Текст книги "Потомокъ. На стороне мертвецов"

Глава 10
Семейные дела

Легко и весело Митя сбежал по ступенькам. Ингвар неохотно плелся следом. Где тут столовая? Туда, наверное? Шаги были почти не слышны на пушистой ковровой дорожке, для сохранности застеленной полотном. Он остановился у едва прикрытых дверей. Пахло не свежеиспеченными булочками, как у Шабельских, и даже не ядреными копченостями и картофелем, из которых на скорую руку сооружался завтрак в их полуразрушенном поместье. Митя мгновенно узнал этот запах: так пахла жидкая пресная размазня, которой тетушка потчевала болевшего супруга, а заодно и всех, кто имел несчастье есть в ее доме.

Ингвар сунулся к двери… Митя и сам не понял зачем, но пальцы его намертво сомкнулись у германца на плече, удерживая на месте. Ингвар обернулся было, возмущенно пуча глаза…

– И все же, Людмила, мне бы хотелось услышать, что произошло вчера? – донесся из-за двери приглушенный голос отца.

– Совершеннейшим образом ничего! – торопливо ответила тетушка. Нервно звякнула ложечка.

– Именно поэтому Свенельд Карлович ни свет ни заря бежит из дому, а дети не спускаются к завтраку?

Ингвар замер, не пытаясь больше освободиться.

– Сейчас Нину позову! – торопливо выпалила тетушка. – Она у меня ранняя пташка, не то что эта парочка лентяев!

Плечо Ингвара у Мити под пальцами протестующе дернулось.

– Зачем? Пусть спит пока, потом с мальчиками поест, – холодно обронил отец. – Я уверен, с Митей и Ингваром она обязательно подружится.

«Опять дружить? Теперь еще и с Ниночкой?» Рядом скривился Ингвар, и Митя впервые почувствовал, что их с германцем связывает нечто общее.

– А этот Ингвар… долго будет тут жить? – с фальшивым равнодушием поинтересовалась тетушка.

– Зависит от того, насколько сильно Штольцы оскорблены твоим приемом, – невозмутимо сообщил отец.

– О чем ты говоришь, братец? Дмитрий явился вчера с этим своим приятелем и его старшим братом…

– С моим управляющим и его младшим братом? – мягко уточнил отец.

– Но я-то не знала, что это твой управляющий, и… и… – Атмосфера в столовой неуловимо изменилась, из-за двери потянуло неприятной, свинцовой тяжестью. Не знал бы Митя, что отец его из мещан, мог бы подумать, что там кровный Сварожич воздух сгущает до невозможности дышать. – Ты писал, конечно! – почти взвизгнула тетушка. – Но я совершенно не поняла, что это те люди и есть… А это ведь невозможно, чтоб в дом, где проживает одинокая вдова, впустить мужчин… А тебя не было… и… я попросила их подождать, пока ты не приедешь, а Дмитрий чудовищно, оскорбительно себя повел… Угрожал, что уйдет из дому, если я немедленно их не приму… – Ее голос становился все тише, тише и наконец смолк.

– Я ошибаюсь или ты вовсе не в гостиной просила их подождать? – устало спросил отец. – Надо поблагодарить сына за спасение моей репутации как ярла… и просто честного человека.

– Он оскорбил меня и гулял нагишом перед горничной! А если б его увидела Ниночка? Маленькая девочка! Вечером она плакала в своей комнате, но так и не сказала мне из-за чего! Уверена, что Дмитрий ее обидел!

Ингвар обернулся и поглядел осуждающе, Митя недоуменно приподнял брови. Он уже забыл вчерашнее бурное знакомство с Ниночкой? Ингвар неожиданно смутился.

– Когда я пришел, мальчик спал как убитый, – негромко заметил отец.

– В приготовленной для тебя спальне!

– Да, спальня меня удивила. Если мою занял Митька, то кому предназначалась та клетушка, что была свободна?

– Я полагаю, мальчикам в его возрасте приличествует скромность, – слегка подрагивающим голосом ответила тетушка. – Тебя родители тоже роскошью не баловали, а ты… вон какой! И в дворянство вышел, и в чинах, и…

– Спасибо на добром слове, сестра, свои достоинства я знаю. Я в детстве жил в каморке, потому что весь родительский дом был невелик, а так-то батюшка с матушкой давали нам с тобой все, что могли. Я не балую своего ребенка, но помещать сына в чулан, пока рядом пустуют отличные спальни, тоже не собираюсь. Надо еще классную комнату оборудовать и учителей Митьке нанять.

– Не балуешь… – повторила тетушка и с чувством выпалила: – Прости, брат, только я уж правду скажу, по-родственному – такого избалованного мальчишки, как твой Дмитрий, еще поискать! Не успел в дом войти, а уже требования непомерные, и ведет себя неуважительно. Ему не домашних учителей надо, а хорошее закрытое заведение со строгими порядками. Я слыхала, здесь в Полтаве юнкерское училище имеется: так оно и дешевле выйдет, и толку больше.

Митя тихонько вздохнул: он вчера так сопротивлялся порыву убить тетушку. А ведь кровные инстинкты – они самые здоровые.

– Сестра, ты меня несколько… ошеломила. – Голос отца прозвучал после долгой паузы. – Митьку – в юнкера? Полтавские? Да ему Белозерские Кадетский корпус предлагали – отказался наотрез.

– Вот! О чем я и говорю! – с торжеством выдохнула тетушка. – Отказал благодетелям своим, которые ради него же стараются, неблагодарный мальчишка! Не то что Ниночка моя: малость любая, подарок самый скромный – хоть кружевце, хоть ленточка, а она уже рассиялась как солнышко, ручками своими обняла… такая лапушка!

Однако… Митя уставился на закрытую дверь недоуменно: там, в столовой, тетушка нахваливала дочь… будто на ярмарке продать хотела! Или… обменять? А на что? Точнее… на кого? Занятно…

– Ну ничего… В училище Дмитрия порядку научат! И как старших слушаться, и…

– Людмила! – перебил отец. – Двух месяцев не прошло, как я чуть не потерял своего единственного ребенка! И сейчас я счастлив, что он жив, здоров и со мной, и не собираюсь отсылать его в какое-то… полтавское училище!

Митя часто-часто заморгал – пыль в глаза попала, да-да, пыль! И на завтрак гадость, и убрано плохо…

– Вот и худо, что единственного! Если бы не Дмитрий, ты бы, глядишь, женился снова. Помню я, как в Ярославле он к тебе прилип что банный лист – ни на минуту не отходил и на барышень зыркал, ровно волчонок. Племяннице городского головы, между прочим, что-то такое сказал – она вон выскочила, и больше к нам ни ногой!

«Ничего я ей не говорил, – самодовольно жмурясь, припомнил Митя. – Показал только. Мышку. Мертвую мышку. С крохотным пестрым флажком в лапке, марширующую на волане розовой муслиновой юбки».

Он знал, конечно, что бескровный и по всем природным законам не способен даже комара сделать не-живым. Мертвым – сколько угодно, а вот не-живым – нет! Но в двенадцать лет между тем, о чем ты знаешь, и тем, что в самом деле осознаешь, – «дистанция огромного размера»[9]9
  А. С. Грибоедов. «Горе от ума».


[Закрыть]. А та племянница, с ее томными вздохами, от которых вставали дыбом рюшки на обширной груди, и коровьими взглядами в сторону отца, привела его в такую ярость, что… мышка случилась как-то сама собой! Первая созданная им стервь, она же и последняя: едва вернулись в Петербург, дядюшка Белозерский сразу узнал про мышку, стоило ему на Митю посмотреть (ну не племянница же головы ему рассказала!). Тут же вокруг началась суета, Митю отпросили в гости к Белозерским у слегка удивленного нервозностью шурина отца.

И состоялся разговор, секретный, долгий и обстоятельный, все как дядюшка любит. Насчет Митиной судьбы – «Ты для этого рожден! Великая честь, мальчик мой!» – и Той, что приложила к этой самой судьбе свою бледную руку… И что Митя должен сделать, чтоб судьба снизошла на него во всей, как сказал дядюшка, «силе и славе».

Даже сейчас забавно вспомнить искреннее его ошеломление, когда Митя высказался, как старый вахмистр у отца в участке, где он видел эту самую судьбу и всех к ней причастных, включая бедную дохлую мышку. Нет, вовсе не в гробу!

Дядюшку тогда чуть не разорвало от противоречивых чувств: желания приказать и заставить и понимания, что силком не выйдет, только хуже сделает. Сдержался, даже обещал никому не рассказывать, даже отцу, даже бабушке-княгине… взамен на обещание в каждый приезд учиться вместе с кузенами, на случай, если Митя передумает.

Сам Митя был уверен, что никогда! И ведь три года держался, пока не попался на Бабайко и его мертвецах. Если рассудить – снова из-за отца!

– Это та барышня в розовом, что смотрела на меня как на тушу в мясной лавке? – после нового молчания прозвучало из-за двери. – Выходит, я Митьке жизнью обязан? Спокойной…

«Собственно жизнью тоже, – усмехнулся Митя. – Но все равно приятно, когда тебя ценят!»

– Что ты говоришь, брат! Девушка молодая, красивая, здоровая… И приданое отличное!

– Неужели я привел бы в дом купчиху после кровной княжны Белозерской?

– Я… ее видела только на свадьбе. Твою жену. Помню, что она была весьма некрасива, – промямлила тетушка.

Потеряли. Обыватели потеряли Страх Предков. Полицмейстер позволяет себе непочтительно высказываться в адрес кровного Урусова. Ярославская мещанка обсуждает внешность Кровной княжны. Да услышь это покойная матушка… самое меньшее, распылила бы на тетушке платье. Прахом. И это был бы весьма милосердный приговор, исключительно по причине родства Людмилы Валерьяновны с отцом!

– У Рогнеды были восхитительные формы – кому, как не мне, знать, ведь я был ее мужем, – вдруг негромко сказал отец. – А еще ум, достоинство и воспитание… – тоскливо добавил он.

А ведь Митя уже слышал в отцовском голосе эту тоску. Тогда. Давно. Когда они остались вдвоем. Слышал, а потом… забыл. Митя порадовался, что стоит у Ингвара за спиной. Не хватало, чтоб тот видел, как он шмыгает носом, будто провинциальная барышня над сентиментальным романом!

– Так что надеюсь, сестра, ты не будешь сватать мне никаких барышень с приданым. Я, знаешь ли, честолюбив и намерен оставаться не только дворянином в чинах, но и свойственником кровных Белозерских. – В голосе отца прозвучала отчетливая насмешка. – И прошу впредь быть… аккуратнее в своих высказываниях о нашей Кровной Родне. Особенно в доме губернатора.

– А-а… что я буду делать в доме губернатора? – растерялась тетушка.

– Ох, Людмила, спроси еще, что губернатор с супругой будут делать в этом доме! – развеселился отец. – Завтра я представляюсь его превосходительству, так сказать, по служебной линии. Затем нас пригласят с личным визитом в резиденцию…

– Откуда ты знаешь? – Голос тетушки стал ломким, Митя даже представил, как она комкает салфетку.

– Потому что так принято! Я вдовец, и единственная дама, которая может меня сопровождать, – это ты! А еще прием надо будет устроить. Даже два – для сослуживцев и для губернского общества. Ты ведь ездила в Москву, чтоб нашить туалетов?

– Я… Да… Нет! Мы подумали… посоветовались… Москва – это ведь дорого! Ты и так приютил нас с Ниночкой… Я так и сказала Ниночке – дядюшка Аркадий – наш спаситель и благодетель, мы не должны вводить его… то есть тебя… в лишние расходы. Довольно, что Дмитрий разоряет тебя своими непомерными желаниями, нам же следует быть экономными! Вот и сшили у ярославской портнихи… платья… два… шерстяное и маркизетовое… Лета тут, говорят, жаркие…

– С кем посоветовались?

– С матушкой Ефимией, попадьей… С Агафьей Спиридоновной… Покойного супруга моего кузиной…

В столовой воцарилось долгое молчание, наконец отец вздохнул устало:

– Людмила, я вовсе не настаиваю, чтоб ты экономила на нарядах. Мне казалось, денег я выслал достаточно. Впрочем, как угодно! Двумя платьями ты все равно обойтись не сможешь, так что придется недостающие туалеты шить здесь. С московским гардеробом у тебя среди местных дам сразу явилась бы определенная репутация. А если шить здесь, начнут любопытствовать: почему это ты гардероб с собой не привезла, да и был ли он у тебя ранее… – Голос отца становился все тише, тише, сбился вовсе на бормотание, а потом последовал чуть не вопль: – Чужие Предки! Митька!

– Что еще натворил этот мальчишка? – неприязненно ответила тетушка.

«В очередной раз оказался прав!» – весело подумал Митя, прикусывая костяшки пальцев, чтоб не захохотать и не обнаружить себя. Как хотите, дамы и господа, но когда отец повторяет твои же слова, да еще столь доказательно и развернуто, – это смешно! Трясясь от сдерживаемого хохота, Митя мотнул головой, молча показывая Ингвару на выход, и, прежде чем тот по своему обыкновению начал возражать, решительно повлек его прочь от двери.

Глава 11
Адюльтер с хвостом

– Куда это вы собрались? – со взрослой строгостью спросил тоненький детский голосочек. Во всяком случае, его обладательница была уверена, что строга и даже грозна.

Уже схватившийся за дверную ручку Митя – скоро визиты начнутся, а швейцара в доме нет, неловко может выйти – обернулся.

На парадной лестнице возвышалась кузина Ниночка. Возвышалась бы, будь в самой Ниночке больше росту. А пока над перилами возвышался торчащий на макушке бант цвета недавно прикупленного Свенельдом Карловичем призового поросенка. В гневе.

– У маменьки вы разрешения спросили? – грозно вопросила Ниночка. И – Митя даже заморгал часто, не вполне веря собственным глазам, – на манер базарной торговки уперла кулачки в тощие бока!

Так… Спокойствие и невозмутимость, спокойствие и… Убить ребенка – очень, очень дурной тон! Даже плохо воспитанного…

– Доброе утро, Ниночка! – Митя поклонился, как кланялся бы кровной княжне (Трубецкой, к примеру!). Подумал – и легонько пнул Ингвара по ноге. Ниночку к гостям не выпустят – не по возрасту, а Ингвара придется воспитывать сразу, не то позора не оберешься!

– А… Что вы… Ох! Доброе утро, фройляйн… Меркулова! – спохватился Ингвар и тоже неловко поклонился.

Уж лучше б молчал!

– Фомина… – сквозь зубы процедил Митя.

– Фомина, – покорно повторил Ингвар. – Простите…

– Ниночка? – Митя перевел на девочку вопросительный взгляд. – Где книксен? Где «Доброе утро, кузен, доброе утро, Ингвар, как вам спалось?»

– Ты… меня ругаешь? – Глаза у Ниночки от изумления стали большие и круглые.

«Хотя цвет красивый – синие такие, – мельком подумал Митя. – Может, даже миленькой вырастет… Если я ее сейчас не убью». В висках неторопливо и вкрадчиво нарастал стук крови, по телу разливался жар, а руки начали подрагивать…

– Но ты не можешь! Я – хорошая девочка, это ты – гадкий мальчишка! Мама все про тебя дяде расскажет, и он тебе знаешь как задаст! Знаешь, кто у меня дядя?

– Догадываюсь… Мой папа́?

Девчонка замерла с открытым ртом, а потом взвыла паровозною сиреной:

– Маменька-а-а! – и ринулась к столовой.

– Заодно передай, что мы позавтракаем в городе! – крикнул ей вслед Митя и тут же вздохнул. – Ну вот, опять же не передаст, как вчера с ужином. Идемте, Ингвар. Чувствую, если мы сами о себе не позаботимся, так голодными и останемся. – Митя распахнул дверь.

Ингвар оглянулся на столовую, но шагнул вслед за Митей. Тяжелая дверь на тугой пружине с грохотом захлопнулась у них за спиной.

Митя выдохнул – отпустило. Рассветная прохлада еще держалась, но лучи августовского солнца уже прижигали черепицу крыш и калили булыжники площади. Мимо с грохотом прокатила коляска, из которой в сторону Мити – не Ингвара же! – стрельнула глазками молодая дама. За ней – телега, откуда с неменьшим любопытством пялилась девка, да и мужик на облучке едва шею не свернул. Не было ни единого человека, который бы не любопытствовал «сынком нового полицейского начальства, которое вчерась как понаехало – так сразу тыщу мертвяков самолично по всем углам знайшло!», как громогласно прошептала девица в потрепанной шляпке подружке в платке с петухами.

– Ач, як оне позавалялись-то! – явно не одобряя такую неаккуратность с трупами, откликнулась подружка, после чего обе захихикали и пошли дальше, старательно покачивая бедрами да озираясь – смотрит ли?

– Поверьте, Ингвар… – пробормотал Митя, провожая девиц взглядом. – Пока тетушка не найдет приличную кухарку, завтракать там нельзя. Равно как обедать и ужинать. Ежели не хотите сохранить мрачные воспоминания на всю жизнь. Я вот – сохранил!

И он зашагал вперед, аккуратно поглядывая по сторонам, – головой вертят только провинциалы в Петербурге, а никак не наоборот!

– Что вы за человек такой! – Ингвар догнал и зашагал рядом, то и дело возмущенно косясь. – Все бы вам язвить, все бы… подкусывать! Сдается, тетушка ваша тоже… сохранила об вас недобрые воспоминания. А у нас в реальном еще говорят: надобно светскими людьми быть, чтоб друзей поболее иметь. Хорошо, что я с вами познакомился, теперь смогу классному наставнику доказать, что от светских манер друзей не прибавляется!

Митя даже остановился. Ингвар… язвит? И отвечать-то что, непонятно!

– Тетушка – дама слишком жилистая, чтоб ее, как вы говорите, подкусывать!

Предки, какая убогая шутка! Светский человек должен вмиг отбрить эдакого телка из реального училища…

– Да что б вы понимали в светском обхождении! – в сердцах выпалил Митя и зашагал дальше, зло печатая шаг. Ингвар опять потащился следом, явно смакуя свою победу и даже… то и дело подхихикивая! Невыносимо! – Если угодно, можете сами сдружиться с тетушкой. И с Ниночкой!

– Может, и сдружусь. – В голосе Ингвара странно сочетались хихиканье и солидная рассудительность. – Я ж не светский человек, вот и не веду себя в вашей манере!

У провинциального реалиста и не может быть манер юноши из петербургского света, родича Кровных князей, даже в Яхт-клубе на Большой Морской бывавшего, пусть плохо и недолго!

– Будто вы – лучше всех и никто-то вам в подметки не годится! – выпалил Ингвар.

– А что… в этом есть сомнения? – с искренним недоумением переспросил Митя.

– Вы! – Руки Ингвара уже привычно сжались в кулаки. – Чем, ну скажите, чем вам гордиться? Вы же… просто никчемный, ни к чему не способный светский бездельник!

– Еще нет… – с грустью покачал головой Митя. – Но я стремлюсь!

– Стремитесь? – аж взвыл Ингвар. – Изобрести лекарство какое или вот, новый автоматон – к этому стремятся! А не чтоб быть… никем!

– Ваши изобретатели изобретают автоматоны для удобства настоящих благородных людей, которые автоматоны покупают! Они всего лишь… обслуга.

– Которая работает, пока вы прожигаете жизнь на папенькины деньги!

– У меня наследство от матушки! – обиделся Митя.

– На маменькины! Вот если бы вас тогда, у Бабайко, убили… кто б о вас пожалел? Кто б вообще заметил, что вас не стало? Кроме вашего папеньки…

«Ты бы первый и пожалел, колбаса немецкая, когда б мертвяки тебя доедали!» Но да, сейчас это не аргумент… Вот как объяснить убожеству истинный смысл светского времяпрепровождения?

– К вашему сведению, государством правят эти самые светские бездельники, а не ваши… изобретатели! – процедил он.

– Оттуда и все беды! – отрезал Ингвар. – От бездельников, которые просто паразитируют! А такие, как ваш отец, их защищают!

– Ну-ка, ну-ка… – Теперь уже Митя недобро прищурился. – Чем вас не устраивает мой отец?

– Я… – Ингвар неожиданно смутился. – Очень уважаю Аркадия Валерьяновича… он много трудится…

Митя оскорбленно моргнул: будто отец крестьянин какой или чернорабочий…

– Но он же… в полиции! – Голос Ингвара упал до шепота, и он даже огляделся, точно говорил о стыдной болезни. – А они все – душители свобод. Еще на маменьке вашей женился… ради карьеры… – Голос Ингвара задрожал от разочарования.

Митя даже споткнулся, едва не врезавшись в соскочившего с извозчика немолодого господина, явно с дороги: запыленные сапоги, мятая пиджачная пара, небольшой кофр в руках.

Походя извинился и возмущенно уставился на Ингвара. И все-то полицейскую службу презирают! Ну ладно, люди светские, достойные, к их неприязни Митя привык, хоть и обидно… Но Ингвар? Это уже… чересчур! Да кто он сам-то такой, колбасник немецкий? А еще… Митя только сегодня осознал, что у отца к матери и впрямь были чувства, а не один лишь расчет, что отец тоже тосковал по ней, а этот… грубый, бестактный человек…

– Не ваше дело! Господин ценитель свободы… убивать и грабить!

Приезжий господин тем временем ключом, по-хозяйски, отпер двери особнячка с чайной лавочкой на первом этаже. Следом двое, сдается, приказчиков сгружали ящики.

– Если бы не бездельники, которые отнимают у трудящихся людей плоды их трудов, доводя до нищеты, убийств и грабежей вовсе бы не было! И полиция была бы не нужна! Вот и выходит, что…

Что именно выходит, Ингвар досказать не успел.

Домик, только что тихий и безмятежный, содрогнулся. Грянул выстрел, и донесся пронзительный женский крик.

Ставни с грохотом распахнулись, точно изнутри в них ударило пушечное ядро. Из окна выпрыгнули мужчина… и подушка. Легко, будто и не со второго этажа прыгал, приземлился на составленные под стеной картонные ящики, соскочил наземь и, прижимая подушку к животу, рванул прямиком к Мите.

– Врешь, не уйдешь, кобель блудливый! – Приезжий господин перевесился через подоконник, обеими руками держа дымящийся паробеллум.

– Мусичек, прекрати! – Замотанная в простыню дебелая рыжая красотка метнулась к стрелку, распласталась рядом на подоконнике, одной рукой пытаясь отобрать паробеллум, а другой – придержать свесившегося из окна не иначе как супруга за штаны. – Ты ж его убьешь… на каторгу попадешь… или сам упадешь…

«В гробик попадешь», – мысленно закончил Митя.

Разгружавший коляску приказчик метнулся наперерез беглецу. С нечеловеческой ловкостью изогнувшись, тот поднырнул под руку. Лягнул ногой… От смачного пинка приказчик ткнулся носом в брусчатку. Не отпуская подушки, беглец вихрем пронесся мимо Мити.

«Подушка спереди ему, конечно, нужнее. Сзади-то у него хвост».

Зад беглеца покрывал такой слой курчавых волос, что это казалось почти приличным, а в такт размашистым прыжкам вилял… лохматый серый хвост! Митя ошалело потряс головой и… со всей силы дернул Ингвара за форменный ремень. Ингвар с размаху уселся на землю.

Бабах-бабах-бабах! – три выстрела из паробеллума слились в один… Дзанг! – пуля высекла искру из брусчатки точно меж ног сидящего Ингвара. Басовитое мужское «А-а-а!» и пронзительный женский визг – стрелок пошатнулся от отдачи. Сквозь пар, затянувший окно после выстрелов, взбрыкнули мужские ботинки. Лавочник плашмя, как лягушка, шмякнулся на составленные под окном ящики. Картон упаковок жалобно хрупнул, проламываясь, – свертки с чаем посыпались на мостовую.

– И-и-и! – Рыжая дама в развевающейся простыне спикировала прямиком на супруга. Из груди лавочника вырвался жалобный вой, ящик сплющился окончательно. Дама мгновение сидела неподвижно… а потом принялась самозабвенно орать, не забывая кутаться в простыню.

– Убили! Хозяина с хозяйкой как есть убили! – завопил вскочивший на ноги здоровяк-приказчик.

Визг рыжей дамы приобрел оттенок трагизма: она явно была согласна, что убили, вот почти совсем…

– Э-э-эк! – Разгневанный приказчик подхватил ящик и, словно античный дискобол, с размаху швырнул его вслед беглецу.

Ящик полетел! Раскрываясь на лету и роняя свертки с чаем, он летел, летел, летел беглецу прямиком в ноги…

Беглец взвился в прыжке – он в одну сторону, подушка в другую. На лету перевернулся через голову, и… на брусчатку приземлился громадный… лохматый… серый… пес?

– Волк! – тут же понял свою ошибку Митя.

– Ауррр? – Волк развернулся… В рыке этом звучали совершенно человеческие, отчетливо оскорбленные интонации. Волчья лапа придавила сверток с чаем, сверток лопнул, мелкая чайная пыль ударила в нос, волк чихнул… Громогласно. Второй раз, третий… Налитый кровью взгляд нашел швырнувшего ящик приказчика. Рыча и чихая, чихая и рыча, волк кинулся к обидчику.

– А-а-а! – заорал тот и со всех ног рванул под защиту чайной лавочки.

– А-а-а! – Дверь лавочки распахнулась, оттуда выскочил второй приказчик, вооруженный железным ломом. И с воплем: – Бей блохастых! – кинулся на защиту приятелю.

Тыдыщ! Лом шарахнул по брусчатке, а волк ловко скакнул в сторону. И, прежде чем приказчик снова замахнулся, с яростным рыком сшиб его на мостовую.

Навис, жутко зарычал, скаля клыки… и снова чихнул, забрызгав зажмурившегося приказчика соплями.

Взвыли оба, разом, и принялись утираться: лежащий приказчик рукавом, а плюхнувшийся ему на живот волк – тоже рукавом. Приказчика.

– Ах ты ж… – Валявшийся среди раздавленных ящиков лавочник очухался и спихнул с себя вопящую супругу.

Перевернулся на живот и, держа пистолет обеими руками, принялся выцеливать волка.

Обтирающий морду об приказчиков рукав волк замер… Поднял голову… Глаза его уставились поверх пляшущего дула… Волк встал – приказчик сдавленно крякнул под придавившими его лапами. Медленно, зловеще, крадущимся шагом волк двинулся к лавочнику.

Тот прищурился, и паробеллум в его руках перестал трястись, нацелившись точно волку в лоб.

Волк оскалился и заклокотал рыком в горле.

– Он же его убьет! – завопили одновременно дама и Ингвар. И непонятно было: волк лавочника или лавочник волка…

Волк прыгнул.

«Только не промахнуться… Только не лезвием… – успел подумать Митя, позволяя ножу для нечисти скользнуть в ладонь. – Ради Бабушки… ой, нет, ради Бога, только не лезвием!»

Серебряный нож рыбкой выпрыгнул из руки, и отполированная пальцами осиновая рукоять ударила паробеллум по стволу.

Пших! Ствол дернулся, пуля впилась в стену дома, а пар отдачи ударил во все стороны.

Стрелок завопил, роняя паробеллум и прикрывая лицо.

Сбитый с прыжка волк кубарем покатился по мостовой и, по-щенячьи визжа, закрутился на месте, пытаясь вылизывать ошпаренный паром бок.

– Прекратить! А ну, прекратить!

Из проулка галопом вылетел конь. Галоп выглядел странно: конь пытался скакать, но под тяжестью всадника его кренило на сторону, ноги подгибались, он то и дело проседал брюхом, а еще выписывал кренделя, едва не натыкаясь на стены домов. И шумно выдохнул, когда громадный всадник кубарем выкатился из седла.

Хрясь! Кулак всадника врубился волку в морду… Волк рухнул, как подрубленное дерево. И остался лежать, раскинув лапы и закрыв глаза. Банг! Крепкая плюха усадила лавочника рядом – паробеллум выпал у него из рук.

Всадник медленно повернулся, окидывая многозначительным взглядом остальных участников баталии. Дама перестала визжать. Схватившийся за лом приказчик аккуратно разжал пальцы, железяка глухо стукнула об мостовую, а сам приказчик торопливо изобразил обморок – такой глубокий, что глаза аж не закрыты, а зажмурены! Второй приказчик медленным движением вернул ящик к стеночке и принялся поправлять остальные, точно единственной его целью было выставить их ровненько, как по шнуру.

– Я буду жаловаться, господин Потапенко! – держась за стремительно распухающую щеку, прошамкал лавочник. – Ваши казаки врываются в дома честных обывателей, рушат узы брака и… и… покражи учиняют! Я на него в суд! И на вас! За побои!

На последних словах волк судорожно дернул всеми четырьмя лапами, намереваясь восстать из обморочных, но натолкнулся на взгляд войскового старшины Потапенко и снова торопливо разлегся на мостовой.

– Та тож хиба побои, пане Сердюков? – многозначительно впечатывая кулак в ладонь, прогудел Михал Михалыч. – То ж так… ласка! А вот интересно знать, шо такого мой человек у вас покрал?

– Челове-ек? Шельма он хвостатая! Вот… – Лавочник завертел головой. – Подушку скрал! – Он с торжеством указал на клочья слипшихся перьев на мостовой. – Ее еще моя маменька набивала!

– Краще б она тебе щось инше набила! – фыркнула рыжая в простыне.

– А ты молчи… профурсетка! – рявкнул лавочник.

– Шо-о-о? – Дамочка попыталась упереть руки в бока, но простыня чуть не соскользнула, и она вцепилась в нее обеими руками. – А ну, виддай пукалку!

– Зачем тебе? – Не вставая, лавочник ухватил паробеллум и попытался отползти от грозно наступающей на него супруги.

– Языка видстрелю, шоб не смел жену матерно лаять!

– Я не лаю! Человек тому що! А ось ты зи своими хвостатыми…

– Прекратить! – рявкнул войсковой старшина. – Это шо ж вы такое творите, паны Сердюковы? Из-за вашей особливо ценной подушки…

– Не из-за подушки, а из-за…

– Стрельбы на улице учиняете! – Рык Михал Михалыча перекрыл слабые возражения. – Подвергаете опасности честных обывателей и… – Он поглядел на так и сидящего на мостовой Ингвара и застывшего позади него Митю. Совершенно по-бабьи всплеснул могучими ручищами, так что чуть рукава казачьего мундира не треснули, зловеще прорычал: – И самонаиглавнейшего полицмейстера всея губернии сынка, ось! – И он драматическим жестом указал в сторону юношей.

– А… Который из них сынок? – таким же драматическим шепотом вопросил лавочник. – Который зад на мостовой протирает или который колышком торчит?

Обиделись оба: Ингвар начал торопливо подниматься, а Митя переступил с ноги на ногу и на всякий случай еще руку за борт сюртука заложил для солидности. Так кузен-губернатор делал, выступая перед чиновниками.

– А тебе не однаково, бовдур ты лысый, его, – супруга лавочника ткнула пухлым пальчиком в Ингвара, – чи ось его батька, – палец перенацелился на Митю, – тебя на каторгу за сынка потягнет?

– А чего меня? – взвизгнул лавочник. – Кабы не ты да хвостатые твои, ничего б не было!

– А того, шо нечего самому по ярмонкам раскатываться, а жену, почитай, в черном теле… – Госпожа Сердюкова снова нервно закуталась в простыню. – …В дому безвылазно содержать! Знаешь ить, шо моя бабця кошкою була! Шо я мужика з хвостом спокийно бачиты не можу. – Голос ее зазвучал разнеженно, она многозначительно похлопала ресничками на старшину. Тот хмыкнул и поскреб жесткую бороду, задумчиво изучая проступающие сквозь простыню изрядные формы рыжей. – А вы, панычи, на маво бовдура не серчайте! С кем не бывает: перенервничал мой любый, разволновался, ну пострелял трошки… Так ведь не попал! Вы краще до мэнэ в гости заходите. – Супруга лавочника принялась накручивать рыжую прядь на пухлый пальчик. – Я вас чайком угощу… Чай у нас – ух! – духовитый! – Она многозначительно стрельнула глазами.

Так и не успевший подняться Ингвар прямиком на четвереньках шмыгнул за Митю.

– А батюшку вашего… полицейского… беспокоить мы ить не будем? – Оказавшаяся вдруг совсем близко госпожа Сердюкова дохнула на Митю запахом сдобы и ноготком поскребла обшлаг его сюртука. – Навищо такого поважного человека от делов отвлекать, верно, паныч?

– Э-э… наверно… то есть верно. – Митя попятился, чуть не усевшись на Ингвара. – Как же не навестить женщину столь выдающихся достоинств… как только хвост отращу, так и сразу… – Он наконец вывернулся из-под навалившейся на него лавочницы и отскочил подальше.

– Ось и ладушки! – Старшина одобрительно хлопнул Митю по плечу. – Бачишь, Сердюков, ты паныча ледве не стрелил…

– Вообще-то это меня чуть не пристрелили, – поднимаясь, пробурчал Ингвар.

– Ну хотите, вы идите к госпоже Сердюковой чай пить, – щедро предложил Митя.

– Нет уж, спасибо. – Ингвар принялся отряхивать штаны. – У меня, знаете ли тоже… хвост не дорос.

– Та паныч добрый, паныч на тебя заявлять не станет, и на каторгу ты не пойдешь, – тем временем вещал старшина. – Только, ось, стрелялку свою мне отдашь… – Михал Михалыч легко изъял из рук Сердюкова паробеллум и сунул себе за пояс. – Та мы з панычами и пошли! Верно ж, панычи? – Он кивнул Ингвару с Митей, подхватил за шкирку все еще изображавшего обморочного волка и двинулся прочь. – Счастливо оставаться!