Текст книги "Твоя капля крови"

Но вдруг, будто отвечая его воображению, из глубины дома донеслась музыка. Кто-то играл на клавесине знакомую мелодию.

 
                         Спи, дитя, не нужно плакать,
                         Козодой поет у двери…
 

Стефан постучал сильнее, но никто так и не отозвался. Постояв еще, он сошел с крыльца.

Невдалеке у лачуг кудрявая девушка раскладывала на противне выпотрошенную рыбу; рядом возился ребенок, разводя огонь. Стефан дал ей монетку и спросил про дом.

– Пустой, – сказала она. – Там не живут.

– Там играет музыка…

– Музыка играет, – легко согласилась девушка, – а дом пустой.

И отвернулась к своей рыбе.

– Пустой, – сказала грузная слепая старуха, сидящая на лавке у стены. – Только духи с погоста собираются. Тут ведь от нас погост недалеко…

Белесый взгляд уперся в Стефана.

– А ты сам, сынок, откуда? Кто ж тебя так проклял? Мертвая у тебя кровь в жилах, мертвая, я же вижу…

Когда Стефан вернулся домой, в приемной его ждал гвардеец.

– Ваша светлость! Его величество требует вас к себе, срочно!

– Давно вы тут сидите?

– Час будет, ваша светлость. Государь велел немедленно вас найти.

По тому, как юноша пританцовывал на месте, Стефану все стало ясно.

– Его величество не в духе?

Тот только головой помотал – уже на ходу. Вместе с гвардейцем Лотарь прислал карету, так что во дворце они были уже через четверть часа.

Он отпустил юношу от лиха подальше и по лестницам поднимался едва не бегом. Плохое настроение цесаря могло означать что угодно. Может быть, маги разгадали Зов. Может быть, Кравец узнал, как по-настоящему зовут предводителя белогорских легионов. Может быть, во сне Лотарю явились маменька и отчитали…

– Наконец-то вы пожаловали, Белта. Я уж думал, вы решили вернуться в Белогорию.

Лотарь никогда не кричал – это мать его, будучи «в голосе», могла перещеголять самого зычного из своих гвардейцев. Но Лотаря годы в Левом крыле научили сдержанности, даже в гневе он говорил тихо – только слова звучали как-то очень четко, со змеиным присвистом, и губы белели, как у утопленника.

Стефан склонил голову.

– Простите, ваше величество.

В кабинете Лотарь был не один. У стола сидел весьма угрюмый человек, которого Стефан видел при дворе всего раза два. Судя по мрачному и слегка скучающему выражению лица, цесарский гнев его вовсе не трогал. Одет он был скромно, но на груди его покоился крупный медальон червонного золота. Такие носят высшие чины в Ученом совете.

– Чем я могу быть полезен, государь?

– Я хотел бы, – Лотарь говорил тяжело и отрывисто, как после бега, – чтобы вы послушали мэтра Леопольда. Мэтр, видите ли, знает, откуда взялось интересующее нас колдовство.

– Это не совсем точная формулировка. – Голос у мэтра был сухой, как книжные страницы. – Я лишь сказал, что теперь можно предположить натуру колдовства. Мы с собратьями заключили, что воздействие, которому подверглось его величество, может происходить только из одного источника.

Стефану внезапно захотелось пить. В первый раз за долгое время – не крови, просто воды.

– И что же это за источник?

– Магия Зова – это магия крови. Оттого ее широко использовали в Драгокраине, когда там правили вампиры. Я представил его величеству подробный отчет нашего Совета.

Стефан перевел взгляд на цесаря. Тот сидел, барабаня пальцами по темной бархатной папке, – все с таким же застывшим лицом.

– Для того чтобы в полную силу использовать такое колдовство, нужно, собственно, быть… так называемым принцем крови, – продолжал мэтр. – Однако и после устранения династии Михала магию эту применяли кое-где в Драгокраине… впрочем, под большим секретом. Но что мы знаем определенно – нигде за границами княжества эта магия не использовалась.

– Выходит, что на его величество напал вампир?

Мэтр утомленно вздохнул.

– Я бы не стал говорить подобной… нелепицы. Кажется, я достаточно ясно выразился: это воздействие применялось много позже вампиров. К тому же Зов определенно идет из пределов столицы – им невозможно воздействовать на очень большом расстоянии. Из чего мы заключаем, что Зовущий находится на территории Остланда… Вурдалак же не может проникнуть за Стену.

«Не может. Разумеется».

– В любом случае и в самой Драгокраине их практически вывели. Именно поэтому мы с собратьями предположили, что действует человек, сохранивший старую магию. В каких интересах… думаю, этот вопрос за пределами наших познаний.

– Этим колдовством, – по тишине за спиной Стефан понял, что этот вопрос магу уже задавали, – пользовалась семья Костервальдау?

Лицо мэтра разрезала улыбка.

– Ни в коем случае. Костервальдау боятся как огня всего, связанного с бывшей фамилией.

Уже на пороге он сказал:

– Что же до принцев крови… Если бы я не боялся так гнева вашего величества… – Не стоит, право же, так ярко демонстрировать отсутствие всякой боязни. – Я бы посоветовал, наверное, по этому вопросу обратиться к некому ордену… ордену Святого Анджея. Однако, зная вашу нелюбовь к подобным организациям…

Он вздохнул и вышел – дверь перед ним открылась сама и сама же бесшумно затворилась.

Лотарь сидел и похлопывал ладонью по столу, не меняя позы.

Почему же он сейчас так зол? То, что предполагает мэтр, не так уж и страшно. Разумеется, неприятно, когда союзник одной рукой втягивает тебя в войну, а другой… невесть во что. Но само по себе это не повод для такого гнева.

«Что ж, теперь ты знаешь, как он реагирует на предательство».

Стефан уже привычно достал из шкафа бутылку рябиновки, налил в бокал щедрую порцию, поставил перед Лотарем.

– И что вы скажете об этом, Белта?

– Возможно, мой цесарь, не стоит слепо верить тому, что говорят маги.

– Бросьте. Они не лгут.

Верно, амбиции членов Совета лежали обычно далеко от придворных интриг, а кодекс запрещал им предавать своих правителей. Так или иначе, он не помнил, чтобы маги лгали ради какой-то своей игры.

– Хотел бы я знать, кому в Драгокраине понадобилось толкать нас в объятия капо. – Лотарь осушил бокал залпом, но речь оставалась все такой же четкой.

«Вашей жене, государь. А о причине она обещала рассказать мне сегодня в полночь за чашечкой крови, но только если я вспомню, как поется “Красотка-графиня”…»

Он заставил себя посмотреть Лотарю в глаза.

– Ваше величество, вы не думаете, что не нужно так скоро сбрасывать со счетов вампиров?

Цесарь кивнул:

– Вампиров. А еще оборотней. Да и русалки могут стать опасностью, если придется воевать на море. Ради всего святого, Белта! – Он ударил кулаком по столу. – Хоть вы здесь с ума не сходите.

«Я сделал все, что мог, – устало подумал Стефан. – Как там у классиков? Пусть тот, кто может, сделает больше».

А кулаком по столу – это хорошо. Это значит, что гнев проходит.

– Вы ведь знаете, без сомнения, что кое-где в Драгокраине люди протестуют против войны. Я слышал даже, что некоторые бегут оттуда в Бялу Гуру.

– Заново осваивают Пинску Планину? – усмехнулся цесарь.

– Не смею судить, ваше величество. Но я не думаю, что есть хоть какие-то основания подозревать дражанцев в недоброй воле. Возможно, они просто недосмотрели за кем-то из своих подданных…

– Наши союзники и братья, – угрюмо сказал Лотарь. Он успокоился уже настолько, что смог сам долить себе рябиновки, не расплескав. – Это вы мне говорили, я помню.

– И я не отказываюсь от своих слов. Но даже с союзниками порой надлежит быть осторожными…

Цесарь откинулся на спинку кресла.

– Ваш совет, Белта? – Будто они сидели за столом с остальными.

– Я могу только повторить тот совет, что уже давал вам, ваше величество. Если сейчас вы открыто начнете войну против флорийца, Чезария и остальные его поддержат. Будут вынуждены поддержать. Предок Тристана поступил очень умно, заключив этот договор. У Остланда же такого договора нет, как нет и опасности извне. Остланду никто не грозит, пока стоит Стена, но начинать войну наступательную, не будучи уверенным ни в союзниках, ни во врагах… Отправьте Дражанцу оружие, мой цесарь. Добровольцев вы туда уже послали. Для того чтобы воевать за Чеговину, этого хватит, – но зачем вступать в открытую схватку…

Лотарь кивал, слегка раскачиваясь в кресле, будто запоминая каждое слово.

– Мне следовало с самого начала сказать об этом барону Кравецу. Что ж, пусть он ищет теперь этого… вурдалака.

Стефан содрогнулся мысленно, представив себе «охоту на вампиров», что начнется в городе. И по его вине, потому что ему вздумалось прикрыть цесарину.

Но если он расскажет все сейчас… то они так ничего и не узнают.

– Над всем этим следует подумать, – уже совсем обычным голосом сказал Лотарь. – Так или иначе, тот указ пора отозвать. Теперь он потерял смысл, да и ваш цесарь способен уже мыслить трезво…

Он поднялся, прошел через кабинет и встал у окна. Прислонился лбом к стеклу.

– Я больше ее не слышу, Белта. – Стефан был уверен, что сожаление в голосе ему не почудилось. – Я совсем перестал ее слышать.

Глава 10

Он ушел из дворца, как только получил позволение от Лотаря и понял, что его действительно можно оставить одного. Дворец будто притих, почуяв настроение хозяина. Никаких увеселений не ожидалось: говорили, что ее величество нездорова и удалилась к себе.

То, что он делал, было поступком настолько безумным и безответственным, что Стефана охватывал суеверный страх, смешанный с восторгом. С тех пор как князь Белта попал в Остланд, он привык взвешивать каждый свой шаг, зная: если оступится, навредит не себе – княжеству. Пожалуй, только в дружбе с цесарем он руководствовался больше чувствами, чем разумом… но и дружба эта обернулась для Бялой Гуры наибольшей выгодой.

А теперь Стефан шел наперекор собственному благоразумию – и, к стыду своему, наслаждался школярской незаконной свободой. Хотел было оставить записку на случай, если не вернется с Саравской улицы. Но оставлять было некому, друзьями в Остланде он так и не обзавелся – кроме Лотаря, разумеется. Брать с собой слугу он тоже передумал. Вряд ли тот сумеет помочь, а вот разговорится потом наверняка.

Ближе к полуночи Стефан зарядил пистоли.

Кучеру он велел остановиться в нескольких улицах от Саравской. Тот вдруг принялся причитать:

– Да что ж вы, пан, побойтесь лиха… Известно же, кто там собирается, на Саравской, то же дрянь одна, и не про вашу милость вовсе. Давайте я, ваша милость, отвезу вас лучше на Малую набережную, пан уж столько там не показывался, поди, все так рады будут…

Осведомленности слуг Стефан давно уже не удивлялся – но заботы о хозяине от них не ждал. Он со здешней челядью обращался подчеркнуто холодно с самого приезда в Остланд – знал, что слуги приставлены следить, и не желал, чтоб думали, будто он пытается добиться их расположения. Слуги же, что не хуже собак чуют расположение хозяина, приняли эту холодность и, хоть неповиновения себе не позволяли, вели себя со Стефаном как со временной напастью. Потому сейчас он и удивился. Видно, среди темного этого народа вовсе страшные слухи ходят о Саравской улице.

– Что же такого страшного на этой улице?

– Так известно что, – авторитетно сказал кучер. – Нечистая сила тут. Потому как саравы пришли и с собой принесли, они ж с нечистой знаются… Теперь тут по ночам души пируют и живых в дома заманивают…

Ночь была серая с перламутром, почти прозрачная. Звуки, запахи – все слышалось и чувствовалось острей. Вечный беспощадный ветер улегся. Воздух дышал морской прохладой, Стефан не слишком торопился, наслаждаясь прогулкой.

Только когда он свернул на Саравскую, которая без полнящего ее дневного люда выглядела вымершей, тревога вернулась.

Так вышло, что он никогда не думал о собственной смерти, не боялся ее – даже когда подступала она совсем близко. Не от излишней храбрости, упаси Матушка, а оттого, что с его проклятием подспудно было связано бессмертие. Толком ничего не зная о вампирах, это Стефан знал точно – и проклятие помогало ощущать себя неуязвимым. Даже в бою, когда воеводе не удавалось удержать порученца подле себя. Даже в недавней придорожной схватке. Но теперь бессмертным он себя не чувствовал. Чувствовал – больным и слабым, саблю бы удержать…

Не спали на Саравской только воры и бездомные, но они от Белты держались подальше. Не было даже костров, что разводят бродяги по ночам. Он миновал низкую постройку, у которой днем сидела старуха. От воспоминания о ее белесом взгляде Стефана пробрала дрожь.

Остановился у знакомого крыльца. У стены клубками черной пыли лежала тень. Окна второго этажа тускло, еле различимо светились. Первый этаж был темен и беззвучен. Стефан медленно поднимался по ступенькам.

Ах, красотка, ваше сердце жалости не знает…

Обернулся – но внизу никого нет, улица по-прежнему пуста.

Словно белый чистый лед, что весной не тает…

Он взялся за дверной молоток и резко выстучал ритм.

Ах, красотка, что мне делать, я сражен судьбою…

И когда стук затих, он снова услышал, теперь уж явственно, знакомую мелодию.

Мысленно он приготовился к нападению, и, когда дверь открыла служанка в строгом чепце, самая обыкновенная и домашняя, – Стефан растерялся.

– Я к вашей госпоже, – сказал он, не сразу решившись переступить порог.

– Да, госпожа ждет вас, прошу…

Свет в прихожей был неярким, но, по меньшей мере, позволял видеть, что по углам никто не таится. Девушка забрала у Стефана шляпу и плащ и повела по плохо освещенному коридору к лестнице. Тускло блеснули позолоченные рамы на стенах, выплыли из темноты оленьи рога.

Наверху лестницы горел свет; когда Стефан поднимался по ступенькам, до него донесся знакомый голос:

– Если вы ждете засады, князь, мне придется вас разочаровать: ее не будет.

Горели чадящие свечи в расставленных у стен канделябрах, горели слабо, и оттого коридор казался заволоченным дымкой. Но женщина, стоявшая у перил, даже в этой дымке была яркой и четкой.

– Спасибо, Анна, – сказала она служанке.

Та присела в глубоком реверансе и удалилась. Стефан поймал на себе ее любопытный взгляд.

– Не беспокойтесь, – сказала цесарина. – Анна не выходит отсюда… днем.

Похоже, кроме Донаты и служанки, никого здесь и нет…

– Чувствуйте себя как дома. Я рада, что вы принялы мое приглашение, князь. Во дворце нам бы не далы поговорить откровенно.

Голос ее сопровождало тихое эхо, придавая словам потустороннее звучание. Здесь, в этом пустом особняке, она выглядела настолько по-другому, что Стефан на миг усомнился: действительно ли перед ним Доната Костервальдау. В мужском костюме, с забранными в бисерную сетку волосами, она напоминала мальчишку-оруженосца с гравюр о саравских войнах. Но взгляд не мальчишеский: жесткий, глубокий.

Стефан поразился мрачности гостиной. Здесь, в Цесареграде, где сильные мира сего стремились каждую пядь жилища украсить золотом, где огнями и зеркалами отгораживались от вечных городских сумерек, – темное дерево и медвежьи морды на стенах, тусклые свечи в тронутых патиной канделябрах, занавеси цвета свернувшейся крови. Вазы из тяжелого дражанского стекла, поглощавшего и замысловатым образом преломлявшего свет…

Благословенное место для того, кто устал от солнца.

Зеркало Стефан заметил не сразу, сперва прошел мимо – и обернулся, оттого что показалось, будто свечи горят как-то странно. Огоньки трепетали в глубине комнаты, схваченной в тяжелую узорную раму. Казалось, в отражении темнота сгущается и тени, глубже и длиннее, чем на самом деле, скрадывают очертания залы. Но все же зеркало верно отражало низкий столик, бокалы с рубиновой жидкостью, Донату, которая смотрела на него выжидающе. Отражало все – кроме Стефана.

– Вы зря испугалысь, – проговорила Доната. – Если вас не видно, это значит толко, что вы еще не прошлы посвящения.

Она подошла к нему и встала рядом – и теперь в таком же зеркале на противоположной стене они отражались вдвоем.

– Я было подумал…

– Нет, князь. Вы смертны… и умрете довольно скоро, еслы не перестанете так яростно с собой бороться.

Цесарина опустилась в кресло у низкого инкрустированного столика и жестом пригласила сесть Стефана. На столе стояли два круглых и низких бокала на тонкой ножке.

Вернулась служанка с кувшином, испещренным бликами свечей. В кувшине колыхалась алая жидкость. Девушка наклонила его над бокалом, и на дно полилась яркая тяжелая струя.

Стефан сглотнул и отвел глаза, принялся снова разглядывать гостиную. Медвежьи морды насмешливо скалились. У дальней стены стоял клавесин, почти такой же, как дома.

– Я приходил сюда днем и слышал, как кто-то играет, – сказал Стефан.

Доната улыбнулась. Отпила из бокала – на верхней губе осталась еле различимая алая полоска.

– Думаю, играла Анна. Она часто просыпается до заката. Я привезла ее из Драгокраины, но во дворце ей делать нечего. Что же, Стефан, выпейте с вашей цесариной…

Она глядела на Стефана, не отводя глаз, но при этом взгляд скользил, и неясно было – что же она видит. Стефан против своей воли протянул руку к бокалу. Налитая щедрой рукой взвесь была безупречно-алой. Пахло железом, чистотой, жизнью. Ни одно вино не способно пахнуть так ярко.

– Мне нечасто удается улызнуть сюда, – сказала Доната, с явным удовольствием потягивая питье. – Но даже цесарине Остланда нужно отдыхать, а во дворце такая… давящая атмосфера.

Акцент ее сейчас стал сильнее. Доната слегка растягивала слова, выпевала окончания фраз. И здешнее мягкое «ль» не давалось ей совсем.

Может, оттого, что окна были плотно запечатаны портьерами, мрачная зала казалась странным образом отделенной от города снаружи. Будто и не в Цесареграде они вовсе, а в гостиной древнего дражанского замка, насаженного на скалу посреди тумана…

Стой.

Стефан моргнул.

– Здесь, – с нажимом произнесла цесарина, – мы можем спокойно поговорить. Нас трудно назвать друзьями, но вы один из нас. Я знаю, что с вами сейчас происходит, и могла бы дать вам несколко советов как сестра по крови… Но вы, кажется, не расположены слушать такие советы…

– Напрасно вы так думаете, – проговорил Стефан. – Стыдно признаться, но главная причина, которая привела меня сюда, – это любопытство…

– Неудивително. Вас ведь нарочно держалы в неведении о том, кто вы на самом делэ.

– Меня воспитывали согласно моей вере.

– И эта вера заставляет вас отказываться от себя. Мне тоже всю жизнь приходилось скрываться, но рядом всегда былы луди, знавшие мое истинное предназначение.

Стефан, успевший перетряхнуть биографию Донаты, понимал теперь, как удалось ей остаться незамеченной в семье Костервальдау. Младшая дочь в семье, на которую до поры даже не строили матримониальных планов – девочка отличалась слабым здоровьем. В конце концов ее отправили лечиться к тетке, на берег моря, да там и забыли. Вспомнили, только узнав о желании цесарины породниться с Костервальдау – а старшие дочери ей отчего-то не пришлись…

– Я знаю, что вы чувствуете сейчас. Вы всеми силами пытаетесь оттянуть время посвящения. Но это невозможно, еслы не пить крови. Несколько глотков не сделают из вас вампира. Элыксир здесь уже не поможет… он и так не всегда помогает. – Лицо ее омрачилось: видимо, Доната вспомнила о приступе наследника. – В конце концов, если ваше сознание протестует, пейте хоть бычью или медвежью кровь. Если болным чахоткой это позволается, то отчего ж нелзя вам?

Нельзя – оттого, что слишком велик страх, попробовав, не остановиться.

– Пейте же, – сказала цесарина, кивая на бокал. – Я избавила вас от необходимости охотиться.

Стефан вспомнил черноволосую девушку, раскладывающую рыбу на противне, темноглазого ребенка в лохмотьях. Должно быть, здесь много тех, за кем можно охотиться, кого не хватятся…

Тишина становилась плотной, обступала их со всех сторон.

Цесарина вертела в руках бокал, рассматривала тонкий хрустальный узор на кромке. Ворот рубашки открывал белоснежную шею и беззащитную ложбинку меж грудей. Пожалуй, единственное беззащитное в ее облике. На шее знакомой каплей поблескивал рубин. От Донаты по-прежнему веяло холодом, но сейчас это не казалось неприятным – так веет свежестью от человека, зашедшего с мороза.

– Вы знаете, как будет опечалэн мой муж, еслы с вами что-то случится. Думаю, и для Бялой Гуры это тоже стало бы болшой потерей. Насколко я знаю, ваша фамилыя одна из немногих, кто мог бы претендовать на княжескую булаву. Терять высокий род всегда болэзненно для страны.

– Княжеская булава, – улыбнулся Стефан. – Все это осталось в далеком прошлом, к чему вы вспомнили?

– Прошлое иногда преподносит странные сюрпризы. А патриоты Бялой Гуры, пожалуй, с вами бы не согласилысь. Если не станет тех фамилый, на которых испокон веков держалось ваше княжество, то рухнут надежды на его восстановлэние.

– Вы не перестаете меня поражать, ваше величество. Сперва печетесь о моем здоровье, теперь интересуетесь историей моей несчастной страны… Чем я заслужил такую честь?

Она мягко рассмеялась.

– Лоти столко носился с восстанием Яворского, что мне поневолэ пришлось заинтересоваться…

– Думаю, даже наши завзятые патриоты понимают, что восстановление княжества уже невозможно… и что любая попытка будет губительна. Я, во всяком случае, пытался донести это до моих соотечественников…

– Когда ездилы навестить болного отца? Ласло рассказывал мне о вашей встрече. Надо сказать, его удивило обшество, которое он там застал…

Стефан осторожно поставил бокал обратно на поднос.

– Странно, я не припоминаю, чтобы звал его в дом… Так пан Войцеховский в Остланде?

– Нет. Но нам случается посылать друг другу весточку… Ласло видел ваше собрание. Разумеется, он болэе всего печется о вас и доверился мне только под строгим секретом.

Стефан старательно-шумно вздохнул. Он не слишком боялся того, что мог поведать вампир. Даже если тот сам предстанет пред очи цесаря, вряд ли он расскажет что-то важное. Вешниц позаботился о том, чтоб посторонние ничего опасного не услышали. Но Войцеховский видел Марека.

Живого.

– Вы знаете пана Войцеховского лучше меня… Скажите, он порой не кажется вам экстравагантным?

– Как это?

– Эта его тоска по золотым временам Михала и плач о том, как детей Михала становится мало… Тогда как, если я правильно понимаю, достаточно как следует укусить человека, чтобы он вошел в наши ряды.

– Прискорбно, – сказала цесарина, – когда человек так мало знает об истории своего рода. Тот, в ком не течет кровь Михала, никогда не станет одним из нас. Это будет тело, лышенное разума, но с постоянной жаждой. Таких обычно и называют нечистью. Они и довелы наш род до падения. Вернее, не они, конечно, а распущенность и неосторожность некоторых наших принцев. Вы… вы этого действительно не зналы?

В бездонных глазах – неподдельное удивление. Что-то настоящее, пробившееся через маску.

– Меня берегли от этого знания, – сказал Стефан с досадой. – И все же, что касается пана Войцеховского, я… могу себе представить, что он видел у меня дома. К моему отцу съехались гости, проведать. Верно, кое-кто из них запятнан восстанием, как и я. Но если дядя увидел в них комитет возрождения Бялой Гуры… Ему бы следовало пить поменьше крови у поэтов.

– Он сказал мне, что видел там вашего брата.

– Пан Войцеховский обознался, – сказал он холодно. – Мой брат давно мертв.

– Возможно, – спорить Доната не стала. Она уже сказала все, что ей было нужно. Теперь ему казалось, что медвежьи морды на стенах ухмыляются.

Цесарина примирительно дотронулась до его руки.

– Вы не так меня понялы, князь, неужто я бы стала обвинять вас в бунте? Ласло порой действително преувелычивает. Я прекрасно знаю, как вы преданы цесарю. Я и пригласила вас сюда в надежде убедить не доносить на нас…

«Доносить»… Слово, которое скорее подходит старшим классам военного лицея.

– Я не стану скрывать ничего, что может повредить его величеству.

– Даже если это грозит опасностью его сыну?

Наследника Белта видел не далее как вечером, когда выходил от цесаря. Мальчик прятался от фрейлины за колонной и, заметив Стефана, с серьезным видом прижал палец к губам. Вид у него был здоровый, на щеках румянец.

– У вас обширные планы на его высочество, – заметил Белта.

Цесарина вздернула подбородок.

– О чем вы?

– Ваш сын однажды станет властителем Остланда, но не утратит и связей с Драгокраиной. Думаю, он сможет прекратить преследования, которым подвергается род Михала.

– А вы решилы, что мой сын непременно этого захочет? – Доната глядела на него испытующе.

Окружавшие их полумрак и одиночество, обманчиво-безопасные, подталкивали к откровенности.

– Эта неначавшаяся война дурно сказывается на моих нервах, ваше величество. Мне стали представляться совсем уж невероятные теории.

– Что же вы такого надумалы?

– Совершеннейшую дичь, недостойную вашего внимания.

– Ну что вы, я с удоволствием вас выслушаю. Утро еще не скоро…

Стефану неодолимо хотелось встать и отойти подальше – от столика, от того, что на нем стояло. Увериться, что тело ему еще подчиняется.

Цесарина поднялась, вздохнув, прошла к клавесину и села на низкий стул. Открыла крышку, словно собиралась играть, но вместо этого сказала:

– Я слушаю вас, князь.

Требовательно, как Лотарь на Совете. А ведь покойная цесарина растила себе смену…

Вырастила.

– Это все пан Войцеховский, – начал Стефан, остановившись у окна, наглухо закрытого бархатными портьерами, – с его вечной ностальгией… Ведь пожелай кто вернуть потомкам Михала их законное место на троне, это было бы удобнее всего сделать сейчас. Теперь, когда в Драгокраине думают, что уничтожили всех вампиров, и потому перестали бояться…

Цесарина сидела неподвижно, сложив на коленях мраморно-белые руки.

– А Остланд занят своей войной. Да еще этот союз с Чезарией так некстати. Держава сейчас вряд ли сможет вмешаться в дела Драгокраины. Тем более что вы в таком случае попытались бы убедить вашего супруга принять нового господаря, ведь он ваш кровный родственник…

Горло царапало. Наговорился, теперь хочется пить. А бокал так и стоит на столе, достаточно обернуться, пройти несколько шагов и взять его…

– Вот так, князь. А когда я говорила о восстановлэнии Бялой Гуры, вы на меня сердилысь…

Стефан прежде не видел у нее такой улыбки. Впрочем, в его присутствии она вообще редко улыбалась. Он понял, отчего Доната кажется ему настолько на себя не похожей. Дело было не только в странном наряде. Вне дворцовых стен она и двигалась по-другому, без обычной чопорности, но с небрежной уверенной грацией. Она выглядела свободной.

– И ведь в самом деле интересная теория, куда более нелэпые удостаивалысь внимания моего супруга… Отчего же вы называете ее бредовой?

– Оттого, ваше величество, что у вас есть наследник. И он сможет влиять на Драгокраину. По праву крови, без всяких интриг… Четверть века – что за срок для человека нашей крови?

– Так всегда бывает. – Она снова улыбалась. – Такая стройная теория – и разбивается об один малэнький факт…

– Вот потому и я не могу понять, зачем было кому-то втягивать вашего супруга в союз с Чезарией.

Она поджала губы.

– В самом деле. Кто-то действовал… очень неосторожно.

– Кто бы ни действовал таким образом, он поступил низко, – проговорил Стефан, глядя ей прямо в глаза. – Воспользоваться памятью о его самых тяжелых минутах, пытаться затмить разум, чтоб навязать ему свою волю… Будь на месте его величества человек слабее духом, он мог бы не выдержать.

– Отчего вы говорите это мне?

– Вы знаете, что я привязан к наследнику и не хочу вредить… людям своей крови. Но если Лотарю будет что-то угрожать, я буду обязан защитить его.

Взгляд ее из скользящего сделался острым.

– Даже еслы придется выбирать между цесарем и вашей страной?

Он молчал долго. Наверное, дольше, чем нужно.

– Его величество сделал для меня так много, что я не уверен, имею ли право выбирать.

Она опустила голову и снова отошла к клавесину.

– Лотарь – отец моего ребенка, – сказала она, не оборачиваясь. – Отец лучший, чем я могла бы надеяться. Меньше всего бы я хотела, чтоб с ним случилось несчастье. Верите или нет, перспектива быть регентом в этой… стране меня не прелшает.

– В таком случае вам нечего опасаться с моей стороны.

Стало тихо. Разговор утомил обоих, по крайней мере, Стефан был рад передышке.

Доната бесцельно провела пальцами по клавишам, спугнув тишину, и вдруг рассмеялась:

– Моя покойная свекровь ошиблась. Ей слэдовало женить Лотаря не на мне, а на вас…

– Боюсь, ваше величество, в таком случае встал бы вопрос о престолонаследии, – серьезно сказал Стефан.

Она развернулась.

– Надо же. Князь Белта умеет шутить.

– В последнее время я не слишком стараюсь. Лучшей шуткой посчитали мое назначение на нынешний пост, боюсь, этого мне не перещеголять…

– Мы с вами можем стать друзьями.

Она стояла совсем близко, чуть наклонив голову; тускло блестели бусины в волосах.

«В глаза не смотри, за собой уведет», – вспомнилось отчего-то, как остерегал его пан Ольховский.

Стефан облизал губы и сказал:

– Я никогда не был вам врагом, ваше величество.

– Вот упрямец. – Доната указала на бокал. – Вы так ничего и не выпилы. А теперь ваша кровь свернулась. Куда это годится? И вот что, князь. Еслы вы не собираетесь скоро проходить посвящение, вам лучше сточить клыки, иначе будет заметно.

Стефан вернулся туда, где оставил карету. Кучер спал на козлах, укутавшись пледом, струйка слюны сбегала из раскрытого рта. Глядя на него, Белта будто вернулся в привычный мир. Ночь перестала быть беззвучно-стеклянной, потянулись запахи гнили и свежей рыбы, донеслась брань непроспавшихся бродяг, трели первых птиц. Где-то хлопнула ставня, где-то дверь, раздались торопливые шаги: не у одного Стефана было этой ночью свидание.

Стефан разбудил кучера и велел отправляться домой одному.

– Да как же ж…

– Уже утро. Езжай, я дойду.

Карета тронулась с места неуверенно, кучер явно ожидал, что хозяин передумает и окликнет его. Может быть, и стоило – небо понизу уже становилось розовым. Но вместо того чтоб искать укрытие, Стефан зашагал дальше по узкой улице. Серая ночь прозрачнела, становилась зябкой. Город казался странно домашним, будто Стефан вернулся из долгого путешествия.

Он собирался выйти к морю, но проулок неожиданно вильнул, и Белта только сильней запутался в паутине бедных кварталов. Здесь уже занималась жизнь; угрюмые, с узкими от недосыпа глазами работники двигались на мануфактуры. Они смотрели в землю и лишь изредка с удивлением и враждебностью взглядывали на богато одетого господина.

Храм вывернул из-за угла ему навстречу совершенно неожиданно. Маленькая, крепко сбитая из серого камня церквушка, по низу стен кое-где поросшая мхом. Такую скорее ожидаешь найти в рыбацкой деревушке Эйреанны, чем посреди Цесареграда.

Эйре храм и принадлежал, судя по вырубленному над дверью изображению Матери с лирой в руках. Дома повыше плотно закрывали церковь своими спинами – в Остланде не любят тех, кто молится иным богам, кроме цесаря.

Несмотря на ранний час, храм был открыт. Белта вошел, преклонил колени, осенил себя знаком перед образом Матери. Она тут была не слишком на себя похожа, эйре в тоске по своим древним богам рисовали ее рыжей, в зеленом одеянии, всегда – у подножия холмов. Кто-то из них холмам и деревьям молится до сих пор… Но большинство разочаровалось в старых божествах, поняв, что те не спасут от Державы.