Текст книги "Это мой конёк. Наука запоминания и забывания"

«Мы не в состоянии постоянно помнить все произошедшее в нашей жизни», – подчеркивает Дорте Бернтсен.

Жизненный сценарий предоставляет нам обзор. Благодаря ему воспоминания доступны порциями. Если мы ошиблись главой, то не найдем то, что ищем. Поэтому некоторые главы нашей жизни не всегда доступны где и когда угодно. Если мы начали новую главу, для поиска воспоминаний из предыдущих потребуется больше усилий.

Отсутствие жизненного сценария обходится дорого – это доказывает пример астронавта Базза Олдрина. Он стал вторым человеком в истории, оказавшимся на Луне, и его жизнь перевернулась с ног на голову. Его личные воспоминания, мягко говоря, вызвали сенсацию. Мало кто из нас, глядя на Луну, предается воспоминаниям о прошлом!

«Во всех направлениях простирался характерный пепельно-серый лунный ландшафт – тысячи кратеров и камни всевозможных размеров и форм. В нескольких километрах от меня виднелась искривленная линия горизонта. Атмосферы на Луне нет, а потому не было даже легкого тумана. Видимость была идеальной».

Перед тем как ступить на поверхность Луны, Базз Олдрин остановился, осмотрелся и прислушался к своим ощущениям. Перед ним открывался великолепный вид:

«Мой взгляд медленно скользил по необычному, величественному лунному ландшафту. В своей черно-белой пустоте он определенно казался красивым. Совершенно иная форма красоты, непохожая на все то, что я видел раньше. “Великолепно”, – подумал я, а затем произнес вслух: – Великолепная пустошь».

Эта характеристика стала заголовком одной из его книг об экспедиции на Луну – «Великолепная пустошь. Долгое возвращение домой с Луны» (Magnificent Desolation: the Long Journey Home from the Moon, 2009 г.)[28]28
  Базз Олдрин вспоминает экспедицию на Луну: Aldrin, B. & Abraham, K. (2009). Magnificent Desolation. The long journey home from the Moon. London: Bloomsbury. Цитата взята из его книги, с. 33–38.


[Закрыть].

Когда Базз Олдрин начал подготовку к полету на Луну, все, что он делал, стало новой главой его жизненного сценария, лунной экспедиции. В сценарии были главы прежней жизни – служба в ВВС и учеба на инженера, они и стали органичным вступлением к его личной саге. Но путешествовать и представлять NASA и даже США во время холодной войны – этого в первоначальной версии сценария не было. С напряжением от всеобщего внимания Баззу Олдрину помогал справиться алкоголь. В мельчайших подробностях – с той же страстью, с какой описывал прилунение, – он рассказал о первых стаканах виски и принесенном ими ощущении покоя. Топить жизнь в алкоголе – на такое путешествие, в отличие от экспедиции на Луну, геройства не требуется, но борьбой с пристрастием он заслужил звание героя. А для нее сценария не было.

«Каково это – побывать на Луне?» – спрашивали Базза Олдрина тысячи раз.

Как будто таким образом вообще принято начинать разговор. Для Олдрина вопрос стал как кость в горле, и больше он на него не отвечает.

«NASA надо было отправить в космос поэта, певца или журналиста – того, кто способен как следует о нем рассказать», – пишет он.

Интересно, как повлияли на него воспоминания о Луне за все эти годы? Обращается ли он к ним сознательно и приносят ли они радость? Переживает ли он заново тот момент, когда оказался на поверхности Луны? Всплывают ли воспоминания о Луне сами по себе, ходит ли он по Луне во сне? Психолог, профессор Дорте Бернтсен изучает и спонтанные воспоминания, то есть всплывающие в памяти сами по себе, когда мы сознательно к ним не обращаемся. Но как ухватить чужие личные воспоминания в момент появления? Дорте Бернтсен работает с абсолютно будничными воспоминаниями обычных людей, не совершающими выдающихся поступков – ни в космосе, ни где-либо еще. Испытуемым она выдает будильник и блокнот. По звонку будильника испытуемые записывают то, о чем только что думали, параллельно занимаясь повседневными делами. И она замечает, что нередко люди вспоминают о событии просто потому, что о нем напомнило нечто в их окружении[29]29
  Как отлавливать спонтанные человеческие воспоминания: Rasmussen, A.S., Johannessen, K.B. & Berntsen, D. (2014). Ways of sampling voluntary and involuntary autobiographical memories in daily life. Consciousness and Cognition, 30, 156–168.


[Закрыть]. Значит, спонтанные воспоминания устроены так же, как воспоминания кошки, когда животное смотрит на дверцу шкафа, прищемившую ему хвост, и отпрыгивает в сторону. У людей ассоциации гораздо сложнее. Вокруг нас есть множество ниточек, ведущих к скрытым воспоминаниям. Особенно это касается зрительных ощущений, но запахи, вкусы, беседы и не в последнюю очередь музыка – все это ведущие вглубь памяти тропы.

«Музыку очень часто упоминают как триггер личных воспоминаний», – рассказывает она.

Когда испытуемые перечисляют, какие воспоминания всплыли в их сознании за день и когда именно, нередко в качестве ведущей к воспоминаниям ниточки они называют звучавшую по радио музыку.

Включите музыкальный альбом, который вы чаще всего слушали в молодости, – разве вы не переноситесь сразу же в тот момент, когда впервые его услышали? Нахлынувшие чувства и атмосфера иногда имеют такую силу, что вы вспоминаете запахи и цвета, одежду и детали обстановки – все, что казалось забытым.

«Как только самолет приземлился, погасли надписи “Не курить” и из бортовых репродукторов полилась негромкая музыка. Какой-то оркестр душевно исполнял песню The Beatles “Норвежское дерево” (Norwegian Wood). Как всегда, от этой мелодии у меня закружилась голова. Впрочем, нет, внутри моей головы все закружилось и замелькало с такой силой, как никогда раньше» – такими словами Харуки Мураками начинает роман «Норвежский лес»[30]30
  Рассказ Мураками о том, как музыка пробуждает воспоминания. Мураками Х. Норвежский лес.


[Закрыть].

Это история о несчастной любви, для которой символическое значение имеют определенная пластинка и песня, а в самом начале книги приводятся яркие воспоминания, возникающие в памяти благодаря музыке – неожиданно всплывающие в сознании целые пейзажи и сцены.

Подтвержденный факт: музыка – прочная нить, ведущая к воспоминаниям и обращающаяся непосредственно к эмоциям. А как же запахи? Отвечающий за их восприятие отдел мозга расположен очень близко к гиппокампу. Люди ведь когда-то были животными, а у животных обоняние играет весьма важную роль и помогает избегать опасностей. Так почему же запах не является главным ключом к нашим личным воспоминаниям? Запах – важная ниточка, тянущаяся к ним. Согласно исследованиям Дорте Бернтсен, запах особенно важен на ранних этапах жизни. Может, все дело в том, что детские воспоминания имеют менее тесную связь с интерпретациями и рассказами о нас самих, а потому больше места остается для обоняния, которое непосредственно связано с эмоциями. Или же просто в повседневной жизни взрослых людей не окружают запахи детства. Когда подобный запах всплывает, он имеет потенциальную силу благодаря следу памяти, не истертому от частого обращения за прошедшие годы. Это временная капсула, в мгновение ока отправляющая вас в прошлое. Подумайте сами: помните ли вы запахи родом из собственного детства?

Писатель Марсель Пруст приобрел известность как автор романа «В поисках утраченного времени». В нем мир воспоминаний раскрывается в тот момент, когда автор опускает в липовый чай печенье «Мадлен». Вкус и запах оказываются воротами в мир детства.

«Вероятнее всего, Пруст не отправился в путешествие вглубь памяти, просто съев печенье «Мадлен» – досадно, но оно почти безвкусное; хорошее, но ничего особенного в нем нет. На самом деле Пруст ел тост, но в процессе работы над книгой сменил его на печенье «Мадлен». Написать шедевр – это не только поделиться воспоминаниями, но и придать им форму», – считает писательница Линн Ульман.

В романе «Мятежные» (норв. De urolige) она исследует воспоминания о собственном детстве и отношения с отцом, всемирно известным режиссером Ингмаром Бергманом.

Если поставить задачу написать подкрепленную источниками биографию или автобиографию, то покажется, что к воспоминаниям Ульман ведут нелогичные ассоциации, однако они никоим образом не противоречат ассоциативной природе памяти. Подобное выстраивание жизненной истории напоминает погоню за мечущимся туда-сюда белым кроликом и сработает точно так же, как строгое подчинение логике. Поэтому в период сбора информации она не рылась в огромном архиве с письмами и документами отца, а доверилась ощущениям и окунулась в искусство, музыку, танцы – именно они подарили ей верный настрой для написания книги.

«Письменная фиксации воспоминаний – это не просто работа памяти. Я всегда говорила, что из детства ничего особо не помню, но, начав писать, сумела запечатлеть на бумаге целые эпизоды».

Воспоминания из книги Линн Ульман пластичны. Это не застывший архив всех пережитых ею событий. А чтобы углубиться в них, есть множество различных способов.

«Как и хореограф Мерс Каннингем, я думаю о том, как по сцене – от центра к краю – смещаются взгляд и фокус. То, что на первый взгляд кажется мелочью, приобретает огромное значение, а то, что когда-то казалось очень важным, в моей работе становится мелким эпизодом».

Ульман рассказывает, как праздновала с отцом Рождество – один-единственный раз. Она недавно развелась, он овдовел. Падал снег, и из его маленькой стокгольмской квартиры они пошли в церковь Гедвиги Элеоноры. Снег кружился вихрями вокруг них – и вокруг шпиля церкви. Ульман рассказывает, что, как сама долгое время считала, была нужна отцу, чтобы ему не пришлось праздновать Рождество в одиночестве, но со временем ее видение ситуации изменилось. Он всегда любил праздновать Рождество один. Это ей он был нужен. Воспоминание, развернувшись, стало совсем иным.

«Я не помню, шел ли тогда снег. В конце повести “Мертвые” Джеймс Джойс описывает снегопад – о такой же погоде пишу я, даже не зная, что именно оказалось в моей книге. Однако значения это не имеет; прочитанное и пережитое мной сливаются в вымысел – я ведь не стремлюсь к биографической достоверности».

Но почему столько писателей пользуется в работе своими воспоминаниями? Расскажут ли они нам что-то новое о памяти?

«В своей основе память – элементарный инструмент для выживания. Им мы пользуемся, рассказывая истории о себе. Мы – это истории о нас, а история любви – важный элемент отношений пары. В праздники мы произносим речи о себе. Мы рассказываем про себя, друг о друге и просто об окружающих – на личном уровне, на уровне своей страны и мира. Но на самом деле наши воспоминания очень фрагментарны, своеобразны, в них есть место творчеству! Память и создает воспоминания, и хранит их, ведь она пишет новые истории, одновременно консервируя нашу жизнь в маленьких временных капсулах. Для писателя это инструмент интересный, но ненадежный. Зачастую в моих воспоминаниях все не так, как было на самом деле».

На самом деле работа писателя не так уж сильно отличается от того, чем все мы постоянно заняты. Мы сочиняем, структурируем, меняем, и каким-то образом в наших историях оказывается то, что мы сами не пережили, а лишь прочитали, увидели или услышали. Воспоминания сами по себе ненадежны.

«Я хотела увидеть, что произойдет, если мы врастем в книгу, как будто мы ее персонажи. Вот как это получилось: я ничего не помнила, но попавшаяся на глаза фотография Джорджии О’Кифф напомнила мне об отце. Я начала вспоминать. Я написала: “Я помню” – и мне тут же стало неуютно: я осознала, как много всего забыла. У меня есть письма, фотографии, случайно сохранившиеся и никак не связанные друг с другом записки – не знаю, почему оставила именно их, – шесть аудиозаписей разговоров с отцом, но на тот момент он был уже очень стар и забыл большую часть и личной, и нашей общей истории. Я помню произошедшие события – то есть мне кажется, что помню, – но что-то я наверняка выдумала; мне вспоминаются услышанные много раз истории и те, что рассказывали всего один раз, а иногда я еще слушала их в пол-уха; все это я кладу рядом, собираю в стопки, объединяю – так я ищу направление», – пишет Линн Ульман в романе «Мятежные», своего рода пошаговой инструкции по использованию памяти в качестве рабочего метода.

Дискуссия о том, что такое автобиографическая художественная литература, если сравнивать ее с автобиографиями, ведется уже давно и началась задолго до того, как Карл Уве Кнаусгор написал «Мою борьбу» (норв. Min Kamp). Но «сырьем» в обоих случаях служат воспоминания. В автобиографической художественной литературе подлинность воспоминаний возьмет верх над источниками, личный опыт мы сочтем более достоверным, чем объективные факты. Воспоминания мы поставим во главу угла, хоть творчество подразумевает их неверные толкования.

«Я обнаружила, что память – это не запертый сундук с правдивыми воспоминаниями, но инструмент – созидательный, открытый, напоминающий губку, притягивающий к себе все, что только можно, и обновляющийся», – говорит Ульман.

Читая книги Линн Ульман, растворяешься в ее вопросах к собственным воспоминаниям. Что из того, что она помнит, на самом деле правда? При жизни отец беседовал с ней о сюитах для виолончели Баха и говорил о сарабанде, одной из их частей, как о мучительном парном танце. Ее книга стала ответом на беседы о Бахе, а своей структурой книги обязаны сюитам для виолончели. По форме каждая из шести частей романа соответствует одному из шести элементов Пятой сюиты для виолончели Баха.

«Нет занятия скучнее, чем слушать только что проснувшегося человека, пересказывающего свой сон; у него нет формы и интонации, а значение сон имеет только для рассказчика. Подобные рассказы способны вызвать немалый интерес – но это не искусство. Только форма превращает их в нечто большее».

В своей книге она пишет: «Помнить – значит снова и снова смотреть по сторонам и каждый раз удивляться». Наверно, она и сама не знала, насколько права с чисто научной точки зрения, ведь наши воспоминания все время обновляются и обрастают новыми деталями. По мнению Ульман, превращение воспоминаний в роман – и искусство, и тяжелый труд. То, что казалось ей лишь фрагментом воспоминания, заняло несколько страниц. Это продукт и реконструкции, и художественного вымысла. По своей природе и сами воспоминания таковы. Именно к базовому свойству воспоминаний отсылает заголовок «Мятежные». У них нет авторитета, они не стационарны и не похожи на непоколебимые скалы. Они способны перемешиваться, перемещаться, менять предметы до неузнаваемости и, скорее, напоминают пляшущих в водорослях пугливых морских коньков. Память конструктивна: рамой для фрагментов пережитых нами событий служит история о случившемся. Наши чувства, внимание, способность к интерпретации и память не успевают впитать все до мельчайших подробностей непосредственно в момент события. Однако, когда мы обращаемся к воспоминанию, оно не имеет повреждений, оно цельное само по себе и в нашем сознании превращается в новое мгновение – как бы из параллельной вселенной. За каждым воспоминанием стоит тяжелый труд и творчество, а мы этого даже не замечаем.

Аудиозаписи бесед Линн Ульман с ее отцом создают иллюзию достоверности. То, о чем говорили люди, намертво зафиксировал цифровой носитель. Но действительно ли они более правдивы, чем живые описания мыслей, чувств и впечатлений – то есть воспоминаний, из которых состоит книга? Где найти правду о нашей жизни: в «Инстаграме», на странице в «Фейсбуке» или в «сундуке с сокровищами» – зыбкими воспоминаниями, который мы носим в височной доле?[31]31
  Ода памяти: Ullmann, L. (2015). De urolige. Oslo: Forlaget Oktober.


[Закрыть]

Уильям Джеймс, один из основателей психологии, обладал огромным авторитетом, а в конце XIX в. в США он был звездой. Память Уильям рассматривал как отношения между тем, что мы видим и слышим (А), и тем, что мы сохраняем и затем извлекаем из памяти (В). Он представлял память как формулу, подчиняющуюся строгой логике. Но в его формуле не хватало одного компонента: процесса, во время которого воспоминания каждый раз строятся заново – по такому механизму работает «машина времени» у нас в голове.

У Уильяма был младший брат, известный писатель Генри Джеймс, так сильно восхищавшийся способностями старшего брата, что даже собирался писать его биографию, когда тот умер. В результате появились двухтомные мемуары самого Генри Джеймса – целая панорама, охватившая жизнь не только старшего брата, но и его самого. В процессе он обнаружил истинную природу памяти.

«Стучаться в дверь к прошлому – это, попросту говоря, открыть ее пошире, увидеть, как мир сам изящно упорядочивается вокруг главной фигуры и сам себя населяет людьми – живо и настойчиво», – пишет он, и его слова не расходятся со взглядами Линн Ульман, высказанными в романе «Мятежные».

Психолог Уильям Джеймс рассуждал о памяти строго формальным языком, но его младший брат-писатель Генри рассказал о ней гораздо лучше благодаря литературе. Мнение «жалкого писателя» – как он сам считал – просто ничто по сравнению со строгим научным анализом психолога. Воспоминания сами изящно упорядочиваются – судя по всему, это очень распространенное мнение о памяти. Настойчивость и живость, описанные Генри Джеймсом, – результат реконструкции, запускающейся в нашем мозге, когда мы что-то вспоминаем[32]32
  Два брата, рассматривают память с разных точек зрения: James, W. (1890). The principles of psychology. Henry Holt and Company/Dover, 1950. James, H. (1913). A small by and others. New York: Charles Scribner’s Sons.


[Закрыть]. Нашего сознательного участия в этом созидательном процессе, однако, не требуется. Современные ученые, занимающиеся памятью, скорее согласны с Генри Джеймсом, чем с Уильямом. Среди писателей не только он, странствуя по собственной памяти, облекал в слова ее свойства. Когда в 1908 г. Марсель Пруст начал работу над 4000-страничным романом «В поисках утраченного времени», он взял за основу саму природу памяти. Роман родился из спонтанных воспоминаний Пруста, обратившегося к прошлому. Произведение не складывалось традиционным образом, оно вырастало по мере проявления воспоминаний. Писать роман на их основе – значит облекать в слова процесс, благодаря которому у нас есть ощущение, что мы что-то помним. Творчество писателя близко к естественному мозговому процессу. Писатели – знаменосцы памяти, и они побуждают и ученых, и нас, рядовых читателей, порассуждать о ее природе.

Пережитые нами события уже никогда вновь не станут реальностью, но мы вполне способны хранить воспоминания о них до самой смерти, пусть и в искаженном, приукрашенном, реконструированном виде. Сегодня одна из основных теорий гласит, что гиппокамп, словно режиссер, связывает воедино составные части воспоминания. Когда воспоминание оживает, гиппокамп, ухватив все его элементы, выстраивает их в одно целое, параллельно восполняя ускользнувшие детали из запаса знаний о мире и впечатлений. Вспоминая собственную жизнь, мы и фиксируем жизненный сценарий, и приукрашиваем детали отдельных воспоминаний – тех, что мы называем эпизодическими.

На момент зарождения науки психологии было сложно изучать память. Воспоминания субъективны, а потому, как считалось, не подходят для научного исследования. Первые ученые-психологи пытались выстроить науку по аналогии с физикой, только вокруг ментальных феноменов. И точно так же, как в физике, все объекты необходимо было измерить. Память измеряли, помещая в нее информацию, а затем, после того как свою долю откусывало забывание, подсчитывался остаток. Для запоминания отбирали абсолютно стерильную и не имеющую никакого значения для испытуемого информацию, иначе, если можно так выразиться, личные впечатления вмешаются в процесс и смажут картину. Наши личные воспоминания непредсказуемы и способны помешать исследованию. Они приобрели для ученых интерес только в последние 20–30 лет, а в последние 10 лет эта область переживает расцвет.

Рост научного интереса, по мнению Дорте Бернтсен, обусловлен появлением современных технологий нейровизуализации, таких как функциональная МРТ.

«Как можно говорить о том, что у человека есть воспоминание, не имея возможности это подтвердить? Так о личных воспоминаниях рассуждали раньше. Но сейчас у нас есть возможность измерить воспоминания и увидеть, как то, что происходит в мозге, соотносится с тем, что испытуемый рассказывал нам ранее», – говорит Дорте Бернтсен.

На функциональной МРТ видно, как мозг прокручивает воспоминания. Хотя впечатление скрывается в сознании конкретного человека, сопровождающая его вспышка на экране компьютера вполне измерима, а наблюдаемые нами картины – последовательны. Когда люди смотрят воспоминания в личном кинотеатре, параллельно мы наблюдаем мозговую активность в переднем и заднем отделах мозга, а также в гиппокампе по строго выверенной схеме.

«С МРТ изучать воспоминания весьма удобно. Кроме МРТ-аппарата, никакого специального оборудования не нужно, а от испытуемых требуется вполне будничное действие, без внешнего воздействия, – говорит Дорте Бернтсен. – Нужно лишь попросить их обратиться к воспоминанию – например, с помощью ключевого слова»[33]33
  Обзор фМРТ-исследований, посвященных личным воспоминаниям: Fassati, P. (2013). Imaging autobiographical memory. Dialogues in Clinical Neuroscience, 15(4), 487–490.


[Закрыть].

Таким образом, основная задача ложится именно на самих испытуемых, в то время как для других психологических экспериментов требуются шахматная доска или водолазы, опросники и интервью, видеосъемка и гориллы. Помнить – естественная часть нашей жизни, а потому не нужно долго ждать начала этого процесса в мозге испытуемого. На самом деле обнаружено, что, когда человека просят подумать о каком-то личном воспоминании, активность нейросети очень напоминает мозговую активность в тот момент, когда человека просят вообще не думать ни о чем конкретном! Это базовая сеть покоя мозга – противоположность нейросети оперативного решения задач, которую ученые активируют, когда просят испытуемых совершить какое-то действие, например решить пример или перечислить цифры в обратном порядке. Когда мы находимся в состоянии покоя, воспоминания всплывают с большей легкостью. Кто же станет думать ни о чем, когда его попросят не думать ни о чем конкретном?

Благодаря функциональной МРТ мы получаем возможность увидеть и измерить воспоминания, но это вовсе не значит, что взглянуть на память с научной точки зрения возможно лишь с помощью сканирования мозга. Здесь необходимо сделать одно замечание, относящееся к визуализации мозговых процессов. Не все обретает большую достоверность только потому, что на МРТ-снимке видна вспышка.

Если фМРТ использовать некорректно, даже у мертвого лосося обнаружатся признаки эмпатии. Четверо психологов из американского университета положили тушку лосося в МРТ-сканер, а затем попросили ее оценить различные ситуации с иной точки зрения. Эксперимент дал положительный результат. В мозге мертвой рыбы центр эмпатии светился в виде четкой красной точки. Целью ученых было привлечь внимание к важнейшим принципам работы с МРТ и тому, насколько некорректно порой используются статистика и математический анализ. Они даже получили Шнобелевскую премию за демонстрацию того факта, что сочувствие иногда проявляет и приготовленная на ужин рыба, главное – как следует его искать[34]34
  Ловушки, подстерегающие нас при проведении экспериментов с помощью фМРТ, элегантный пример с приготовленным к ужину лососем: Bennett, C., Baird, A.A., Miller, M.B. & Wolford, G.L. (2009). Neural correlates of interspecies perspective taking in the post-mortem Atlantic salmon: An argument for multiple comparisons correction. Poster-presentasjon på den 15. årlige konferansen for Organization for Human Brain Mapping, San Francisco, California. Исследование обобщил автор прекрасного поста в блоге: http://blogs.scientificamerican.com/scicuriousbrain/ignobel-prize-in-neuroscience-the-dead-salmon-study/.


[Закрыть].

Корректно применяемые методы визуализации демонстрируют организацию воспоминаний в мозге. Воспоминания действительно существуют – чтобы это подтвердить, МРТ не нужна. А изучение нейросетей воспоминаний позволит узнать больше о таких заболеваниях, как болезнь Альцгеймера и эпилепсия.

Личные воспоминания изучают и без МРТ-аппаратов. Увидеть след памяти на МРТ-снимке – это не то же самое, что понять его смысл. Возьмем музыкальную пластинку и саму композицию: понимание того, как именно дорожка превращается в звук, не дает нам возможности его услышать.

Максимум у нас есть возможность попросить испытуемых рассказать о своих воспоминаниях ученым. Содержание наших воспоминаний бывает очень разным – уникальным для каждого носителя. Только у нас самих есть ключ к ним. Из-за синестезии воспоминания Соломона Шерешевского были красочными и совсем не такими, как наши. Воспринимать окружающий мир подобно ему мы не можем, ведь у наших чувств нет перекрестных связей. Нам остается лишь верить тому, что он рассказывал во время бесед с ученым Александром Лурией.

Самый простой случай – это, вероятно, ход событий. Разумеется, описания произошедшего с нами зачастую неполны и содержат ошибки – об этом мы еще поговорим в следующей главе. А самое сложное – уловить текстуру воспоминаний: какие ощущения они в себе несут, какие чувства в них бушуют, насколько они яркие. Для этого нужны опросники – испытуемые оценивают воспоминания по определенной шкале.

«Изучение личных воспоминаний среди прочего необходимо для работы с депрессией и посттравматическим стрессовым расстройством», – говорит Дорте Бернтсен.

Значит, есть смысл в том, чтобы измерять личные воспоминания с помощью чисел. Например, у человека в состоянии депрессии воспоминания менее четкие – вот лишь один из результатов такого рода исследований. Благодаря им появится возможность помочь людям с депрессией крепче удержать воспоминания, а затем обращаться к положительному опыту из прошлого. Тот факт, что счастливые воспоминания помогают в борьбе с депрессией, доказал эксперимент на мышах, проведенный ученым Рамиресом и его коллегами. Они выяснили, какие нейроны активны, когда мышь получает положительный опыт, конкретно – при встрече с особью противоположного пола. Затем они держали мышь в стрессовом состоянии 10 дней, пока у бедняги не появились вполне явные признаки депрессии. В качестве лекарства ученые применили весьма неожиданный метод. Они извлекли положительные воспоминания мыши, активировав нейросеть, связанную с тем самым положительным опытом. Несколько дней терапии вернули мышь в прежнее состояние, она стала активнее и вновь начала проявлять интерес к окружающему миру. Для сравнения: у мышей с депрессией после приятного времяпрепровождения с самкой состояние не улучшилось[35]35
  Прямая польза положительных мыслей, или, выражаясь точнее, активация приятных воспоминания как способ лечения депрессии у мышей: Ramirez, S., Liu, X., MacDonald, C.J., Moffa, A., Zhou, J., Redondo, R.L. & Tonegawa, S. (2015). Activating positive memory engrams suppresses depression-like behaviour. Nature, 522 (7556), 335–339.


[Закрыть]. Значит, воспоминание о радостном событии оказывает более сильный эффект, чем положительный опыт в реальности. Может быть, приятные воспоминания – это наша «таблетка счастья»?

Эмоции иногда бывают иррациональными и мимолетными; в них нет логики, они исчезают, а мы даже не успеем облечь их в слова. Они бурлят в нас, окрашивая в разные цвета саму жизнь и воспоминания. Взять, например, радостное изумление, охватывающее аквалангиста в тот момент, когда он видит двух морских коньков в водорослях на Мадейре. Эмоции не имеют отношения к столбцам таблиц, диаграммам и белым халатам лабораторных ученых. Как же поймать их в научные рамки для исследования? Ученые годами пытались в лабораторных условиях изолировать эффект, оказываемый эмоциями на память. Им понадобился своего рода психологический набор колб и пробирок, а цель эксперимента – дистилляция чистейшего эмоционального воспоминания. Представьте себе вот такое задание на уроке естествознания.

Грустные воспоминания. Рецепт

Вам понадобится: видео, запечатлевшие стихийные бедствия, зараженных вирусом Эбола детей, похороны и слезы. Доброволец, согласный потратить свое время и погрустить. Анкета о личном воспоминании.

Инструкция: посадите испытуемого перед экраном компьютера и включите видеозапись. Следите за тем, как меняется выражение его лица: сначала оно нейтральное и даже выражает любопытство, но вот уголки рта опадают, между бровями появляется глубокая морщина, постепенно увлажняются глаза. А затем попросите его вспомнить что-нибудь личное.

Ожидаемый результат: прошлое покажется испытуемому более мрачным. Повторять до тех пор, пока экспериментатор не сочтет количество грустных воспоминаний удовлетворительным[36]36
  Эмоциональные изображения, используемые во время учебных опытов/экспериментов, посвященных грустным (и просто эмоциональным) воспоминаниям: Dan-Glauser, E.S., & Scherer, K.R. (2011). The Geneva affective picture database (GAPED): a new 730-picture database focusing on valence and normative significance. Behavior Research Methods, 43(2), 468–477. Изображения можно посмотреть на сайте http://www.affective-sciences.org/en/home/research/materials-and-onlineresearch/research-material/.


[Закрыть].

А если бы у вас не было личных воспоминаний? Но не как у Генри Молейсона, не помнившего событий после операции, а если бы вы знали о произошедших событиях, но их эпизоды невозможно было бы извлечь из памяти, потому что они не возникают в сознании, не оживают? У Сьюзи Маккиннон театр воспоминаний объявил забастовку, а может, даже ни разу не открывался. Она живет в Олимпии (штат Вашингтон, США) и является первым в мире человеком, кому поставили диагноз «тяжелый дефицит автобиографической памяти». Она не способна вспомнить ни один эпизод из своей жизни. Она знает, что замужем за Эриком Грином, но не помнит ни дня их долгой семейной жизни и даже того, как в 1970-х гг. они познакомились в баре. Только ее муж способен подробно пересказать этот эпизод. Она знает, что они побывали во многих экзотических странах, но лишь показывает хранящиеся дома сувениры, когда кто-нибудь спрашивает про Каймановы острова, Ямайку или Арубу. Она знает, что за люди ее окружают – с этим проблем нет; трудилась в сфере здравоохранения и в качестве специалиста по пенсионным вопросам. Всю жизнь она была прекрасным работником, женой и другом. Ее семантическая память в полном порядке. Первым описал разницу между семантической и эпизодической памятью канадский ученый Эндель Тульвинг. Семантическая память – мы про нее уже говорили – это все, что мы умеем и знаем о самих себе и мире, это наши истории. Эпизодические воспоминания – это то, что мы чувствуем, отправляясь в прошлое, ко времени и месту событий; мы ощущаем запахи и слышим звуки, оживают чувства – перед внутренним взором разыгрываются целые спектакли. Личная «машина времени» позволяет нам чувствовать, слышать, пробовать на вкус и видеть то, чего уже нет.

Но Сьюзан Маккиннон не знает, каково это. Она с готовностью поверила, что у нее все как у всех – есть муж и работа. Так ведь и должно быть? Она рассказывает о том, как впервые отвечала на вопросы психолога и очень удивилась, когда ее спросили о детских воспоминаниях. Она не верила в то, что кто-то вообще помнит свое детство, и полагала, что все, как она, выдумывали события прошлого, просто чтобы было о чем поговорить. Прочитав об Энделе Тульвинге, она поняла, что, возможно, у нее не такая память, как у всех[37]37
  Сьюзи Маккиннон рассказывает, как поняла, что ее память устроена по-другому: http://www.huffingtonpost.ca/2015/04/28/living-with-sdam-woman-has-no-episodicmemory-can-t-relive-events-of-past_n_7161776.html.


[Закрыть].

Ученые годами наблюдали за людьми без эпизодических воспоминаний, но все они были жертвами травм и повреждений, ухудшивших их качество жизни. В своей работе Тульвинг предсказал, что существуют люди, подобные Сьюзан, – да, он предположил, что в мире немало людей без эпизодических воспоминаний, людей, на которых не обращают внимание просто потому, что без эпизодической памяти вполне реально жить полноценной жизнью, быть личностью, иметь работу и семью. Психолог, профессор Брайан Левайн, изучавший Сьюзан и других людей с подобным заболеванием, подтвердил, что оно встречается гораздо чаще, чем было принято считать. Благодаря размещенному в интернете опросу он получил более 2000 откликов от обычных жителей Канады[38]38
  Научное описание ее состояния: Palombo, D.J., Alain, C., Söderlund, H., Khuu, W. & Levine, B. (2015). Severely deficient autobiographical memory (SDAM) in healthy adults: A new mnemonic syndrome. Neuropsychologia, 72, 105–118.


[Закрыть].

«Многие рассказывают о серьезных проблемах с автобиографической памятью, поэтому я предполагаю, что это заболевание все же не столь редкое».

«Разве не помнить свое детство – это нормально? – спросил нас писатель и музыкант Арне Шрёдер Квальвик, когда узнал, что мы пишем книгу о памяти. – Значит, так бывает?»

Первая книга Арне «Мой кузен Ула и я» (норв. Min fetter Ola og meg) – в жанре документальной прозы – удостоилась номинации на премию Браги, а будучи участником группы 120 Days, стал обладателем премии Spellemann – ее присуждают норвежским музыкантам. Он уважаемый музыкант, писатель и любящий отец. Но кое-чем он все же отличается от обычных людей. Как и Сьюзан, он совсем не помнит свое детство.