Текст книги "В начале было трое. Ироническая шпионская фантастика"

В начале было трое
Ироническая шпионская фантастика
Илья Тамигин

Three is a crowd. (Трое – уже толпа.)

Английская поговорка

Посвящается моей жене Наташе

© Илья Тамигин, 2017

ISBN 978-5-4490-0706-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От Автора

Все персонажи, адреса и явки, шпионские устройства, названия и события, а также синий цвет вымышлены Автором. Все имена изменены. Если кто усмотрит случайное сходство кого-то с собой или кем-то из друзей… Ну, что ж, пусть завидует!

Вместо вступления

Я все чаще захожу сюда, в этот странный кабачок, где собираются персонажи, мои и чужие. Точнее, закрываю глаза – и я уже тут. Я не знаю, где это, но, наверное, рядом с тем местом, где поселились Булгаковские Мастер и Маргарита. Во всяком случае, хозяин утверждает, что они заходят иногда. Здесь очень уютно. В камине всегда пылает огонь, а из кухни доносятся запахи блюд всех эпох и народов. Сидя за столиком в углу, я слушаю истории вымышленных мной персонажей. Потом записываю их: то гусиным пером на пергаменте, то острой палочкой на мягкой глине. В моих произведениях нет ни капли вранья, только правда и немного кристально чистого вымысла. Фамилии, города, адреса и явки, а также синий цвет – все придумано мной!

Мои персонажи… Я их очень люблю. Простые и сложные, хорошие и не очень, живущие на страницах моих книг, и приходящие сюда время от времени, чтобы рассказать мне очередную историю. Иногда они выходят из-под контроля, делают, что хотят и что попало, и мне приходится следовать за ними, иногда даже в ущерб логике повествования.

От некоторых посетителей кабачка интригующе пахнет морем, порохом, кожей и лошадьми, но это – не мои. Эти из книг Дюма, Джэка Лондона, Александра Бушкова. Я пишу про эпоху семидесятых и мои персонажи, естественно, тоже оттуда. Спросите, почему семидесятые? Да потому, что, выражаясь словами во-он того дядьки из какого-то фильма, через два столика от меня: «Я тогда был молодой и красивый. А теперь я только красивый». Я хорошо все помню, как тогда было.

Жена моя, прекрасная Беатриче, (в другой реальности её зовут иначе, но здесь – только Беатриче!) иногда заходит проверить, не шалю ли я, и уводит меня домой, если я напиваюсь и начинаю петь неприличные песни. Особенно не любит она, когда я сижу в компании Портоса, как сейчас. Ей кажется, что барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон плохо на меня влияет. Выражаясь новым русским языком: типа, спаивает конкретно! … У хозяина, кстати, не переводится отличное бургундское, рекомендую! И подают его о-очень симпатичные официанточки! Комсомолки, спортсменки… просто красавицы! … По-моему, Беатриче немножко ревнует меня к моим женским персонажам, хотя, клянусь Пишущей Машинкой, у меня никогда ничего с ними не было… почти.

А сегодня что-то маловато посетителей! Ах, да… Понедельник, потому что! Что ж, Читатель, вот очередная история. Сейчас… отхлебну сперва из кружки, чтобы не дать себе засохнуть!

Часть первая: Пенсионер

Глава первая

Пенсионер дядя Яша был человеком увлекающимся, если не сказать азартным. Собирал монеты. Коллекция у него была не то, чтобы большая, но и не маленькая. Два – три раза в неделю он ходил в клуб этих… как их… нумизматов. Интересовали его, как патриота, монеты русские, и кое-что интересное осело за много лет в его альбомах (не знаю, правильно ли я выразился, может, это по-другому называется. Кляссеры, это ведь, для марок?). Были у него и каталоги. Два. Один – изданный в СССР, другой – зарубежный, на немецком языке, привезенный аж из самой Швейцарии соседом по лестничной площадке Вивравенаном Харитоновым, работавшем шофером в посольстве (Вивравенаном его назвал папа – инструктор райкома ВЛКСМ. Расшифровывается – ВИхри ВРАждебные ВЕют НАд Нами. Впрочем, он охотно откликался на имя Веня). Дядя Яша долго улещивал его, поил водкой под домашние грибки с жареной картошкой, хотя сам водку не любил. Каталог был сильно нужен! Веня был не прочь оказать соседу любезность, но все упиралось в валюту. В середине семидесятых за валюту было очень строго. Ни-ни! Тюрьма, да! Ещё и с конфискацией! Да и негде купить швейцарские франки, редкие оне в Союзе.

– Пойми, Петрович, ну, не могу я на свои купить и тебе привезти! Там каждый сантим на счету, всё тратим, чтобы что-нибудь себе привести, в комиссионку сдать. А драть с тебя советскими совесть не позволяет.

– Сколько же он стоит франками, слушай, Веня?

– Да уж франков сто… или больше. Только ты на курс газеты «Известия» не смотри, там за сто франков можно такое купить, что здесь за тыщу с руками оторвут.

Гениальная мысль осветила вдруг дяди Яшин мозг лучом утреннего солнца в темном царстве: а если наоборот?

– Во, слушай, я тебе фотоаппарат дам! «Зенит 3М» с объективом «Юпитер». Если его там… тово… то хватит, наверное?

– Хватит за глаза, еще, может и останется немножко…

Веня лукавил. За такой фотоаппарат в Женеве можно было купить два каталога.

– Ну! Вот и договорились! А что останется, слушай, возьми себе за хлопоты!

Вивравенан поломался ещё немного для важности и согласился. Так у дяди Яши появился авторитетный каталог, которым он, по доброте душевной, позволял пользоваться всем, кто попросит. Впрочем, только из своих рук.

В клубе его уважали и просили частенько быть третейским судьёй в спорах.

– Пойми ты, слушай! – говорил он здоровенному Немцову, оперному певцу, потрясая каталогом и задирая голову (сам дядя Яша был маленького роста), – Видишь, здесь написано: ди гроссе… В общем, большой ценности монета, слушай! Значит, меньше чем за пять полтин Алексея Михалыча отдавать нельзя! А Петька тебе сколько сулит? Три?

И Петька соглашался и давал пять серебряных полтин.

Ещё был у дяди Яши Кактус с большой буквы Кэ. Этакий колючий и похожий на спущенный футбольный мяч, серо-зелёный комок в горшке. Ходил с ним гулять, рассказывал ему (кактусу) всякие истории, купал, удобрял по часам. Воспитывал его Яков Петрович уже десять лет, беззаветно веря в чудодейственные свойства сына пустыни в смысле повышения потенции. То-есть, с потенцией, несмотря на возраст (уже стукнуло пятьдесят семь), у дяди Яши все было в порядке, но ведь запас карман не тянет! Периодически срезал он маникюрными ножницами несколько иголок, настаивал их на спирту и принимал по пять капель. Из-за этого ли, не знаю, только Шура, его жена с тридцатилетним стажем, иногда (не без гордости!) жаловалась подругам:

– Совсем замучил, неуемный-ненасытный! Ведь каждую же ночь, а то и два захода! А, бывает, ещё и днем пристаёт! А я-то, уж не молоденькая, столько выносить!

– Так, не давайся, касатка! Передох себе устраивай! – советовала Лизавета, соседка, жутко завидуя.

– Да, как не дать-то? У него ж семя из ушей польется, а молодых-то баб бесстыжих кругом полно! Враз на сладкое слетятся! Не-е, уж лучше, потерплю.

Шура была моложе мужа на семь лет – высокая, статная, дородная и моложавая тетка со свежей кожей и румянцем во всю щеку. Происходила она из города Саратова, славящегося девичьей красотой. Там, кстати, и увидел её бравый, увешанный медалями и орденами, капитан-лётчик. В сорок шестом году.

Шура была в белом платье и фате, ждала в садике, когда приедет за ней жених, и столы уже были накрыты, и гости собрались. Мимо шел Яков. На вокзал, отбывать к новому месту службы. Увидев Шурочку, остановился, бросил чемодан, встал на одно колено, прижал руку к сердцу и сказал громко, так, что все услышали:

– Девушка! Вы – моя судьба! Я Вас во сне много лет вижу! Выходите за меня! Сейчас, слушай!

Шура обомлела. Гости и родственники тоже.

– Но я уже… просватана… за Васю… – пролепетала девушка растеряно.

Тут глаза их встретились. Синие Шурины и карие Яшины. Любовь нечаянно нагрянула, как и предупреждал артист Леонид Утесов!

Сверкнула молния. (Очевидцы утверждали после, что и гром громыхнул, и озоном запахло!). Шура упала в объятия капитана Якова Петровича Соколова. Быстро поцеловав её колкими усами, он, держа её на руках, поднялся и вышел на середину улицы. Кто-то из гостей, не разобравшись, в чем дело, запел свадебную неприличную частушку, но его оборвали. Заскрипели тормоза блестящего трофейного оппель-адмирала – это приехал жених Василий с друзьями.

– Это… Чево? Эй, не балуй, поставь девку на место!

Василий, угрожающе надвинувшись, протянул могучие руки. Был он на полторы головы выше Яши, и вдвое шире в плечах.

Бравый капитан поставил Шурочку на асфальт и заслонил её собой.

Выхватил пистолет.

– Любого, кто встанет между мной и моей женщиной – застрелю, слушай, на… насмерть! – раздельно и громко проговорил он и пальнул в воздух.

Все отшатнулись. Василий увял. Пленные немцы, работавшие неподалеку, залегли. Усадив невесту в оппель, Яков сел за руль и поехал в ЗАГС, где их и расписали. На выходе их уже ждал патруль. Поздравив молодых, патруль, тем не менее, арестовал Яшу. За стрельбу и угон машины дали десять суток гауптвахты (меньше было нельзя, объяснял потом военком). Гости – раз уж собрались! – отгуляли свадьбу без него, но рядом с невестой на столе стояла Яшина фотография, которую нашли в его брошенном чемодане. Все косились уважительно.

Шура навещала мужа каждый день, кормила пирогами и фруктами. А после отсидки молодожены поехали в Москву, куда им определили служить. Яша за свой счет откупил целое купе, чтоб никто не мешал их счастью. И целую ночь… ну, вы понимаете! Проводница утром принесла им чаю.

– Всю ночь боялась, что вагон с рельсов сойдет, так качало! – шутливо пропела она.

Шура покраснела.

Историю эту и сейчас помнят старожилы улицы Чернышевского.

И пел дядя Яша замечательно, проникновенно, особенно романсы, аккомпанируя себе на старенькой семиструнной гитаре. Голоса у него не было, но ведь не было голоса и у Утесова, или, скажем, Вертинского! Но был слух, и, главное – душа!

Выступал регулярно в любительских концертах на сцене Дома Культуры, срывая бурные продолжительные аплодисменты. Шура (на всякий случай!) каждый раз ходила на эти концерты, зорко приглядывалась к теткам, дарившим мужу букеты, и следила, чтоб они не шастали к нему за кулисы.

Дядя Яша играл на гитаре хорошо. Мог даже сложные пьесы по нотам исполнять, не только аккомпанемент. Жалел, что война не позволила ему получить музыкальное образование. До всего пришлось доходить самоучкой.

Подрабатывал подполковник запаса, летчик-истребитель Яков Петрович в авиамодельном кружке при Доме Пионеров. На полставки. Дети его любили и достигали отличных результатов на соревнованиях.

Однажды кружок удостоил посещением первый секретарь райкома КПСС. Походив по помещению, он остановился перед моделью американского бомбера В-29. Потрогал пальчиком.

– Что это Вы, Яков Петрович, вражеский самолёт… этта… экспонируете? Нехорошо!

– Так это он сейчас вражеский, а был-то, союзнический! Мне и самому пришлось на нем полетать однажды!

– ???!!!

– В сорок пятом наш полк на Дальнем Востоке развернули. Глушь, до ближайшего человеческого жилья – десятки километров. И однажды плюхается к нам американец! Как раз такой вот, В-29! От японских истребителей удирал и сбился с курса. Ну, увидел, что до Окинавы не дотянуть, и пошел на материк. По счастью, у нас уже бетонная ВПП была. Сел американец – целёхонький, ни царапины! Командир сразу доложил, куда надо. Пока начальство думало и в Ставку докладывало, американцев накормили… и напоили. В дрова! И поступает приказ: союзников срочно доставить в Москву, самолёт перегнать в город Н-ск. Комполка загорюнился: самолет кому пилотировать? Никто из всего полка и рядом с бомберами не стоял. Я и вызвался! Так, мол, и так, разрешите мне выполнить полет! За час берусь разобраться с машиной! Командир прикинул свою незабудку к носу и согласился, ибо в приказе было сказано: «срочно»! Сам, говорит, за штурмана сяду, а начальник штаба раньше бортинженером был, значит, за бортинженера и поработает! Ибо, если не долетим, то приказ не выполним, и так или иначе, всем нам кирдык!

Вторым пилотом Коля Чернов, командир второй эскадрильи, вызвался. Залезли мы в ероплан, за час разобрались, как смогли. Перекрестились украдкой и полетели на авось. И ведь, долетели! Мне за этот перелет Красную Звезду дали, а комполка – Звезду Героя.

– Вот это да-а! – восхищенно протянул первый секретарь райкома, который всю войну прослужил начальником продовольственного склада, но всем говорил, многозначительно двигая бровями, что место его службы разглашению не подлежит. До сих пор!

Дядя Яша не знал, что заблудившийся бомбардировщик ВВС США никогда не был возвращен законным владельцам.

Когда Лаврентий Павлович доложил товарищу Сталину о вынужденной посадке американцев, тот, подумав, усмехнулся:

– Жаль, что такой хороший самолет в болоте утонул! И экипаж спьяну не помнит, где именно! Но, за мужество их надо наградить! А пока отвезти в Москву, в посольство.

Лаврентий Палыч мысль вождя уловил на лету. Был отдан приказ: бомбер перегнать в секретное место, экипаж, напоив до бесчувствия, отправить в Москву.

Самолет потом разобрали по винтикам, пытались построить такой же, только не получилось…

…Да, Портос, я уже видел Ваши боевые шрамы. А у меня только от аппендицита. … Налейте-ка, выпьем за героев, живых и павших!

Глава вторая

– Яша! Сходи за хлебом! И яиц купи по рупь тридцать!

Дядя Яша поднял голову от пюпитра – он разучивал новую вещь.

– А что, наш сын не может?

– Не может, к зачету с Оленькой готовится!

Яков Петрович положил гитару, встал и направился в прихожую одеваться. Перед дверью в комнату сына притормозился, прислушался. Сквозь магнитофонную музыку отчетливо доносились чмоки поцелуев и сдавленный голос Олечки, однокурсницы сына:

– Осторожнее! Чулки не порви!

Ухмыльнувшись одобрительно, оделся и пошел в гастроном на углу.

Отстояв очередь за яйцами и купив хлеба, вышел на крыльцо. Стоял март, днем все таяло, но к вечеру опять подмораживало. Держа в одной руке кулёк с яйцами, а в другой – авоську с хлебом, дядя Яша сделал шаг и… Ноги его разъехались, левая нелепо подвернулась. Пытаясь удержать равновесие, он взмахнул авоськой, но тщетно: падение завершилось, что-то захрустело, боль в щиколотке прострелила до самых зубов, затылок совместился с чем-то твердым… и наступила темнота.

Скорая приехала быстро.

Дядя Яша уже очнулся, но его мутило, как с похмелья, и ногой двинуть было больно. Доктор в белом халате наклонился над ним:

– Что болит-то, а?

– Голова… И нога… А яйца, яйца целы? – пробормотал дядя Яша слабым голосом.

– Яйца?! Г-м, сейчас посмотрим…

– Да не эти…

– А, куриные! … Только три штуки разбились! А очередь большая за ними? … Сейчас мы Вас в больницу: перелом лодыжки и сотрясение мозга.

Так наш герой попал в травму.

…Нет, Портос, водка – это не то, что коньяк. Разве Вы не пили её в 1812 году в Москве? …Ах, да, это было после Вас… Ну, ничего, наверстаем пробел в Вашем образовании… Человек! Два раза по сто грамм водки!

Глава третья

Когда дядю Яшу вкатили на каталке в палату, семь глаз уставились на него с интересом и любопытством.

– Вот, принимайте пополнение! – гордо заявила санитарка Люба, помогая новичку перелезть на койку.

Потом погладила его по голове и ушла. Людей она любила, а мужчин – особенно.

Дядя Яша, неловко путаясь в пижаме не по размеру, сложил в тумбочку уцелевшие яйца, хлеб и папиросы.

– Разрешите представиться! – кривовато улыбнулся он (голова ещё побаливала), – Яков Петрович Соколов, сотрясение мозгов средней тяжелости и закрытый перелом лодыжки.

Все по очереди отрекомендовались, но имена дядя Яша с первого раза не запомнил. Из четырех сопалатников один был парнишка лет семнадцати со сломанной рукой на «самолете», двое мужчин лет тридцати пяти – оба с гипсом на ногах, и дедуля лет восьмидесяти, с пиратской повязкой через левый глаз.

– А что, Яков Петрович, в преферанс играешь? – с надеждой вопросил назвавшийся Александром, с гипсом на правой ноге, – А то мы третьего никак найти не можем!

– Играю, конечно! – ответил дядя Яша, – Только не сегодня, голова ещё не тово.

– Ура! – воскликнул одноглазый дед, назвавшийся Олегом Михайловичем, – Значит, завтра пулю распишем!

Он готовился к плановой операции, но дядя Яша не понял, что именно будут отрезать.

– А как насчет…? – щелкнул по горлу третий из взрослых, таксист Иван.

– Нет, не увлекаюсь я этим.

Тот помрачнел:

– Опять, значить, по всему отделению партнеров искать!

А юноша Кирюша ничего не сказал – он читал книгу братьев Стругацких.

Поговорили на всякие темы. Дяде Яше объяснили, что больница эта – клиническая, а значит, будут его изучать студенты. И студентки, среди которых много о-очень симпатичных! Спортсменки, комсомолки, красавицы, да!

Не успели мужчины со вкусом закончить обсуждение этой неисчерпаемой темы, как дверь открылась, и в палату вошла прям-таки этуаль, в туго подпоясанном по осиной талии белом хрустящем халатике. Ей было лет восемнадцать. В изящной ручке она держала жалом кверху шприц на двадцать кубиков, то-есть большой.

– Соколов кто? – спросила она деловито, но видно было, что волнуется отчаянно, и укол собирается делать первый раз в жизни.

Все молча указали на дядю Яшу.

– Обнажите мускулюс глютеус, больной! Я введу Вам внутримышечно магнезию!

– В глютеус не дамся! – быстро ответил дядя Яша, и прикрыл руками пах, – Коли, дочка, в задницу лучше!

Сопалатники весело захихикали. Студенточка покраснела, рука у нее дрогнула, и игла вонзилась в напрягшуюся ягодицу только с третьей попытки. Дядя Яша все это перенес мужественно.

На другой день с утра его навестила Шура, которой он позвонил с вечера. Поохала, принесла домашнего пирога, также беломору и чаю. И баночку варенья. Яйца и хлеб забрала. Потом, после завтрака были процедуры и обход, а после обхода сели играть в преферанс. Все трое были примерно равны по силе, но дяде Яше везло, и он выиграл шестьдесят восемь копеек. Играли также после обеда и после ужина. Выигрыш возрос до двух рублей! Олег Михайлович лег спать, а дядя Яша уселся чаевничать с Александром, оказавшимся по профессии гитаристом, причем высочайшего класса. Играл на классической гитаре, знал и семиструнную, цыганскую. На этой почве они и сдружились.

Следующий день был несколько необычен: всех, кроме Якова Петровича обуяла тяга к творчеству.

Александр, достав из тумбочки нотную бумагу, сочинял что-то, мыча себе под нос. Кирюша рисовал по памяти портрет студенточки с тонкой талией – выходило очень похоже и слегка эротично. Пару раз попросил дядю Яшу очинить карандаш, так как сам одной рукой не справлялся. Олег Михайлович, конструктор, тоже что-то чертил и высчитывал на логарифмической линейке. Иван-таксист строил карточный домик, чего за ним отродясь не замечали. И не оторвать никого!

Преферанс не состоялся, и дяде Яше стало скучновато. Почитал немного, погулял, хоть на костылях и было очень неудобно. После тихого часа ушел в холл смотреть телевизор. Когда вернулся к ужину, вся палата все ещё творила не разгибая спины. Даже разговора душевного ни с кем не получалось до самого отбоя, пока сестра не погасила насильно свет!

Назавтра повторилось то же самое, с той лишь разницей, что Иван стал вырезать из дерева миниатюрную модель трехмачтового парусника, с целью размещения её в пустой бутылке из-под Столичной.

– В подарок, доктору! – объяснил он.

Кирюша закончил портрет практикантки, которую, как выяснилось, звали Юлечкой, и пошел дарить. Судя по его довольной физиономии по возвращении, и отпечатку губной помады на щеке, дарение прошло успешно. Он немедленно принялся за новый рисунок.

И так день за днем! Все четверо лихорадочно творили, дядя Яша скучал.

Александр писал пьесу за пьесой, и по вечерам исполнял их тихонько на гитаре, которую ему принесли друзья. Яков Петрович завистливо косился на инструмент: уж больно был звук замечательный, да и качество отделки.

Кирилл задарил персонал портретами и перешел на шаржи. Особенно смешно у него получился палатный доктор, Ашот Семенович, но тот не обиделся, а, наоборот, повесил шарж в ординаторской рядом с другими рисунками.

Иван строил уже второй парусник, на первый у него ушло всего шесть дней. Вылазки за спиртным были забыты.

Олег Михайлович за десять дней решил проблему, над которой, по его словам, бился его отдел уже два месяца. К нему каждый день приходили сотрудники, забирали его эскизы и расчеты, спорили, горячились, хлопали старика по плечу. Единственный глаз его сиял от счастья.

Шура и сын Алеша навещали через день. Шура приносила борщ и жареную картошку, пельмени. Рассказывала новости о соседях и родственниках.

Сын приносил новые книги, рассказывал об университете и жизни столицы. Также обязательно новые анекдоты, которые дядя Яша незамедлительно пересказывал в палате. Однажды Алеша пришел с Олечкой, объяснив, что собираются вечером на концерт певицы Аллы Пугачевой. Дяде Яше певица тоже нравилась: звучный, сильный голос, песни с отличной музыкой и словами, да и сама – красивая, рыженькая, веселая. Все считали её восходящей звездой эстрады. Олечка скромно отмалчивалась, но по тому, как она собственнически сжимала Алешкину руку, дядя Яша многое понял и одновременно загрустил и порадовался за сына. Наверное, женится скоро, и останутся они с Шурой одни. Олечку они одобряли: семья хорошая, тоже офицерская; единственная дочь, на рояли умеет и по французски знает. Шура по своим каналам выяснила, что Ольгина бабулька имеет однокомнатную в Кузьминках, но живет с сыном, а значит, молодым будет где жить, когда (ежели!) поженятся. Но сын пока насчет жениться помалкивал, да и то сказать – третий курс только.

На шестой день голова совсем прошла и, когда приехала Шура, дядя Яша отвел её в гардеробную, заранее выпросив ключи у сестры-хозяйки, которая ему симпатизировала. Смекнув, зачем туда её привели, Шура попыталась воспротивиться, мотивируя отказ отсутствием дивана или кушетки, да и вообще, дескать, неприлично, что люди скажут, но любящий муж пресек бунт на корабле крепким, как портвейн «Агдам», поцелуем, объяснив непонятливой жене, что они прекрасно устроятся и на стуле, а люди, если что и скажут, то только хорошее!

Томно вздыхая, Шура стащила длинные байковые панталоны, обнажив сливочные бедра, и, млея от предстоящего, уселась к любимому мужу на колени. В течение почти часа старенький стул скрипел отчаянно, но геройски выдержал натиск.

«Каждый раз – как первый раз! А ведь тридцать лет… уже!» – думала счастливая Шура, приводя себя в порядок.

Пообнимавшись ещё немного, супруги оторвались друг от друга, и дядя Яша проводил жену до выхода под внимательными восхищенными взглядами медсестер. Доктор Ашот Семенович покрутил головой и восторженно шепнул зашедшему в ординаторскую рентгенологу Саше:

– Орёл мужик! И фамилия правильная – Соколов, да!

Тот уважительно хмыкнул. С тех пор это повторялось каждое Шурино посещение и дядя Яша снискал среди персонала славу полового гиганта.

Наконец, настала пора выписки. Накануне дядя Яша устроил палате отвальную, выставив пирог с мясом, винегрет с селедкой и два пузыря белого болгарского вермута. Гульнули на славу, но тихо, чтоб не беспокоить соседей и персонал. Иван подарил очередную модель парусника в бутылке, Кирюша – очень удачный шарж: дядя Яша был изображен гордо сидящим на толчке в позе Большого Орла (и похож был на орла!) с лицом вдохновенным, но напряженным. Так обыгрывалась фамилия «Соколов»! Александр подарил специально сочиненный для семиструнной гитары этюд. Пиратообразный Олег Михайлович подарил скоммунизженный в родном НИИ пузырек спецклея, который клеил всё. Обменялись адресами и телефонами.

Наутро, сложив вещички в авоську, дождался Шуры, которая приехала с соседом Вивравенаном забирать его на машине (нога все ещё была в гипсе!). Душевно попрощался с доктором (армянский коньячок, пять звездочек!) и медсестрами (большой шоколадный торт!) и, привычно уже постукивая костылями, покинул больницу.

…Десятка пик! Валет пик! Девятка червей! Двадцать одно! Я выиграл, барон! Вы ставили на кон два щелбана, подставляйте лоб, сударь!