Текст книги "Россия распятая"

* * *

Помню, как в начале 60-х годов я и Нина по настоятельному приглашению писателя Владимира Солоухина приехали в его родную деревню Алепино. Пробыв у него несколько дней, налюбовавшись красотами древних владимирских соборов и храма Покрова на Нерли, мы подъехали на его «газике», купленном с разрешения самого Микояна, к вокзалу. Володя зашел в здание, чтобы уточнить расписание идущих на Москву электричек. Он вышел к нам, заметно взволнованный.

– По-моему, я видел Шульгина. Высокий, с белой бородой, сидит в станционном буфете.

Мы знали, что ссыльный В. В. Шульгин живет во Владимире, и потому стали ждать его у выхода. Вскоре он появился вместе с женщиной, чье лицо чем-то сразу напомнило мне боярыню Морозову на этюде Сурикова. Стесняясь подойти сами, мы с Володей «подослали» Нину. Она познакомилась с четой Шульгиных и подвела их к нам.

– Удивлен и польщен, – сказал Василий Витальевич, пожимая нам руки. – То, что меня узнали художник и писатель, а не политики, вдвойне приятно.

Сделав паузу, он продолжил, представляя свою спутницу:

– Не подумайте, что это моя дочь. Это – жена моя, и зовут ее Мария Дмитриевна.

Глядя мне в глаза, он спросил:

– А какие вы книги мои читали? Ведь в советской России их не издают…

– Ну как же – «Дни» и «20-й год», издательство «Прибой», Ленинград.

– Извините, – вмешался в разговор Солоухин. – Меня ждут. Позвольте откланяться.

Мы поговорили с Шульгиным еще полчаса, обменялись адресами и обещали его вскорости навестить. До Москвы в сумерках добирались на маршрутном такси.

Так мне выпала историческая честь встретиться с одним из основателей Белого движения, с монархистом, принимавшим отречение монарха, Василием Витальевичем Шульгиным. Когда мы познакомились в городе Владимире, мне было тридцать с небольшим, а ему почти девяносто лет.

Он знал Столыпина и преклонялся перед ним, восхищался его государственной волей и глубиной ума. Когда он рассказывал мне о своих встречах с Петром Аркадьевичем, его лицо словно бы молодело.

После отбывания непомерно большого срока в советской тюрьме ему разрешили проживать в однокомнатной квартире на первом этаже на окраине древнего русского города Владимира. Был он высок, строен, седовлас. Помню, как дети, завидев его на улице, кричали: «Академик Павлов идет!» И действительно, Шульгин был чем-то похож на знаменитого академика: белоснежная короткая борода, дворянское благородство осанки поражали всех, кто видел этого старика. По вечерам он играл на скрипке или рассказывал детям во дворе своего дома сочиненные им самим сказки.

Бывая у Шульгина во Владимире на улице Фейгина, дом 1, квартира 1, я познакомился с молодым человеком, который был соседом Шульгина и жил тоже на первом этаже в следующей «парадной». Его лицо запомнилось мне своей выразительностью. В нем сразу угадывалась дворянская кровь и талантливость души. Звали его Николай Коншин. Его очень любил Шульгин и встречался с ним едва ли не каждый день.

Василий Витальевич был особенно одинок после смерти жены, Марии Дмитриевны, приехавшей к нему из Венгрии в дом престарелых в Гороховце, куда его поместили после Владимирской тюрьмы. Она поначалу ютилась в общей комнате этого дома, и воссоединились они под одной крышей только в 1960 году, когда Шульгину как реабилитированному дали однокомнатную квартиру.

Напомню, что Шульгина арестовали в 1944 году в Сербии и отвезли в Москву, где ему как врагу народа дали срок – 25 лет тюрьмы.

Коншин поразил меня тем, что ходил в длинной белогвардейской шинели, купленной им у какой-то старушки за 10 рублей. Коля мечтал стать актером. Он рассказал мне, что до революции его прадеду принадлежали не только ткацкие фабрики в Серпухове, но и три дома в Москве, которые сохранились по сей день. В одном из них находится посольство Японии, во втором – Дом журналистов, а на третьем – роскошном особняке на Пречистенке – красуется надпись «Дом ученых». Помню, как Коля со своей очаровательной улыбкой, позируя мне для Ивана Карамазова, рассказал, что, когда он в поисках заработка случайно увидел объявление, что Дому ученых требуется дворник, пришел в отдел кадров и заполнил анкету. «И вот здесь, Илья Сергеевич, я допустил роковую ошибку. Меня спросили: вы не родственник прежнего домовладельца Коншина? А я по своей наивности отвечаю им: ну как же, это мой прадед! Они говорят: ну, знаете, мы не хотим нарываться на неприятности – у нас полно иностранцев бывает, и вот вам дворник Коншин, родственник буржуя! И, естественно, на работу не взяли».

Коля рассказал, что к Шульгину часто приезжают любопытствующие ученые, писатели, даже Солженицын побывал. И почему-то многие спрашивают его: масон он или нет? «Ну, и что Василий Витальевич отвечает?» – рисуя наследника рода Коншиных, поинтересовался я. «Должен вам сказать, Илья Сергеевич, что он всегда уходил от прямого ответа, не говорил ни «да», ни «нет». Шульгин рассказывал мне, что однажды его посетил таинственный еврейский старец, сообщивший, что за его позицию в деле Бейлиса во всех синагогах мира в определенный день и час вознесут в честь господина Шульгина благодарственную молитву. Василий Витальевич говорил мне, что он ощутил некую мистическую ауру именно в этот день и час».

«Ну, а как ты думаешь по прошествии многих лет, – спросил я Колю, – почему он написал «Что нам в них не нравится?..» и почему, будучи монархистом, все-таки поехал фактически низлагать Государя?»

Коля задумчиво посмотрел на меня: «Я сам об этом много думаю. Василий Витальевич был и остается для меня во многом загадкой. Ведь вы знаете, что его первой женой была его двоюродная сестра, старше на 3 или 4 года. В 20-х годах в эмиграции она покончила жизнь самоубийством, утопившись в Дунае. От нее у Шульгина было трое сыновей: один погиб в годы гражданской войны в Крыму, а второй, средний, пропал без вести. Шульгин утверждал, что найти его помогла ему в 30-х годах, когда он жил в эмиграции в Париже, ясновидящая Анжелина».

Что поделаешь, подумалось мне. Тогда – на рубеже столетий – наше русское общество больше интересовалось оккультно-мистическими учениями о Софии Премудрости Божией, забывая о святом Православии. К теософии, мистицизму, спиритизму, ясновидению обращались тогда многие интеллектуалы. В. В. Шульгин не был исключением. То были времена, интересные для историков будущего, но скорбные для тех, кто, пойдя за лжепророками и поверив лжеучениям, потерял Россию. Миллионами своих жизней, морями крови и слез расплатились они за свой грех богоотступничества, за добровольное отравление ядом либерализма, чернокнижия, который был так чужд русской вековечной триаде: Православие, Самодержавие, Народность! Но то, что будет твориться в наши дни, никому не привиделось бы в самом кошмарном сне…

Василий Витальевич рассказывал Николаю, что Анжелина смотрела на какой-то шар и описывала улицы города, в котором он, киевлянин, узнал Винницу. Ясновидящая увидела его сына за решеткой, но это была не тюрьма, а психиатрическая больница. Василий Витальевич, будучи уже в СССР на свободе, глубоким стариком, рассказывал мне, как он поехал в Винницу и нашел женщину, которая была санитаркой в больнице и помнила его сына. Как и при каких обстоятельствах он умер – неизвестно. Младший сын – Дмитрий – эмигрировал в Америку.

Николай Сергеевич, ныне актер Смоленского драматического театра, изредка наезжает в Москву, и всегда наши разговоры невольно кончаются воспоминаниями о Василии Витальевиче. Коля рассказал, что в штате Нью-Джерси в США живут правнуки В.В. Шульгина. Я не знал, что в 1968 году после смерти жены Марии Дмитриевны (дочь генерала царской армии Сидельникова была на 25 лет моложе Василия Витальевича и работала его секретарем еще во Франции и Югославии) Василий Витальевич написал письмо Андропову с просьбой отпустить его в Америку к сыну. Власти ответили: «Пусть ваш сын сам приедет в СССР к отцу». Сослались также на то, что скоро грядет столетие со дня рождения Ленина. Как известно, советская власть всегда побаивалась общественного мнения Запада, именуемого «антисоветской шумихой». После письма к Андропову переписка с сыном была оборвана. И потому, когда во Владимир в 1971 году приехал знаменитый экстрасенс и гипнотизер Вольф Мессинг, Шульгин, взяв с собой Коншина, поехал в филармонию, чтобы с ним познакомиться. Мессинг более часа беседовал с 93-летним знаменитым старцем. Мессинг успокоил Василия Витальевича, сказав, что его сын Дима жив, но психически нездоров, и скоро придет от него известие. Так оно и вышло.

Шульгин сокрушался, что его внук, сын Димы, женился на мулатке. Однажды, отложив смычок, – напомню, что по вечерам он любил играть на скрипке, – Василий Витальевич грустно спросил Колю: «Интересно, какого же цвета будут мои правнуки?»

Он умер на 99-м году жизни, 15 февраля 1976 года, и похоронен на владимирском кладбище Байгуши, рядом со своей женой. Его хоронило всего несколько человек. Из-за аварии на автобусе Москва – Владимир мы с женой Ниной опоздали всего на один час… Помню только засыпанную могилу, рыхлый снег и холодный февральский ветер. Не так давно Николай Коншин рассказал мне, что на могиле столь значимого деятеля от деревянного креста осталась одна вертикальная перекладина. Видимо крестовина отломилась, и Николай Сергеевич простым карандашом написал на кресте: «Василий Витальевич Шульгин». Я дал деньги на гранитный крест, который изготовили там же, во Владимире. На Обратной стороне цоколя слева и справа в кругах две небольшие буквы И.Г. и Н.К.

Страшна история России XX века…

От Коншина я узнал также, что Василий Витальевич с августа 1966 года вплоть до своей кончины писал книгу-дневник своей души – под названием «Мистика». Он доверил семье Коншиных хранить эту рукопись, где она находится и доныне. И вот недавно она была прислана мне из Смоленска в большом желтом конверте. Коля как-то обещал прислать ее и, как всегда, сдержал слово. Несколько позднее, уже в 2002 году, никому не известная рукопись «Мистики» с некоторыми сокращениями была наконец напечатана на страницах журнала «Наш современник».

* * *

Помню встречи с Василием Витальевичем в Ленинграде и посещение вместе с ним Таврического дворца, когда он показывал на стулья и говорил: «Вот кресло, Ильюша, где сидел я. А вон на том месте сидел Пуришкевич. Он ставил свое кресло вплотную к стене». «Почему?» – спрашивали его. Он отвечал: «Правее меня никто не сядет – я в Думе самый правый!» Глядя в полумрак пустого зала, Шульгин продолжил: «Конституция, демократия и либералы подготовили крушение великой России. Деление было четкое: левые – против царя – их было большинство в последней Думе, а правые – за царя, за монархию, за национальную историческую Россию».

Интересно, что сказал бы Василий Витальевич о «правых» и «левых» силах в нашей нынешней Государственной Думе, где из одного и того же «демократического» теста лепятся разные «партии», фракции и группировки? Не мог он знать и того, что американские агенты влияния смогут когда-то подавить идею русской государственности и будут диктовать свою волю униженной России.

С разрешения Шульгина, когда он около недели летом 1973 года жил у меня в Москве, я пригласил на встречу с ним троих молодых историков (по их просьбе), весьма разных по своим убеждениям. У них горели глаза от нетерпения вцепиться в самого Шульгина, человека-легенду, который принимал отречение от Николая II! Кто он – предатель-масон? Герой? Мученик? Защитник Бейлиса? Идеолог Белого движения, русского национализма? Еще около лифта я попросил моих гостей быть как можно корректнее и деликатнее в своих вопросах.

– Раз вы гости Ильи Сергеевича, – добродушно начал Шульгин, прихлебывая чай, – я с удовольствием отвечу на ваши вопросы.

А то вы знаете меня, наверное, только по фильму «Перед судом истории». Итак-с, кто первый?

Он ласково улыбнулся моей жене:

– Я надеюсь, Ниночка не даст меня в обиду, ибо я уже чувствую вашу агрессивную заинтересованность.

Валерий, первый «допросчик», начал:

– Василий Витальевич, как Вы, монархист и националист, могли принимать отречение у царя Николая II в Пскове? Что заставило вас участвовать в этой масонской акции?

– Советую вам прочесть мою книгу «Дни», – спокойно ответил Шульгин.

В ответ все трое чуть ли не хором ответили:

– Да мы ее почти наизусть знаем!

– Тогда отвечу коротко: я поехал в тот роковой день в Псков, чтобы грязные руки не причинили своим прикосновением еще большую боль обреченному на отречение Государю.

– Василий Витальевич, а как вы относитесь к Милюкову, который назвал 1 ноября 1916 года началом русской революции? Разрешите, я оглашу мою выписку, – вступился второй историк.

Василий Витальевич кивнул в знак согласия.

– «…Но что же произошло в этот знаменитый день 1-го ноября 1916 года? Член Думы, историк Милюков произнес «историческую» речь на тему: «Глупость или измена?» «Историческая» речь вызвала шумные одобрения большинства Государственной Думы. Другой член Думы, журналист В. В. Шульгин, в своей речи сделал «практические выводы из его (Милюкова) обличений… Хотя эти негожие речи были тогда же запрещены к печати, но, подпольно отпечатанные в миллионах экземпляров, речи эти распространились по всей России и наводнили тыл и фронт Русской Армии, только что изготовившейся, вместе с союзниками, нанести решительный и окончательный удар неприятелю».

Глядя словно в никуда, Василий Витальевич ответил:

– О каждом политическом деятеле и в те годы писали много беспардонных гадостей. Речь Милюкова действительно была омерзительна и провокационна. Я никогда ничего общего не имел с кадетами, тем более с их вождем – Милюковым. Думаю, и сам он не верил в то, что говорил. Все это нужно было для сокрушения монархии. А я монархист. И вообще, какая глупость и подлость, будто я водил рукой Государя! Он сам написал свое отречение. Нина сказала:

– Может, хватит цитат? Перед нами сам Василий Витальевич Шульгин, и при чем тут цитаты из старых газет?

– Ведь Вы отрицали дело Бейлиса, не так ли? – вцепился в Шульгина Михаил, третий историк.

– Помню, я не отрицал сам факт ритуального убийства Андрюши Ющинского, – ответил Василий Витальевич, – но что это совершил именно Бейлис, не знал, и доказательства, что это сделал именно он, меня не убеждали. Расовым антисемитом я никогда не был, а политическим стал после революции.

Николай укоризненно посмотрел на Михаила, сказал:

– Не забывай, что ты разговариваешь с автором книги «Что нам в них не нравится?..». Кстати, Василий Витальевич, что побудило Вас написать эту книгу?

Шульгин невозмутимым, ровным голосом ответил:

– Для многих русских эмигрантов было неожиданностью, что именно я поднял перчатку, брошенную нам группой влиятельных евреев. Они хотели знать, в чем мы их обвиняем. Я ответил.

В.В. Шульгин так характеризует белых и красных:

«Красные – грабители, убийцы, насильники. Они бесчеловечны, они жестоки. Для них нет ничего священного… Они отвергли мораль, традиции, заповеди Господни. Они презирают русский народ. Они – озверелые горожане, которые хотят бездельничать, грабить и убивать, но чтобы деревня кормила их. Они, чтобы жить, должны пить кровь и ненавидеть. И они истребляют «буржуев» сотнями тысяч. Ведь разве это люди? Это – «буржуи»… Они убивают, они пытают… Разве это люди? – Это – звери…

Значит, белые, которые ведут войну с красными, именно за то, что они красные, – совсем иные… совсем «обратные»…

Белые – честные до донкихотства. Грабеж у них – несмываемый позор. Офицер, который видел, что солдат грабит, и не остановил его, – конченый человек. Он лишился чести. Он больше не «белый», он «грязный»… Белые не могут грабить.

Белые убивают только в бою. Кто приколол раненого, кто расстрелял пленного – тот лишен чести. Он не белый, он – палач. Белые – не убийцы: они – воины.

Белые рыцарски вежливы с мирным населением. Кто совершил насилие над безоружным человеком – все равно, что обидел женщину или ребенка. Он лишился чести, он больше не белый – он запачкан. Белые не апаши – они джентльмены.

Белые тверды, как алмаз, но так же чисты. Они строги, но не жестоки. Карающий меч в белых руках неумолим, как судьба, но ни единый волос не спадет с головы человека безвинно. Ни единая капля крови не прольется – лишняя… Кто хочет мстить, тот больше не белый… Он заболел «красной падучей» – его надо лечить, если можно, и «извергнуть» из своей среды, если болезнь неизбывна…

Белые имеют Бога в сердце. Они обнажают голову перед святыней… И не только в своих собственных златоглавых храмах. Нет, везде, где есть Бог, белый преклонит – душу, и, если в сердце врага увидит вдруг Бога, увидит святое, он поклонится святыне. Белые не могут кощунствовать: они носят Бога в сердце.

Белые твердо блюдут правила порядочности и чести. Если кто поскользнулся, товарищи и друзья поддержат его. Если он упал, поднимут. Если он желает валяться в грязи, его больше не пустят в «Белый Дом»: белые – не белоручки, но они опрятны.

Белые дружественно вежливы между собой. Старшие строги и ласковы, младшие почтительны и преданны, но сгибают только голову при поклоне… (спина у белых не гнется).

Белых тошнит от рыгательного пьянства, от плевания и от матерщины… Белые умирают, стараясь улыбнуться друзьям. Они верны себе, Родине и товарищам до последнего вздоха.

Белые не презирают русский народ… Ведь если его не любить, за что же умирать и так горько страдать? Не проще ли раствориться в остальном мире? Ведь свет широк… Но белые не уходят, они льют свою кровь за Россию… Белые – не интернационалисты, они – русские…

Белые не горожане и не селяне; они – русские, они хотят добра и тем и другим. Они хотели бы, чтобы мирно работали молотки и перья в городах, плуги и косы в деревнях. Им же, белым, ничего не нужно. Они – не горожане и не селяне, не купцы и не помещики, не чиновники и не учителя, не рабочие и не хлеборобы. Они русские, которые взялись за винтовку только для того, чтобы власть, такая же белая, как они сами, дала возможность всем мирно трудиться, прекратив ненависть.

Белые питают отвращение к ненужному пролитию крови и никого не ненавидят. Если нужно сразиться с врагом, они не осыпают его ругательствами и пеной ярости. Они рассматривают наступающего врага холодными, бесстрастными глазами… и ищут сердце… И если нужно, убивают его сразу… чтобы было легче для них и для него…

Белые не мечтают об истреблении целых классов или народов. Они знают, что это невозможно, и им противна мысль об этом. Ведь они белые воины, а не красные палачи.

Белые хотят быть сильными только для того, чтобы быть добрыми…

Разве это люди?.. Это почти что святые…»

В этом высоком кодексе чести Белого движения, столь страстно и ярко изложенном В. В. Шульгиным, не хватает еще одной, необычайно важной и с политической, и с нравственной точки зрения детали. Во время гражданской войны красные захватчики учредили и вручили своим «героям» ордена за подвиги и победы над «контрреволюцией». Но далеко не все знают, что белые, напротив, принципиально отказались от орденов, полагая аморальным вводить особые высокие знаки отличия в братоубийственной гражданской бойне одной части народа против другой. Хочу еще раз особо подчеркнуть, что Белая Армия была добровольческой, а Красная представляла собой сборище насильно мобилизованных в нее представителей разных сословий, и прежде всего русских крестьян и рабочих. «Добровольцами» и руководителями в ней были только завоеватели-инородцы, для которых Россия была не Отечество, а вожделенный объект захвата и господства над нею…

* * *

В исходе битвы белых и красных сказался многовековой опыт тех, кто руководил русской революцией. Они умели делать выводы из опыта истории. Потому красные, неся свою «новую» идеологию и опираясь на беспримерный в истории человечества террор, победили белых, которые не сумели создать, как, например, позднее Муссолини, новую, национальную идеологию. Они сражались за призрак Учредительного собрания и за «великую, неделимую Россию» – против большевиков и немцев.

Шульгин написал и картину трагического финала Белого движения, когда проигравшие гражданскую войну белые, ставшие уже русскими беженцами, попали в жаркий и пыльный, некогда славный Царьград, а теперь столицу Турции Стамбул, где и поныне хранит свою величавую красоту храм Софии Премудрости Божией, построенный великим славянином императором Юстинианом…

Вот один из мрачных мазков этой картины, написанной на исходе – когда победили красные:

«С непривычки кипяток большого города как будто бы пьянит. Все куда-то несется… Непрерывной струей бежит толпа… Трудно выдержать столько лиц… Тем более что половина из них кажутся знакомыми, потому что они русские… Где я их видел всех, когда?.. В Петрограде, Киеве, Москве, Одессе… Одно время в 1914 году, во время мировой войны, я их видел всех в Галиции – во Львове. Когда большевики захватили власть в Петрограде и Москве, я видел их всех в Москве, я видел их всех в Киеве, под высокой рукой гетмана Скоропадского… Потом их можно было увидеть в Екатеринодаре… Позже они заливали улицы Ростова… В 1919 году они разбились между Ростовом, Киевом и Харьковом, но в начале 1920 года столпились в Одессе и Новороссийске… Наконец, последнее их прибежище был Севастополь.

И вот теперь здесь…

– Твой щит на вратах Цареграда…

…Русских действительно неистовое количество… А если зайти в посольство или, упаси Боже, в консульский двор, – тут сплошная русская толпа… Все это движется, куда-то спешит, что-то делает, о чем-то хлопочет, что-то ищет…

Больше всего – «визы» во все страны света… Но, кажется, все страны «закрылись». Не хотят русских… никто не хочет, и даже великодушные, верные союзники…»

* * *

В 1928 году в Париже в газете «Последние новости» некто Литовцев – он же Поляков – организовал публичный диспут об антисемитизме, в числе приверженцев коего был назван и Василий Витальевич Шульгин. На диспут в Париж он не поехал, а вместо пустопорожнего спора написал книгу «Что нам в них не нравится?..». Зная позицию русского националиста в деле Бейлиса и об участии его в защите евреев от погромов в Киеве, читатели восприняли ее как взрыв бомбы, которого никто не ожидал именно от него, Шульгина. Несмотря на то, что эта книга была переиздана у нас в 1992 году издательством «Хорс», хотел бы привести из нее то, что мне лично кажется главным в осмыслении русской трагедии гражданской войны, в которой победил коминтерн.

«…Изобретение слова «буржуй», в его специально русском значении, было ловчайшим ходом в атаке коммунистов.

…Под понятие «буржуй» последовательно подводились:

A. Императорская фамилия.

Б. Вооруженные силы государства: 1) полиция; 2) жандармы; 3) офицеры.

B. Правящая элита: 1) высшие чиновники; 2) высшее духовенство; 3) титулованные дворяне: «князья и графья»; 4) крупные помещики; 5) богатые люди в городах; 6) крупные купцы и промышленники.

Г. Культурный класс: 1) дворяне вообще; 2) духовенство вообще; 3) чиновники вообще; 4) помещики вообще; 5) интеллигенция вообще.

Д. Аристократия низов: 1) зажиточные крестьяне; 2) квалифицированные рабочие; 3) казачество.

Е. Любые группы, признаваемые по тем или иным причинам в данное время вредными.

Все эти группы ставились к стенке постепенно, не оказывая друг другу почти никакой помощи. Жертвы были мудро разделены, каждый думал про себя: «Бог не без милости, свинья не съест». А коммунистическая хавронья, слушая эти умные речи, методически чавкала одних за другими. Если бы всех этих обреченных осветил луч прозрения, если бы они поняли «сегодня – ты, а завтра – я», может быть, картина была бы иная. Встала бы дружная громада моритуров (обреченных на смерть. – И. Г.) и задавила бы методических убийц. Но этого не случилось.

Почему? Да потому, что то общее, что соединяло этих осужденных на гибель, тщательно от них скрывалось; искуснейшим образом затемнялось. И его не увидели, хотя оно было довольно ясно. Не нашлось мальчика из сказки Андерсена, который бы крикнул: «Тятенька, тятенька, да ведь все-то они русские».

А меж тем это было так. Нетрудно видеть, что огромнейшее большинство из вышеприведенных групп, обреченных на смерть, – русские, совершенно так же, как во время еврейских погромов жертвы объединены тем, что все они евреи. Разница только та, что к смерти были приговорены не все русские, а только часть их.

Какая же именно часть русского тела была обречена смерти? Ответ ясен: голова.

И не достаточно ли – отрубить голову? Конечно, народы – это такой вид жизни, что у них головы отрастают. И отрубленная у русского народа голова вырастет. Но пока солнце взойдет, роса очи выест. Поэтому «пока что» сделали «пересадку»: на обезглавленное тело русского народа посадили чужую голову – еврейскую.

Да иначе сделать и нельзя было. Если истребили дворян-помещиков, то есть старый русский культурный класс, одаривший мир Пушкиным, Грибоедовым, Гоголем, Тургеневым, Гончаровым, двумя Толстыми и прочими deis minoribus (младшие боги (лат.). – И. Г.); если истребили офицеров, на которых держалась военная мощь и в значительной мере и умственная; если уничтожили бюрократию, которая составляла спинной хребет русской национальной организации; если вылущили русских торговцев и промышленников; если зарезали интеллигенцию – новый культурный класс России, шедший на смену дворянству; если карательными отрядами выжгли хозяйственного мужика, базис мощных низовых русских соков, зародыш будущего культурного класса; если уничтожили Императорскую Фамилию, то есть символ национальной российской государственной структуры, – то спрашивается: что осталось от русской нации в смысле «серого мозгового вещества»? При таких условиях первая попавшаяся голова была необходима, хотя бы «голова напрокат», хотя бы та самая, которая сожрала природную русскую голову.

Это признают ныне все. И коммунисты, и не коммунисты согласно говорят о том, что вследствие революции образовались «пустоты». Эти пустоты заполнили новые элементы.

…После вышеизложенного, я думаю, я вправе сказать, что лозунг «смерть буржуям» обозначал в действительности «руби русскую голову».

Слышу вопль возмущения. Почему вы говорите, что все русские погибли от еврейских рук? Разве в чрезвычайках были одни евреи?

В чрезвычайках было очень много евреев, но вовсе не все евреи, не только евреи. И не по этой причине я говорю, что русские гибли от еврейских рук. Я утверждаю это потому, что русские гибли жертвами коммунистической партии, а коммунистической партией руководили евреи. И, следовательно, кровь этих бесчисленных русских – на евреях; не на еврействе, для такого утверждения у меня нет данных…

Я хочу, чтобы меня поняли. Я не говорю, что еврейство, в лице своих явных или тайных народных представителей, или в лице своего явного или тайного правительства, где-то когда-то вынесло приговор «уничтожить голову русской нации» и совершило сие при помощи коммунистической партии. Для этого утверждения у меня нет данных. Но я утверждаю, что коммунистической партией, которая сим делом занималась, руководили евреи, кои в нее, партию, вошли в большом количестве и ею овладели».

О своей книге «Что нам в них не нравится?..», написанной им в эмиграции за два года до моего рождения, Василий Витальевич, не знаю почему, никогда не говорил со мной. А я не спрашивал, потому что в те годы просто не знал, что она существует. Он говорил со мной о живописи, о художниках, с которыми он встречался. Запомнилась удивительная история о том, как уже немолодой, знаменитый художник Айвазовский с первого взгляда влюбился и тут же попросил руку и сердце красавицы англичанки с ангельским лицом, заглянувшей в его мастерскую в Феодосии. Свой знаменитый белый колпак, в котором он любил играть на скрипке и писать детские сказки, Шульгин привез с собой и в Москву, зная, что будет жить у меня несколько дней. Никогда не забуду, как я, постучавшись, заглянул в ванну, где он мылся; его фигура напомнила мне изображаемых на иконах старцев – угодников Божиих, хотя образ этот и разрушался длинными черными трусами, купленными, очевидно, в богоспасаемом граде Владимире.

Василий Витальевич блаженствовал в ванне, лежа на спине.

– Давненько, Ильюша, не испытывал я такого удовольствия. В вашей столичной ванне ноги можно вытянуть – это при моем-то росте. Благодать!

Выйдя из ванной в новом халате, который мне недавно подарила Нина ко дню рождения, он посмотрелся в старинное ампирное зеркало, надел свой белый колпак и с улыбкой произнес:

– Ниночка, только теперь я понял, что в этом колпаке мне не на скрипке играть, а писать записки Поприщина!

Потом, усевшись в кресло, старик вдруг сказал:

– А знаете, друзья, жизнь – это все-таки мистическая загадка. Вот до сих пор не пойму, почему господин Ульянов называл меня всегда во множественном числе – «господа Шульгины». Мы, монархисты и русские националисты, выступали за войну до победного конца, ленинцы, как вы знаете, – наоборот. Мы готовы были пожертвовать всем ради победы Родины. «Не надо жертв! – саркастически возражал господин Ульянов. – Когда мы, большевики, придем к власти, у нас, в том числе и у господ Шульгиных, все будет общее и бесплатное». И что же вы думаете? – грустно улыбнулся Василий Витальевич. – Он сдержал свое слово. У «Шульгиных» в зоне действительно все было общее и бесплатное, да еще нас охраняли вооруженные солдаты…