Текст книги "Поэтические книги. 1940-1971"

Этот довольно обычный романтический образ возобновлён современными обстоятельствами, на которые намекает автор. Так же как и в «Бригадном», в лирической поэме «Письмо», написанной сразу после войны, в 1946 г., и изданной в 1948 г. снова с офортами Пикассо, лирическим субъектом является поэт-пленник, не взлетевший из лабиринта Икар. «Письмо» – длинное стихотворение в 72 четверостишия, это как будто послание, отправленное узником из тюрьмы своей даме. Здесь поэтическое сочинение приобретает более свободный, не такой формально-строгий характер, как это бывает в переписке. Но меланхолия, свойственная всем сборникам Ильязда, начиная с «Афета», находит здесь свою вершину, может быть, именно потому, что провозглашённый сюжет произведения – письмо заключённого – оказывается второстепенным, или, точнее говоря, выступает метафорой его настоящей темы, которой, как и в «Афете», является несостоявшаяся любовь.

Один из первых комментаторов парижского творчества Ильязда, специалист по библиофилии Франсуа Шапон прекрасно понял смысл «Письма» и так его резюмировал: «Эта книга – нечто большее, чем письмо приговорённого поэта, она на самом деле послание, оставленное Ильяздом от одной прерванной любовной истории и перенесённое в план вечности»[6]6
   См.: Chapon F. La Rencontre Iliazd – Picasso: Hommage aˋ Iliazd. Paris: Musée d’art moderne de la ville de Paris, 1976.


[Закрыть]. «Письмо» посвящено княгине Ольге Джорджадзе, с которой Ильязд познакомился в 1946 г. и совершал долгие пешие странствия по Южной Франции. Ольга была замужем, жила в основном в Бельгии, и их любви не суждено было развиться. Но «Письмо» – это также длинный монолог поэта с самим собой. В нём объединяются две любимые темы Ильязда – тема ожидания, сопровождающая его поэзию с «Афета», и тема равенства жизни и смерти, появившаяся в «Бригадном». Конец «Письма» («При жизни ждал могу бессмертный ждать…») звучит своеобразным откликом на конец «Бригадного» («Бессмертие и смерть одно и то же»).

Прототипом образа заключённого поэта, скорее, служат не пушкинский и лермонтовский «Узники», а Поль Верлен. Под его влиянием, кстати, многие поэты ХХ в., новаторы, при обычных обстоятельствах неодобрительно смотрящие на традиционную рифмованную поэзию, для того, чтобы в мрачные времена войн выразить печаль, обратились к классическим формам, в особенности к сонетам. Во Франции такие поэты, как Робер Деснос («Завтра», 1942) или Жан Касу («33 сонета, написанных в тюрьме», 1944), показали, каким верным спутником может стать сонет, когда поэт лишён свободы. Недаром Ильязд даёт последнему из своих русских сборников название «Приговор безмолвный» (1961): французский перевод этого заглавия “Sentence sans paroles” – явный намёк на звучащее почти так же название сборника Верлена, вышедшего, когда бывший любовник Артюра Рембо сидел в тюрьме – “Romances sans paroles” («Романсы без слов»).

В «Приговоре безмолвном», как и в «Письме», поэт-пленник повторяет пример Верлена, написавшего из тюрьмы своей супруге Матильде. Но ещё хуже судьбы Верлена становится судьба лирического героя у Ильязда. Поэт-пленник у него непременно приговорён к смерти. Он далёкий потомок Эзопа и Франсуа Вийона, родственник всех поэтов-пленников, замученных в ХХ в., в первом ряду которых для Ильязда находится испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка, убитый франкистами во время войны, в память которой был сочинён «Бригадный». В «Приговоре безмолвном», однако, понятие тюрьмы носит двойное значение. Это не только настоящая тюрьма, куда заключён пленник, но и тюрьма самой поэзии, тюрьма, которой может стать поэзия и даже типографская работа: «Игру словес печатая станок / который лист стряхнуть не поленится». Поэт, занятый решением вопросов, заданных поэтическим искусством – словно заключённый в ожидании смерти. Необычная и крайне сложная форма, в которой написана книга, сама по себе образует замкнутость круга, в котором как бы кружится лирический субъект.

Ильязд всегда очень любил круглые и, более всего, спиралеобразные формы, дающие представление о вечности, о времени как просторе, по которому можно кружиться, и, вернувшись назад, всё-таки подняться выше. Они в романах «Парижачьи» или «Восхищение» находятся повсюду – в мотивах, которыми украшено повествование, и в самой структуре романов, хотя они и построены по-разному: в «Парижачьих» горизонтальность Дедалова лабиринта, в «Восхищении» вертикальность Икарова взлёта. А начиная с «Афета» в поэзии появляются одновременно и свободный взлёт, и пленительный лабиринт.

В «Афете», несмотря на временныˊе искривления, дисторсии, замкнутость сонета оставалась защищённой. Особенные строфы «Бригадного» были первой попыткой покончить с прерывистостью, присущей сборникам сонетов. Совпадение первой и последней строк поэмы производит иллюзию бесконечности, или, точнее, вечного возвращения истории. В сборнике «Приговор безмолвный» кругообразность, став творческим началом, возвращается к сонету. Для своей книги Ильязд возобновляет сложную, старую, но весьма необычную форму – венок сонетов[7]7
   Венок сонетов состоит из 15 сонетов. Первая строка 2-го сонета совпадает с последней строкой 1-го, первая строка 3-го – с последней строкой 2-го, и т. д. 14-й сонет завершается первой строкой 1-го. А 15-й, называемый «магистралом», состоит из первых строк всех предшествующих сонетов.


[Закрыть]. Архив Ильязда свидетельствует о его интересе к этой форме, образцы которой он собирал в конце 1950-х гг. С особым интересом он относился к венку сонетов, сочинённому в 1834 г. словенским поэтом Франце Прешерном. Венок Прешерна Ильязд даже стал переводить на русский язык, но не закончил. В его архиве также находится сонет («Одолжит стол случайная пивная…»), где развиты все излюбленные мотивы Ильязда, включая аллюзию на испанскую войну, и который, несомненно, является магистралом другого венка сонетов, написанным, как обычно делается, до сочинения остальных стихотворений (в данном случае, вероятно, не сочинённых). Сюжетом поэмы Прешерна служила его неразделённая любовь к молодой девушке, имя которой появляется в самом конце, в акростихе магистрала. Такого нет у Ильязда. Зато в «Приговоре безмолвном» сосредоточены все мотивы его поэтического мира. Более того, язык в нём становится прочнее, плотнее, образы усложняются и, как ни парадоксально для произведения, находящегося весьма далеко от так называемой автоматической поэзии, стоят ближе к сюрреализму.

Через десять лет после «Приговора безмолвного» Ильязд напечатал ещё один, последний сборник своих стихов – “Boustrophédon au miroir” («Бустрофедон в зеркале»). Эти стихи были написаны по-французски. Это очень простые, но блестящие небольшие портреты людей, которые в разные времена его жизни имели для него значение (его брат Кирилл, Нико Пиросманашвили, его последняя жена Елена…), действия которых ему казались образцовыми (дезертир Майо) или просто имя и фамилия которых ему понравились по фонетическим причинам (спортсменка Аннеросли Зрид). Эти стихи – одни простые, безглагольные, как записки, разбросанные в дневнике, фразы – сопровождает написанная под каждой строкой их палиндромная версия, при которой дробление словесного ряда происходит иначе, чем во французской, понятной версии текста. Таким образом рождаются новые, заумные слова. Поэт смотрит с последнего края жизни как будто в зеркало, отражающее протекшее время. Заумный контрапункт к его элегическим стихам навечно закрывает жизненный круг.

Величие внеземных пространств, энигматичность астральных тел, бедность человеческого удела, несчастье от любви, война и смерть – все темы Ильяздовой поэзии затрагивают самое универсальное. Как же далёк такой Ильязд от звания «вечного клоуна», которое он сам к себе применял! Далёк он и от образа крайнего футуриста, присвоенного ему критиками. Стихи, написанные им в третьей части его деятельности, после романов и до получения какой-то известности с изданиями, и, пожалуй, в самой меланхолической и самой невидимой части его жизни, своим высоким лиризмом вскрывают наиболее глубокие слои его личности.

Ильязд прекрасно знал, что французские покупатели его поэтических книг не покупали их для текстов, их не читали, не могли понять и вообще редко интересовались текстами, а только иллюстрациями, да и тем, что цена таких книг наверняка поднимется и купленное они смогут когда-нибудь продать дороже. Таким способом он предохранял себя и свои стихи от тупых взглядов. «Лучшая судьба поэта – быть забытым». Эту свою фразу о его любимом поэте XVI–XVII вв. Адриане де Монлюке, которого он тоже издавал с участием Пикассо, конечно, он относил и к самому себе. И всё же он дал своим стихам возможность когда-нибудь выйти из небытия, как сам вывел из забвения де Монлюка.

Время прошло. Как ни парадоксально, именно эти стихи мы дарим сегодня публике – как без лишней тревоги, так и без особой надежды. Потому что, в самом деле, кто теперь читает стихи? Пусть поэт Ильязд наконец-то найдёт свою настоящую публику.

Режис Гейро

Афет

«Вступает солнце в сочетанье девы…»

24 августа 1938

 
Вступает солнце в сочетанье девы
горнилу достается свежий колос
восходит ночью золотистый волос
очей прохладных звездные засевы
 
 
Повсюду слышится бездонный голос
на крайнем севере дрожат распевы
умчались Вы разбойные повевы
но млечные следы отметил полоз
 
 
Слоняюсь пагубный окрест кофеен
не пьянствую к себе совсем не тянет
удочерю ничтожных мыслей стаю
 
 
Венец светил для мщения затеян
безжалостный лучить не перестанет
остановлюсь и в небе Вас считаю
 

«Вам посвящается любовь моя…»

23 октября 1939

 
Вам посвящается любовь моя
и Вам не только выделка сонета
ветрище дует на исходе лета
в лесах родных и ломит это я
 
 
О валуны калечится струя
с верховий отгул белого клеврета
медвежья воркотня яруют где то
и дятла ямб молчанье соловья
 
 
Подпасок нянчится с веретеном
седобородые засели в клети
горланя утешаются вином
 
 
На жребием забытом берегу
неуловимые играют дети
перекликаясь тонут на бегу
 

«Переработан день забита свая…»

8 января 1940

 
Переработан день забита свая
снесенный мост восстановят года
земного адреса не узнавая
витает почта рыщут поезда
 
 
По вечерам надежда кочевая
горе доискивается следа
в безвестный замок Ваш не уставая
стучится сердце просится руда
 
 
Умру останется заплечный кто то
подслушивать печатных листьев шорох
впотьмах скользить по уличной мыте
 
 
Не успокоится моя забота
просторная печаль о наших норах
посмертная о Вашей красоте
 

«Что Вы моя но ненаглядной нет…»

18 февраля

 
Что Вы моя но ненаглядной нет
не умолкают чувства узколобы
мое несчастье берегут сугробы
распространяет ламп синильный свет
 
 
Снегурочкой последний мой сонет
плашмя поверх оплошности и злобы
но лейся кровь бесцельно из утробы
голодный зверь рычи богам в ответ
 
 
Пускай стоит державная зима
поправ пруды подошвой ледяной
и тщетное пристрастие креня
огульная бушует смерть сама
 
 
Смирение безвластно надо мной
усопшего не укротит меня
 

«В руке влажнеют лишние ключи…»

2 января 1938

 
В руке влажнеют лишние ключи
стою и медлю ощутив потерю
что Вы ушли сияние в ночи
я ведаю и все еще не верю
 
 
Насторожился сердце не стучи
надеждами малейший отзвук мерю
забыв что про себя свистят лучи
идут неслышно звезды на вечерю
 
 
Терзает силясь ежечасный клюв
переношу и двери не толкнув
поддерживаю слабые цветы
 
 
Участок стерегу жилищ дремотных
где отпечаток Вашей красоты
покоится на скомканных полотнах
 

«На буднях спозаранку без изъятья…»

4 января

 
На буднях спозаранку без изъятья
развертывайся долгогривый снег
по пригородам вейся печенег
ведь мы с тобой кочевники и братья
 
 
Скрывая заповеди и заклятья
толпу оплакиваний и опек
на прозябанье делаешь набег
и подвенечное наносишь платье
 
 
Но заготовив праздничное дело
не выходи из моего удела
не удаляйся подымая вьюги
 
 
В единственном числе обед отплаван
инакие потребую услуги
девичий наскоро готовый саван
 

«Быть может засветло придут волхвы…»

5 января

 
Быть может засветло придут волхвы
под колпаком из кружева кудлаты
полна котомка заработной платы
и отмыкающей перо травы
 
 
Страницы трепетные без лихвы
по мановенью сверстаны из ваты
но проводник лучистый виноваты
не кажетесь за поветерьем Вы
 
 
Мой день оканчивается пустыней
где проживают лебединый иней
и письмена туречины глумной
 
 
Рисую Ваши прозвища ветвями
Афет в неверьи найденное мной
и Меджусье присвоенное Вами
 

«Находите в нетопленной квартире…»

6 января

 
Находите в нетопленной квартире
неизгладимую свою среду
 
 
Потерянный в высоком горном мире
я ночью никогда не перейду
Ваш вечный снег на адовом порфире
и разговор чреватый на беду
опасностями ледниковой шири
и Ваши губы синий венчик льду
 
 
Отрезанные пережитым села
зовут напрасно из родного дола
от счастья человеческого пьяны
примеривают огневой наряд
 
 
Выволакает нищета туманы
и убаюкивают и казнят
 

«Высокопарны и нужды железной…»

10 января

 
Высокопарны и нужды железной
запомнились иных влечет молва
другие вянут в тишине уездной
я днем и ночью собирал слова
 
 
Богини след и попросту любезной
окаменели плавные сперва
публичны и любови безвозмездной
и за стеклом бледны горюй вдова
 
 
Но Вами изумлен того что надо
не подыщу среди избытков склада
здесь не годятся общие места
 
 
Инвентари уборов перечту
удостоверюсь даже красота
развенчивает Вашу красоту
 

«Вы плачете запорошив ресницы…»

11 января

 
Вы плачете запорошив ресницы
вовек не плакать положа зарок
и под снегами на полу темницы
не отогрею белоснежных ног
 
 
Над Вашим сердцем клекотала птица
упрашивал меня сердечный рог
сквозь ледовую сечу проломиться
и я пытаясь в сече изнемог
 
 
И вынесена казнь судебной мерой
но замерзая казнь перенесем
Вы вся в огне серебряной Венерой
я весь в огне ответственный во всем
 
 
Пытаемый не прорекусь случайно
и жизни Вашей не откупит тайна
 

«Призванья без особого стихи…»

12 января

Призванья без особого стихи

 
в покрое старосветского сонета
таков закат игорного поэта
литературные мои грехи
 
 
Спохватится когда строка отпета
надеясь на любовные мехи
самоуверенности ни крохи
зазимовали ночи без просвета
 
 
И не затягивается игра
проигрываю росчерком пера
но о заветной ставке не скорблю
 
 
Не сокрушайтесь о моем позоре
в бубновой даме северные зори
неостываемому королю
 

«Отсутствуйте позавчерашней встречи…»

15 января

 
Отсутствуйте позавчерашней встречи
не утихает черная волна
по вечеру бегут бунтуя речи
 
 
Еще под сетью соли и вина
виднеются утопленницы плечи
и сожалением населена
за море отодвинулась далече
осенних встреч начальная страна
 
 
Забвенье разорви порочный круг
нещадно вытопчи гнездо гадюк
с меня живого сдерни шкуру зверью
над посинением кудрявых круч
 
 
Но слышу песнь русалочью за дверью
и в скважину проскальзывает ключ
 

«Я примирился Вы меня забыли…»

20 января

 
Я примирился Вы меня забыли
не жаловался глядя за стекло
и вечером нашел на млечной пыли
над кровлями где ветром намело
 
 
В моем углу не покидая жили
и сколько лет счастливых протекло
пока светлеясь из блаженной были
мы не ушли вдвоем земле назло
 
 
Но Вы вернулись невзначай с визитом
щебеча у огня довольны бытом
и оборвав неначатый рассказ
запропастились в городские тали
 
 
Вполголоса досказываю Вас
звездой падучей истинно отпали
 

«Январская оберегает ночь…»

23 января

 
Январская оберегает ночь
великодушная неистощима
предметы обликовые невмочь
невиданные проплывают мимо
 
 
Звезда подымется уходит прочь
законами молчанья тяготима
и сердце Ваше северская дочь
стучится в ямбе любит и любимо
 
 
Но почему в ледок заключена
обдумывает оттепель волна
спокойствием наделены привала
мечтают облака о ветре ферте
 
 
Стремнина дожидается обвала
рассвета ждет приговоренный к смерти
 

«Краснеющая палача рубаха…»

28 января

 
Краснеющая палача рубаха
непримиримость знаменует рока
воздета преждевременная плаха
торопит смерть без отдыха и срока
 
 
Неумолимая руби с размаху
прикройся неудачливое око
я рыцарем провоевал без страха
и рыцарем погибну без упрека
 
 
Оправдываю Вашу прямоту
увековечиваю красоту
 
 
Предлоги искушенья многоглавы
единственной любовью были Вы
любить возможет сердце без отравы
освобожденное от головы
 

«Заканчивая месяц запятая…»

31 января

 
Заканчивая месяц запятая
разлучены на времена и годы
вернула Вам предвешнее природы
меня листом осенним заметая
 
 
Оледененье тянется не тая
низовые пересыхают воды
под снегом нечувствительные всходы
тревожит рощи вяхирь улетая
 
 
В отсутствии не говорите злом
не ужилось горение со льдом
привязанности мимолетной нет
 
 
Подснежник выбился короной жидкой
и после нас останется сонет
короткой и естественной попыткой
 

«Пушные облака буди февраль…»

1 февраля

 
Пушные облака буди февраль
по мостовой прохаживая тени
нытье и вспышки отгоняя вдаль
докучливые в непрерывной мене
 
 
На десять дней десятилетья враль
наперелом злопамятству и лени
правдивую переметая шаль
меня поставив в угол на колени
 
 
Увязанная в одинокой раме
единая единственная Вами
любвеобильный вездесущий житель
настойчиво вселенная полна
 
 
Несказанные Ваши имена
оповещает громкоговоритель
 

«Бесплотная одна одна груба…»

2 февраля

 
Бесплотная одна одна груба
две жизни неразлучные в одной
свиданий потаенная судьба
голодных ямбов очевидный строй
 
 
Бледнеет свод строптивая мольба
возносится дополнить млечный рой
а рукокрылое письмо в гроба
завистливой ложится чередой
 
 
Опаздываете и от нужды
усаживаюсь нервный за труды
воспитывать непрошенную кровь
у дармового содрогаюсь дыма
 
 
Мне дочерью приходится любовь
искусство падчерицей нелюбима
 

«Играя на трубе из серебра…»

4 февраля

 
Играя на трубе из серебра
подходит близорукость со двора
неторопливые ее предтечи
на черепицах догорают свечи
 
 
По сумеречным вымыслам ковра
снует простясь босая детвора
и удаленным каблукам переча
не отпускаю подвенчальный веча
 
 
Еще не убедился Вы ушли
не вижу зеркала взамен портрета
и что замкнули наши корабли
в четырнадцать часов окружность света
 
 
В руках стараюсь мученик науки
согреть несуществующие руки
 

«Меня удерживает синий взгляд…»

4 февраля

 
Меня удерживает синий взгляд
с тревогой всматриваюсь подбираю
о чем зрачки прозрачно говорят
напрасно птичьему поверил граю
 
 
Не эта земь обыкновенный лад
тщедушны покушенья проиграю
не обретается лубочный ад
не поместиться сахарному раю
 
 
Во взоре Вашем стелется печаль
где чужестранная любовь ни чаль
он беспредметных полон сожалений
 
 
Ему людское не понятно бремя
от путевых свободен измерений
и за пространством видит только время
 

«Вы встрепенулись и прощая пели…»

6 февраля

 
Вы встрепенулись и прощая пели
завеялся по низменностям смех
покуда франт среди могил и вех
неизлечимый жался на панели
 
 
Шагайте прочь вольготная без цели
угомонись надежда на успех
выкуривай заря из под застрех
февральская без разных неужели
 
 
Но отрешенный из за Вас от прозы
душой и телом в стужу налегке
бумажные в муаровой строке
на Вашу кличку возлагаю розы
 
 
Любовь прикрашивайся первой встречной
завещанной и мало мальски вечной
 

«Два месяца тысячегодных двое…»

7 февраля

 
Два месяца тысячегодных двое
мы не ведем тысячелетьям счета
зимой волчица изнывает воя
к летовьям солнце ищет поворота
 
 
Последний клок отряхивает хвоя
недалеко до нового прилета
ведь нас до нас связало роковое
а после нас на небе позолота
 
 
Под ветром облака всплывают рдеют
и одухотворенные редеют
 
 
Неверующего и боговерца
путеводитель одинакий тянет
работу останавливает сердце
но никогда любовь не перестанет
 

«Дуэль самоубийство и расстрел…»

12 февраля

 
Дуэль самоубийство и расстрел
обыкновенную судьбу поэта
в единый обещаете удел
сплести троих над изгородью лета
 
 
Взамен колчана устарелых стрел
возьмете в исполнение обета
трагическое сердце на прицел
из летаргического пистолета
 
 
Непостоянна вечная весна
земная жизнь повторная волна
причудливых существований между
 
 
И никого на свете не виня
у Ваших ног переснащу надежду
Вы мертвого полюбите меня
 

«На вышине с налетом белобровым…»

13 февраля

 
На вышине с налетом белобровым
якшайся вихорь на стезях порока
буди мещанский околоток ревом
бряцай железом листовым без прока
 
 
И в общежитьи нашем нездоровом
о странностях любовного оброка
догадывайся суетясь под кровом
свидетель погребальному барокко
 
 
Нежданными созвездиями брызни
покойников не приневолишь к жизни
 
 
Колышатся в потемках колымаги
на смену веялице весень лето
но памятны на простыне бумаги
удушливо обнявшись два скелета
 

«Четвертый день не расстаемся с башней…»

14 февраля

 
Четвертый день не расстаемся с башней
изменническим хлопьям вопреки
куреньям крадущимся от реки
порывнякам друг друга бесшабашней
 
 
Не стынет клуб усобицы вчерашней
не закрывается звезда руки
из за разлога смотрят бирюки
один другого бешеней и зряшней
 
 
Так волшебство дремучего кремля
отстаивает скрытная земля
 
 
Любви довольствуемся берегами
любовью время и пространство мерим
сородичи цветам и ловчим зверям
прикидываться порешив богами
 

«Вы изменив меняетесь с меня…»

19 февраля

 
Вы изменив меняетесь с меня
снимаете теснимого немая
повязку окровавленную дня
одежды сумеречные снимая
 
 
Я слабости вечерние гоня
и перепуг полночный понимая
вступаю в обиталище огня
сожженье звездное перенимая
 
 
От исторического счастья вскоре
останется обугленное горе
 
 
Отныне мироздание не делим
любовь не выручила пеликанья
пора рассеивайте по метелям
испепеленные воспоминанья
 

«Сопровождаю к Пабло в мастерскую…»

24 февраля

 
Сопровождаю к Пабло в мастерскую
по лабиринтам улицы и слова
опережаем толчею денскую
восходим над успением былого
 
 
Художника доверчиво взыскую
но почему не двигает засова
не отворяет и тщету людскую
приветствует тупая ярость псова
 
 
Я оплетенный Вашей правдой прочной
по лестнице четырнадцатистрочной
возрос действительностью опыляем
 
 
Из за пустой кости готова грызться
поэзия передается лаем
почто не мне уменье живописца