Текст книги "Россия распятая"

Судьбоносным моментом в моей жизни художника стало приглашение приехать в Рим, с которым обратились к советским властям всемирно известные Лукино Висконти, Федерико Феллини, Джина Лоллобриджида, Джузеппе де Сантис, Эдуардо де Филиппо. Вернувшись после шумного успеха моей итальянской выставки в Москву, я был наконец принят министром культуры СССР Фурцевой. Тогда, как и сегодня, у нас очень считались с мнением Запада, и я дерзнул попросить у министра выставку и еще чердак под мастерскую. Чердак в сорок квадратных метров я получил, а выставка состоялась в единственном не подчиненном Союзу художников зале Манежа, да и то в служебном помещении, с черного хода, но была закрыта через 5 дней по требованию партбюро МОСХа.

Много с той поры написал я картин, которые выставлялись – или не выставлялись – в советском государстве. Общеизвестно, какой грандиозный скандал и шумиху в мировой прессе вызвала моя картина «Мистерия XX века», написанная в 1976 году. В ней я хотел воплотить в конкретных образах свое понимание основополагающих идей, определивших судьбы XX века, – от Льва Толстого и Столыпина до Гитлера, Сталина, Хрущева и властителя дум тех лет Солженицына. Задумана она была в Париже в 1968 году, куда я приехал по приглашению Ива Монтана, Симоны Синьоре и графа С. М. Толстого с целью написания портрета президента де Голля. Я приехал в неудачное время, началась потрясшая Париж студенческая революция, когда строились баррикады, горели костры, вдребезги разлетались витрины, взрывались газовые гранаты. Сидя ночью в одном из знаменитых парижских кафе неподалеку от Сорбонны, я на спичечном коробке сделал эскиз будущей картины. Правда, она получилась потом гораздо больших размеров – 3 на 6 метров. Из-за нее меня хотели выслать из СССР, а итальянский журнал «Оджи» написал о «Мистерии»: «Картина, которую никогда не увидят русские». Но все-таки увидели! Правда, только через 10 лет: когда началась перестройка и так называемая гласность!

…Я ненавижу первую фазу советского «коммунистического искусства» – абстрактный авангард Пролеткульта 20-х годов, задачей которого было создание в искусстве сумятицы и хаоса, уничтожение нравственных и духовных ценностей нашей христианской цивилизации с ее греко-римской и византийской основой. Затем наступила вторая фаза того же «коммунистического искусства» – соцреализм, утвержденный Сталиным, поскольку пропаганда должна быть понятной народу и похожей на реальность.

Но нет худа без добра: для создания правдоподобной пропагандистской лжи сталинским большевикам понадобилось воссоздать реалистическую школу и возродить понятие картины. Это было поручено «советскому Давиду», ученику Репина Исааку Бродскому. Позднее была организована Академия художеств СССР, которую возглавил друг Сталина и Ворошилова Александр Герасимов, воспитанник императорского училища живописи, ваяния и зодчества.

Однажды, позируя для портрета, А. А. Громыко рассказал мне, что на одном из кремлевских приемов Алексей Толстой, вернувшийся из эмиграции, позволил себе заявить, что лучшие русские художники оказались в изгнании, а здесь, в СССР, остались и процветают средненькие таланты. Попыхивая трубкой, хозяин стола Иосиф Виссарионович обратился к Герасимову: «Что ви на это скажете, товарищ Герасимов?» Находчивый глава советских художников, не моргнув глазом, тотчас же ответил: «Совершенно согласен, товарищ Сталин. Большинство наших художников действительно плевенькие, второй сорт. Да и в литературе-то не лучше. Правда, есть Толстой, но ведь не Лев». Сталин был очень доволен ответом и разрешил даже закурить Герасимову.

К сожалению, и А. Толстой, и А. Герасимов были правы: десятки лучших русских художников, именами которых гордилась Россия, вынуждены были покинуть Родину, а творческий путь многих из них до сих пор предан забвению. Я помню, как меня пятнадцать лет издевательски не принимали в Союз художников, в том числе за мою любовь к «эмигрантской своре» «дворянско-монархического» объединения художников «Мир искусства». И пропаганду православной церковности. Статьи наших искусствоведов тех лет были политическими доносами, преследующими цель уничтожить меня как художника.

* * *

Мне, как и многим, памятно то время, когда под видом строительства образцового коммунистического города стиралась с лика земли древняя столица русского народа Москва. Как известно, генплан 1935 года, создателями которого были Сталин и Каганович, проводился с лютой беспощадностью. Годы войны приостановили эту акцию погрома русской столицы. После моей первой выставки я вынужден был ютиться в Москве, обреченной на тотальный снос и разрушение уже Никитой Хрущевым. Никто не собирался строить на месте взорванного Храма Христа Спасителя Дворец Советов. Вместо него был сооружен, как известно, бассейн. Но, словно набухшие кровью, красные линии будущих проспектов и магистралей довоенного генплана безжалостно продолжали уничтожать кварталы, улицы и святыни бывшего Третьего Рима – Москвы, считая, что центром Москвы ныне стал бассейн. Всех тех, кто были против этого плана, называли врагами, мешающими строить «лучезарный город будущего».

Помню, как Нина и я сидели на самом верху старого московского ресторана «Прага». Перед нами расстилалась панорама Москвы. Розовые облака казались неподвижными. В вечерней дымке сверкал купол Ивана Великого. Именно тогда мы с особой болью осознали всю преступность уничтожения нашей древней столицы и поклялись, несмотря на наши ничтожно малые силы, сделать все возможное, чтобы остановить погром. Так началась моя битва за Москву.

Мною был создан молодежный клуб «Родина», который всколыхнул национальное сознание в разных сферах и слоях общества. Его деятельность была пресечена КГБ, под предлогом «борьбы с антисоветизмом, переходящим в шовинизм». Читатель этой книги узнает правду о том, как, кем и когда, но уже при Брежневе, было создано Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры. Я расскажу о тех героях и подвижниках, благодаря усилиям которых не удалось осуществить тотальный снос Москвы и план построения на его месте нового образцового коммунистического города, ставшего бы примером для других городов России по уничтожению древней исторической застройки. Каким он должен быть, читатель может судить хотя бы по «архитектуре» Калининского проспекта, который ныне называется Новоарбатским. Нам удалось спасти многое. Например, я, художник А. А. Коробов и реставратор Антропов отстояли ныне красующийся храм XVII века Симеона Богоприимца, где венчалась когда-то с Шереметевым Параша Жемчугова, а уже на моей памяти в мерзости запустения работала лудильная мастерская.

Позднее три года своей жизни я отдал созданию музея народного искусства в Царицыне, возрождению дворца, тогда лежавшего в руинах среди вековых деревьев старого заброшенного парка.

* * *

Кто из нас не задавал себе вопроса о древности славянского племени: откуда оно пришло и какова его роль и судьба в мировой истории?

В моей книге читатель найдет немало исторических сведений, выдержек и цитат из трудов подлинных, но старательно вымаранных из нашей памяти не только русских, но и европейских историков. История – такая же неотъемлемая часть моей жизни, как и живопись.

В поисках ответов на вопросы об истинной истории нашего народа мне приходилось долго и трудно продираться сквозь колючую проволоку псевдоученой лжи, обрекающей нас на потерю исторической памяти, навязывающей нам взгляд на русских как на «неполноценную» нацию и на Россию как «тюрьму народов». И сегодня, в период мнимой свободы мнений и диктатуры «демократических свобод», мы по-прежнему ощущаем на всей исторической науке все тот же намордник антирусизма и глумления над нашим прошлым. После октябрьского переворота наша история, распятая марксизмом, перестала быть наукой и стала идеологией.

В самом деле: почему, например, славяне, часть древнего арийского мира, как будто упали с неба, появившись «внезапно» на страницах истории только с VI века после Рождества Христова? Как будто и не имеет к нам никакого отношения санскрит (столь близкий русскому языку), на котором написаны священные книги Ригведа и Авеста, донесшие до наших дней поэтические воззрения на природу наших далеких праотцев-арийцев, их веру в единого всемогущего Бога. Наука XX века утверждала, что география Ригведы и Авесты мифична, как и сами страны арийские. Читатель узнает, где была прародина великой индо-европейской расы и почему эта раса разбрелась по всему миру. Я постараюсь в меру сил вернуть мировой науке величайшее открытие русского гения конца XIX века, обреченного до сих по на забвение.

Научный мир и читатели должны узнать о жизни наших праотцев в шестнадцати арийских странах, окаймленных горными вершинами числом 2244. И это не миф, по утверждению всех ученых, а реальность! Замечу кстати, что древняя Троя долгое время считалась вымыслом слепого поэта Гомера – до тех пор, пока житель Петербурга немец Шлиман не доказал реальность бытия легендарного города, из которого вышел Эней – основатель великого Рима.

Немногие историки признают, что падение грозного Рима в 476 году после Рождества Христова, ознаменовавшее начало новой исторической эры – Средних веков, связано с вождем вовсе не немецких, а славянских дружин русина Одоакра, который покорил Рим и 14 лет правил Вечным городом, о чем свидетельствует итальянский историк XVI века Мауро Орбини. А величайшим императором Второго Рима – Византии был сын славянского крестьянина с Балкан по имени Управда, вошедший в мировую историю как Юстиниан Великий. Это он воздвигнул всемирно известный храм в Царьграде, святыню Православия – храм Святой Софии, Премудрости Божией и создал знаменитый Кодекс Юстиниана, лежавший в основе юриспруденции большинства стран мира.

А помним ли мы, что нашими прямыми предками-славянами были прибалтийские и адриатические венеты (венды, венеды)? Они не только построили самый загадочный город в Европе – Венецию, но и отмечены многими славными деяниями в истории человечества. Не случайно в скандинавских странах по сей день Россию называют страной вендов.

* * *

Когда мне довелось побывать в Израиле, я не мог попасть в Галилею из-за снежных заносов. Меня поразило, что Христос ходил по снегу.

Считая себя сыном Русской Православной Церкви, я, многогрешный раб Божий, даже в тайниках души своей не дерзаю вторгаться в таинства богословия, но стремлюсь осмыслить чудо земной жизни Христа и понять, почему именно древние русы, внуки Даждьбога, создали в течение веков великое православное государство, называемое по праву во всем мире Святой Русью. Более того, христианство, исповедуемое нашими предками и нами, Православие – и есть Богооткровение через Сына Своего галилеянина Христа, которое на протяжении вот уже двух тысяч лет пытаются исказить, вырвав из него пламя героического Духа, с подставлением щек для битья каждому обидчику. Или, как любил проповедовать сбитый с панталыку мировым масонством гениальный русский писатель Лев Толстой, «не противьтесь злу силою», разоружитесь и не сопротивляйтесь. Противиться злу надо именно силой!

Я не понимаю тех, которые называют себя русскими патриотами, а на деле присоединяются к бушующей иерусалимской черни, требующей распятия Спасителя. Только Православие, зажженное от лучей византийского солнца, несет в себе неугасимый свет истины и спасения. Исказить и принизить Православие – это значит уничтожить историю многовекового бытия русского народа, устоявшего в борьбе с полчищами разноликой азиатской Орды и нашествием многих завоевателей.

Хотелось бы также напомнить, что галилеянина Иисуса Христа сопровождали, внимая ему, люди Десятиградия, населявшие греческие города Палестины, где главным был Скифополь, основанный нашими предками во время их похода в Египет. Именно здесь, на Святой земле, рыбак Андрей был первым призван на великое апостольское служение. Это он, Андрей Первозванный, после распятия Сына Божьего получил в жребий Скифию и стал первокрестителем славяно-россов – от Херсонеса до северного Валаама. Это было в I веке от Рождества Христова, а в IX веке Православие утвердилось в Киевской Руси равноапостольным князем Владимиром.

* * *

Сколько раз я пытался воплотить зримо, на холсте образ Христа Спасителя. Всю свою жизнь, с трепетом и благоговением, напрягая все силы веры и души моей, я тщился приблизиться к Его Божественной тайне.

Знаменитый Стоглавый собор при Иване Васильевиче Грозном повелел писать Христа, как писал Его преславный иконописец Андрей Рублев, причисленный к лику святых. По-разному оценивали его «Троицу», написанную в похвалу отцу Сергию Радонежскому и в преодолении ненавистной розни мира сего. Но бесспорно одно: для всего человечества это не просто великое произведение искусства, а сокровенный символ русской христианской цивилизации. Несмотря на античную простоту своей композиции, содержание и смысл великого творения Андрея Рублева не могут быть до конца разгаданы: трудно нам, грешным мирянам, постичь ее тайну. Сколько раз, преисполненный волнения и восторга, я стоял перед «Троицей», любуясь небесной лазурью, которой светится плащ Бога Отца, восседающего в центре. Словно из той же лазури соткан, как небо, и хитон Сына Божьего, облаченного в зеленый покров, будто трепещущий на ветру, как весенние русские леса и поля. Воистину Богочеловек!.. Меня так мучает, что я должное время не провожу на церковных службах, хотя всю свою жизнь стараюсь исполнять заветы Христовы: возлюби ближнего своего как самого себя, не убий, не укради… Главное – блажен тот, кто положит жизнь свою за други своя. Я свято верю, что только в Нем – Путь, Метина и Спасение.

Сын Божий сказал: «Аз Есмь Жизнь». Эта вера Христова дала России святых, праведников и героев духа. В меру отпущенных мне Богом сил и разумения, я как мог стремился выражать самосознание моего народа, стараясь в глухие, интернационально-беспамятные советские годы будить в своих современниках сокрытое в каждом чувство любви к Богу и Отечеству.

* * *

Не могу забыть с девства памятный Волхов с гребнями волн и былинные облака, летящие над древними стенами крепости Ладога, овеянными именем Рюрика – внука славянского новгородского князя Гостомысла. По сей день многие даже серьезные историки считают за аксиому расистские бредни немецких ученых XVIII века, приглашенных в Петербург «делать русскую науку». Презирая славян и Россию, не зная русского языка, они утверждали, что Рюрик был шведско-германским конунгом. Норманизм – это политическая идеология, а не наука, это расизм.

Работая над триптихом «Рюрик и его братья», матерью которых была Умила, дочь Гостомысла, я все глубже понимал их роль в русской истории и все больше проникался ненавистью к «норманнской теории» – многовековой лжи, против которой выступал еще гениальный Ломоносов.

Я хотел бы, чтобы читатель моей книги задумался над всем тем, что явилось результатом моего многолетнего, многотрудного стремления докопаться до исторической правды многотысячелетнего бытия нашего народа. Я хотел бы вернуть русским то, что в нашей славной истории фальсифицировано, украдено и растоптано. Вот чем будет вызвано обилие исторических документов, материалов, извлечений из нарочито забытых трудов наших великих историков, с которыми я считаю своим долгом познакомить заинтересованного читателя.

* * *

Я расскажу о своем понимании миссии художника, обязанного быть жрецом национального духа и самосознания народа, огонь которого не иссякая горит в лампаде пред ликом Божиим, как говорил Васнецов о смысле творчества и назначения своего искусства.

…Вновь и вновь встают в памяти годы учебы в средней художественной школе и институте имени Репина, наполненные отчаянием и надеждой восторга, когда я, живя только искусством, стремился раскрыть смысл и суть сокровенного понятия «классика», что по-гречески значит – «совершенство». Я начал постигать ненужность вдохновения без мастерства, то есть умения воплотить замысел «не руками истерика, – говоря словами М. А. Врубеля, когда-то учившегося в этих же стенах, – а твердыми руками ремесленника». Здесь мы постигали простую и великую истину: художник – это непреклонная воля и упорный нескончаемый труд. И еще – постоянное сознание своего несовершенства перед совершенством мира и дерзостью его воплощения человеком. Мне суждено с той поры идти путем преодоления несовершенства. Этой Голгофой каждого русского художника. Так говорил последний великий православный живописец Нестеров. До сего дня я считаю, что служение искусству невозможно без школы высокого реализма. Без этой школы не может состояться художник – он навсегда останется или дилетантом, или мистификатором.

В одиночестве жизни так необходима воля и уверенность в своем избранном пути. Трудно всегда плыть против течения…

Основополагающие годы учебы… Мучительное и восторженное томление над рисунком: свет, тень, полутон. Тоновой рисунок – это растяжка тона от светлой точки блика до самой темной на античных гипсах или на голове натурщика. А в живописи – поиски ускользающей гармонии натуры в правдивой передаче отношения цвета. Окрашенный тон – это есть живопись, выраженная в понятии слова «колорит». Неожиданная и долгожданная радость находок в композиции, над которой я трудился долгие часы, памятуя о заветах старых мастеров. Уже тогда я понял, что жизнь художника – это мучение и радость, когда только вера в свои силы преодоления формирует личность художника. Порой вскипали слезы горечи, отчаяния и неверия в свои силы, но внутренний голос говорил: «Ты должен и можешь преодолеть». Практику, еще будучи учеником средней художественной школы, я проводил под Лугой или на Волге, путешествуя в трюмах пароходов. Каких разных людей приходилось рисовать!.. Реальная правда современного мне мира России обступала меня и так не была похожа на идеологическую ложь советского искусства. Дома на Петроградской я проглатывал книги и вел дневники при свете одинокой свечи, борющейся с синевой белых ночей.

В те трудные, но прекрасные годы познания, несмотря на каждодневные внушения о соцреализме как высшем методе утверждения правды жизни (и обязательно «в ее революционном развитии»), я упорно шел своим путем, постигая таинство мастерства. Но я благодарен многим моим учителям, Эрмитажу и Русскому музею, которые учили нас понимать и изучать реальную жизнь.

…Помню, однажды, когда я был студентом, мой друг отозвал меня в сторону к окну гулкого и высокого академического коридора. Лил дождь, бесшумно струясь по стеклам. Он сказал мне:

– Мы с тобой проучились три года – я больше не могу. Ухожу.

– Почему? – удивился я, вглядываясь в его грустное лицо.

Рудольф ответил;

– Не могу больше жить в этой лжи. Как говорил Иван Карамазов, возвращаю билет обратно, только не Богу, а нашему ректору – Орешникову. Не хочу быть соцреалистом. Ты же слышал, какую тему нам сегодня объявили…

– «Молодые ремесленники в гостях у славных путиловцев», – подхватил я и продолжил, – но ведь мы с тобой в этих святых стенах не для подобных композиций. Вот по этим ступеням ходили твой любимый Врубель и Иванов. И кто тебе мешает, придя домой, делать то, что ты хочешь, а здесь – работать над натурой? Ты же сам говорил, что тебе нужна школа. Врубель учился у Чистякова, а нам преподает его последний ученик Платунов, как и другие «недобитки дореволюционной школы». Как-никак, а здесь еще жив дух Императорской академии. И будет жив, пока мы учимся и любим все это.

На следующий день в рисовальном классе он, наклонившись ко мне, шепотом сказал;

– Я остаюсь. Ты меня убедил. Будем преодолевать, веря в свое.

Год от года для меня все более широко открывалась тайна творчества, суть которой составляют два понятия: что и как. Сюжет и замысел диктуют и определяют форму любого произведения искусства, в том числе картины. Ее нет и быть не может без сюжета. Вне таинства рождения образа в душе художника. Если у творца нет за душой «что», нет образа, то самые изощренные искания формы «как» – останутся всего лишь прикрытием творческой пустоты и амбициозных вывертов «самовыражения» художника. Не существует искусства без сюжета, как нет реализма в искусстве без отбора и обобщения деталей, создающих подлинно художественную форму.

Антипод реализма – ремесленный натурализм, когда художник превращает себя в фотоаппарат. Антитеза натурализма абстрактное формотворчество. Это две стороны одной медали.

Главное – это тон, окрашенный тон есть живопись. Мы научились понимать, что означает «пятно» – в тоне и цвете, когда линия в природе существует лишь как граница разных по своей тональности цветовых и тоновых «пятен». Красота цветового пятна, продиктованная замыслом художника, сравнима лишь с воздействием симфонизма мелодии в музыке. Суриков говорил: «Есть колорит – художник, нет колорита – не художник». Я изучал это вначале на японских гравюрах у Хокусая и Утомаро, восхищался графикой Ивана Билибина, до того как открыл для себя сокровенный мир гармонии и духовности русской иконы.

Некоторые из моих товарищей называли искусство великих художников Ренессанса католической живописью, видя в иконе единственный путь, характеризующий русского художника. Меня это ввергало в недоумение и тяжкие раздумья. Потрясенный великим реализмом и жизненной правдой Веласкеса, Тинторетто, Тициана и Веронезе, я так же восхищенно преклонялся перед Суриковым и, с моей точки зрения, самым православным русским художником Михаилом Васильевичем Нестеровым. А ведь Васнецов, Нестеров, Суриков, Кустодиев и Рябушкин так далеки от формы умозрения в красках – иконы, равной по церковным канонам молитве и объяснению Священного Писания для тех, кто не умеет читать. Эти раздумья, на которые я нахожу и не нахожу ответа, мучили меня с юности и по сей день.

Вершиной высокой классики, образцом реалистической картины для меня остается «Афинская школа» великого Рафаэля. Она полна не поддающихся холодному разуму поэтических форм и мыслеобразов, выраженных в сплетении фигур, виртуозном совершенстве композиции. Это поистине симфония на холсте, в которой волею художника выстраиваются поэтические образы, не копирующие, а одушевляющие и возвышающие реальность. Вообще, картина сродни не только поэзии, но и музыке, когда композитор из хаоса звуков созидает гармонию человеческих чувств. Повторю: картина, настоящая картина есть чудо искусства, выстроенное по законам композиции, полное рифм и ритмов, таинства пропорций и цветовых пятен, целостных художественных образов. Увы, сегодня реалистическая картина близка к гибели, ее завалил мусором хаоса и произвола так называемый «авангард современного искусства»…

К сожалению, XX век – это век их победы авангарда, когда им удалось на руинах нашего мира построить «антимир», который мы не приемлем. Уничтожая критерии в искусстве, уничтожают силу, суть и понимание искусства.

С точки зрения этого «антимира» слава к художнику приходит только после его смерти. Лукавые дилетанты и обманщики, они будто не знают, что раньше, до XX века, художников ценили именно при жизни, и время только множило их славу. Вспомним Пушкина или Достоевского, Рафаэля и Микеланджело, Тициана и Сурикова, Моцарта и Римского-Корсакова, Шаляпина и Джильи. Список великих, к счастью, бесконечен. Но минувший век, сломав все, принес свои, рыночно-рекламные понятия успеха художника. Подлинная ценность творчества уступила место идеологическим критериям и золотому тельцу, а само искусство сделалось служанкой политики и купленной ею скоротечной моды. Разумеется, речь идет о господстве глобальной тенденции, которая, к счастью, не сломила подлинных художников, сумевших вопреки всему сохранить свою творческую индивидуальность. Но таких, увы, единицы…

Именно верность школе и критериям в искусстве побудила меня, в свое время возглавить мастерскую портрета в институте имени ₁ Сурикова, а затем создать Российскую академию живописи, ваяния и зодчества, которая ныне носит мое имя, и является последним оплотом великого европейского, русского искусства в наши больные авангардом годы. Один из художников нашей академии сформулировал четко: «Академия Ильи Глзунова – это национальная безопасность российского искусства!»

Бесспорно высшая форма литературного творчества – роман. В живописи – картина многофигурная, сложная, многоплановая, немыслимая без сюжета и раскрытия в образах его содержания. Есть художники-прозаики, а есть художники-поэты: например, Репин или Рембрандт – прозаики, Веронезе или Врубель – поэты. Как научить понимать разницу между, например, скульптурным портретом Древней Греции и Рима, скульптурой Микеланджело или отформованным в гипсе слепком с руки человека? Красота художественно-образного видения мира прямо противоположна мертвому правдоподобию слепка или равнодушной фотофиксации псевдореализма. Не случайно великий учитель многих русских художников П. П. Чистяков говорил: «У нас верно, да скверно!», призывая учиться у старых мастеров, изучая объективную реальность гармонии Божьго мира, лежащей в основе искусства всех времен и народов. Работа с натуры – это форма, цвет и рефлекс. Это антимузейное, личное восприятие художником солнечного мира, осеннего леса и такого белого в богатстве цвета снега. Этюды Иванова к «Явлению Христа…» предвосхитили все открытия импрессионизма – непосредственной передачи натуры. Если Энгр говорил, что рефлекс в живописи – это господин, стоящий в дверях и готовый уйти в любую минуту, то импрессионисты утверждали, что все в мире есть рефлекс. Рефлекс – это влияние среды. Русские художники конца XIX века с времен Иванова, не говоря уже об испанце Веласкесе, умели передавать красоту живой ткани мира, напоенной нюансами рефлексов. Утверждаю: только тот художник, кто передает всю сложность и красоту натуры, учась у старых мастеров, кто пройдет школу, которая всегда консервативна. Только так молодой художник с гордо поднятой головой и своей неповторимой творческой индивидуальностью войдет в мир через врата искусства. А в современном мире его ждут вековечные искушения и соблазны: быть или не быть художником. Борьба за возрождение школы высокого реализма, разрушенной во всем мире, – это борьба за будущее культуры. Это и есть гуманитарная помощь России миру. Антитеза школы – пресловутое самовыражение. «Историю современного искусства» всегда начинают с Сезанна, учившего видеть мир как куб, конус и шар. Я считаю эту догму вехой к смерти искусства XX века. Сезанн – это Маркс с его смертоносным делением общества на классы.

Так что же мешает художнику быть художником?

…И сказал Господь: «Много званых, да мало избранных». Тема «учитель и ученики» – огромна, и я не мог не затронуть ее в своей книге-исповеди.

Историки искусства справедливо уделяют много внимания понятию преемственности в отношениях учителя и ученика. Верные ученики не изменяют основополагающим идеям школы и заветам учителя. Но прав и Микеланджело, сказавший, что тот, кто идет за кем-то, всегда будет второй. А другой великий художник был тоже бесконечно прав, сказав, что гений воспитывается на подражании. Весь вопрос – кому подражать? XX век утвердил и в искусстве право на предательство, назвав его «современным искусством».

Оговорюсь сразу, что, говоря о предательстве, я имею в виду самую страшную суть этого понятия: когда человек, а мы говорим о художнике, предает в силу тех или иных обстоятельств самого себя. Предательство страшно тем, что художник, попирая святые и незыблемые истины творчества, перестает быть художником, меняя на чечевичную похлебку свой Божий дар миссионера и творца, когда ненужным тленом становится что и как. Предательство – когда художник, изменяя себе, на деле становится рвущейся к карьере и материальным благам конъюнктурщиком. Разумеется, общеизвестно: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Предательство – это продажа вдохновенья, что так же пагубно, как и столь модные в XX веке «поиски» художников, а ведь нельзя искать то, чего не терял. Наши учителя, великие художники прошлого, не искали, а находили и, дорожа внутренней свободой своего творчества, в предложенных «социальных заказах» всегда выражали себя, не зная, что такое внутренняя и внешняя цензура! Высотой духа и мастерства художников определяются эпохи истории человечества. Великий французский художник прошлого сказал: «Ничтожная живопись принадлежит ничтожным людям». По истории искусства XX века в его основополагающих тенденциях «социальных заказов» наши потомки будут видеть все убожество вредоносной идеологии большинства политических заказчиков.

Какая пропасть лежит между заказчиками Корбюзье и заказчиками Парфенона, между заказчиками Кельнского собора и нью-йоркского Манхэттена, Лувра и современного здания ЮНЕСКО! Но, разумеется, искусство во все времена поддерживалось государством или такими меценатами, какими были Лоренцо Медичи, Александр III, Мамонтов или Третьяков.

Обобщая тему учителя и ученика и понятия предательства, не совместимого с героическим преодолением любых ситуаций, оставим в стороне личную боль и обиду каждого учителя, дарящего ученикам свои душевные порывы, знания, мастерство и любовь. Нам всем больно ощущать, как мало избранных, горько видеть взлелеянную смоковницу, которая, вырастая, не дает плода.

Еще в юности меня пронзили пушкинские строфы:

 
Как с древа сорвался предатель-ученик,
Диявол прилетел, к лицу его приник,
Ахнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань гиены гладной…
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Прияли с хохотом всемирного врага
И шумно понесли к проклятому владыке,
И Сатана, привстав, с веселием на лике
Лобзанием своим насквозь прожег уста,
В предательскую ночь лобзавшие Христа.
 

И давно, еще будучи учеником, я подолгу рассматривал единственно любимые мною у Н. Н. Ге картины – «Выход в Гефсиманский сад», пронизанный таинством лунной ночи, и его «Иуду», одинокого и согбенного отчаянием своего предательства, смотрящего, как в темноте уводят на казнь преданного им Учителя.

Подлинный учитель тот, кто хочет и делает все для того, чтобы ученик превзошел учителя и пошел бы той единственной дорогой, которая достойна его неповторимой индивидуальности – неповторимого творческого «я».

На рубеже третьего тысячелетия в уводимом от Бога мире культура лежит в руинах. Как часто мы слышим о цивилизованных странах. Очевидно, что цивилизация XXI века в странах «демократии» свидетельствует о полной гибели культуры, когда ничто ничтожит в сыто-голодном муравейнике не нации, а населения, являя собой самое страшное шоу – а по-русски зрелище – наступившего духовного кризиса человечества. У нас было великое прошлое, а каким будет будущее? Велика и ответственна миссия не званых, а избранных художников, вступивших на Голгофу искусства нашего времени.