Текст книги "Изя, Анастасия и дифференциальное исчисление"

Дезертир

…Не прерывая беседы со мной, Дезертир вонзил руку в мусорный бак, мимо которого мы проходили, и резким движением извлек из его недр пакет с печеньем:

– Это нам на ужин.

Мы передвигались по Словакии автостопом уже третий день, и добрались только до Нитры, хотя по планам должны были пересечь Словакию за сутки.

Дезертир – в миру просто Гриша, был главным добытчиком пищи в нашем путешествии, и моим проводником в Европу. Даже поводырем. Он обладал рентгеновским зрением и видел мусорные баки насквозь – когда Гриша чувствовал, что в контейнере есть что-то жизненно нам необходимое, он становился похож на охотящегося за рыбой пеликана. Рывок, рука погружается по локоть в мусор, и вот на поверхность извлечен очередной артефакт готовый к употреблению.

С Гришей я познакомился случайно – после своей очередной депортации из Голландии он вдруг оказался у меня дома. Как это произошло, я затрудняюсь объяснить, но факт остается фактом – Дезертир стоял посреди комнаты, улыбался до ушей и рассказывал о своей нелегкой судьбе. На нем был одет найденный на свалке какой-то невероятный пиджак, темно зеленый, весь в блестках, совершенно залихватского покроя. Похожий я видел только у Евгения Евтушенко, когда был на его концерте.

Гриша попал в Голландию в 17-ти летнем возрасте. У него даже не было загранпаспорта. По его рассказу – он просто перелез через забор с колючей проволокой на советской границе, а потом неделю шел горными тропами.

Поверить в такой бред было невозможно, я служил на границе и знал о чем речь. Во-первых, это не просто проволока – это сигнализация, во-вторых – с обеих сторон заграждения вспаханная контрольно-следовая полоса. Плюс патруль с собаками. При самом благоприятном стечении обстоятельств Гришу бы задержали через пару часов.

Видимо, Дезертир об этом просто не знал. После года жизни в Амстердаме его замучила ностальгия, Гриша сдался властям и попросил оправить его на родину. В Шереметьево он, как ни в чем не бывало, протянул пограничнику свой внутренний советский паспорт. На вопрос чекиста, а как он оказался в Голландии, Гриша ответил, что его подвез какой-то дальнобойщик из Питера, а границу он проспал, поэтому ничего толком сообщить не может.

Офицер задумался… и вызвал бригаду скорой помощи, которая отвезла Гришу прямо в психиатрическую больницу. Не знаю, что уж там наплел Дезертир психиатрам, но только через три месяца его отпустили, признав инвалидом третьей группы и назначив пенсию в 40 рублей…

…Летний день подходил к концу. Мы вышли на окраину города и, оставив позади аккуратные панельные многоэтажки, зашагали по трассе в направлении на Братиславу. Справа от дороги текла река, она тоже называлась Нитра. Стемнело, было понятно, что сегодня нас уже никто не подберет. Заприметив на берегу костер, мы свернули с трассы и подошли к одинокому рыбаку, который разрешил нам заночевать возле огня…

Утром мы сразу остановили грузовик. День задался. Как-то очень быстро мы проскочили Братиславу и сменив пять-шесть машин к вечеру приблизились к словако-чешской границе. Граница эта проходила по реке Морава.

Словацкий пограничник поставил нам штампы о выезде из страны, и мы переехали по мосту на чешскую сторону.

Толстый чех посмотрел российский паспорт Дезертира и молча поставил печать. Потом взял мой, повертел в руках, посмотрел на меня. Ему явно что-то не нравилось. У меня вдруг как-то гадко засосало в желудке, накатила легкая волна тошноты…

– Спатки, Украина, спатки! – чех нес какую-то ахинею.

Какие еще «спатки», подумал я, нелепые мысли о сне на пограничном переходе пронеслись в моей голове и исчезли…

– Спатки, Украина, спатки! – голос чеха стал ледяным.

Дезертир все уже понял, вышел из авто, подошел ко мне и вполголоса пробубнил:

– Тебя не пускают в Чехию, «спатки» значит назад.

Это было невероятно, как-то очень неправильно и обидно. Дезертира, в рваных джинсах, в старом армейском кителе, со спутанными длиннющими волосами пускают, а меня нет.

Пограничник начал отпихивать меня своим животом к мосту, в сторону Словакии. Я задыхался от несправедливости бытия. В этот момент лицо Дезертира засияло улыбкой, он подбежал к чеху и попросил разрешения обнять меня на прощание. Тот не возражал. Гриша обнял меня и зашептал:

– Как стемнеет, отойди на 200 метров севернее по течению реки. Ровно в 12 ночи я буду ждать тебя с той стороны и просигналю фонариком. Плавать ты умеешь, границу здесь почти не охраняют, у тебя получится…

Я перешел мост и равнодушный словак поставил мне штамп о въезде в страну. Гришино предложение было невыполнимо. Я на такое был неспособен. С Дезертиром я бы ещё рискнул, а сам – нет, настолько это было неприемлемо и страшно.

Оглушенный, я шел по узкой асфальтовой дороге и так добрел до городка Brodské. Он находился в километре от границы. Стемнело. Я зашел на огонек в таверну. Все казалось незнакомым и зловещим. За деревянными столами сидело несколько угрюмых словацких крестьян…

В полночь, как и было условлено, я был на берегу Моравы. Никаких сигналов я не увидел, да мне они были и не нужны, это я сделал больше для очистки совести. Я развернулся и зашагал на восток. И не знал я того, что Дезертир стоял в этот момент на той стороне реки и тщетно пытался зажечь фонарь – села батарейка, а крикнуть он не решился.

Тут мне очень захотелось спать и моя дальнейшая судьба стала мне совершенно неинтересна. На выходе из Бродске я свернул на лужайку, надул резиновый матрац, развернул спальник, лег и мгновенно провалился в сон.

Проснулся я рано. Солнце только взошло. Я лежал с закрытыми глазами и ощущал волны страха, которые накатывали на меня. Справиться с ними я не мог. Мое внимание привлекли странные звуки, я открыл глаза и увидел дикого кролика. Он бегал вокруг меня кругами. Я встал, обнаружил рядом яблоню, сорвал яблоко и съел.

Мне представился унылый тысячекилометровый обратный путь, мне стало дурно и почему-то стыдно. Все было как-то нелепо. И я как зомби побрел в сторону Моравы.

Вдоль берега реки шла невысокая насыпь с грунтовой дорогой. Я стоял, спрятавшись в прибрежном лесу, и отлично понимал, что переплыть реку я не смогу. И уйти я тоже не мог. Конечно, за нарушение границы меня не расстреляют, а даже ускорят путь назад, но вот было страшно и все тут.

Так я стоял минут двадцать, и вдруг мне в голову пришла странная идея, я решил расписать все необходимые действия по пересечению границы, до самых мельчайших, представить их себе, вложить в себя как программу в компьютер, назначить время исполнения и по команде начать действовать словно бы я робот. И я начал составлять программу: вот я раздеваюсь, и складываю одежду в пакет. В этот же пакет кладу спальник. Надуваю матрац. Пакет с вещами приматываю сверху. Поднимаюсь на насыпь. Спускаюсь к реке. Вхожу в воду. Плыву, толкая перед собой матрац с вещами. Выхожу с той стороны. Конец программы.

Я посмотрел на часы и сказал, что программа запустится ровно через тридцать секунд.

Меня трясло мелкой дрожью. Когда время истекло, я стащил с себя одежду и запихнул её в пакет. Взял матрац и начал его надувать. Дрожь усилилась. Привязал пакет сверху и поднялся на насыпь. Обратил внимание, что на мне красные семейные трусы в цветочек. Спустился к воде и сходу в нее зашел.

Мутно-желтая вода Моравы была теплой. Я шел по дну, толкая перед собой импровизированный плот, и так дошел почти до середины реки. Хорошо иметь высокий рост. В этот момент раздался крик, я повернул голову и увидел, что со словацкого берега мне грозит кулаком старый дед на велосипеде. Я проплыл пару метров и вновь ощутил под ногами дно. Дойдя до чешского берега, я взбежал по небольшому глинистому откосу и сквозь заросли травы бросился в лес. Трава оказалось крапивой, я видел, как тело покрывается красной сыпью, но боли не почувствовал…

Нужно было как можно быстрее уходить из пограничной зоны. Однако лес на чешской стороне оказался заколдованным. С одной стороны до меня доносился шум автобана, с другой – шуршали поезда, но этот нереальный лес не хотел меня отпускать! Все колючки старались меня уколоть, а ветви ударить по лицу. Два раза я перебрался через ручей по поваленному дереву и понял, что хожу по кругу. Проплутав так около часа, измученный я вышел, наконец, к небольшой чешской деревне.

Очень хотелось есть. Я подошел к ближайшему мусорному баку, смело вонзил в него руку, выхватил недогрызенный кусок копченой колбасы и, радуясь такой своей удаче, двинулся дальше. Проезжавший мимо дедушка на старом грузовичке, согласился подбросить меня до въезда на автобан.

Я шел по трассе на Брно, когда вдалеке увидел одинокую фигуру. Человек впереди безуспешно голосовал. Я двигался чуть быстрее, и расстояние между нами постепенно сокращалось. И вдруг я ощутил, как работает мой мозг – выдуманный безликий силуэт распался на пиксели, перед глазами пробежала рябь, отсканированное пространство перестроилось, и передо мной соткался Гриша. Он улыбался своей фирменной неземной улыбкой:

– А я думаю, что же меня целый день никто не берет… Мы обнялись, и через пару минут какая-то дама уже везла нас в Прагу…

…Чехию мы проскочили за день, так спешили, что даже не посмотрели толком Прагу. А торопились мы потому, что хотели добраться до всемирного фестиваля Rainbow, который открылся в Португальском городке Порту.

Вечером, если верить нашей старенькой советской карте Европы, мы были в паре километров от германской границы. Нам предстоял самый ответственный переход – в Шенген. Чехия тогда еще не входила в безвизовую зону.

Пару часов мы шли по компасу в лесу, по нашим подсчетам, под нами лежала уже немецкая земля. Мы вышли на узкую асфальтовую дорогу, что вилась сквозь лес. Вечерело, неожиданно раздался шум мотора, и сквозь листву блеснули фары.

– Ложись, быстро! – прошипел мне Дезертир, – и мы, как партизаны, плюхнулись в придорожную канаву.

Украдкой мы вошли в небольшую деревню – все надписи там были по чешски… Мы тогда не знали, что совковые карты специально печатали с ошибками, и границы на них передвигали на восток, чтобы легче ловить нарушителей.

До поздней ночи мы шли полями и лесами на запад, ориентируясь по компасу. У Дезертира заработал фонарик, и мы смогли продолжать путь в темноте. Переночевав в стоге сена, утром, уверенные, что уж на этот раз все получилось, мы гордо вошли в город… не знаю, что это был за городок, но там тоже все было по-чешски! Дезертир позеленел:

– А ну-ка дай посмотреть твою карту!

Я дал.

– Что ж ты сразу не сказал, – заржал Гриша, – год выпуска 1978! С таким же успехом можно было идти по глобусу!

Еще полдня мы шли лугами и полями, пока нашему взору, прямо посреди леса не предстали низенькие белые столбики и таблички «pozor, hranici» или что-то вроде того.

С замиранием сердца мы пересекли невидимую линию, перепрыгнули ручей, взбежали по откосу и наткнулись на маленькую часовню у дороги.

– Все, мы в Германии, – прошептал Дезертир, – сейчас самое главное, как можно быстрее удрать из пограничной зоны, тут много патрулей и местные жители все как один стукачи!

Не успел Гриша это сказать, как на дороге появился местный житель.

– Изобразим немецких туристов, – скомандовал Дезертир.

Я засомневался, все же на Грише был советский военный китель, но бодро поприветствовал встречного:

– Гутен таг!

Мужичок, кисло улыбнулся и ответил:

– Добрий диень!

Это был полный провал. Но первый увиденный нами немец оказался добрым человеком и не заявил в полицию. А через полчаса мы поймали машину, причем до самого Нюрнберга!

…Побродив по ночному Нюрнбергу и влюбившись в этот город навсегда, мы заночевали на скамейках железнодорожного вокзала. Прямо на перроне. Нас попытался прогнать охранник, но мы сказали что ждем утренний поезд на Париж и он отстал…

А на следующий день, промчавшись через Германию, мы перешли по мосту ядовито-зеленый Рейн и попали в Страсбург! Он оказался еще прекраснее Нюрнберга и во много раз больше. Карты города у нас не было, поэтому мы и в городской черте шли по компасу.

А потом сели на потрясающий страсбургский трамвай и поехали. Трамваев таких я до этого не видел – обтекаемой формы, напичканный электронными табло, с огромными окнами почти до пола, с кондиционерами, и свободным проходом между вагонами…

В трамвае мы тоже сверялись с компасом, и вышли только тогда, когда электронный поезд повернул на север…

…Мало того, что наши карты были отпечатаны в 78 году. Похоже, что никому в СССР не пришло в голову отметить современную сетку дорог. Мы обратили внимание, что нам не попадаются автобаны, а только маленькие провинциальные дороги. Видимо, карта была копией какого-то довоенного издания. Благодаря ей мы окунулись во французскую провинцию…

Вечерело, мы забрели в такую глушь, где и движения почти не было. Ленту дороги окружали пшеничные поля, рощицы, иногда попадались старинные фермы…

Неожиданно Дезертир сказал:

– Очень хочу женщину, подожди здесь, мне нужно помастурбировать.

Я испытал шок, а потом решил подсмотреть, как это выглядит со стороны. Дезертир стоял по пояс во ржи, любовался закатом, раскачивался и тихонько постанывал…

Осеменив французскую землю, Гриша вернулся на трассу…

…Так мы и шли два дня, и нас никто не хотел подбирать. По обеим сторонам простирались бескрайние французские нивы, справа, почти у горизонта, угадывалась синяя полоска Бискайского залива. Местность была безлюдная.

Вечером, когда мы уже присматривали себе лужайку для сна, повстречалось нам несколько черных коров. Были они какие-то огромные, величественно-монументальные. Геометрические обводы их тел поражали – это были настоящие готические коровы. Они молча жевали траву, а когда мы поравнялись с ними, как по команде, подняли морды и так пристально на нас посмотрели, что мне стало немного страшно. Наши коровы так не глядят, я вам это точно говорю. Я ускорил шаг, а Гриша вдруг засмеялся:

– Ты пойми, они же русских с 1812 года не видели!!!

Дальше так продолжаться не могло, необходимы были решительные действия, которые бы ускорили наше перемещение! Утром возле дороги я заметил поваленный дорожный знак «остановка разрешена», и начал его поднимать.

– Гениально, – воскликнул Гриша, и бросился мне на помощь. Мы стояли возле знака, подпирая столб с обеих сторон, и голосовали. Через 10 минут возле нас остановилась огромная фура!

Дверь в кабину распахнулась и мы увидели… двадцатилетнюю девчонку водилу. Де ещё блондинку, в пестром цветастом сарафане и с небольшим синяком под глазом. Мы остолбенели, а девка махнула нам рукой, залезайте мол уже, сколько можно пялиться!

– Я с детства мечтала быть водителем! Мои подруги играли в куклы, а я в машинки!

Наша спасительница говорила только по-французски. Я в школе изучал английский, а Гриша испанский. В среднем, на двоих выходило – по французски. Когда испытываешь к человеку симпатию, начинаешь легко общаться с помощью 20—30 слов.

– А где спецодежда? – спросил Дезертир. Девушка не поняла. – Ну, если поломается мотор, придется лежать на земле, крутить гайки, – Дезертир живо изобразил процесс ремонта.

– Для этого есть техническая служба, если что-то ломается, по спутниковой связи вызываю помощь. Приезжают в течение часа…

А мы с Гришей через час купались в Атлантическом океане…

Произошло это знаменательное событие в курортном городке Ле Сабль д'Олон. Город был пуст. Вдоль широкого песчаного пляжа и километровой набережной стояли веселенькие разноцветные домики. Светило солнце, океан катил к берегу длинные ряды волн, совсем не так, как это происходит на Черном море. Мы с Гришей разделись, сложили пожитки на берегу и бросились с криками и воплями в воды Бискайского залива. Когда мы вернулись за вещами, оказалось, что те уже плавают! Так я впервые увидел прилив…

После купания очень хотелось есть, и в нашем распоряжении были все мусорные баки города! Дезертир нырнул в бак и вытащил… старинное зеркало, потом появилась антикварная пудреница и, наконец, огромная фарфоровая корова начала XX века. Зеркало и пудреницу я взял как подарки жене, а корова! Она была прекрасна! Нет сейчас таких коров! Белая, с черными пятнами, и выразительными глазами…

Выкидывать её было нельзя, и тогда Гриша залез на крышу автобусной остановки и установил там корову в качестве памятника.

Когда вы в следующий раз будете отдыхать в этом чудесном городе, и вам повстречается фарфоровая корова на козырьке остановки, знайте – её установил там Гриша Дезертир из Рязани…

А еще через сутки наше путешествие досрочно завершилось. В Испании. Устав ловить попутки, мы рискнули сесть в поезд, и были задержаны контролером. Он вызвал полицию, нас арестовали и поместили в тюрьму города Вальядолид, где когда-то, давным-давно, мотал срок Сервантес…

В тюрьме мы просидели два дня, а затем, без суда и следствия, были депортированы. Гриша в Москву, а я в… Амстердам! Дело в том, что в те далекие годы из Мадрида не летали самолеты в Киев. Мне сунули в руки билет на транзитный рейс Мадрид-Амстердам-Киев и провели под конвоем в самолет.

Это был шанс. И я его упустил…

В голландском аэропорту Схипхол я был уже свободен, правда, находился в зоне для транзитных пассажиров, оттуда нет выхода в город. Вместо того чтобы лететь в Киев, я подошел к полицейскому… и попросил политического убежища! Меня тут же сняли с рейса, отвезли в центр для беженцев, накормили и дали адвоката.

С адвокатом, солидным полнеющим дядькой лет 60-ти, я общался два часа. Через переводчика, разумеется, государство предоставило. Выслушав мою историю, адвокат покачал головой:

– Все, что я могу для вас сделать, это затянуть с помощью бюрократической волокиты ваше дело месяца на три. Потом вас депортируют, эти три месяца вы просидите в тюрьме, в комфортных условиях, но без права выхода в город. Если вы согласитесь на немедленную депортацию – проведете в тюрьме два дня и улетите домой.

И я, дурак, согласился…

Меня разместили в светлой одиночной камере. Стены в ней были салатно-желтого цвета. За пуленепробиваемым окном виднелся тюремный парк. У окна стояла кровать с одноразовым синтетическим бельем. В углу – сиял модернистский унитаз из нержавеющей стали. Я остался один и понял, какую совершил глупость. Мне выпал шанс, нужно было хвататься за эти три месяца, а там видно будет… Не выдержав нахлынувших эмоций, я зарыдал…

Ко мне в камеру забежал охранник, точнее охранница – высокая худая блондинка в форме, с дубинкой и пистолетом. В тюрьме было видеонаблюдение. Она… села рядом со мной, обняла и стала успокаивать… Гладила меня по голове как ребенка и что-то тихонько говорила по-голландски… А потом принесла мне стопку книг. На русском языке не было ни одной…

Чтобы поднять мне настроение, тюремщики разыграли из депортации настоящее шоу. Меня посадили в полицейскую машину и повезли в аэропорт. А там… включили мигалки, выскочили на летное поле и подвезли прямо к трапу самолета. На руки мне надели наручники, и четверо полицейских, сделав зверские морды, завели меня в самолет авиакомпании KLM.

Документы передали пилотам и попросили раньше Киева на руки мне их не выдавать. Когда все расселись, наручники сняли, полиция покинула самолет и дверь закрылась. Мы взлетели.

Знали бы вы, как восторженно смотрели на меня голландские бортпроводницы! Худой, в рваных джинсах, со спутанными волосами до плеч – я сидел в кресле, а мне все несли и несли еду и выпивку, вне очереди и ограничений!

Женщины, они все-таки любят тарзанов!

Братислава
или три дня до счастья

Изя и Петрович шли по направлению к украино-словацкой границе с целью её пересечь. Опытный взгляд Петровича отмечал малозаметные признаки приближения Европы. То здесь, то там появлялись домики с остроконечными черепичными крышами, цветá зелени, неба, гор становились всё более насыщенными, а их сочетания гармоничными. Обо всём этом он и рассказал Изе, выходившему из кустов и застёгивавшему на ходу штаны.

– Да, – согласился Изя, – всё так и есть. У меня даже моча стала другого цвета.

«Изя и Петрович», каноническое издание, стих 39

От дождя я решил укрыться под железнодорожным мостом. Это была плохая идея. Вода, повинуясь геодезическим линиям, стекала под мост со всех сторон, и скоро я оказался посреди болота. Выбираясь из него, я поскользнулся и упал в грязь. Шел мой первый день в Братиславе…

Удивительно, как легко теряется человеческий облик! У меня это получилось за день – перемазанный грязью, мокрый, голодный, сутки не спавший, я шел по старинным улицам Братиславы. Они сияли после дождя как-то особенно ярко. Все здесь было чужим, странным, красивым, непривычным для луганского взгляда. Дома с черепичными крышами, гладкий черный «ненашенский» асфальт. Пропорции окон и дверей. Разноцветные многоэтажки. Листочки расписания движения трамваев на остановках, и сами трамваи – чистые, светлые, зовущие на них прокатиться!

Сиянье мира было настолько прекрасным, что мне неожиданно стало хорошо. Желудок, правда, все так же прилипал к позвоночнику и я смутно осознавал сквозь пелену эйфории, что нужно что-то делать.

Волна радости начала ниспадать и опустилась до холодного ужаса. У меня в карманах ни копейки, точнее ни кроны, хотя словаки говорят «коруны». До дома две тысячи километров. А потом волна поднялась вверх, захватив с собой страх, и мне стало хорошо и жутко одновременно. Я удивился этому феномену, а на асфальте что-то блеснуло. Это была десяти кроновая монетка.

С внезапно салившимся богатством нужно было поступать крайне разумно. Я решил вложить деньги в свой внешний вид. В ближайшем платном туалете я почистил одежду и побрился забытым кем-то станком. Выйдя из сортира, чуть не наступил на кусок хлеба. Рядом валялся открытый пакет молока. Хлеб был слегка позеленевшим, а молоко дурно пахло. И то и другое были съедены мной моментально.

Угроза голодной смерти отодвинулась, и я решил подумать о ночлеге.

На сытый желудок думалось еще хуже, чем на голодный. Опять пошел дождь. Вечерело. Вспыхнул свет, я взмахнул дирижерской палочкой, о боже, почему Моцарт стоит на одной ноге!!!

Я проснулся. Только этого мне еще не хватало! Я стал засыпать на ходу, всего на несколько секунд, и в эти секунды у меня в голове проносились яркие сюрные сны.

Прохожие стали с опаской поглядывать на меня. Мимо пробежала молоденькая монашка в черном одеянии и смешном белом чепчике. Я зашел в почтовое отделение погреться. И сразу же обнаружил на полу бумажку в двадцать крон! Может, теперь так будет всегда?!! Правду говорят – шальные деньги кружат голову! Я купил открытку, описал вкратце свои приключения и отослал её Изе в Луганск…

Заночевать я решил на вокзале. Центральный вокзал Братиславы оказался маленьким. Дежурившие там полицейские не внушали доверия, и я понял, что выспаться мне вряд ли удастся. Исследуя вокзал, я обнаружил в туалете душевые кабины для пассажиров. Помыться стоило три коруны или около того, и я впервые за неделю странствий принял горячий душ.

Было около двенадцати, когда ко мне подошел молодой парень в очках и спросил по-английски, могу ли я помочь найти ему поезд на Вену, а то он совсем тут запутался.

– Конечно, помогу, – ответил я, ибо нахождение нужных поездов в малознакомой местности – врожденное свойство советского человека. Очкарик оказался голландским студентом. Мы выкурили на перроне по сигарете. Подали состав на Вену. Я пожелал студенту счастливой дороги и спросил напоследок, может ли он дать мне немного денег, а то мои как-то быстро закончились. Голландец обрадовался и высыпал мне в карман горсть монет:

– Все равно они мне не нужны!

…Три года спустя я летел в Братиславу рейсом из Тель-Авива. Рядом со мной сидел грустный молодой человек. А через пару часов по прилету, мы вновь случайно пересеклись на железнодорожном вокзале, где уже я ожидал поезд на Вену. Узнав попутчика, парень подошел ко мне:

– Извините, я живу в Венгрии, был на заработках в Израиле, там мне не заплатили и еще ограбили! У меня нет денег добраться до Будапешта, вы можете дать мне десять долларов?

– Конечно, могу, – обрадовался я и протянул парню двадцатку. Тот не поверил своим глазам:

– Вы не шутите?

– Никоим образом, – ответил я, – все очень серьезно!

Венгр обнял меня и побежал покупать билет.

…Но это случится только через три года. А пока мне очень хотелось спать. На втором этаже вокзала я обнаружил западноевропейских туристов. Они преспокойно спали на полу, и никто их не беспокоил. Я немедля примазался к ним, расстелил спальник, лег и мгновенно отрубился.

Разбудил меня полицейский. Туристов нигде не было, я спал в зале один. Полицай попросил показать билет, и поскольку такового у меня не оказалось, выгнал на улицу. Было три часа, и опять шел дождь.

Остаток ночи я провел на стройке, в центре города. Кроватью мне были доски, а одеялом – рулон полиэтилена, в который я завернулся от дождя.

Утро выдалось ясное, и я приступил к решительным действиям по повышению своего социального статуса. Вообще-то в Братиславу я приехал не просто так, за две недели до меня сюда отбыли на заработки две прекрасные дамы из Луганска – Ольга и Евгения. Обе музыкантши, играющие на всех мыслимых и немыслимых инструментах. Мы договорились встретиться в центре города, где они должны были каждый день играть на улице. Идея была блестящей, но я упустил из виду хронический дождь, поразивший столицу Словакии.

Первым делом я вышел на мост через Дунай. В случае непредвиденных обстоятельств это было место, где мы условились оставлять сообщения для связи. Там есть пешеходный переход, отделенный от проезжей части металлической стенкой, её используют неформальные граждане, потерявшиеся в хаосе мира, для связи друг с другом.

Вся стена была исписана, я с трудом нашел свободное место, и написал синим маркером: «Оля, это Илья, я приехал, каждый день в 12—00 жду вас возле Наполеона!» Есть в Братиславе такой памятник. В центре старого города, облокотившись на обычную лавочку, стоит Наполеон. Знаменитая двухуголка сдвинута на лоб, а вокруг императора гуляют граждане когда-то завоеванной им Европы…

Снова набежали тучи, и зарядил дождик. Мне это стало уже надоедать. Целый день я слонялся по городу в поисках работы. Обошел дюжину баров и кафе, в двух из них обещали место мойщика посуды, но через неделю. А под вечер мне попалось на глаза старинное здание со шпилем. Оно было окружено чугунной оградой. У входа табличка с красным крестом и непонятными надписями по-словацки. Красный крест возымел на меня непреодолимое воздействие, я на автомате открыл калитку и зашел на территорию неизвестного заведения. Подойдя к зданию, я постучался в дверь.

Открыла мне монашка в черном балахоне и белом колпаке с отворотами. Не успел я и рта раскрыть, как невеста христова замахала руками:

– Немедленно уходите! Это женский монастырь! Мужчинам здесь нельзя находиться!

Дверь начала закрываться. Прогремел гром, и дождь перешел в ливень. Тогда я не выдержал и закричал:

– Не закрывайте! Я три дня не ел и не спал! – что, конечно, было не совсем правдой.

Дверь распахнулась, монахиня схватила меня за руку и втащила внутрь:

– Что ж ты сразу не сказал!

Меня усадили на диван в холле. Мир пришел в движение – из всех щелей высыпали монашки удивительной красоты. Они порхали вокруг меня как бабочки, сокрушались над тяжелой судьбой странника и изливали на меня море любви. Я оказался в центре восторженного женского хоровода!

Передо мной возник из ниоткуда столик, на котором стали появляться уже почти забытые яства – тарелка супа, миски с салатами, варенья в банках, пирожные, сыры различных сортов и плитки шоколада…

Вышла суровая настоятельница монастыря. Она разогнала любопытных дам по кельям, а мне подарила шикарный синий вельветовый костюм.

– Если хотите, сказала она, – можете принять душ, но затем вам придется уйти, это все же женский монастырь!

Через пару часов, сытый, довольный, нагруженный пакетами с едой, я покинул это богоугодное заведенье.

Заночевал я у местных сквоттеров-неформалов. Повстречал я их в подземном переходе, возле президентского дворца. Они были так поражены обилием еды, что тут же стали моими лучшими друзьями и пригласили пожить с ними. Я не возражал. Тайными тропами я был проведен в заброшенный особняк, где мы устроили пир. В эту ночь кроватью мне служила выбитая дверь, и это был прогресс!

На следующий день дожди закончились. Утром я надел свой новый вельветовый костюм и покинул гостеприимных сквоттеров. И моментально нашел себе работу.

В двух шагах от моего ночлега находилось неприметное одноэтажное здание. Окна забраны решетками, а на входной двери надпись: «Židovské centrum». Вспомнив о своем еврейском дедушке, я смело постучал. Мне открыла полненькая дама.

– Здравствуйте, мне нужен директор центра!

– Заходите, – ответила девушка, – пан Ечни будет через полчаса.

Я вошел. Здание имело внутренний дворик, через открытую дверь я увидел столовую, судя по столикам, для детей. Оттуда доносились необыкновенно вкусные запахи. А вскоре появился и пан директор.

Стройный, высокий, в шикарном костюме, пан Ечни дружелюбно пригласил меня в кабинет. Уже усевшись в кресло, я разглядел, что директору глубоко за семьдесят. Никогда до этого я не видел таких активных и сияющих молодостью стариков.

– Вы меня поймете, если я буду говорить по-русски? – Робко начал я.

– Да, – улыбнулся директор.

– Меня зовут Илья, я украинский еврей, из Луганска, очень хочу уехать в Израиль, но мой паспорт скоро заканчивается, а на новый просто нет денег, поэтому я ищу работу.

Пан Ечни улыбнулся и ответил:

– Я дам вам работу. Покажите свой паспорт, вы легально в Словакии?

– Да, – ответил я, – у меня ваучер на месяц, но потом я могу выехать из страны и продлить.

– Отлично, – директор вернул мне бумаги, – будете работать на жидовском центурине, забыл, как это по-русски. Начнете послезавтра, я пока сделаю бумаги, чтобы не возникло проблем с полицией.

Жидовский центурин – это звучало грозно и пугающе. Я не стал выяснять смысл этих слов, решив разобраться уже на месте.

Воздух в этот день был необычайно прозрачным, а небо ярким. Цветовая палитра играла гаммы свободы.

Я позвонил в Луганск на оставшиеся от доброго голландца кроны, и друзья передали мне, что мои подруги музыкантши остановились в студенческом общежитии «Млада Гарда». Разыскать общагу не составило труда, и через час я прикатил на трамвае в нужное место.

Общежитие располагалось на окраине города и представляло собой симпатичный комплекс из четырехэтажных зданий под красными черепичными крышами. Это был небольшой студенческий городок, где летом за скромные деньги мог остановиться любой желающий.