Текст книги "Отчаяние"

* * *

… После положенного войску трехдневного отдыха эмир Абдуллах-хан начал подготовку к штурму. Первая среда месяца второго рабиу (28 марта 1582 года) была, по предсказаниям звездочетов и старым приметам, счастливым днем. Взошедшее солнце осветило пятьдесят тысяч закованных в синие латы воинов, которые сидели на крепконогих, широкогрудых боевых конях. Несколькими рядами окружили они Сауран, и каждый ряд был на лошадях другого цвета. Помимо конных линий напротив каждых ворот выстроилась клином ударная тысяча. Подгоняемые нагайками рабы подтаскивали к стенам осадные машины, волокли длинные лестницы и связки камыша, которыми предстояло засыпать ров с водой. У западных ворот города стояла ударная тысяча Убайдуллы-султана на серых ахалтекинских аргамаках, с севера готовилась к штурму тысяча султана Абдумумина – единственного законного наследника эмира. Здесь все кони были черные, и над ним реяло черное знамя с изображением встающего солнца. С юга стояли под синим знаменем с вышитой на нем рысью лашкары подчиненных Бухаре хивинских и туркменских беков. Они сидели на огненно-рыжих конях. Там же находились и союзники эмира – казахские султаны. Над их головами высился бунчук с конским хвостом, а у нукеров под коленями ждали своего часа знаменитые палицы с коваными наконечьями. С востока намеревались первыми ворваться в город, чтобы завладеть богатой добычей, многочисленные наемники-лашкары, которые вербовались эмиром из различных отщепенцев всех четырех сторон света – от Китая до Рума…

* * *

На правой стороне реки от белого шатра самого эмира тронулся сверкающий дорогими латами и оружием конный отряд. В тот же миг неистово и страшно заревели карнаи, тонкие звуки издавали зурны, и похожий на шум моря грохот сотен барабанов разбудил спавшую доселе степь. Со страхом и удивлением смотрели жители города на невиданное зрелище. Впереди отряда на громадном белом коне неизвестной в этих местах породы скакал высокий, статный человек, и уже ясно были видны его красивые черные усы вразлет. Он смеялся, глядя на Сауран, а вся Средняя Азия знала, что предвещает смех эмира Абдуллаха…

Лоб, могучая грудь и бока коня у эмира был накрыты кольчугой из серебряных колец. А между ушами коня сидел маленький белоснежный кобчик, которого по древнему степному обряду испытывали таким образом как «птицу счастья». Если кобчик при первой схватке с врагами не улетит со страха, то батыр вернется с победой. Если же улетит, то не надо ввязываться в сражение, потому что оно может оказаться роковым. Ислам не признавал все эти приметы, но потомки степных вождей еще помнили и соблюдали уважение к древним шаманским обрядам.

Как только эмир поравнялся с передовой линией своих войск снова загремели, загрохотали бесчисленные барабаны, заревели карнаи, запищали, заулюлюкали зурны. Мурашки побежали по телу у многих защитников крепости, а кое-кто схватился за луки. Между тем, сделав плавный поворот, свита поскакала за эмиром вдоль крепостных стен. Ни один из тысячи всадников сопровождения не качнул саблей и не повернул головы. Со страшной неудержимостью скакали они по замкнутому кругу, не приближаясь и не отдаляясь ни на шаг от стены. Один лишь Абдуллах, поворачивая голову, величавым кивком приветствовал знакомых и наиболее знатных батыров и военачальников своего войска…

– Велик святейший эмир – опора веры!

– Пусть приумножится твоя сила, великий багадур!

– Слава тебе, грозный Абдуллах-хан!

Это кричали ему специально выделенные люди из войска, и крик их тысячеголосо подхватывали воины. Зеленое знамя пророка плыло за ним, а белый кобчик сидел между ушами коня не шелохнувшись, будто привязанный за лапки.

– Кобчик не взлетает… – взволнованно заговорил на стене хаким Мухаммед-султан. – Это предвещает нам горе!

– А ну-ка посмотрим, что предвещает вот эта стрела проклятому эмиру!

Так сказал Кияк, снимая со спины свой знаменитый лук.

– Не смей стрелять!

Хаким сам не понял, как мог выкрикнуть такое на стене, где стояло столько защитников крепости, и поправился:

– Если мы прольем кровь самого блюстителя веры, то они вырежут нас всех до единого!

– Я подчиняюсь тебе, хаким – спокойно сказал Кияк-батыр. – Но пусть эта птица споет ему о его несчастье!

С этими словами батыр молниеносно натянул лук и выпустил свою страшную стрелу. Наконечник ее был шириной с лопатку ягненка и отточен как острие бритвы. Белый кобчик так и остался сидеть на лошадиной челке, но уже без головы. Яркая птичья кровь брызнула в лицо эмиру, и он захохотал на всю степь:

– Замечательный стрелок… Но это не в счет. Кобчика убили, но сам он не улетел. Дайте другого!

Ускакавший прислужник через несколько минут вернулся с другой такой же птицей, и эмир поскакал дальше. Улыбка не сходила с его губ, а в глазах отражалось туркестанское солнце.

Так и не слетела птица счастья с коня эмира Абдуллаха. Сделав круг возле крепости, он вернулся обратно к своему шатру.

На следующее утро все повторилось. Снова по кругу ехал сам эмир на том же снежно-белом коне. Белый кобчик сидел не шелохнувшись между ушей коня. Правда, прослышав о присоединившихся к защитникам города казахских стрелках-батырах, Абдуллах держался теперь на почтительном расстоянии от крепостных бойниц.

Все на этот раз произошло иначе. Едва эмир повернул коня и двинулся вдоль стены, как кобчик стремительно взлетел ввысь. Постояв в воздухе, «птица счастья» вдруг стремительно понеслась к Саурану. Потанцевав в небе над одной из башен, белый кобчик вернулся и начал кружить над эмиром, словно намереваясь сесть обратно на свое место. Это тоже было бы неплохим предзнаменованием. Но суетливая птица опять полетела к крепости. На полдороге она опустилась и села на куст колючки.

– Поймать! – приказал эмир.

Один из лашкаров охраны тут же устремился за кобчиком. Подскакав, он взял его на руки. Войско облегченно вздохнуло.

Эх, птичку жаль, а не грабителя-лашкара! – раздался чей-то веселый голос.

Свистнула стрела, и белый кобчик вместе с лашкаром оказались пришпиленными к земле. Все ахнули. Стрелял Кияк-батыр, стоявший на башне рядом с хакимом города. Эмир Абдуллах повернул коня и поскакал к своему шатру.

– Белый кобчик упал ближе к городу, чем к эмиру! – сказал Абдысаттар-султан и подозрительно посмотрел на батыра. – Ты не скажешь нам, веселый батыр, почему это кобчик вдруг сорвался с холки эмирова коня?

Кияк-батыр сложил губы листиком и тихонько свистнул. Таким способом мальчишки-казахи в степи подманивали птиц.

Хаким улыбнулся в свои пышные усы:

– Ладно, людям нечего знать о твоем умении. Они верят в свое счастье, и это хорошо!

* * *

Потянулись долгие дни осады. Время от времени наиболее отважные из осаждающих переплывали ночью ров и забрасывали на зубцы стен арканы. Они бесшумно взбирались наверх, а потом их обезглавленные тела падали в воду и плыли, страшные, раздувшиеся служа уроком другим. Днем и ночью несли караульную службу батыры, не давая застать себя врасплох.

Абдуллах отправил к осажденным своего лучшего златоуста Кульбабу-кокильташа с письмом: «Не тратьте напрасно силы на сопротивление. Я все равно одолею вас, ибо со мной Бог. Не заставляйте меня наполнять крепостной ров вашей кровью. Принесите повинную, и я прощу вам все грехи во имя Аллаха милостивого, справедливого!..» Кульбаба-кокильташ целый день расточал богатства своего красноречия перед вождями Саурана, но они только смеялись в ответ: «О добром мире не говорят, приведя пятьдесят тысяч нукеров к дому соседа!»

А тут опять взбунтовался выданный без боя его хакимом врагу Сайрам и отказался подвозить продовольствие ханскому войску. Туда, в Сайрам, набилось за это время множество черни, бежавшей от погрома, учиненного эмиром при взятии других сырдарьинских городов. Уцелевшие или бежавшие из невольничьих караванов джигиты полны были ярости и жаждали мщения. Хаким Сайрама Мухаммед-султан хоть и дрожал перед эмиром, но ничего не мог с ними поделать. Власть в городе была по существу у них в руках.

Когда Абдуллах-хан появлялся перед своим войском, то казалось, что он ни на кого не смотрит. Не поворачивая головы, скакал он впереди своих телохранителей, и никого не подпускали к нему ближе, чем на двести шагов. На самом же деле эмир все прекрасно видел и понимал. Войско устало стоять под стенами Сауранской крепости. Все больше и больше нукеров недосчитывали по утрам сотники. Захватив с собой оружие, джигиты группами и в одиночку бежали в Казахскую степь, вливаясь в ряды свободных батыров. В казахских кочевьях такие вольные отряды всегда находили приют и поддержку среди «черной кости». Да и аксакалы часто не трогали их, понимая, что эти батыры в нужный момент смогут защитить их аулы от отрядов эмира. Множество таких разноплеменных отрядов, в которых побратались казахские, узбекские, киргизские бедняки, что ни день появлялись в приграничной полосе, нападали на ханские обозы, освобождали пленных.

Однажды утром, переодевшись в простой чапан, эмир прошелся между шатрами нукеров. Было еще темно, но как раз сменялись караулы. Идущие в дозор варили себе еду, и редкие костры горели в предутренней синеве. Эмир приказал телохранителям отстать, и его не заметили, когда он остановился в тени шатра. Два джигита – молодой и пожилой – продолжали тихий разговор.

– Проклятая война! – сказал молодой. – Когда она кончится?

– Возьмем Сауран, снова Сайрам пошлют брать или Яссы!

– И зачем нам этот Сауран?.. Ну, дадут там мне из общей добычи кусок ткани да пригоршню дирхемов. Привезу домой в Шахрисябе, и тут же сборщик налогов отнимет. На ту же войну!

– А ты не отдавай!

– Уши к воротам прибьют, а не то и голову с плеч…

– Все в руках Аллаха!

Положение войск эмира несколько улучшилось, когда к Саурану пришел большой караван прямо их Бухары. Вместе с запасами продовольствия были привезены четыре огнеметательные машины «черный дромадер», сделанные учеником знаменитого Рухади-Мираха Туббашиуста. Они швыряли не только раскаленные камни величиной с овцу, но и котлы со специальной жидкостью, от которой горело даже железо. Установленные с четырех сторон, эти машины заработали не переставая, но мощные стены не поддавались. Тогда перенесли огонь на самый город, и там начались пожары.

Но в это время в Сауран прилетел почтовый голубь из Ясс. В привязанном к его лапкам послании было сказано, что Баба-султан и Бузахур-султан движутся с ногайлинским войском на выручку туркестанским городам. Защитники воспрянули духом и продолжали сопротивление. Между тем зажигательная смесь, привезенная из Бухары, подошла к концу, а здесь ее не из чего было делать. Страшные «черные дромадеры» теперь стреляли лишь от случая к случаю…

Все было не так, как сообщил из Ясс какой-то добрый человек. Действительно, преследуемые отрядами эмира Абдуллаха Баба-султан и Бузахур-султан ушли в Сарайчик. Там их встретили поначалу как союзников и родственников Белой Орды. Особенно теплый прием нашли они у вдовы хана Хакназара – Акторгын. Однако положение к этому времени сложилось такое, что нельзя было рассчитывать на серьезную помощь ногайлинских казахов в борьбе с Абдуллахом. Совсем недавно почти без сопротивления пало Астраханское ханство. Теперь в Астрахани сидел воевода грозного русского царя и находился большой отряд стрельцов. Астраханские бии приняли подданство Москвы. Те, кто не согласился с этим, бежали в Крым, к Гиреям, часть ушла к своим родственникам – ногайлинским казахам. Они-то и выступили против оказания помощи туркестанским султанам в их борьбе с эмиром Бухары. Бии и аксакалы из самого влиятельного рода мангит приняли их сторону.

– Нам нужны джигиты, чтобы отвоевать Астрахань у неверных! – говорили астраханские беглецы. – Главные интересы страны Ногайлы здесь, на путях к могучему крымскому хану. Признаем же его своим властителем и объединимся. А что нам за дело до Абдуллаха! Не хотим быть в Белой Орде!

Но большинство ногайлинцев не желали рвать родственных связей со своими братьями, и ногайлинские бии не могли открыто отказать в поддержке присырдарьинским казахам, боясь вызвать народный гнев. Поэтому они тянули с ответом, устраивали одно празднество за другим.

В четверг, семнадцатого числа месяца раджиб (7 августа 1582 года) Тауекель-багадур с плененным Латиф-султаном впереди спешился перед шатром эмира и бросил ему под ноги две головы, Баба-султана и его аталыка Джалмухамеда. Абдуллах-хан наклонился, пристально посмотрел, проверяя, нет ли обмана, перешагнул через них и подошел к стоящему на одном колене багадуру.

– Убивший первого врага становится ближе первого родственника! – сказал он, повторяя древнюю пословицу. – К моим единокровным братьям, султанам Убайдулле и Дустиму, прибавился третий – Тауекель. Даю тебе должность куш-беги и мое наследственное владение Африкент!

Везирь Хасен-ходжи одобрительно кивнул головой. Его воспитанник – святейший эмир Бухары поступал правильно. Такого багадура следовало связать родством и благодарностью. Почти все для него чужие в окружении эмира, и поэтому он будет служить трону и за совесть и за страх. А Африкент – самая отдаленная от Казахской степи местность в Бухаре…

– Благодарю, святейший эмир! – сказал Тауекель-багадур, поднимаясь с колена.

Головы врагов опустили в бочонки с медом, чтобы они обрели живой вид, и начался великий пир в честь гибели наиболее опасных врагов. В эту ночь защитники крепости слышали неистовые крики. Какой-то пьяный лашкар, подскакавший к стене, закричал, что это – последняя ночь жизни клятвопреступников из Богом проклятого Саурана. На него сбросили сноп пропитанного маслом горящего камыша, и он закрутился вместе с конем огромным живым костром.

Наступило тихое утро. Впервые за много дней прекратился нечеловеческий грохот «черных дромадеров», и маленькие жаворонки, которых бесчисленное множество в этих краях, воспользовавшись передышкой, затеяли свой веселый хоровод над кустиками таволги, растущими между крепостью и осаждающими.

Трубы известили о восходе солнца, и сразу же вышел из своего шелкового шатра эмир Абдуллах, правящий неизмеримым Бухарским ханством от имени своего отца. Сразу же нестройной толпой подошли к нему везири, военачальники, султаны, бии и беки, склонили головы.

– О святейший эмир, наш хан и повелитель!.. Каковы будут ваши приказания на сегодняшний день?

Серые глаза Абдуллаха потеплели, рот тронула улыбка. «Чья же сегодня очередь?» – с тоской подумал Хасен-ходжа. А эмир повернул голову к Кульбабе-кокильташу:

– Вместе с сыном Баба-султана прогуляйтесь к стене, за которой укрылись наши друзья-сауранцы… Расскажите им обо всем. А если им покажется мало, придется подарить им голову самого Баба-султана. Правда, жаль расставаться с головой старого друга столько служившего нам. Даже скучно стало без его присутствия на белом свете.

Вскоре к главным воротам двинулась лошадь, на которой стоял бочонок с пахучим джизакским медом. Рядом в сопровождении двух лашкаров степенно шел Кульбаба-кокильташ. К хвосту лошади был привязан закованный в кандалы Латиф-султан. На верхней площадке главной башни города появились сын Баба-султана Абдысаттар и другой хаким Саурана – Жакбулат-торе. С ними находились несколько батыров, среди которых были и Кияк с Туяком. Увидев брата изможденным, закованным в кандалы, Абдысаттар на минуту прикрыл глаза руками.

– О наши братья, ибо все братья перед Аллахом! – начал певуче Кульбаба-кокильташ. – У самых высоких гор тот изъян, что они лишены перевалов. Большие реки плохи потому, что нет через них переправ. Вы, достойные, знатные люди Саурана, имеете один недостаток – гордыню. Она, и только она, не дает вам возможности трезво взглянуть на мир и смириться с поражением. Как ни тяжело мне, но должен сообщить вам печальную новость. Баба-султан, которого ждете вы, уже прибыл.

– Где же он?

Вы должны спросить, где его бренное тело… Оно похоронено в земле, и над ним стоит надгробие, как и полагается над могилой султана. А голова его в этой бочке с медом, чтобы не пропал румянец на его щеках!..

Второй раз прикрыл руками глаза Абдысаттар, услышав о смерти отца.

– Это правда, Латиф-султан? – спросил он брата.

– Правда…

Вы слышали, правоверные, и не говорите потом, что не слышали!.. На кого же еще ваша надежда? Одумайтесь, братья, и запросите пощады у милостивого и святейшего эмира Абдуллаха! Принесите ему со смирением ключи вашего города, и он простит ваши прегрешения!

– А если мы не сделаем так, как советуешь ты, златоуст? – спросили с башни.

– Первым делом на ваших глазах будет зарезан вот этот султан Латиф, приходящийся братом тебе, Абдысаттар, а с ним и султан Тахир, который спит сейчас вместе с крысами-людоедами в зиндане!

А потом? – спокойно спросил Абдысаттар.

Потом мы станем пировать под вашими стенами до тех пор, пока последний из вас не издохнет от голода!

В этот момент звякнули оковы. Латиф-султан оттолкнул лашкаров и тяжело шагнул вперед.

Не слушай их сладких речей, мой брат Абдысаттар, и вы, люди города Саурана! – громко закричал он. – Нас вы все равно не спасете, а себя погубите. Всем известно, что проклятый Абдуллах-хан поклялся не успокоиться до тех пор, пока не смешает вашу кровь в главном городском хаузе и не испьет оттуда!

– Назад, проклятый барс!

Оба лашкара натянули цепи, но не смогли стронуть с места Латиф-султана. Наконец они свалили его и поволокли назад, нахлестывая лошадей.

– Не верьте им! – кричал пленник. – держитесь, и тогда придут к вам на помощь Яссы, Сайрам, Отрар, Архук… Вся степь придет!..

На другое утро также завыли карнаи, и эмир Абдуллах снова вышел из шатра. Он сделал знак рукой, и в тот же миг тяжело ударил «черный дромадер». Но вместо снаряда к осажденным полетел небольшой кожаный мешок. В нем были четыре головы: Баба-султана, Тахир-султана, Латиф-султана и аталыка Джалмухамеда…

* * *

Чтобы страшная начинка снаряда не разлеталась на куски от удара, отрубленные головы обвязали кусками толстой кошмы. А по верху была пришпилена записка, собственноручно написанная эмиром Абдуллах-ханом, предупреждающая, что всех сауранцев от мала до велика ждет такая же участь.

Защитники города похоронили головы казненных, как если бы хоронили их тела, – по всем правилам религии.

На городском майдане они поклялись защищать город до последнего дыхания. Другого пути у них не оставалось.

А в тот день хаким Абдысаттар, потерявший сразу отца и брата, призвал к себе обоих близнецов-батыров.

– Перед львами не скрывают правду, какой бы тяжелой она ни была. Замалчиванием правды подбадривают лишь жалких шакалов, – сказал он им. – Не более двух месяцев сможем оборонять мы Сауран. У нас же начинается голод. Но и у них не все хорошо. Вскоре хлынут дожди – холодные и непрерывные. А у эмира большинство войска из южных вилайетов. Им сейчас уже холодно в наших краях. К тому же по грязи и бездорожью не так-то легко станет им доставлять себе продовольствие. Думаю, что, если продержимся, эмир снимет осаду!

– А если не снимет? – спросил Кияк-батыр.

– Тогда мы все умрем! – коротко ответил султан.

Наступило тяжелое молчание. Кияк-батыр о чем-то упорно думал, глядя в землю. Потом поднял голову:

– У меня есть одна мысль!

– Говори, батыр!

– Юрта падает, если подрубить стойку…

– Ты… хочешь…

– Недавно я чуть не сделал этого.

– Как?

– Моя стрела летит обычно вдвое дальше, чем у других. Но аруак не позволил. Теперь я жалею… Нет, до эмира трудно добраться. Его стерегут, как проход в рай. А вот к одной из главных опор этого войска у меня найдется дело…

– О ком ты говоришь, батыр?

– О Тауекель-багадуре… В битве с кашгарцами у меня на руках умер хан Хакназар. Перед смертью он кое-что сказал мне об этом несчастном.

– Что же, дело твое, батыр. Тауекель-багадур, несмотря на молодость, правая рука Абдуллаха. К тому же за ним идут многие казахи. Их-то я больше всего и опасаюсь, потому что они привыкли к холоду и лишениям. Могут всю зиму простоять под нашими стенами.

– Мы пойдем, султан!

– Бог вам в помощь, храбрые казахские батыры!

В эту же ночь пять человек спустились на аркане со стены в ров и бесшумно поплыли к другому берегу. Они были в простых одеждах и затерялись среди шумного и многоплеменного военного лагеря, раскинувшегося вокруг города Саурана. Однако едва взошло солнце, маленький белый голубь взмыл прямо из окна комнаты жены хакима – Айнар-султан-бике и полетел за стены. Жена хакима приходилась родной сестрой Убайдулле-султану и сводной сестрой самому эмиру Абдуллаху. К обеду Убайдулла уже знал, что пять человек отправились к осаждающим, чтобы убить его самого, сына эмира – Абдумумина, везиря Хасен-ходжу и казахского багадура Тауекеля. В письме содержались приметы джигитов, которые должны совершить это. Вскоре трое были пойманы и тут же повешены. Четвертый, Туяк-батыр, вырвался из рук схвативших его лашкаров, под градом стрел переплыл ров и был поднят на аркане назад на стену. А пятому, Кияк-батыру, повезло больше. Он узнал, что Тауекель-багадур со своей тысячей и дополнительными войсками выступил в сторону Ясс, чтобы привести к повиновению мятежный город. Кияк-батыр отправился следом…

Однажды на рассвете спавшего в шатре полководца разбудил какой-то шум. Два джигита личной охраны ввели и толкнули перед ним на ковер связанного толстыми веревками человека. Однако человек устоял на ногах. Он смотрел в лицо багадуру Тауекелю с несказанным презрением.

– Ого! – сказал багадур, невольно берясь за ятаган. – Кто ты?.. Джигиты говорят, что ты замышлял что-то против меня!

Багадур принялся поигрывать ятаганом, легко перерезая пучки валявшихся в шатре лозинок.

– Я Кияк-батыр!..

– Не слышал что-то такого имени среди батыров. Вот про безродного разбойника Кияка, который непослушен воле наставника веры – эмира Абдуллаха, я кое-что слышал. Помнится, говорили мне, что этот проходимец нападает на ханские обозы, на стада…

Кияк-батыр усмехнулся прямо в лицо багадуру, все так же с презрением глядя на ятаган. Багадур невольно отбросил ятаган в сторону.

– У казахов обычно иначе называют людей, защищающих свое добро от грабителей, – сказал Кияк-батыр. – Не из наших ли сожженных кочевий гнали стада и везли обозы с добром эмирские собаки?!

«Что же, Абдысаттар знал, кого послать за моей головой, – подумал багадур. – Но почему у него такой ненавидящий взгляд? Что лично я сделал плохого этому джигиту?..»

– Как, ты сказал, зовут твоего отца?

– Жаубасар.

– Что же, и паршивый щенок называет себя волкодавом. Но убей меня Бог, если слышал я и про батыра Жаубасара. Из какого он рода-племени?

– Из рода аргынских батыров.

– Сколько же тебе лет?

– Мой покойный отец говорил мне, что я родился в тот же год, когда родился и Тауекель – пасынок перевертыша Шагая!

Побледневший багадур ухватился за ятаган. Он быстрым шагом подошел к связанному Кияк-батыру и перерезал веревки.

– Садись, Кияк – сын Жаубасара!

Кияк-батыр опустился на кошму.

– Говори!

– Пусть уйдет стража!

Багадур сделал знак, и стража отступила за дверь. Лишь старый лашкар остался у двери с саблей наголо. Когда товарищи позвали его, от ответил, что боится за багадура и хочет быть готовым броситься ему на помощь.

– Говори, почему так ненавидишь меня?!

– За что любить мне тебя, багадур?

– Кого обидел я из твоих родственников?

– Разве не мои родственники жили в тех аулах, прах которых ты пустил по ветру, багадур? Разве не моих братьев продают сейчас в рабство на всех базарах мира? Разве не моих сестер опозорили твои лашкары, прежде чем продать их в чужие гаремы?

– Я сам казах и с честными, послушными казахами не воюю! Лишь нашего общего врага баба-султана настиг я и уничтожил. Разве он не убил детей того же Хакназара, которому ты до сих пор предан?

– Молчи, багадур! Ты родился в Казахской степи, от казахской матери. Что ты делаешь со своей родиной?.. И месяца не прошло с тех пор, как побывал я в своем кочевье. Пепел и кровь остались там. И мы с братом моим Туяком поклялись полной мерой заплатить за это страшное преступление! Разве не твой хозяин эмир Абдуллах сделал это страшное дело? Не ты ли его верный раб? Так отвечай!

Кияк-батыр прыгнул на багадура, и они покатились по кошме как два барса.

– Разве не ты… Не твои друзья жгли наши аулы?! – шептал в ярости Кияк-батыр. – Ты идешь сейчас затопить кровью город Яссы и получить еще одну шубу с плеча эмира. Но не я, так брат настигнет тебя, убийца!..

Кияк-батыр не ел двое суток. Кроме того, он долго был связанным и потерял много сил в схватке с охраной. Багадур прижал его к кошме, подержал недолго и отпустил.

– Значит, ты и другие считают меня только изменником, который проливает родную кровь? – спросил он опять, словно ничего не случилось.

– Да… Но никто не удивляется этому. Когда приходит большая беда на родную землю, то такие сыновья рабыни, как мы с Туяком, защищают ее. А чего ждать от высокорожденных, да еще ставших приемышами, изменников!..

* * *

– Говори, батыр! – взревел Тауекель-багадур. – Говори, или я покончу сейчас с тобой и с собой. Я уже слышал что-то про свое рождение. Но мой отец Шагай…

– Он убийца, твой отец… Подлый убийца! – тихо сказал Кияк-батыр. Ему вдруг стало до боли жаль этого человека. Но он все равно расскажет ему тайну гибели его несчастной матери…

– Все… Все расскажите мне! – захрипел Тауекель-багадур, ухватив его за руку.

– Твою мать, как и подобает «белой кости», звали Куньсана, что значит «Подобная солнцу». Нашу с Туяком мать, как и подобает рабыне, звали Койсана, что значит «Подобная овечка». Но когда обрушивается на страну такое несчастье, как на нас, смерть не выбирает…

– Кто убил мою мать?! – глухо спросил багадур.

– Твой отец, которого называют Шагай-ханом…

– Говори!

Тауекель-багадур разжал пальцы, спустил руку батыра.

И Кияк-батыр рассказал Тауекель-багадуру тайну смерти Куньсаны.

– Да, значит, ты действительно не знаешь, что усыновивший тебя Шагай зарезал твою мать в день возвращения из Созака!

– Я… я помню только крик… – Голос у багадура вдруг стал чужим, тихим. – Она что-то кричала!..

– Хан Хакназар перед смертью велел мне, чтобы я рассказал тебе об этом, багадур. Не знаю, почему он этого хотел. Но когда я увидел, что ты с врагами, то решил попросту убить тебя!

– Почему же никто не рассказал мне об этом раньше?!

– Потому что всех, кто знал правду, Шагай-султан зарезал вместе с твоей матерью!

– Что же стало с твоей матерью, с Койсаной? – спросил вдруг багадур.

– Рабыню Койсану отдали в жены бедному и неродовитому батыру Жаубасару. – Кияк-батыр посмотрел прямо в глаза Тауекель-багадуру. – Мне нечего стесняться ни отца моего, ни матери!

Тауекель-багадур опустил голову:

– Какова же судьба твоих родителей?

– Батыр Жаубасар погиб в бою с напавшими на наше зимовье джунгарами…

– А… Койсана?

– Я нашел ее убитой на пепелище… Это сделали твои лашкары, багадур!

Стоявший все время прижавшись ухом к резной двери лашкар вдруг отскочил в сторону. Из шатра вышли Тауекель-багадур и пленник. Взяв под уздцы одного из своих коней, багадур сделал знак не сопровождать его и пошел вместе с батыром в степь.

Далеко за лагерем остановились они, и багадур, ни слова не говоря, передал поводья Кияк-батыру. Тот вскочил на коня, но не трогался с места, глядя на багадура.

– Я когда-нибудь сам найду тебя в степи, батыр! – сказал Тауекель-багадур и, повернувшись, пошел к своему шатру.

Кияк-батыр привстал на стременах, тихо свистнул, и лента пыли закружилась, понеслась в открытую степь…

– Мой багадур, этот собака лашкар, убивающий стариков, слушал ваш разговор в юрте! – тихо сказал Тауекель-багадуру молодой джигит-каракалпак из его стражи.

Тауекель-багадур посмотрел на старого лашкара со шрамом на щеке. У того был подлый, заискивающий взгляд. Но багадур лишь махнул рукой и ничего не стал предпринимать…

Через три дня в шатер султана Шагая под Саураном неслышно вошел человек со шрамом. Он что-то долго рассказывал султану, и тот одобрительно кивал головой. Под конец султан бросил человеку кожаный мешочек с золотом. А когда лашкар повернулся, чтобы уйти, султан всадил ему кривой бухарский нож в поясницу.

– Много знающий раб перестает быть верным… – прошептал он и уже громким голосом крикнул: – Заберите эту падаль, пытавшуюся оклеветать моего сына Тауекель-багадура!

– В полдень Шагай-султан склонил колено перед эмиром:

– Мой сын Тауекель-багадур хочет переметнуться к твоим врагам, мой повелитель-хан… Ты видишь теперь, какова моя верность тебе!

– Да, я знаю, что ты мне верен до конца. Кому ты нужен? Тебя никто больше не примет, кроме меня… – Абдуллах усмехнулся. – А сына своего Тауекеля определишь в мое сопровождение. Пусть будет поближе к нам!

Вошедший Хасен-ходжа увидел смеющиеся глаза своего повелителя и похолодел от страха. Чью смерть опять предвещает эта улыбка?

Ни эмир, ни Шагай-султан не знали того, что Тауекель-багадур в это время с небольшим отрядом верных людей отделился от главного войска и скакал на север, прямо в степь Дешт-и-Кипчак…

Еще два месяца простояли под Саураном лашкары эмира Абдуллах-хана. Сам он отбыл отсюда раньше, якобы из-за болезни своего отца Искандер-хана. Потом ушли и войска. Сауран выдержал осаду…

Странный свистящий звук возник где-то в голубом небе. Он все усиливался, быстро приближаясь, и пораженные, испуганные люди невольно втянули головы в плечи, все ниже пригибаясь к земле.

– Это «черный дромадер»! – крикнул кто-то.

* * *

Но это была не камнеметная машина «черный дромадер», два века назад пытавшаяся сокрушить эти стены. Чугунное крутящееся ядро ударило в самый верх крепостной башни, отбив один из зубцов, и комья сухой глины посыпались вниз на толпу. Другое ядро перелетело стену и попало в середину площади, убив привязанного к колышку коня.

– Джунгары… Все на стены!

Это загремел голос подоспевшего Елчибек-батыра. Но люди и без того уже бежали каждый к своему месту на стене. На угловой башне выделялась могучая фигура кузнеца Науана – внука и правнука людей, из века в век защищавших Сауран от незваных пришельцев.

– О наш жырау, поберегите себя! – крикнул он, увидя, что Бухар-жырау вместе со всеми полез на стену.

Но вещий певец был уже наверху. Приложив ладонь к глазам, он жадно вглядывался в даль, туда, где за холмами разворачивалась страшная джунгарская конница. Двадцать поставленных джунгарам китайскими правителями пушек вели огонь по крепости, стремясь запугать ее защитников. Командовал джунгарскими пушками плененный некогда в стычке джунгар с русским отрядом унтер-офицер из шведов Ренат. А пять тысяч всадников на низкорослых монгольских лошадях под прикрытием пушечных залпов лавой мчались к стенам крепости. Но здесь уже все было готово к отпору, и, когда подскакали они, их встретили мушкетные выстрелы и град стрел. Горячее масло лили на них сверху, скатывали им на головы тяжелые камни. И все же сотни полторы джунгар из первой линии прорвались на стену. С двух сторон полезли они на башню, стремясь захватить ее. Если бы им удалось укрепиться в ней, судьба Саурана была бы решена. Но там встретил их отряд горожан во главе с кузнецом Науаном. И, словно наткнувшись на железную стену, посыпались в ров враги, изрубленные топорами и старыми дедовскими мечами-алдаспанами. Не жалея себя, схватывались с джунгарами защитники башни и падали вместе, разбиваясь о каменные выступы. С тыла врагов атаковали те из горожан, кто остался в живых на стенах, и опасность была ликвидирована…