Текст книги "Багровый закат"

– Интересно было смотреть, – улыбаясь, вспоминала Бат-Шева, – как из короба ограды, в местах, где торчали толстые палки, вырывались столбы пламени и дыма.

Внимательно слушая Бат-Шеву, Элька все время лихорадочно чертил на своих табличках. Пристально наблюдавшая за ними Шифра, видела, что между Элькой и Бат-Шевой существует какая-то особая связь. Именно эта связь не понравилась Шифре – слишком много внимания он уделял этой, можно сказать, случайной женщине! – Решила она с ревностью матери.

И тут же увидела, что не ошиблась. Элька придвинулся к Бат-Шеве совсем близко, плечом к плечу и начал излагать свой замысел, водя острой палочкой по глиняным табличкам.

Шифра почти физически ощущала, что им приятно сидеть друг возле друга, что они радуются неожиданной близости. Её и саму охватило непонятное волнение.

– А знаешь… – и Элька чуть приподнялся, – гончарную печь можно построить в виде кольца, как забор вокруг твоего, Бат-Шева, дома. И Шифра заметила, что плечо Эльки еще теснее прижалось к плечу Бат-Шевы.

– В этой печи, – продолжал Элька, – огонь не надо будет гасить, он все время будет двигаться по кругу, обжигая все новые и новые кирпичи, плитки, гидрии. Остывшие же изделия, можно будет отправлять на стройку.

Элька так увлекся изложением ей и Бат-Шеве своих замыслов, что они готовы были тотчас же после этого разговора разрушить старую трубообразную гончарную печь и построить новую кольцевую.

Однако Элька их остановил:

– Всё это не так просто. Старая печь, все же кормит нас, а для строительства новой печи нужны немалые деньги. Но все свободные деньги Шифра истратила на закупку товаров, которые Ицгар и Нимрод повезли в далекую Вавилонию. И вот уже четыре рождения луны он них нет никаких вестей…

И вдруг – Шифра как бы проснулась, она поняла: – пришло все то, о чем Элька мог только мечтать: – Деньги, большой и разнообразный заказ. Теперь главное – удержать этот заказ, и они все вместе постараются его выполнить.

Она, Шифра, позаботится об этом.

….Элька ничего не ответил на злую реплику архитектора Публия, и со свойственной ему настойчивостью, продолжал:

– Если архитектор Публий согласится, я изложу свою мысль более конкретно, – и, не дожидаясь согласия Публия, попросил Бат-Шеву принести стопку глиняных табличек.

Элька разложил перед римлянами и Бен-Цуром эти таблички, намереваясь объяснить, что имел в виду, когда говорил о возможности создания печи с непрерывным обжигом.

Однако, он не успел проронить ни единого слова. Публий, взглянул на чертежи и, подобно натянутой тетиве лука, резко выпрямился. Сделал несколько шагов по комнате, осмотрелся по сторонам. На его тускло освещенном лице застыла по-детски восторженная улыбка.

– Ну, мастер Эльазар, если твоя система сработает, это будет открытие, достойное самого Архимеда из Сиракуз!

Бен-Цур продолжал изучать чертежи, как будто не слышал слов архитектора. Затем поднялся и он.

– Мысль настолько неожиданная и интересная, что стоит предоставить возможность осуществить её, – сдержанно произнес Бен-Цур.

– Рад, что наши мнения совпали, командующий, – с удовлетворением подытожил разговор Публий. – К сожалению, у нас нет времени на опыты. Приступим сразу же к строительству.

– Через три заката солнца вспомогательная центурия будет в Модиине, – сказал Корнелий. – Строительство подъездной дороги к печам мастера Эльазара начнется уже сегодня.

– Утверждаю, – сухо сказал Публий, затем улыбнулся и добавил: – И, как говорят у вас, в Иудее: – Да поможет вам Адонай!

– Амен! – дружно откликнулись Элька, Бен-Цур, Шифра и Бат-Шева.

Молчал лишь Корнелий.

Вскоре группа совещавшихся вышла во двор. Здесь в тени гранатовых деревьев, были разостланы циновки и разложены не менее десятка подушек, расшитых пурпурными нитями.

Ривка, Ора и Юдит принесли кувшины с вином, водой и виноградным соком, за ними поспешала Эфронит, она так и не вышла ростом, однако её милое личико озаряла по-детски восторженная улыбка. В её высоко поднятых руках была стопка хлебцев. И со стороны казалось, что эти хлебцы, как и сама Эфронит, двигаются не по земле, но плывут по воздуху, заполненному душистым ароматом только что вытащенных их печи аппетитно пахнущих хлебцев.

Напряжение, сопровождавшее утренний разговор, постепенно рассеялось.

– Наши дочери, – не без гордости сказала Шифра, кивая в сторону вошедших девочек.

– Если такие красавицы с нами, – чуть рисуясь, сказал Публий, – все наши планы свершатся! – и первый поднял кубок.

Затем Публий, не оставляя бокала с вином, выразил желание осмотреть гончарную мастерскую Эльки. С улыбкой сказал:

– Я люблю керамику и видел немало красивых изделий, – говорил с явным удовольствием легат, – однако только здесь, в Иудее, я нашел некое волнующее сияние, исходящее от работ мастера Эльазара.

Многие из твоих изделий пропускают свет сквозь тонкие стенки, подобно тому, как густой туман пропускает солнечные лучи. Или как солнце в ваших краях пробивается сквозь густую желтую пыль хамсина.

Он озорно улыбнулся и спросил у Эльки:

– Приходилось ли тебе смотреть на солнце сквозь скорлупу куриного яйца?

– Н-е-е-т… – растерянно ответил Элька.

– А ты попробуй! – улыбнулся Публий. – Увидишь удивительное сияние. Именно такое сияние, излучают твои работы. Всё это, мастер Эльазар, свидетельствует о бесспорном таланте человека, чьи руки оставили след на этих изделиях, – легат поднял бокал.

Смущенный Элька торопливо ответил, что он здесь не причем, что это его повседневный труд, и если ему, действительно, что-то удается, то лишь потому, что эта земля, из которой он формует свои изделия, озарена духовным светом Всевышнего.

– Ты хочешь сказать, что одухотворенность твоей керамики, содеянной здесь, в селении Модиин, отражает одухотворенность сухой и жесткой земли Израиля? А вовсе не дело твоих рук?

– Я всего лишь гончар, – спокойно ответил Элька.

– Вижу, ты – настоящий мастер! И мой кирпичный заказ подобен просьбе к большому художнику – покрасить своей кистью городской забор… Но что поделаешь?.. – с искренним сожалением промолвил архитектор. – Такова жизнь… Успехов тебе, мастер Эльазар!

Через некоторое время Публий и Бен-Цур удалились. Они поднялись на крышу дома. Яркое утреннее солнце находилось уже довольно высоко и, если бы не прохладный ветерок, тянувший с Иудейских гор, было бы жарко.

Тем не менее, они укрылись в тени широколистной смоковницы.

Здесь стояли два необычной формы кресла, привлекшие внимание Публия. На жесткую деревянную конструкцию оливкового дерева были натянуты широкие, в три дактиля, кожаные ремни.

Сидение состояло из шести таких, поперечно натянутых ремней, сосчитал Публий, в то время как спинка только из четырех. "Разумный расчет, – оценил архитектор, – спина больше всего нуждается в проветривании."

Он с удовольствием уселся в одно из кресел и непринужденно сказал:

– Если мастера живы, передай им мой заказ на шесть подобных кресел. Возьму их с собой в Рим. Любая цена меня устроит.

Бен-Цур кивнул в знак согласия. Ждал.

На этот раз Публий долго молчал, как бы подчеркивая важность того, что он намерен сказать. С некоторой официальностью произнес:

– Я прибыл в Иудею не только по заданию Генерального штаба, я привез с собой важное поручение его Божественного Величества Императора Клавдия, да продлятся бесконечно его славные годы!

После этой, обязательной для тех времен тирады, Публий, не теряя серьезности, перешел на обычную, размеренную речь.

– Наши государства, как тебе известно, связывает содружество и взаимная поддержка еще со времен Иегуды Маккавея.

Могучий Рим, чьи владения распространяются от Бретани и Галлии на северо-западе до Парфии на юго-востоке, имеет надёжные границы и верных подданных во всех провинциях Империи, однако Рим тревожат вылазки Парфии, превратившейся в необузданную силу.

Он сделал паузу.

– Не погашен фронт в Армении, где парфяне пытаются закрепиться. В настоящее время, – доверительно сказал Публий, – Рим не заинтересован в войне с Парфией, однако желает, чтобы Митридат получил жесткий отпор, если посмеет приблизиться к владениям нашей Империи.

В стремлении к миру и безопасности наших владений, Рим нуждается в надежных союзниках, – продолжал Публий. – Иудея – один из них.

Никто и никогда не сможет забыть героизм воинов-маккавеев, разгромивших армию селевкидов при нашей молчаливой поддержке.

Да и твои, Бен-Цур, схватки с парфянами в Дура-Европосе, сражение у стен Александрии Месопотамской, – с тонкой улыбкой сказал Публий, – не исчезли во мгле истории….

Напоминая о наших союзнических отношениях, Рим желает подчеркнуть полное доверие к народу Иудеи. Уже имеется договорённость с Синедрионом о создании самостоятельного Иудейского корпуса, состоящего из двух полных легионов.

Главной миссией корпуса будет защита северо-восточных границ Империи.

После столь важного сообщения, наступило неловкое молчание. Бен-Цур не совсем понимал, зачем римский легат рассказал ему, далёкому от власти человеку, обо всех этих, государственной важности вопросах.

…Он давным-давно отдалился от военных дел и, тем более, от политики.

В нем проснулась любовь к земле. Его волновали весенние запахи цветущего миндаля. Вместе с Шифрой они взращивали виноградные лозы. Возвели на своей земле винодельню. Отпала необходимость перевозить созревшие ягоды на дальние расстояния, а это, в свою очередь, способствовало их полному сохранению.

Случались и неплохие урожаи зерновых.

Пшеница, ячмень, масло, вино, сухофрукты, мешки с чечевицей надежно хранились в просторном погребе, высеченном в скале, прилегавшей к их дому. На стенах было подвешено множество аккуратно связанных в пучки лечебных трав, длинные ожерелья лука и чеснока.

Он видел, как Шифра радовалась наступившему благополучию, и от этого сердце его наполнялось тихой радостью.

Однако далеко не все было так, как того хотел Бен-Цур. До последнего времени его тревожило тяжелое финансовое положение Эльки. Большие деньги, которые купец Нимрод вложил в расширение гончарных мастерских, не дали ожидаемых результатов.

Вернее, результаты были и даже неплохие. Многочисленные заказы римлян Элька выполнял точно и в срок, и качество изделий было хорошим. Уж кто-кто, а он, Бен-Цур, видел и знал это. Мастерские и для него стали неотъемлемой частью жизни, как и жизни его семьи, почти полностью занятой в работе этих мастерских.

Но только теперь, с получением от римлян заработанных за год денег, и предстоящих работ по выполнению большого заказа Пятого легиона, можно было вздохнуть свободно.

И все же где-то в глубине души затаилась тревога. На этот раз причиной тревоги была его старшая дочь Ривка. Она слишком много времени проводила с Ноахом – сыном покойной Эсты.

– Если бы это были романтические отношения, свойственные юности, Бен-Цур бы только радовался, хотя рьяные приверженцы строгих семейных отношений не одобряют подобного поведения юношей и девушек до свадьбы. Но Ривка и Ноах были увлечены совсем другим.

Бен-Цуру не нравится видеть их в обществе Тарфона, человека, чья приверженность к земле предков, отвергает любые сложившиеся условия, если они нарушают ритуальную чистоту Земли Израиля. Даже если эти условия неизбежны, и могут быть использованы для обеспечения будущего.

Острые ножи этих людей опасны и могут угрожать даже такому высокопоставленному римлянину, как его гость Публий.

Не случайно он, Бен-Цур был все время настороже, когда Ривка, вместе с Шифрой и другими женщинами подавала угощения римским гостям в его собственном доме.

…Тяжелые предчувствия не покидали Бен-Цура…

– Теперь, я подошел к самому важному, – донесся до него голос Публия.

Этот голос мгновенно возвратил Бен-Цура к реальной действительности.

– Нам предстоит поездка в Кесарию. Надеюсь, наместник Тиберий Александр уже получил соответствующие указания Императора и обеспечит всем необходимым Иудейский корпус.

Затем после паузы, продолжил:

– Во главе Иудейского корпуса будешь стоять, ты, генерал Бен-Цур. Император лично дарует тебе римское гражданство со всеми вытекающими из этого правами. Его Божественное Величество возводит тебя в ранг всадника Первой категории с правом ношения золотого кольца и пурпурной полосы на боевом плаще.

Все это Публий произнес на одном дыхании.

Замолк, внимательно посмотрел в глаза Бен-Цуру. В этом взгляде, неожиданно для себя, Бен-Цур обнаружил скорее мольбу, нежели приказ от которого нельзя отказаться.

Бен-Цур обдумывал. Не спешил с ответом. Сообщение было слишком неожиданным и судьбоносным.

Видя колебания собеседника, Публий отбросил все правила этикета, заговорил с Бен-Цуром как с близким человеком:

– Нам нужен военачальник, способный выполнить эту важную для Рима миссию, и, поверь мне, не менее важную для Иудеи.

– До прибытия в Модиин, я был в Иерусалиме, – продолжал Публий, – Синедрион, по предложению Нафтали, назвал твое имя среди других выдающихся иудеев. Мы приняли его рекомендацию. К тому же, нам хорошо известно твое славное военное прошлое. И мы вполне согласны с решением Синедриона.

Не сомневайся, ты получишь поддержку и в высших кругах Рима! В ближайшее время мы отправимся в Кесарию.

И все же, Бен-Цур сомневался.

Глава 6
Кесария

Спустя сутки, после выезда из Модиина, отряд конников легата Публия приблизился к Кесарии.

Время от времени Бен-Цур открывал видавший виды кожаный пенал, извлекал из него папирусы с подробными картами Иудеи, следил за изменениями, происходившими в районе, и по старой профессиональной привычке, наносил эти изменения на свои карты.

Конечно же, он знал, что Кесария уже давно ничем не напоминала маленький прибрежный городок, когда-то именовавшийся Башней Стратона. И все же – изменения были поразительными.

По мере приближения к Кесарии перед отрядом вырисовался современный город с великолепными храмами, дворцами из белого мрамора, каменными домами, кварталами ремесленников и обширными рыночными площадями.

Город был окружен мощной каменной стеной. Вокруг внешней стороны стены глубокий ров, заполненный водой.

К городу примыкала гавань. Гигантский волнорез надежно защищал её от многометровых волн, накатывавшихся со стороны моря. Опытный глаз военного отметил безопасный вход в порт, расположенный с севера. С этой стороны ветер всегда был слабее.

По величине и инженерным решениям кесарийская гавань напомнила Бен-Цуру Пирейскую, находящуюся в Греции.

Как и в Пиреях, внутри кесарийского порта находилась удобная, хорошо защищенная от ветров стоянка с двойными рядами причалов.

" В случае бури или в военных целях, здесь может укрыться большая флотилия кораблей", – оценил Бен-Цур.

На высоком природном утесе возвышался маяк, в архитектуре которого Бен-Цур сразу же обнаружил финикийское влияние.

Такие маяки были надежны даже в самую жестокую бурю.

Кесария, облюбованная римскими наместниками как административная столица провинции Иудея, оказалась похожей на крупные эллинские города, в которых случалось бывать Бен-Цуру. Однако здесь чувствовалось явное влияние римского градостроительства.

Бен-Цуру понравилась планировка городских улиц.

Наиболее широкая из них четко следовала от Центра города строго на восток, в то время как улица Кардо простиралась в южном направлении.

Подобным же образом были спланированы остальные улицы. Южные улицы пересекались под прямым углом с улицами восточной направленности. Обособленно размещался большой спортивный комплекс. Ближе к морю – амфитеатр.

На перекрестках Бен-Цур заметил выступавшие наружу округлости труб керамического водопровода. У невысоких зданий – общественных бань – терм, эти трубы уходили под землю. Затем они продолжались в сторону жилых кварталов и там терялись среди множества каменных зданий.

В других городах, где довелось бывать Бен-Цуру, о водопроводе не имели никакого понятия. Структура улиц также была иной, вспоминал Бен-Цур, там невозможно было встретить ни одной прямой улицы – все они извивались, повторяя сложные изгибы рельефа местности.

На обширном рифе Бен-Цур заметил просторный бассейн, примыкавший к роскошному дворцу наместника. У бассейна копошились люди. Они вылавливали рыбу небольшими треугольными сетями-ловушками.

Обладая острым зрением, не ухудшившимся с возрастом, Бен-Цур

различал довольно крупную рыбу, трепещущую в сетях. Изгибаясь, она сверкала серебряными бликами. Затем Бен-Цур увидел, как вытащенная из сетей рыба перемещалась в корзины стоявших неподалеку мужчин и женщин.

Заметив, с каким увлечением Бен-Цур наблюдает за этим процессом, к нему подъехал Публий.

– Мы находимся вблизи рыбного рынка, – объяснил он. – Этот бассейн своего рода хранилище рыбы. Рыбаки ловят её в прибрежных водах, и здесь сохраняется недельный улов. В базарный день, то есть дважды в неделю, каждый может купить необходимую ему рыбу.

– Ты когда-нибудь участвовал в ночной ловле рыбы? – услышал Бен-Цур неожиданный вопрос. Он взглянул на легата и увидел, как по-мальчишески озорно сверкнули его глаза.

– Приходилось, – улыбнулся Бен-Цур. – Дело было в далеком детстве, когда еще жил отец…

Дальше они ехали молча.

По мере углубления в город, все чаще слышна была греческая речь.

В центре города возвышался эллинский храм. Внутри храма поражали гигантскими размерами скульптуры – Зевса и его жены Геры. Однако в новых условиях образ Зевса был слишком похож на римского императора, а Гера странным образом символизировала столицу империи – Рим. Её постамент был украшен мраморным барельефом в центре которого выделялась крупная волчица, кормящая двух могучих младенцев – основателей Рима.

Бен-Цур уже успел привыкнуть к сухой рациональности римлян.

В завоеванных странах, ранее принадлежавших Селевкидам, римляне почти ничего не разрушали. Многие элементы эллинской культуры они приспосабливали к своим имперским целям.

Вместе с тем, объективность Бен-Цура заставила его признать, что, используя достижения эллинской культуры, римляне все больше и больше оттесняли её, точнее заменяли своими чисто римскими основами.

Подтверждение этому он обнаружил по мере приближения к центру города.

Здесь наряду с греческим языком звучала латынь. Многие объявления, регулирующие повседневную жизнь в городе, были написаны на языке римлян.

Единственное, что оставалось неизменным, – враждебность греческого населения города к иудеям. Пылали две синагоги. Над иудейским кварталом поднимались столбы дыма.

Бен-Цур с трудом сдержал себя, когда увидел, как на рыночной площади разъяренная толпа эллинов избивала группу несчастных.

Очевидно поняв настроение Бен-Цура, Публий с небольшим отрядом всадников отделился от центурии и тут же оказался в центре происходящего. Посыпались удары плетьми, зловеще сверкнули наконечники поднятых копий. Толпа нападавших быстро рассеялась, и глухие переулки огромного города быстро поглотили избитых иудеев.

Спасенные были удивлены подобным поведение римлян ничуть не меньше, чем разбежавшиеся греки.

Как ни странно, но именно это событие послужило поводом для окончательного решения Бен-Цура, принять предложение римлян. Он хотел сообщить об этом своем решении Публию, но тот уже направился к храму Геры, где его ожидали нарядно одетые священнослужители.

Имперский наместник Тиберий Александр был краток, но дружелюбен.

Его широкое смуглое лицо освещалось странной неустойчивой полуулыбкой.

Крупный, несколько искривленный нос как бы рассекал лицо на две несимметричные половины

– Нам хорошо известен твой военный опыт, – сказал наместник на хорошем греческом языке. Он помолчал, затем неторопливо продолжил:

– Знаем и то, как ты со своими храбрыми фессалийцами разгромил группировку парфянского принца Арсака, раз в десять превышавшую твой отряд, – и на лице наместника появилась та самая неустойчивая полуулыбка.

Лишь теперь, когда после яркого утреннего солнца глаза Бен-Цура привыкли к мягкому освещению роскошного дворца, он увидел шрам, пересекающий лицо наместника.

Удар меча пришелся чуть правее носа и мог навечно изуродовать лицо, однако превосходная работа полевого хирурга сделала шрам почти незаметным, и только странная полуулыбка напоминала о давнем событии.

Ощутив на себе пристальный взгляд гостя, Тиберий Александр понимающе кивнул – мол, ты все правильно понял – и даже прикоснулся пальцами к подбородку, где заканчивался шрам. – Он как бы промолвил: "Но об этом достаточно".

Именно так воспринял этот жест Бен-Цур, и в ответ также молча кивнул.

Пожалуй, этот безмолвный диалог сделал значительно больше чем сотни слов. Он убрал стоявшие между ними преграды и жесткие условности, коих было несметное количество.

То был особый, неслышный язык опытных воинов, прошедших многие тяжелые испытания.

– Бен-Цур, – спокойным, но решительным голосом обратился к нему наместник. Теперь он говорил на приличном арамейском языке.

– Тебе известно, что границы Римской империи простираются от Бретани до Вавилона и на всей этой территории царит мир и порядок. Единая власть, единая валюта, единые дороги.

У нас нет врагов, которые угрожали бы Великому Риму, – он сделал небольшую паузу, налил охлажденный виноградный сок в стоявшие на низком столике золотые бокалы, выпил, улыбнулся, продолжил: – лишь на юго-востоке определенную тревогу вызывает огромная дикая Парфия.

На данном этапе Рим не намерен завоевывать эти бесплодные земли. Однако желает обезопасить юго-восточные границы. Моё предложение о создании для этой цели двух полноценных местных легионов утверждено его Светлейшим Величеством императором Клавдием! – последнее Тиберий сказал сухо, без всякого оттенка гордости.

– Он же дал мне право назначить командующего корпусом. Этим командующим я назначаю тебя, генерал Бен-Цур!

Затем, помолчав, посмотрел гостю в глаза и взволнованно сказал:

– Я долго размышлял над этим – я тебе верю!

Он перевел взгляд на опрятную седую бороду Бен-Цура. Мгновенным взглядом окинул морщины у глаз, чуть отвислую кожу на могучей шее. Неожиданно мягко произнес: – Выбери немного времени и отдохни у теплых источников в Македонии, что рядом с Фракией, они отлично смывают усталость, тревоги, укрепляют надежду… – Произнес Тиберий.

Немного подумал, и с полуулыбкой добавил:

– Впрочем, не обязательно ехать так далеко, к этим приятным божьим уголкам. Здесь, в Иудее, имеются превосходные термы с хорошим бальнеологическим эффектом. Я имею виду Хамат-Гадер, восточнее Тивериадского моря, – объяснил Тиберий. – Там удачно соединились три цивилизации: римская, греческая и иудейская.

После горячих ванн, великолепного бассейна и легких упражнений почувствуешь себя совсем как в молодости… – и на его лице вновь появилась уже знакомая Бен-Цуру тревожная неустойчивая улыбка.

Между тем, по Кесарии разнесся слух, что сам император, да бесконечно продляться его годы, назначил старейшиной иудеев Кесарии их же соплеменника. И, спустя три дня после приезда Бен-Цура, в городе вновь начались беспорядки, но теперь они были направлены против греческого населения Кесарии и тех, кто был к ним терпим.

В порту города иудеи сбросили с пьедестала скульптуру Посейдона, свалили гранитный монумент могучего Геракла. В куски разлетелись мраморные статуи Венеры и Афродиты. Сверкнули длинные ножи сикариев и первые жертвы пали на каменные тротуары города.

И тогда снова на неспокойных улицах Кесарии, как и несколько дней тому назад, появился Публий с конными легионерами. Узнав своего спасителя, иудеи обрадовались: " Пришла подмога!"

Однако на этот раз, к немалому их удивлению, именно тот самый симпатичный римлянин именем закона потребовал от них немедленно прекратить беспорядки.

В подтверждение этих требований посыпались удары плоскими сторонами мечей, и грозно взметнулись копья.

Бен-Цур узнал обо всем этом несколько позднее, когда встретил знакомого модиинского купца, приехавшего в Кесарию, чтобы закупить к субботе живую рыбу.

Он рассказал Бен-Цуру о попытках горячих голов с обеих сторон добиться решающего влияния в городе.

– Публий с группой конных легионеров остановил их.

– Кого? – спросил Бен-Цур, не совсем понимая, о чем идет речь. И тогда Йона, так звали торговца рыбой, с горечью рассказал:

– Как только эллины успокоились, на них напали сикарии и начали рушить их священных идолов.

Погибло много греков, ранено трое римских купцов, под ножи сикариев попали также два иудейских священнослужителя, возглавлявших синагогу Кесарии, которые пытались защитить невинных людей.

Бен-Цур огорченно слушал. Именно ему предстояло найти правильный выход из сложившейся ситуации.

– Итак, опять парфяне, – грустно улыбнулся Бен-Цур. – Игра судьбы, или предначертание Свыше.

В его ушах еще звучал голос наместника Тиберия. В этом голосе была тщательно скрываемая природная мягкость. Быть может, именно поэтому, подобно всем римским военачальникам, он старался быть кратким, жестким, грубым.

Тем не менее, он не скрывал перед Бен-Цуром своих взглядов на положение дел в Иудее.

– Далеко не все в Риме, – говорил он, – согласны с отнесением Иудеи к провинции третьей категории, наиболее дружественной империи. Ты, конечно, знаешь, – продолжал Тиберий, – что в иудейской провинции я располагаю лишь вспомогательными войсками.

– Пятый легион пребывает в Эммаусе только во время зимних холодов, чтобы немного отогреться. И для этого лагерь хорошо оборудован. Однако, даже для меня, наместника Иудеи, императорский приказ о создании в Эммаусе постоянного лагеря – определенная неожиданность.

Во всяком случае, – продолжал Тиберий, – не для противостояния Парфии. А тем более не для новых завоеваний.

В Иудее, – решительно заявил он, – достаточно сил, чтобы обеспечить внутреннее спокойствие. К тому же я доволен своевременным поступлением налогов.

В свое время, префект Копоний, как тебе известно, произвел перепись населения. Он объективно оценил имущество жителей Иудеи и этот ценз позволил римским властям повсеместно установить сносный уровень налогов для каждого жителя.

– Да, я это помню, – ровным голосом ответил Бен-Цур.

– Тем, кто мог платить установленные налоги, стало легче. С них перестали драть больше положенного.

– И это мне известно, – вновь заметил Бен-Цур. – Зато совсем плохо стало тем, кто потерял имущество и не мог внести свой долг. На них обрушивались тяжелейшие наказания, их продавали в рабство. К тому же… – Бен-Цур умолк.

Он был уверен, что Тиберий хорошо знает, что ценз пересматривался каждые четыре года и всегда в сторону повышения налогов. Кроме того, каждый новый наместник прибавлял всевозможные дополнительные поборы для своих личных нужд!

Тем не менее, Бен-Цур не мог понять, куда клонит Тиберий.

И, как будто читая мысли Бен-Цура, Тиберий сказал:

– Все это не вызывает любовь к имперским властям, – и он пристально посмотрел на Бен-Цура. – Да и нашим друзьям-иудеям от этого не легче.

– Ты о сикариях? – насупившись, спросил Бен-Цур.

– О них тоже, – ответил Тиберий, – но таких значительно больше, чем ты думаешь.

Бен-Цур знал, что Тиберий, родился в Александрии Египетской, в семье богатых иудеев, однако, увлекшись культурой эллинов, стал язычником, затем поступил на службу к римлянам, блестяще проявил себя в военных кампаниях, был удостоен римского гражданства и высокого положения всадника первой категории.

Знал он и то, что иудеи, как никто другой, глубоко ненавидели, более того, презирали вероотступников. Доставалось и Тиберию.

Ненависть еще более усилилась после того, как Тиберий велел казнить на столбах Яакова и Шимона, сыновей Иегуды из Галилеи, особенно резко выступавших против римского господства.

Неужели этот римлянин сообщает ему, Бен-Цуру, о приближающейся опасности для Иудеи? Опасности, идущей из Рима?

Иначе, как понять только что услышанное?

Ушедший из иудейства, предупреждает его, перешедшего в иудейство, об опасности, грозящей народу, к которому каждый из них причастен по-своему!

" Не перст ли это Всевышнего? Но если это именно так, то как понять решение о создании Еврейского корпуса, состоящего из двух полных легионов? – холодно анализировал Бен-Цур. – Кому верить?"

И он со всей отчетливостью вспомнил жаркие споры, вспыхнувшие в Модиине после завершения строительства его нового дома. Злобные, полные угрозы выпады Тарфона в его, Бен-Цура, адрес. Но, особенно огорчило его то, что вместе с Тарфоном стояли Ривка, его родная дочь, и юноша Ноах, сын кузнеца Шмуэля.

– Возможно… – понизив голос, завершил разговор наместник, – пятый легион и посвящается назревающей вспышке отчаяния.

Последние слова наместника заставили Бен-Цура вздрогнуть.

Домой Бен-Цур возвращался один. Публия срочно отзывали в Рим. Легат тепло попрощался с Бен-Цуром. Проводил до ворот городской крепости и велел своему отряду сопровождать генерала Бен-Цура до Модиина.

Бен-Цур торопился. Приближались пасхальные праздники.