Текст книги "Твоя капля крови"

– Да вы знаете об этом больше Кравеца. – Кажется, цесаря это позабавило.

Стефан улыбнулся.

– Я знаю Бялу Гуру, ваше величество.

Он говорил откровенно, не произнес ни единого слова лжи. А о том, кто возглавляет легионы, у него и не спросят…

– Что вы думаете об их военачальнике?

Он едва удержался от того, чтоб надвинуть шляпу поглубже. Под вязом было легче, но он предпочел бы сейчас оказаться в темном, прохладном погребе.

Или в склепе…

– Я слышал чезарскую фамилию. Мне она незнакома. Очевидно, наемник, приставленный следить за другими наемниками. В конце концов, не думаю, что у них большой выбор. Всех, кто способен был командовать белогорцами, ваша матушка благоразумно… устранила.

Лотарь кивнул и замолчал, следя взглядом за наследником, который полз к нему по только проклюнувшейся траве, надеясь застать врасплох. Белые чулки на мальчике давно уж не были белыми, лицо раскраснелось, атласная курточка распахнулась. «Интересно, – подумал Стефан, – позволяли ли маленькому Лотарю играть в траве?»

Цесарь дождался, пока ребенок подберется совсем близко, наклонился и ухватил его под мышки.

– Ага! Я поймал оборотня!

Мальчик театрально верещал и болтал в воздухе ногами.

– Как вы думаете, Стефан, что нам с ним делать?

– Ну… У вас есть серебряные пули, ваше величество?

Цесарь с сожалением покачал головой.

– Тогда думаю, ничего мы сделать не сможем. Оборотни боятся только серебра…

Мальчик вдруг перестал смеяться и посмотрел из-за плеча отца странным, взрослым взглядом.

– Какая досада. – Цесарь опустил сына на землю, поправил курточку. Тот показал отцу длинный нос и умчался пугать няньку.

– Вы бы хотели быть с ними, Белта? – спросил Лотарь.

– Я здесь, с вами, ваше величество, – тихо ответил Стефан.

Лотарь улыбнулся короткой, острой улыбкой. Положил ему руку на плечо, как давно уже не делал. Собрался было что-то сказать, но тут из-за деревьев вылетел запыхавшийся паж.

– Ваше величество… Барон Кравец просит его принять. Я сказал, что вы на прогулке, но барон настаивает…

– Зови.

Кравец приблизился чеканным шагом. Поклонился.

– Ваше величество, я, кажется, помешал вашей беседе с князем…

– У вас ведь что-то срочное, Кравец?

– Весьма, ваше величество. – Тáйник не отрывал цепкого взгляда от Стефана.

– Пройдемте в беседку. Князь Белта…

– С вашего разрешения, я побуду здесь, государь.

Лотарь сощурился.

– Вам нехорошо?

– Солнце, ваше величество…

– Да что это за мода пошла – жаловаться на солнце! – сказал цесарь полураздраженно, полушутливо. – Не уходите, Белта, вы можете мне понадобиться.

Тот, кто планировал сад, был человеком разумным. Беседка стояла не так уж далеко, но из нее не доносилось ни звука. Стефан со вздохом опустился на прохладную деревянную скамейку и наконец закрыл глаза. Что же за сведения принес Кравец, если не мог подождать конца прогулки?

Пить хотелось нестерпимо, и даже через сомкнутые веки он видел жаркое, иссушающее марево.

– Ваше высочество! Ваше высочество! Помогите!

Кричала нянька, но открыть глаза не было сил. Наверняка она просто «испугалась» оборотня.

– Помогите! Его высочеству плохо!

В крике было что-то истерическое. Настоящее. Стефан разлепил веки, вскочил: женщина сидела на коленях над упавшим в траву ребенком.

– Что случилось? – Пока он добежал до них, няня уже расстегнула на мальчике рубашку, запрокинула ему голову и поднесла соли под нос. Но ребенку это не помогло, глаза у него закатились, пальцы беспомощно скребли по земле. Из горла вырывалось хриплое, свистящее дыхание, губы покрылись белым налетом и потрескались – будто он несколько дней не пил. Кожа стремительно теряла цвет.

Стефан никогда не видел себя во время приступов – потому и промедлил. А потом медлить стало нельзя; он подхватил мальчика и крикнул няньке:

– Да что ж вы замерли, бегите за доктором!

То ли она была новенькой и слушалась всех, то ли просто испугалась – но вскочила и ринулась, подобрав юбки, через газоны к дворцу. Из беседки никто не вышел – скорее всего, там их тоже не слышали. Значит, несколько минут есть…

Мысленно понося себя за глупость – у цесаревича-то откуда возьмется твоя болезнь? – он сорвал с пальца старый перстень с камнем и острым краем резанул по запястью. Белая линия налилась красным, он стиснул запястье и поднес его ко рту мальчика. Несколько капель крови упали на побелевшие губы, но наследник дышал все с тем же трудом. Еще несколько капель, без особой надежды – но дыхание стало ровнее, на щеки потихоньку возвращался румянец. Ребенок облизнулся, закашлялся – а потом ухватил руку Стефана и впился зубами в порез. Белта позволил ему сделать несколько глотков, а потом вырвал руку – не без труда.

– Все, ваше высочество. Все, все! Больше нельзя.

– М‐гм, – сказал тот. Стефан отвел с его лица мокрые волосы. Он помнил эти ощущения: бьющееся сердце, гулкая пустота в голове. И жажда…

– Позвольте. – Белта утер ему рот манжетой и спрятал ее в рукав. У ребенка задрожали губы. – Что такое, ваше высочество? Все прошло…

– Нельзя, чтоб кто-то видел, – пробормотал тот, – мне конец…

– Никто и не видел. – Стефан обернулся. Из беседки к ним бежал, неуклюже переваливаясь, Лотарь. По саду, едва поспевая за доктором, торопилась цесарина.

– Никто не видел, – повторил Стефан, торопливо подобрав перстень и сунув в карман. Он поднялся, не отпуская мальчика; тот обхватил его руками за шею, и теперь Белта чувствовал не только зависть, но и странный гнев.

Лотарь почти выхватил сына у него из рук.

– Что тут произошло?

– Не волнуйтесь, ваше величество. Думаю, это солнечный удар…

– Верно, – подтвердил доктор, щупая наследнику пульс. – Сегодня жарко, а его высочество еще и разыгрались… Пойдемте, его следует унести в тень…

Они с Лотарем пошли вперед, заплаканная нянька брела за ними. Стефан и цесарина остались позади. Он глядел на ее широкополую шляпу и вуаль, на закрытое платье и слишком теплые для весны перчатки и думал: как же он не догадался раньше?

Да что это за мода пошла – жаловаться на солнце!

– Значит, – сказала она медленно, – теперь вы знаете.

Он удивился такой мгновенной капитуляции. Потом понял.

– Но и вы теперь… знаете.

– Я? – Цесарина усмехнулась. Кажется, она смотрела на него – хотя из-за вуали Стефан не мог видеть ее лица. – Я знала с самого начала.

Глава 9

Из-под сизых облаков, низко нависших над морем, силилось пробиться солнце. Иногда яркому, острому светлому лучу удавалось пропороть темное рванье туч. Стефан подносил руку к глазам и ждал, пока солнце уйдет. Он стоял на набережной, спустившись по вырубленным в камне ступенькам, так, что почти под ногами у него расплывались по воде зеленые водоросли. Всякий раз, когда волна раскалывалась о камень, на лицо и на одежду оседали соленые брызги. Стефан слизывал море с губ, и жажда ненадолго отступала. Дома на другом берегу залива казались величественными и угрожающими, оттого что тучи нависали над ними фиолетовой тенью. Белта невольно любовался ими. Иногда ему приходило в голову, что он мог бы полюбить этот город, окажись он здесь в другое время – и в другой роли.

Ясные дни кончились, вернулась обычная невнятная серость, и он воспользовался этим, чтобы спуститься к морю.

Море было свободой. Даже поставленная магами Стена держалась на волнах куда слабее, чем на суше. Она защищала от вражеского флота, но суденышко контрабандистов, если вел его человек опытный, без особого труда добиралось до берега. Иметь дело с контрабандистами – большой риск. Куда проще с послами. Дипломатическая служба – дело тонкое, никто не станет удивляться, что послы с советником обмениваются подарками. Тем более что они особо этого не скрывают. Тайная служба наверняка в курсе, что советник балуется чеговинскими травками. И возможно, попади он в немилость, эликсир ему тоже припомнят – но пока на подарки от Ладисласа смотрят сквозь пальцы и так же могут взглянуть на другие оказии.

Такие, к примеру, как письмо из торгового дома Черроне, которое на днях передал Стефану чезарец. Торговцы сообщали, что сумели найти в Чезарии художника, который наверняка понравится князю Белта, и отправят картины по первой же просьбе. Вместе с письмом прислали и небольшой пейзаж с увитыми виноградом колоннами, силуэтом гор вдали и прекрасной пастушкой. Ничего подозрительного в этой картине не найдешь при всем желании; разве что можно обвинить князя Белту в дурновкусии. И все же Марек рискует – но теперь хоть душа за него не болит.

С послами удобно – было, по меньшей мере, как и с друзьями с «недавно присоединенных территорий». Но теперь, когда каждый из них тянет воз в свою сторону, как в старой басне, об удобстве придется забыть. И разузнать, какие корабли заходят в порт в час, когда не спят лишь контрабандисты и вампиры…

Он не успел заслонить глаза от солнца, и золотая бляшка попала под веки, заплясала. Стефан уже почти привык к рези в глазах, к вечной слабости и жажде и день ото дня все четче различал биение крови в каждом, кто оказывался близко. Он с трудом мог есть – заставлял себя, боясь лишиться последних сил, но единственным, что не вызывало отвращение, было мясо с кровью. На кухне уже знали, что хозяин всегда просит одно и то же.

Лотарь уже заметил неладное. Он отвел Белту в сторону и посоветовал ему приглядывать за поваром, а лучше – и вовсе сменить.

– Вы выглядите как человек, которого медленно травят. Поверьте мне, Стефан, я не забыл ту книгу о ядах.

Пришлось отговориться наследственной болезнью. Лотарь, кажется, поверил.

Солнце за тучами стало краснеть, и море теперь отливало пурпурным, как вино. Закат оказалось труднее переносить, чем дневное солнце; к тому же он опаздывал на цесарский Совет.

Переодеться он не успел, и за столом на его промокшее платье смотрели с насмешкой.

Ничего нового сказано не было, и Стефан, отвлекшись от докладов, тайком поглядывал на начальника особой цесарской охраны. Кравец казался в последнее время озабоченным. Его явно что-то беспокоило еще с того разговора в беседке. Он оставался все таким же бесстрастным, но взгляд утратил свою цепкость и порой становился стеклянным, будто тáйник погружался глубоко в себя. После очередного Совета, где из пустого тщательно переливали в порожнее, Стефан отвел его в сто– рону:

– Я снова встречался с чезарским посланником.

Ужин приближался, и в коридорах стало громко, людно. Заплясали свечные огоньки, портреты оживились и глядели кокетливо. Стефан с тáйником устроились в глубокой оконной нише.

– Ничего необычного: уверения в вечной дружбе и подарки. Признаюсь, я завидую его таланту. Уметь создавать такую суету и при этом не двинуться с места ни на йоту… А послушать его – выйдет, что Чезарец уже расставил шатры для остландских воинов.

Тáйник выставил подбородок, будто на параде.

– Скорее, – сказал он, – уже выкопал им могилы.

– Об этом я и говорил его величеству. Остланду предстоит воевать не только с Флорией…

Вроде бы ничего не дрогнуло в лице тáйника, но оно как-то неуловимо потемнело.

– Вас беспокоит, князь, что цесарь начнет набирать белогорских рекрутов?

Стефан усмехнулся.

– Как бы белогорские рекруты не побеспокоили цесаря… В этих вопросах моя отчизна, к сожалению, не слишком сговорчива – именно потому я и прошу его величество повременить с призывом.

Вести из дома тоже приходили с кораблями. Там становилось все неспокойнее. Кажется, Вуйнович, как и обещал, собирал и вооружал «лесную вольницу». Стефан спешно отправил письмо отцу, в котором просил его поменьше утруждаться, как советовал доктор, и не затевать никаких предприятий, ибо обострение его болезни опечалило бы всех близких. В Швянте снова выступали студенты – правда, манифестация вышла маленькой и прекратилась своими же силами. Может быть, Бойко наконец взялся за ум; по меньшей мере, до виселиц в этот раз не дошло.

Обо всем этом Стефан знал, а если и не знал, то мог бы предсказать.

А вот дражанские беженцы, которых все больше появлялось в Бялой Гуре, – это стало для него новостью.

И то, что эти беженцы рассказывали.

– Ну что же… – говорил тáйник, – с новым указом вам не о чем беспокоиться, ваша светлость. Вы входите в Совет, так что сможете наложить запрет на решение о войне. Как делали, помнится, ваши предки на выборах князя…

– Именно это в конце концов и сгубило Бялу Гуру, – спокойно сказал Белта. – И я намерен пользоваться этим правом с чрезвычайной осторожностью.

Тáйник обижен этим указом совсем по-детски. Выходит, Лотарь до сих пор не обмолвился о Зове. Странно, хоть и не Стефану его судить.

– Признаться, – сказал Белта, – меня больше волнует поведение наших союзников. Оно кажется мне не слишком продуманным, а вам?

Кравец слегка расслабился.

– Вас до сих пор заботят новые советники господаря? Я тоже был озадачен, но теперь все разрешилось. Это был, как оказалось, всего лишь дружественный жест, хоть и несколько неловкий. Те, кто сидит теперь одесную господаря, – друзья детства ее величества. Дражанец просто хотел сделать приятное ее супругу, нашему цесарю.

Странная, однако же, приятность, которую делают без предварительного уговора…

– Или же придать веса решениям господаря в глазах Остланда? – предположил Белта вполголоса.

Кравец улыбнулся заговорщически – мол, мы с вами все понимаем… А в глазах – зеркало, до блеска вычищенное, из тех, в которых подобные Стефану не отражаются.

– Я был бы признателен, – сказал Стефан сухо, – если бы не последним узнавал новости, которые прямо касаются моего ведомства.

– Простите меня, князь. Я полагал, что цесарь рассказал вам об этом первому…

– Его величество сейчас, к сожалению, очень занят – а доклады я предпочел бы получать от вас.

Быстрый кивок – если бы Кравец не всем так кланялся, можно было бы счесть за неуважение.

Тáйник погорячился: права вето ни у кого на Совете – кроме цесаря – не было. Но даже если это ничего не изменит, Стефан скажет «нет».

– Не сердитесь на меня за откровенность, князь Белта, – говорил ему тем же вечером дражанский посол, – но вы первый белогорец на моей памяти, который не желает поторопить войну…

Посол был человеком весьма грузным, но это его не портило, скорее придавало его облику некоторую солидность и надежность. Так бывает в голодных странах – к полным поневоле относишься с уважением.

– Будучи советником его величества, я не имею права рассуждать как белогорец, – сказал Стефан. – Но мне кажется, что война вредна для любой державы… есть она на карте или нет.

Было в этом что-то забавное. Когда-то дражанцы и Стефанова прадеда пытались втянуть в войну – против Остланда. Но тогдашний Белта им не доверял и, как оказалось, был прав. Саравская уния тайно подписала договор с Остландом, обещая ему военную поддержку в обмен на Пинску Планину. Территория по левому берегу Плао когда-то и впрямь принадлежала Драгокраине – господари так об этом и не забыли.

Белогорцам повезло, что тогдашний цесарь оказался честолюбивым и жадным до земель; он смял Саравскую унию вместе со всеми ее претензиями. Саравия и Бяла Гура с ходу оказались пристегнуты к остландской территории. Только дражанцам удалось худо-бедно сохранить свое княжество – но им уж было не до Планины.

Повезло – потому что сшить надвое разорванную страну не было б, пожалуй, по силам ни Яворскому, ни самому князю Станисласу.

За окнами ветер шумел, будто кто-то дул в хриплую камышовую трубку. Влажные дрова в камине горели плохо, а весенняя зябкость проникала в щели, сквозила по полу. Посол с видимым удовольствием пил горячий мед, поддевал вилочкой засахаренные яблоки с серебряного блюда и молчал.

Они привыкли обмениваться визитами; в последнее время – без особой цели, но в надежде подобрать оброненную другим крошку информации. Однако сейчас Стефан знал немногим больше, чем должен был скрывать, – а вот ему хотелось расспросить собеседника. И не о беженцах – Мать с ними, с беженцами… Подлить ему меда и поинтересоваться: известно ли его превосходительству, что дочь его господаря и высшей милостью цесарина Остланда – вампир. И много ли еще потомков Михала бродит по благословенной дражанской земле – и при каких титулах…

Это до сих пор казалось невероятным – настолько, что, если б не испачканный в крови манжет, Стефан подумал бы, что все это бред, морок, порожденный неожиданным солнцем.

Но для морока слишком хорошо все сходится. Все знают, что вампиров здесь не бывает – они не могут проникнуть за Стену, как не могут войти в дом без приглашения. Но цесарину пригласили, ее позвала ко двору тогдашняя хозяйка Остланда. Остается только гадать, как дражанский господарь не увидел, что в собственной семье растит вампира. Впрочем, и про Стефана до сих пор думают, будто он сын Катажины… А если она сумела произвести на свет наследника, значит, тоже была полукровкой…

Ветер за окнами взвыл сильнее; хлопнули рамы, укрытые за бархатными шторами, тихонько задребезжало стекло. Дражанец поежился и тихо пробормотал:

– Нечисть в дом просится…

– Простите?

Тот отставил в сторону ополовиненное блюдо с яблоками.

– Старое суеверие, мой князь. У нас говорят, что, когда ветер так стонет, нечисть приходит под ваши окна, оттого нужно крепко запереться в доме и не выходить. Впрочем, у нас и так всегда был запрет незнакомца в дом пускать – еще со времен Михала.

У Стефана по спине прошел холодок – не из-за ветра, а из-за странного созвучия их мыслей. Или дражанец знает и видит больше, чем кажется?

Но посол смотрел в огонь; лицо его немного раскраснелось и разгладилось, как будто он позволил себе отдохнуть от тяжелой ноши. Все обязательное, что должно было быть между ними сказано, уже говорилось и повторялось несметное количество раз. И любой повод, что уводит беседу из выдолбленного русла, кажется благословением…

– Не к ночи будь помянуто, – заметил Стефан и все же подлил посланцу меда.

– Здесь вам бояться нечего. Тут не водилось нечисти с тех пор, как построили Стену.

– Здешние маги сильны – но ваши меня тоже удивляют. Неужели правда то, что после Михала вампир не мог даже приблизиться к трону?

– Господарь Михал и весь его род, – посол выпрямился в кресле, – были кровавым пятном на истории нашего княжества. Позорным пятном. Конечно же, маги семьи Костервальдау, да продлятся ее годы, сделали все, чтоб проклятые эти существа не смогли править Драгокраиной. Но дело не только в магах. Весь народ в едином порыве боролся с вампирами – только так их можно уничтожить.

Все это напоминало заученную страницу из учебника – возможно, ею и было.

– Я и сейчас могу рассказать вам на память, по каким десяти признакам узнаешь вурдалака. У нас этому учат каждого ребенка.

Стефан пожал плечами.

– Не такие уж это хитрые правила, здесь они тоже известны. Вампиры спят в гробах, боятся солнца, осины и святого знака…

Дражанец глядел на него с недовольством священника, которому школяр безжалостно перевирает псалом.

– То, что здесь рассказывают, мой князь, в основном сказки. Настоящего вампира так не угадаешь.

Стефан поднялся, поворошил дрова в камине и, чуть понизив голос, попросил:

– Расскажите же, как их можно различить. Вот и обстановка подходящая для страшных историй.

Посол стал загибать пухлые пальцы.

– То, что прячутся они в склепах и пещерах, то верно, но, если такой выйдет к людям, распознать его непросто. Случись ему попасть в комнату с зеркалом, он отвлечет вас так, чтоб вы в это зеркало взгляда не бросили.

Стефан стоял в двух шагах от его кресла, глядел на бычью шею посла и чувствовал, как разгорается притихшая на время жажда. Вспомнилось, что таких, как посланец, называют «полнокровными…».

Тот продолжал, ничего не замечая:

– Нас учили, что вампир за столом будет отказываться от пищи и уж точно никогда не попросит соли; а если случайно рассыпать сахар, станет собирать не горстью, а по одной крупинке. Или, скажем, если друг ваш все время куда-то исчезает во время рассвета и заката, то… одним словом, не друг он вам.

Дверь скрипнула; втолкнулся слуга, нагруженный двумя канделябрами. Стефан с трудом сглотнул и заставил себя сесть в кресло. А может быть, подумал он со злостью, это желание передышки лишь видимость, и посол завел разговор о нечисти, чтоб его не спрашивали о другом. Драгокраина научилась у братской державы хранить секреты, так что порой высмотреть, что происходит у соседа, не легче, чем заглянуть через Стену. Но слухи до Стефана доходили. Даже если снять всю пену, что вокруг этих слухов взбили, выходит, что не все там рвутся воевать. Впрочем, на желания народа правители Драгокраины обращали внимания не больше, чем цесари Остланда, и, даже вздумай кто бунтовать, на решение это не повлияет…

– Я, наверное, утомил вас своим рассказом, мой князь.

– Ну что вы, эти сведения вполне могут пригодиться.

Дражанец ничего не сказал о полукровках, но спрашивать Стефан не решился. Даже если это и в самом деле досужая болтовня уставшего человека… пусть такой и останется.

– Когда я был совсем ребенком, меня как-то взяли на вампирью охоту. Это раньше они ходили по земле как хозяева, теперь уж если заведется такой, то прячется в могиле и выходит только ночью. Мои наставники узнали, что в соседней деревне пропадают люди, и я вызвался помочь им проверить кладбище. Обычно у нас отрока сажают на коня вороной масти, еще не имевшего дела с кобылами, и водят мимо могил. Куда конь ни за что не захочет идти – там и скрывается нечисть…

Стефану отчего-то представился не дражанский погост с высокими белыми склепами, а заваленная камнями плита за оградой. И ландыши…

– Вам, наверное, было очень страшно.

Дражанец засмеялся.

– Жутко, разумеется, особенно учитывая, что на коня сажали в первозданном наряде, если вы понимаете, о чем я. Зато повода для хвастовства мне потом хватило на весь год…

– Так вы нашли вампира?

Посол кивнул.

– Правда, мне не хотелось бы описывать дальнейшее. Это уж точно… не к ночи.

Оставалось лишь удивляться, как сильно у дражанца притупилось чутье…

Ветреные ночи не редкость в это время года; скоро придет и самая главная, что знаменует еще один поворот солнечного колеса, теперь уж – к лету. Ночь больших ветров, ярких лент, завязанных вокруг столба, разрумянившихся щек, украденных поцелуев.

И здесь во дворец окончательно пришла весна во всей своей тщетной и мимолетной красе. В расставленных повсюду жардиньерках благоухали только что сорванные цветы, барышни прикалывали к платьям веточки сирени и смеялись звонче обычного. Все вокруг было надушенным, напудренным, легкомысленным и праздничным. О войне не вспоминали, зато в честь весны затеяли в саду фейерверки. Под деревьями, пахнущими смолой и свежей липкой зеленью, расставили столы. Вечер выдался холодным, и нарочито летние туалеты не спасали от ветра. Барышни кутались в шали, ежились, обхватив руками плечи, и только цесарина, казалось, не замечала прохлады. Стефан стоял чуть вдали, под деревом, и гадал, как бы поудобнее к ней приблизиться. Но когда стемнело, она сама подошла к Стефану, веером коснулась его предплечья.

– Князь Белта… Я хотела еще раз поблагодарить вас за помощь, которую вы оказали моему сыну.

Стефан поклонился.

– Я рад, что смог быть полезен вашему величеству. Как себя чувствует наследник?

Цесаревич был тут же и занимался любимым делом: лазил под столами и хватал за ноги присутствующих. Те умилялись, как и следовало. К Стефану мальчик старательно не подходил – явно по приказу матери, – но иногда, вылезая из-под стола, глядел на него заговорщически.

– Хорошо, – сказала цесарина. – Теперь он и не вспомнит ничего до следующего приступа… вам ли не знать.

На ней было строгое темно-вишневое платье, подчеркивающее белизну рук и лица – белизну, которой не добиться никаким женским ухищрением. Волосы ее были забраны в высокую прическу, лицо открыто – и оттого глаза казались еще темней и глубже. Стефану вспомнилась панночка-утопленница, которая в летние безлунные ночи являлась из озера и смотрела похожими глазами – черными, бездонными. Но там была землистая, с зеленым, бледность – а здесь безупречная чистота алебастра. Она не казалась неживой, как Войцеховский, но Стефан впервые, кажется, понял, отчего Лотарь искал приюта по чужим спальням, – трудно быть с той, кто вовсе не источает тепла.

Они стояли под деревьями, всплески огня озаряли небо, искры сыпались вокруг. Ахали и визжали фрейлины: то одной, то другой прижигало платье.

– Если я правильно понимаю, именно вам я обязан местом в цесарском дворце?

Она прижала веер к губам.

– Пусть это останется нашим секретом. Но, право, услуга моя невелика. Ваш дядя так настаивал, что у меня не хватило духу отказать. Я всего лишь замолвила за вас словечко.

– Тем более я ваш должник. На покойную цесарину наверняка непросто было повлиять…

Даже смеялась она сдержанно, царственно.

– В этом вы, пожалуй, правы.

– К вашим словам его величество наверняка прислушивается больше…

Она резко замолчала, темные брови сдвинулись.

– Ну разумеется. Мне следовало знать, что он все вам рассказывает.

Огненная лента взвилась в небо, закружилась и рассеялась, оставив за собой черный след.

– Цесарь оказал мне высокую честь, наградив своей дружбой. Я же пытаюсь, насколько могу, оправдать его доверие и оградить от опасностей.

– Я рада, что у моего мужа есть такой преданный друг. – Она сделала ударение на слове «преданный». – Тем более что от большинства ваших соотечественников такого ожидать не приходится… Я только надеюсь, что вы сможете отличить настоящую опасность от надуманной.

– Остланд на пороге войны, ваше величество. – Стефан переждал очередной залп. – В такой момент к любой угрозе следует отнестись со вниманием…

– Вы правы, князь, час тяжелый. – Темнота снова сгустилась, и лицо цесарины сияло, как свежевыпавший снег. – Я рада, что в такое время мы все можем быть рядом с ним. И поддерживать его по мере сил…

Втравить Лотаря в дружбу с Чезарией – это на дружескую поддержку никак не походит.

– Я знаю, что не всегда была к вам справедлива. Однако мой супруг ценит вас, а наследник любит, и, я полагаю, нам тоже следует держаться вместе.

Он и сам не знал, как скажет Лотарю о ребенке. Кажется, что цесарь неспособен оставить ребенка или отдать анджеевцам. Но что за судьба будет у наследника, о котором узнают такое? Запрут в Левом крыле, как отца…

Она смотрела на него, ожидая – требуя – ответа.

– Я готов во всем вам служить, ваше величество. – Стефан склонился к ее руке, тронул губами белую перчатку.

– Спасибо, князь Белта. – В первый раз в ее голосе прорвалась искренность.

Фейерверк был окончен, фрейлины, продрогшие и уставшие смеяться, окружили цесарину. Ахали, наперебой восхищаясь зрелищем, бросали на Стефана игривые взгляды. А он чувствовал себя как в детстве, когда пан Ольховский прерывал на самом интересном месте длинное сказание и отправлял их с братом спать. Приступ любопытства подавить оказалось не проще, чем обычные его приступы.

– Благодарю вас за оказанную честь, – торопливо сказал он. – Я бы хотел, если это возможно, поговорить с вами еще…

– Ну разумеется, – кивнула цесарина прежде, чем раствориться в ночи, подобно еще одной огненной ленте.

Мне следовало знать, что он все вам рассказывает…

Она и отрицать ничего не стала.

В голове у Стефана складывалась теперь странная картина.

Войцеховский, тоскующий по временам князя Михала.

Новые советники у господаря. Друзья детства Донаты – или братья по крови?

И цесарина, втягивающая своего супруга в заведомо гибельный союз.

Но если то, что выходило, – то, о чем он с трудом осмеливался думать, – было хоть в чем-то правдой, тогда Стефан не понимал, почему он до сих пор не впал в цесарскую немилость и не был отправлен на Хутора. Не поскользнулся, в конце концов, на ступенях набережной. Войцеховский, наверное, сказал бы о родстве крови, о том, что своих следует беречь всегда. Но беречь такое соседство слишком опасно…

Может быть, до поры до времени она не принимала его всерьез; может быть, дружба с цесарем охраняет его надежнее, чем Стефан мог надеяться…

Возможно, все, что он успел надумать, – дичь, ерунда. Если бы только поговорить с ней еще раз – и не на глазах у всех, но встретиться во дворце наедине – почти невозможно…

Вечером в театрике Стефан поймал себя на том, что пожирает цесарину глазами, и мысленно наслал на себя все известные проклятья: только этого ему не хватало. Только сплетен о том, с какой тоской князь Белта смотрит на жену своего друга и цесаря.

Однако когда он вернулся домой после пьесы, на подносе в приемном его ждала записка. Как она там оказалась, кто принес – слуга не имел понятия.

Стефан развернул ее, закрывшись в кабинете. Голова гудела; пора бы завязывать со светскими развлечениями…

На атласной надушенной бумаге было выведено безликим старательным почерком:

Дорогой друг!

Мы должны непременно увидеться и поговорить. Приходите в двухэтажный дом с серыми ставнями на Саравской улице. Я буду ждать вас там завтра после полуночи. Чтобы вас впустили, простучите первые такты «Красотки-графини». Очень жду вас. Ваша преданная подруга и сестра.

Такое послание даже сжигать не нужно: написано явно не рукой Донаты, содержимое напоминает любовное письмо нижайшего пошиба. А о том, что Стефан имеет право называть цесарину сестрой… знает, наверное, лишь пан Войцеховский.

Что ж. Скорее всего, в доме с серыми ставнями его будет поджидать засада. Цесарина знает, кто он, значит, и люди в засаде будут непростые, и на свой дар рассчитывать не приходится.

А потом поди узнай, какому ревнивцу не понравился такой непатриотичный выбор жены. Водевиль, ей-же Матушке.

Стефан положил листок в карман и решил назавтра пройтись по городу. Наведаться на Саравскую улицу и полюбоваться на серые ставни. Посылать слугу казалось ненадежным, другое дело – взять его с собой ночью, снарядив пистолями. В конце концов, и белогорец в Остланде имеет право навестить женщину при живом муже – и отбиваться от ревнивца, как сможет…

Разбирая вечно копящиеся в кабинете – и мелочные по сути своей – дела, Стефан не заметил, как отгорел закат. Верно говорил дражанец, если ваш друг ни за что не желает выходить на улицу под красное солнце – глаз да глаз нужен за таким другом. В сизом предвечерье было хорошо. Хмурые улицы дышали весной, шарманщик выдавливал из ящика скрипучую музыку, и рыбная вонь от торговых рядов мешалась с запахом яблоневого цвета. У конной статуи Лотаря Освободителя скакали мальчишки, пытаясь достать до шпоры. Если б сейчас попасть домой – хоть ненадолго, хоть на пару часов… Обступивший его город был будто нелюбимая женщина, надевшая знакомый наряд и так же кружащаяся перед зеркалом – за это сходство с любимой только больше ее ненавидишь.

На Саравской улице торговали старьем, продавали прямо с костра жареную рыбу и чинили сети. На Стефана смуглые и темноглазые обитатели почти не обращали внимания, если и поднимали головы, то тут же возвращались к своим занятиям. Хоть лачуг на улице было больше, чем приличных строений, дом с серыми ставнями он заметил, только дважды пройдя улицу из конца в конец. Один из тех домов, что не видишь сразу, – но потом уж из головы не выкинешь. Здание стояло нахохлившись и будто таило угрозу – но это просто разыгравшееся воображение. Стефан поднялся на крыльцо, постучал в дверь молоточком в виде волчьей лапы. Никто не ответил; он того и ждал.