, уже настороженно. Комната понравилась, и отдавать ее не хотелось. Здесь уже его вещи и… Взгляд остановился на кучке у двери. Его вещи и впрямь были здесь: валялись у порога там, где он их уронил. Сюртук и рубашка скомканы в неопрятный клубок. Панталоны брошены у кровати. Жилета не было, сапог тоже, и Митя заподозрил, что они так и остались в ванной комнате. Он просто почувствовал, как его лицо вытягивается от недоумения. Прислуга оказалась не просто негодной, а какой-то… безумной? Даже самозваному лакею, прибившемуся к ним в деревне, не приходило в голову бросить одежду господ в таком пренебрежении! Невычищенной, неразвешанной, не… Митя огляделся в третий раз и понял, что его сундука с единственной сюртучной парой, полностью уцелевшей в летних приключениях (потому что была на самом Мите), тут тоже нет!

– И как сие понимать? – Он дернул за свисающий над кроватью шнурок сонетки. Шнурок качнулся, где-то внизу, в помещениях для прислуги, задребезжал звонок. И никто не явился.

Митя позвонил еще. Наконец дернул сонетку с такой силой, что оборвал шнурок. В коридоре послышались быстрые шаги… Наконец-то! Он потянул перину на себя. Не сбавляя темпа, шаги пролетели мимо его двери. И снова – тишина.

Митя неловко слез с кровати и подобрал панталоны. С отвращением растянул на руках, сморщился: нет уж, еще раз он их не наденет! Стараясь одновременно прикрыться ими и не соприкасаться с грязной тканью чистой кожей, прокрался к дверям и, приоткрыв щелку, тихонько выглянул наружу.

– Слышь, Маняш, колоколец-то ажно разрывается – барчук который раз звонил! Сходила б ты к нему. – Голос сторожа Антипки доносился из распахнутой двери ванной комнаты.

– Не пойду! – Из глубины ванной зло загремело ведро. – Ни про каких барчуков барыня не сказывала! Барышня – в доме, что барина ждут – тоже говорено, а про барчука – ни полсловечка! Да и двое их приехало – который из них барчук?

Митя оскорбленно моргнул: она еще сомневается?

– Вот скажет барыня идтить, тогда… и тогда не пойду! – воинственно объявила горничная. – Охальник он!

– Да молодой он ишшо – охальником чтоб быть! Мальчонка почти…

– Мальчонка-то мальчонка, а давеча по колидору, почитай, нагишом вышагивал! Видали мы таких: только и знают, что горничных в темных углах подкарауливать. Не-е, честной девке от таких подале!

Митя медленно закрыл дверь и привалился к косяку, чувствуя, как щекам становится горячо. Он знал, что никогда, никогда-никогда нельзя отступать от этикета, и вот извольте! Единственный раз случилось, и о нем уже сплетничают горничная со сторожем, а уж что они разнесут по городу – страшно подумать. А все проклятые трупы! Им-то что – сожрали их, и все, а у него вот-вот – и репутация в клочья!

Ладно… В таком виде, как сейчас, попадаться на глаза горничной не следует. Дожидаться, пока отец заинтересуется, почему его не видать? А если тот сразу уедет в департамент? Сидеть в комнате до вечера? Раздетым? И… Митя опустился на четвереньки, чтобы убедиться в неприятной догадке. Ночного горшка под кроватью не было.

Он всегда восхищался прогрессом, но старомодный подход тоже имел свои достоинства… не надо было никуда ходить!

Та-ак… Митя разворошил кровать, стянув нижнюю, плотную простыню, замотался на манер античной статуи и, как горничная и боялась, засел караулить. Пока она уйдет. Наконец мимо приоткрытой двери пробежали быстрые шаги, снова громыхнуло ведро. Митя высунулся в щелку и увидел, как горничная торопливо спускается по ступеням. В вихре развевающейся простыни он метнулся в ванную комнату и, задыхаясь от счастья, заперся изнутри. Минута счастья, вторая, третья… Потом его посетила жуткая мысль – а если столь нужная комната вдруг тоже кому-то понадобится? Например… кузине Ниночке! А внутри он. Тетушка его казнит. Это в лучшем случае.

Нет, он все больше и больше начинал ценить старомодную классику!

Митя плеснул ледяной водой в красное и, кажется, горячее лицо. Ему остается лишь выбрать, что хуже: быть застуканным в ванной или… рискнуть. Митя выглянул в коридор и, трепеща краем простыни, ринулся обратно к спальне.

По лестнице снова затопотали шаги. Бежать к себе было поздно, и Митя просто рванул ближайшую дверь, заскочил внутрь и навалился всем телом на створку, точно боясь, что горничная за ним погонится.

– Что вы здесь делаете? Да еще в таком виде! – гневно вопросили его.

– Ингвар! – обреченно вздохнул Митя и медленно повернулся.

Вместо приевшихся за лето рабочих блуз на Ингваре красовалась форма реального училища. Митя склонил голову к плечу: сам бы он никогда такого не надел, но для Ингвара… неожиданно неплохо. Пуговицы блестят, складки заправлены: германцы и форма созданы друг для друга! И сам Митя – в простыне!

– Я надеялся найти Свенельда Карловича, – потребовались поистине титанические усилия, чтоб не переминаться с ноги на ногу и не кутаться в простыню, как застуканная в бане девка.

– Брат уехал на рассвете, – поправляя ремень, пробурчал Ингвар. – У него в городе множество дел!

В голосе Ингвара звучала досада, и не понять: то ли на брата обижался, то ли Митю в безделье упрекал. В любом случае: старшего Штольца нет, одним спасителем меньше. Стараясь не смотреть на Ингвара, Митя огляделся – комната была чуть поменьше его, но тоже обставлена с немецкой аккуратностью и тщанием.

– А у вас тут… мило. Кресла вот… глубокие… Это из-за тетушки Свенельд Карлович уехал?

– Нет! – выпалил Ингвар. – Да. Он к вечеру вернется.

– Но завтракать не захотел…

– Не звали, – отрезал Ингвар.

– Меня вот тоже, – неожиданно признался Митя. Склонил голову к другому плечу… Чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных решений! – Ингвар, а вы… я… вынужден просить вас о помощи! Я понятия не имею, где мой сундук, и… у меня совсем никакой одежды, потому и искать его сам я не могу…

– Я вам не прислуга! – исподлобья глянув на него, буркнул Ингвар.

Не получилось. Плебеи не знают благородства.

– Здешняя прислуга, сдается мне, тоже не прислуга, – хмыкнул Митя, подбирая путающийся в ногах край простыни. – Что ж… Пойду я, пожалуй… Не знаю, право, что подумает о нас… о вас эта самая прислуга, когда я выйду отсюда в простыне.

– А что она подумает? – удивился Ингвар.

Митя поглядел на него едва ли не умиленно: о, неразвращенная провинция! Глаза Ингвара вдруг расширились, и он начал мучительно краснеть. А, нет… все-таки немножко развращенная.

– Что вы за человек такой! – в сердцах сказал Ингвар. – Не можете не оскорблять, не шантажировать, не…

– Я попросил вас о помощи, Ингвар! В безвыходной ситуации! И что же я услышал в ответ?

– Я тоже просил о помощи там, в имении Бабайко!

– Если бы вы не изволили лезть куда не приглашают, вам бы и помощь не понадобилась! И вы, кажется, остались живы!

– Уж не благодаря вам!

Митя открыл было рот, чтобы ответить… и закрыл. Как приятно было бы рассказать, что все они – Ингвар, его брат, отец, стражники, деревня, а может, и вся губерния – все они живы только благодаря ему. Но, увы, нельзя. Да уже и не хочется: не перед Ингваром же ему оправдываться, право слово!