Текст книги "Заговоренный меч"

А сжатая в упругий комок змея в ханской груди так и не разжималась. И было это вовсе не потому, что лишнее сказал его верный везир. Просто слишком преданным показался он хану, а все, что делается сверх меры, обычно вызывает подозрение. Теперь эта змея изо дня в день будет напоминать о себе, пока не вопьется однажды в визира Бахты-ходжу. Виновен он или нет, не будет иметь значения. Такова судьба всех таких людей…

"В самом деле, как же решить судьбу Акжол-бия? – размышлял между тем хан. – Несомненно, что он содействовал бегству этого батыра. Верно и то, что в последнее время он приблизился к моей четвертой жене, и цель мне известна. Паутину ткут вокруг меня денно и нощно: одни знают, для чего, другие по глупости или из присущей людям подлости. Так или иначе, все они виновны, и пора уже рвать сотканные нити, пока не запутался в них!

Вот и решение судьбы Акжол-бия! Справиться с ним тем или иным способом, и сразу будут вырваны зубы у всех аргынских султанов. А потом уже нетрудно будет добраться и до их собственной шкуры!"

Опять на миг возник перед глазами злобный взгляд квадратного Бурундука, брошенный на его внука… «Мы – султаны и ханы рода Джучи – во всем похожи друг на друга, как овечьи косточки-асыки из детской игры. Разве сам я пощадил кого-нибудь из джучидов на пути к ханской белой кошме? И Бурундук когда-нибудь поступит так же. За ним стоят аргыны, которых хочу обезглавить… Трава, вырванная с корнем, не зазеленеет больше никогда. Стебельками тут не обойдешься. Если взяться корчевать, то нужно будет довести дело до конца. Раз не хочешь, чтобы распалась твоя Орда и возникла на развалинах ее новая – Белая Орда, то никого не придется жалеть. Акжол-бий готов выполнять приказы Джаныбека с Кереем, значит, смерть ему! Женщина чересчур благоволит к аргынским султанам, значит, смерть ей! А если тебя, мой везир, я подозреваю сейчас в чем-либо, то счастье твое, что не в тайной приверженности к аргынским заговорщикам. Пока что ты мой верный пес в охоте на них. С твоими делами мы еще разберемся!..»

Только в последний момент мелькнул в голове хана образ человека, наступившего спящей змее на хвост. В таком случае змея сразу просыпается, и укус ее смертелен, так как накопился в ней яд за время спячки. Кто знает, сколько яду накопилось в этом Акжол-бие и не выпустит ли он его сразу весь, попав зубами в незащищенное место… Все нужно делать по очереди…

– Раньше выполни все необходимое в отношении женщины! – холодно сказал он. – Судьбу Акжол-бия мы решим потом.

– Слушаюсь, мой повелитель-хан!..

Он вышел, пятясь назад и пригнувшись больше обычного. Хан Абулхаир проводил его задумчивым взглядом. То, что везир старается быть особенно раболепным, снова насторожило его.

Бахты-ходжа опять вдруг возник на пороге:

– О мой повелитель-хан, там вас желает видеть великий воин каракипчак Кобланды-батыр! Он хочет поклониться вам…

– Хорошо, пусть войдет!

Абулхаир взмахнул ладонью перед лицом, словно отгонял назойливые мысли, которые ползли со всех сторон и набрасывались на него, как собаки на случайно попавшего в ночной аул путника. Отогнал одних, тут же набегает новая свора – еще злее и свирепей…

Сейчас на смену заботам об аргынских султанах и неверной жене явились вдруг непрошеные мысли о правителе Самарканда – султане Абдусаиде, дальнем родственнике. Всем обязан ему султан Абдусаид, но только на днях, не спросив даже совета, выступил он в очередной поход, чтобы закончить завоевание Хорасана, Мазандерана и других областей Ирана. Если успешно завершит он этот поход, то усилится и первым делом постарается перерезать аркан, на котором хочет держать его хан Абулхаир.

Нет, нельзя допустить этого. Султан Абдусаид сам поторопил события. Придется уже сейчас вмешиваться, чтобы передать власть над Самаркандом одному из отпрысков Тимура. Так будет спокойнее. А голова султана Абдусаида как раз созрела для топора…

Вслед за этим мысли хана Абулхаира перебросились на Моголистан. Иса Буга-хан, правящий там, не очень обрадуется предстоящей расправе с аргынскими султанами и Акжол-бием. Он давно уже заодно с Джаныбеком и Кереем. Ох как нужен тут хороший курук с крепкой петлей на конце, чтобы отвести этого моголистанского владыку на положенное ему место в конюшне…

Рано или поздно, но столкновение с ним неизбежно. Может быть, уже пора начинать поход против него? Там горы и снег, в Моголистане. Выдержит ли здоровье?.. Знаменитый лекарь-дервиш Абдразак Нахчивани, предки которого были вывезены с Кавказа в качестве рабов Хромым Тимуром и приняли мусульманство, только вчера осматривал его. «О великий хан, соль оседает в ваших костях, – сказал он. – Поменьше надо ездить вам и побольше сидеть в горячих ключах, которые есть в Мавераннахре».

Можно ли пренебрегать своим здоровьем? Недостаточно опытны еще его наследники. К тому же когда умрешь, то три шага в длину будет твоя могила. Стоит ли беспокоиться при жизни, воевать, строить государство, казнить?

Ему вспомнилась притча Чингисхана. «Потрясателю вселенной» перевалило уже за сорок лет, и он к тому времени начал оправдывать свое громкое прозвище. Однажды на охоте молодой нойон Субудай-багатур вскрикнул и указал на подножие высокой скалы:

– Поглядите, мой повелитель-хан!

Звонкий ручей вытекал из-под скалы, и стадо оленей пило из него воду. Поскольку ветер дул от них, красивые животные не заметили, как подъехали к ним люди. Нойон Субудай-багатур вскинул лук и прицелился в вожака, но Чингисхан повелительно поднял руку, запрещая стрелять.

Дело в том, что хан в этот миг увидел не менее удивительную картину. Он даже подался вперед всем туловищем, чтобы лучше разглядеть происходящее. Тут и сопровождающие его люди увидели огромного пестрого удава пятисаженной длины, который подбирался к оленям с противоположной стороны.

Нетерпеливый Субудай-багатур быстро прицелился в удава, но хан снова отвел его руку. Видимо, почуяв опасность, олени в этот момент тревожно вскинулись и бросились в разные стороны. Но было уже поздно: словно брошенная с размаха пружина, раскрутилось громадное тело удава, молнией сверкнуло в воздухе, и олененок жалобно закричал, забился в смертельных объятиях. Второй раз он уже не успел крикнуть: хрустнули его кости, и весь он превратился в мешок с теплым мясом. А удав растянулся во всю длину, широко раскрыл свою страшную пасть и приготовился к завтраку.

В третий раз натянул тетиву Субудай-багатур, но и на этот раз запретил ему стрелять Чингисхан. Едва успел коснуться удав оленьей головы, как громадная тень закрыла его. Откуда ни возьмись, камнем свалился на удава горный орел. Началось единоборство великанов, ибо орел был под стать удаву.

В сцепившемся клубке невозможно было разглядеть, где змея, а где орел. Это поистине была царская битва: владыка змей вступил в борьбу с поднебесным владыкой. Они душили, терзали друг друга, и клочья мяса летели в разные стороны. Орел, видимо, так глубоко вонзил свои острые когти в тело змеи, что она ничего не могла сделать при всей своей могучей силе. Когда удав наконец вытянул в смертельной агонии тело, люди увидели, что орел всадил когти ему в шею и позвоночник, переломив его пополам. С орлом, по существу, сражалась лишь извивающаяся часть хвоста.

Острыми и длинными когтями разорвал орел тело змеи и принялся жадно терзать кровавое мясо. Насытившись, поднял он лежавшего в стороне олененка и, распластав мощные крылья, с победным клекотом понес его ввысь, туда, где на скале ждали его птенцы. Люди провожали его глазами.

А когда орел улетел, они стали рассматривать поверженную змею. Сто лет надо было прожить ей, чтобы достигнуть такого роста. Один из багатуров спросил Чингисхана:

– О великий хан! Не можешь ли ты сказать, почему орел вначале набросился на невкусное мясо старой змеи и только потом вернулся к оленьему, которое моложе и вкусней?

– Нет ничего вкуснее вражьего мяса! – ответил Чингисхан. – А еще более вкусным становится оно, когда сам повергнешь врага в смертельной битве…

На этом притча не кончается. Через много лет, незадолго перед смертью, Чингисхан снова

поехал на охоту. Когда они проезжали мимо знакомой скалы, Субудай-багатур, ставший уже пожилым человеком, опять показал рукой вверх:

– Посмотрите, великий каган!

Та же голая черная скала уходила в небо, а по ней, извиваясь всем телом, ползла к вершине трехметровая змея. Она добралась уже до середины своего пути, и было видно, с каким трудом дается ей каждый вершок вверх. если бы она сорвалась оттуда, мокрое место осталось бы от нее…

Несомненно, это был детеныш того самого удава, который погиб когда-то в орлиных когтях. Что же влекло его на неприступную скалу? Люди присмотрелись и увидели на самой вершине орлиное гнездо. Была середина лета, и там, на огромной высоте, сидели еще не оперившиеся орлята. То и дело слышался их тревожный призывный клекот, словно они чувствовали приближение смерти. И люди поняли, что подросший удав во что бы то ни стало хочет отомстить орлу за смерть своей матери, убив орлят…

И тогда в четвертый раз вскинул свой лук Субудай-багатур. И Чингисхан остановил его в четвертый раз…

Молодой удав все полз, медленно и упорно. Три-четыре сажени оставалось уже до гнезда. Стоило ему приложить одно небольшое усилие, и он напился бы теплой крови орлят. Он приподнялся над гнездом, разинул пасть, и в это время раздался свист орлиных крыльев…

* * *

Но не те уже были крылья у старого орла. Взмах их был не так широк, и не чувствовалось прежней силы в когтистых лапах. Отважный по природе, он не отступил и грудью бросился на защиту родного гнезда. Ухватив молодого сильного удава, орел сорвал его со скалы, и они вместе упали в пропасть. Орел еще попытался было взлететь с гордым победным клекотом, но змея успела поразить его перед смертью. Переломанное под корень крыло не выдержало вторичного взмаха, и орел грохнулся о скалы. Он падал, теряя перья и окрашивая алой кровью камни. В последний раз перевернувшись, упал он и затих…

В молчании подъехали люди к мертвой птице. Все были под впечатлением только что происшедшей на их глазах трагедии. Чингисхан посмотрел на орла и воскликнул:

– Вот вершина счастья!.. В первом случае, будучи молодым и могучим, он победил своего врага в смертельном бою. А в старости погиб, напившись в последний раз крови детеныша своего врага и не дав погубить свое потомство!.. Пока теперь вырастут для мести новые змееныши, его орлята станут взрослыми и сами будут в состоянии защищать себя и своих детей…

После этого Чингисхан обратился к своим детям и призвал их быть во всем подобными этому орлу: уничтожать без жалости всех, кто может хотя бы в отдаленном будущем повредить чингизидам, а с бренным миром прощаться, впившись когтями во врага и грозным клекотом возвещая свою победу.

Хан Абулхаир стоял теперь, глядя куда-то в узкое окно. «Много притч оставлено Чингисханом в назидание, и все они из жизни птиц и зверей, – думал он. – Разве не в этом великая мудрость предка? Все повторяется у людей, и всегда выигрывает тот, кто следует велениям природы. Потому и преуспел в своих завоеваниях Чингисхан, что подражал во всем львам и барсам. Когда было необходимо, становился он лисицей, а при случае не стеснялся быть и гиеной…»

И тут почему-то вспомнились хану Абулхаиру прошедшие состязания акынов. Что-то другое пытались утверждать столетний Асан-Кайгы, старый Котан-жырау, а за ними и маленький Казтуган-жырау. Какая-то непонятная мудрость была у них. Выходило, что человек должен вести себя по-особенному, иначе, чем орлы или волки. Как будто не одна и та же природа у зверя и человека!..

Он понял, что именно это и разъярило его в первую очередь. Извечные аргынские умники мутят чистую воду – всякие жырау, музыканты, певцы, книжные мудрецы. Они всегда выступают против властителей, такие люди, и не случайно его великий предок в первую голову охотился на них в захваченных странах. Под самый корень надо уничтожать это ядовитое семя !..

* * *

Но почему импрам – безликая степная толпа – с таким восторгом принимает их ложную мудрость? Может быть, правы они и есть сила в их мудрости? Объединения казахской степи хотят они, а это означает раскол его Орды. Что же, посмотрим, что сильнее: мудрые притчи Чингисхана или песни голоштанных жырау!..

Как спросил тогда этот Казтуган-жырау, наученный аргынами?.. Где теперь монголы? Где великая держава, созданная его предком? Но жив пока он, хан Абулхаир, и многие земли под его рукой! Так и пребудет в веках, потому что лишь тех властителей ждет успех, которые плюют на всяких умников и верны мудрости Чингисхана…

Как будто есть какая-то другая сила, кроме страха смерти, для объединения людей? Он, хан Абулхаир, верный заветам предков, создает такое государство, которое будет жить тысячу лет!

А человек? Что человек!.. В той же притче намекается, от кого воспринял Чингисхан свою знаменитую казнь. Человека переворачивают головой вниз, слегка нажимают, и позвоночник его ломается еще легче, чем у змеи, которая сражалась с орлом…

– Мой повелитель-хан!..

Абулхаир вздрогнул от неожиданности и схватился за висящий у пояса кинжал…

Это был Кобланды-батыр. Войдя в зал и увидев задумавшегося хана, он не решился мешать ему и долго стоял в безмолвии у самого порога. Несмотря на преклонный возраст, батыр был по-прежнему нетерпелив. К тому же дела, которые привели его сюда, не ждали отлагательства. И каракипчак Кобланды-батыр нарушил тишину.

Голос у батыра был как из громадного пустого кувшина, в котором хранят зерно в Мавераннахре. А еще такие звуки издает надутый детьми пустой желудок лошади или быка, когда по нему ударяют палкой. Так или иначе, но смотревший в окно хан невольно схватился за оружие, и от батыра не укрылся этот жест.

– Не бойтесь, я вам не враг, мой хан! – воскликнул он.

«Да… да… Он враг Акжол-бию», – подумал Абулхаир. В душе он горько пожалел, что выдал свой испуг подчиненному батыру. Такие промахи опасны для властителя. И новая волна досады прилила к сердцу. «Полмира под моей ногой, а я вечно дрожу, как последний заяц в своей норе!.. По поводу и без повода боюсь всякого входящего. Такова судьба власть имущих!..»

– Ты просто зашел проведать меня, мой батыр? – спросил хан обычным бесстрастным голосом.

– Нет, я по важному делу, мой повелитель-хан… Все о том же проклятом Акжол-бие!..

«Значит, и этот храбрец догадывается, о чем мои заботы!..» Хан Абулхаир посмотрел в глаза батыра. Нескрываемая ненависть к своему извечному сопернику Акжол-бию светилась в них. Что же, так и должно быть. Подчиненные обязаны враждовать из-за благоволения хозяина. Пусть грызутся кобели из-за кости, которая у него в руках. Пускай задирают всякий раз друг друга и захлебываются в собственной крови. Для ханской власти от этого только польза. Правда, он знает – ни народ с народом, ни род с родом не станут враждовать между собой, если не натравить их друг на друга. Но разве не для того и существуют ханы и султаны?.. Только следует быть зорким и не упустить подходящего момента… Что-то об этом сказано в одной из притч Чингисхана.

Как бы не сплотились эти роды. Вот когда действительно нависнет опасность над его Ордой. Даже страшно подумать об этом!..

Давно уже, исходя из этих соображений, подливал масла в огонь раздора между двумя знаменитыми батырами хан Абулхаир. Но борьба между батырами пока что оставалась их личным делом. Роды аргын и кипчак жили в мире и согласии. Привыкший к тому, что подобные стычки быстро перерастали в междоусобицу, хан был неприятно удивлен этим.

Долгое время ничего не удавалось ему сделать. Если не говорить о конских скачках и поэтических состязаниях, во время которых порой и вспыхивали перебранки между аргынами и кипчаками, ни разу еще не произошло серьезного столкновения с кровопролитием. И снова усмотрел в этом хан происки Джаныбека с Кереем. Именно они хотят сплотить против него казахские роды и племена. До самого высокого накала дошла его ненависть, и что бы теперь ни случилось неприятного в государстве или в его собственной семье, везде хан Абулхаир видел руку мятежных султанов…

Но истинная причина нынешнего мира между родами заключалась совсем в другом. Скотоводство было единственным средством существования для казахских родов, а при кочевьях, разбросанных на тысячи километров по бескрайней степи, просто невозможна чрезмерная централизация, которую пыталась осуществить ханская власть. Здесь обязательно нужно было местное самоуправление, а это входило в непримиримое противоречие с государством, сколоченным наспех удачливым ханом Абулхаиром из обломков таких же предшествующих ему империй.

Однако вместе с этим казахи не могли не чувствовать, что если по-прежнему будут враждовать между собой, то станут легкой добычей завоевателей, как случилось уже во времена Чингисхана и Тимура. Степные роды и племена не могли в одиночестве обороняться от усилившихся врагов и все чаще обращались за братской помощью и поддержкой друг к другу. Этого не учитывал хан Абулхаир, но это хорошо чувствовали наиболее умные степные султаны.

* * *

Пока еще не шла речь о сплочении воедино всех казахских родов и племен. Дело ограничивалось союзами между теми, чьи кочевья располагались по соседству. В этой исторической мешанине уже явственно вырисовывались три союза родственных племен, или три жуза, как назывались эти объединения. Особенно важен был в этих условиях мир и дружба между наиболее могущественными родами, аргынами и кипчаками. Понимающие это бии и батыры из обоих родов, несмотря на противоборство Кобланды-батыра с Акжол-бием, не допускали до межродовой размолвки. Особую миротворческую роль играли такие авторитетные певцы-прорицатели, как Асан-Кайгы, Котан-жырау и их многочисленные ученики и подражатели. Огромным уважением пользовались они во всех родах, и песни их отражали стремление всего народа к объединению…

Верные люди хана Абулхаира при каждом удобном случае утверждали, что непокорные аргынские султаны и их сообщники виноваты в размолвке двух видных батыров. Сам хан принимал активное участие в разжигании вражды. Он и на этот раз не изменил своему обыкновению.

– Зачем напомнил ты мне об этом невоздержанном на язык бие? – грустно спросил хан Абулхаир и опустил голову. – Не только тебя поминает он порой нехорошими словами, но и меня…

Как бы между прочим сказал это хан, но Кобланды-батыр сразу сжал кулаки.

При всей своей осведомленности хан Абулхаир не знал, что, кроме очевидных причин, есть еще одна, которая делает этих батыров непримиримыми врагами. Он раздувал огонь всегда с одной и той же стороны. Надеясь на развязку, хан терпел даже то, что порой навязывали ему оба противника.

– Коль глумится над ними этот выродок, следует достойно наказать его! – громыхнул Кобланды-батыр.

– У Акжол-бия немало сил… Да и влияние его среди казахов огромно. Нет ни одного батыра, которого уважали бы так люди…

– Кто его уважает, кроме аргынских недоумков! – взвился Кобланды-батыр. – А вы только потворствуете ему во всем. Даже бегство Саяна простили ему. Ведь это дело его рук!

– Знаю…

– А если знаете и есть у вас настоящие улики против него, то почему не сломаете ему шею?

Абулхаир улыбнулся и развел руками:

– Нельзя этого делать… Я же говорил тебе, мой батыр, что у него много сил!

Кобланды-батыр весь побагровел:

– Какие там у него силы? Что может сделать толпа аргынских джигитов, для которых слово главнее дела? Песни и краснобайство – их повседневное занятие. Дайте мне ваше соизволение, и я с десятью своими джигитами среди бела дня разгромлю аул этого Акжол-бия!..

– А разве аул Акжол-бия не стоит по соседству с аулами Джаныбека и Керея? – деловито осведомился хан, показывая, что всерьез обдумывает предложение Кобланды-батыра. – Султаны не промолчат, увидя, как ты громишь аул Акжол-бия…

– В таком случае, и их не минует моя дубина! – уже в полный голос сказал несдержанный батыр и погрозил кулаком в пространство. – Пусть только сунутся!..

Но хан Абулхаир уже не слушал его. "Нет, так поступать нельзя, – думал он. – Дай сегодня простолюдину понюхать султанской крови, завтра ему захочется отведать ханской. Нельзя доводить дело до крайности. «Снег падает на снег, хан садится на место другого хана». Мы все чингизиды, и невыгодно нам привлекать к решению споров между собой кого бы то ни было!

Да, наше дело – пускать друг другу кровь, и я сам расправлюсь с султанами. Но что ответить этому прославленному батыру? Он ведь ждет, и его двадцатибатманная палица готова обрушиться на любую голову – знатную и незнатную… Плохо это или хорошо, а нужно дать ему потешиться!.."

– Я думаю, что если не станет бия Акжола, то Джаныбек с Кереем сразу сделаются смирными… – Хан сделал движение, словно стирая несуществующий пот со лба. – Но как бы тебе не ошибиться и самому не попасть впросак?..

Словно чужое и безразличное для себя дело обсуждал с Кобланды-батыром хан Абулхаир. Он вроде бы немного сочувствовал Акжол-бию и соглашался на крайние меры лишь из дружеского расположения к каракипчакскому батыру. Но тот чужд был хорошего тона и гнул свое:

– Если так, то прошу вашего разрешения уничтожить одного лишь Акжол-бия. Уж он запляшет у меня!..

– Как я могу дать тебе разрешение? – Хан даже развел руками от удивления. – Да к тому же есть ли необходимость нападать на целый аул с десятью джигитами? Можно подумать, что настоящий батыр не одолеет этого бия в личном поединке. Правда, в наши дни перевелись что-то подлинные батыры. Ты сам намекал на это, когда говорил о проступке бежавшего Саяна…

Кобланды-батыр мрачно посмотрел на хана. Он взял себя в руки и больше не возвышал голос. Как и положено в разговоре с ханом, каракипчакский батыр склонил голову и спросил:

– А что, если этот бий не захочет вступить со мной в поединок, мой повелитель-хан?

– Да, это серьезное возражение… Правда, в добрые старые времена батыр подстерегал своего врага на узкой дорожке, и один из двоих уже не возвращался домой. Но теперь это невозможно. Я сам подтвердил смертную казнь на разбой и жестоко покараю каждого, кто нарушит закон. Если, конечно, буду уверен в виновности того батыра, который решил постоять за свою честь. Обычно я сам разбираюсь в таких делах…

Хан Абулхаир смотрел прямо в глаза Кобланды-батыру. Тот наконец понял, и глаза его стали наливаться кровью. Смуглый от природы, он весь посерел, и лиловые жилки вздулись у него на висках.

«Неужели для того чтобы убить какого-нибудь батыра, я должен подстерегать его в степи, как разбойник! – возмущенно думал он. – Нет, Кобланды-батыр не предатель или трус. Убить или быть убитым он может позволить себе только в открытом бою!»

И хан догадался, что задело за живое Кобланды-батыра. Не дав додумать ему до конца, он заговорил повелительным тоном:

– Открытый бой разрушит мир в народе, и я запрещаю тебе его. Для ханской Орды важно, чтобы преданные нам роды жили в мире и дружбе. А хочешь отомстить врагу – твое дело. Но нас не вмешивай в свои дела!..

– Слушаюсь, мой повелитель-хан!..

Теперь простодушный батыр опять верил своему хану. Действительно, что хорошего, если из-за ссоры с бием Акжолом передерутся аргыны и кипчаки. Конечно, он при первой же встрече убьет этого бия, но сделает это наедине. Сердце его требует мести, и не убить врага он просто не может. По всем правилам будет бой между ними, как и положено честным батырам…

– Вы мудро рассудили, мой хан… Теперь все будет решать сила батыровых рук да острота двухконечных копий!..

– И Бог поможет тому, кто из вас прав! – добавил от себя хан Абулхаир.

Батыр низко склонился перед ним, потом повернулся и вышел.

* * *

Все до мелочей продумал хан Абулхаир. Как только распространится слух об убийстве Акжол-бия, Джаныбек с Кереем немедленно сядут на коней и прискачут в ставку с требованием кровавого выкупа за убитого. В этот момент, пока они не успели еще взбаламутить многочисленных аргынов и стянуть их силы с отдаленных кочевий, можно предъявить им обвинение в мятеже. Они станут сопротивляться, а в свалке легко будет покончить с обоими. В глазах толпы все будет оправдано. Хан обязан заботиться о единстве своего народа и жестоко карать сеющих смуту. К тому же оба султана будут мертвы, и некому будет возглавить недовольных…

Придя к такому решению, хан Абулхаир тут же взялся за его осуществление. К вечеру он вызвал к себе главного багатура ханской охраны батыра Кара-Оспана из рода найман и приказал ему держать в боевой готовности все имеющиеся при ставке силы.

– Слушаюсь, мой повелитель-хан! – склонился Кара-Оспан.

Через несколько минут полетели от него в разные стороны на быстрых конях гонцы с приказом всем конным сотням стянуться утром к ханскому дворцу. Один из гонцов особенно торопился. Он вез сообщение о необычном распоряжении хана Абулхаира, адресованное аргынскому султану Джаныбеку. Найманит Кара-Оспан предупреждал своих друзей, что им следует опасаться чего-нибудь неожиданного, и обещал держать их в курсе всего происходящего в ханской ставке. Встревоженный султан Джаныбек тут же известил обо всем Керея и приказал своим джигитам быть настороже…

Два дня назад Акжол-бий с двумя джигитами отправился на соколиную охоту в сторону гор Аиртау. Красноглазые злые соколы и ястребы, истосковавшиеся за время поминок по свежей крови, обрадовали охотников богатым уловом…

Неделю охотились они, переезжая с места на место, и подсменные кони были нагружены связками огненно-рыжих лис и черно-бурых корсаков. К концу недели их разыскал наконец посланец султана Джаныбека. «В ханской ставке творится что-то непонятное, – сообщил он. – Чтобы не попасть в какую-нибудь беду, Акжол-бию лучше было бы возвратиться домой».

Акжол-бий знал, что султан Джаныбек не станет его беспокоить по пустякам. В тот же день он поспешил обратно. Спустившись с гор, он и оба джигита дали в полдень отдых лошадям на южном берегу реки Джангабыл, где когда-то находилась ставка хана Джучи. Все было спокойно в степи, но вдруг откуда ни возьмись появился каракипчак Кобланды-батыр в сопровождении десяти жасаков. Мрачнее тучи было его лицо, весь он был закутан в кольчугу и не слезал со своего коня, красавца Коксандака.

– Куда держишь путь, славный Кобланды-батыр? – спросил у него Акжол-бий, спокойно лежавший на траве у самой воды.

– Если ты не баба, то выходи на смертный бой! – закричал своим громовым голосом Кобланды-батыр. – В любом случае тебя ждет только смерть!..

И он завертел над головой своей страшной палицей, утолщенный конец которой величиной с детскую голову был залит свинцом.

– О батыр, неужели можно вызывать на поединок в голой степи? – удивленно воскликнул сопровождающий Акжол-бия молодой черноусый джигит. – Такие вещи у нас делаются при народе!..

– Не хочешь ли ты, щенок, чтобы я тебя раньше огрел этой дубиной? – загремел Кобланды-батыр. – Убирайся-ка поскорее с дороги и не суйся не в свое дело!

* * *

Акжол-бий хорошо знал, насколько сильна к нему ненависть кипчакского батыра, и не стал даже разговаривать с ним. «Посмотрим, что суждено мне от Бога!» – пробормотал он и велел джигиту привести своего стреноженного коня Акжанбаса. За неимением под рукой другого оружия, он взял простую березовую дубину, с которой охотился на лисиц и волков. Но так и не дав ему приготовиться, нетерпеливый Кобланды-батыр погнал своего коня в его сторону…

Едва успел повернуться Акжол-бий, как кипчакский батыр надвинулся на него всей массой – своей и коня. Пытаясь замахнуться дубиной, Акжол-бий угодил по закованному в латы плечу противника. Но в этот момент конь батыра всей грудью ударил не успевшего разбежаться коня Акжол-бия, и Кобланды с ходу опустил палицу на прикрытую лишь меховым малахаем голову своего врага. Череп Акжол-бия разлетелся на мелкие куски, а огромное тело рухнуло на песок. В ту же минуту, даже не придержав коня, Кобланды-батыр умчался в степь. За ним ускакали жасаки…

Оба джигита, ошеломленные всем происшедшим, не сразу пришли в себя. Еле подняв на коня безголовое тело, они поехали в сторону Орда-Базара. Еще с дороги отправили нарочного в аргынские аулы с вестью о случившемся…

Хан Абулхаир в это время беседовал в своем дворце с везиром Бахты-ходжой. Тот со всеми подробностями докладывал, как продвигается задуманное дело…

Султан Суюнчик не поверил вначале в преступность своей матери. Он как будто даже бросился на везира с обнаженным кинжалом в руке, воскликнув при этом: «Ты клевещешь на родившую меня женщину, гнусный пес!» Но когда он услышал, что об этой истории знает сам хан-отец, то успокоился. «Если ты струсишь и не осмелишься, как подобает мужчине-батыру, вынести ей смертный приговор, это все равно сделает твой отец!» – сказал ему везир. И еще говорил с ним Бахты-ходжа, что он должен быть достойным потомком Чингисхана, а тот не знал, что такое жалость. Женщинам приличествует она, и лишь трус может испытать это подлое чувство…

В конце концов султан Суюнчик согласился всенародно приговорить свою мать к смерти. Но коварный везир скрыл кое-какие подробности от самого хана. Несколько по-иному разговаривал он с юным султаном, который не в пример другим ханским наследникам был в близких отношениях с Бахты-ходжой.

Пользуясь своей дружбой, везир Бахты-ходжа отозвал юного султана в укромное место и долго сидел, не смея начать разговор. Понявший это Суюнчик сам пришел ему на помощь.

– Говори, ученый Бахты-ходжа, – сказал он. – Ты, кажется, скрываешь от меня что-то интересное!

– Что правда, то правда! – двусмысленно отвечал везир.

– Если эта тайна предназначена только для меня, то мои уши в твоем распоряжении, а ключ от моего рта у тебя, в кармане!

– Да, это предназначено только для тебя. Нет страшнее тайны, и от нее зависит все твое будущее…

– Говори же! – воскликнул Суюнчик.

Едва родившись, встретился он со всевозможными дворцовыми интригами и теперь насторожился. Первая мысль была о себе: «Неужели мне грозит откуда-нибудь опасность?!» А хитрый везир, словно в раскрытой книге, читал в его мыслях.

– Для того и рождается на свет орленок, чтобы стать орлом! – назидательно начал он. – Твой великий отец – хан Абулхаир, едва ему исполнилось семнадцать лет, правил всей степью Дешт-и-Кипчак. А ты моложе всего на четыре года, но никак не отделаешься от соблазна гарцевать целыми днями на лошади и качаться на качелях. Птенец, вовремя не вылупившийся из яйца, задохнется в скорлупе. А наследник, вовремя не занявший ханский престол, осужден на вечное страдание. День и ночь мерещатся ему упущенная из рук власть, и нет ничего страшнее этого!..

При упоминании о ханском троне у Суюнчика мгновенно вспыхнули глаза. Везир хорошо знал эти хищные огоньки в зрачках и специально добивался их появления. Теперь он умолк на несколько минут, словно погрузившись в думы, и лишь искоса, незаметно, наблюдал за своим учеником. Как он и ожидал, Суюнчик не выдержал.