Текст книги "Тень Индры. Авантюрный роман-мистерия"

Глава 3.
Два храма

Я пробуждался. Сознание примирялось с лежащим на полу телом. Первый день в Таиланде, правда? После всех проблем с визами – я здесь.

Ощущения бесконечно изменились. Вчерашнее путешествие в прошлое выбило из меня годы жизни во грехе самоосуждения. Пафосно, прям обделаться можно. Хотя, что это меняет? Да, нет греха, нет ошибок! Чтобы это понять, пришлось проснуться в состоянии новорожденного, беспомощным, невинным младенцем. Мир Сиама, его правила и законы были пока неизвестны. Только что огромная часть меня, сотканная из напряжения и переживаний, отмерла и растворилась. Ее сведенные судорогой и болью пальцы и испепеленные нервы превратились в легкий ветер, невесомый поцелуй на губах. Напряжение и страх последних лет, насильно вырванные у судьбы поцелуи, надрывные экстазы среди щелкающих зубов демонов в адских глубинах – все просто ушло. Я лежал на полу, тридцатилетнее дитя, у которого забрали его историю, багаж опыта; которому нужно растить все заново: органы чувств, смыслы, видение мира. Я чувствовал себя как никогда слабо. И в то же время нелепый, в ошметках рассыпающейся на мне одежды и с вонзившимися в кожу осколками старой жизни, я знал, что доплыл до своего берега.

Робинзону осталось лишь подняться и собрать сундуки с разбитых кораблей. Ну, и неплохо бы выжить. Назойливый тонкий голосок нашептывал, что шестьсот бат в моем кармане вряд ли долго продержат жизнь в этом бади. Что ж, будем выживать. Господи, неужели только выживать?!

От этих мыслей меня отвлёк шорох: Пим, монах, доставивший меня сюда, молча собирался на священный виндабад – утренний сбор подаяний. Он перебросил через плечо оранжевую платяную суму и, открыв дверь, растворился в свете зарождающегося утра. Я продолжал лежать на полу в прострации, пока монах не вернулся с сумкой, под завязку набитой едой. Её пухлые бока нашептывали, что голодной смертью я не помру.

Хотелось сдаться глубокому покою, наполнявшему место. Тепло нагретого дерева излучало уют. Мелькнула мысль: «А ведь я стал дек-ватом3636
  Так в Таиланде называют не особо смышленых детей из бедных, многодетных семей, которых родители отправляют в монастырь, когда нет денег на их содержание и образование. По поводу их несмышленности, это моя личная гипотеза. Когда я упоминал тайцам что я – дек-ват, они начинали очень хулигански, заговорщицки посмеиваться и подмигивать. Однако никогда не выдавали коннотации, которые находили столь уморительными. Современные монахи, правда, сетуют, дескать, дек-ваты нынче пошли не те, будешь с ними строг – сбегут. Дек-ваты, как правило, не горят желанием становиться монахами. Лен май даи, – «играть тут нельзя» – поясняют они, задумчиво наморщив носики. Ну, да, вскакивать надо рано, не забалуешь.


[Закрыть], мальчиком при храме!» То есть учеником и служкой. Неужели придется делать монахам массаж и бегать за покупками? Завернулся каламбур «Нелегка и сучковата жизнь российского дек-вата».

Вчерашнее чувство опустошенности, затягивающей черной дыры все витало надо мной. Что это? Буддийские тексты упоминают «уход из дома в бездомность». «Бездомность», отвязка от всего? Ничья земля сродни самой смерти? No-man’s land. Костяная рука сжала сердце. Я в чужой стране. В кармане копейки. И я надеюсь, что найду работу? Работодатели что, уже выстроились в очередь с предложениями? Что за идиотизм!

Окончательно выдохнув из себя вчерашнее ощущение хаоса и отчаяния, я соскреб тело с пола. А стоит ли вставать? Пол саркастически подмигнул. Да куда ты, лежи, потом унесут! Я в ужасе уставился на пол. Ой, крыша, что с тобой? Все в порядке, ась? Чтобы сбросить морок решительно помотал головой и выглянул из домика в небольшой внутренний двор. Лица коснулся мягкий воздух. Сердце оттаяло. Внутри развязался узел. Через полчаса я выбрался из кельи и осмотрелся, прошел меж маленьких домиков по залитой утренним солнцем территории храма к причалу. Над храмом царила огромная пагода, которая представляла архитектурную мандалу Вселенной, гору Меру и четыре континента. Все было залито и растворено солнечным светом. А о чем я недавно нудел? Бездомность? Точно не сегодня. Да, вчера во мне зиял неистощимый погреб тьмы и бессилия, а сейчас я распахнул дверь, полностью открываясь свету и теплу. Хочу наполниться, испепелить темницы зимних вечеров, закрытых глаз и сердец. Вчера я был бесплотной душой, несомой бурной огненно-черной рекой Стикс – сегодня же мановением палочки дирижера Вселенной декорации сменились: оглушенный солнечным ливнем, я вдыхал пронизанную лучами безмятежность, уничтожающую корни тоски и уныния. Гонимые жаром Сурьи глубокие тени и мелкие бесы, мерзко визжа и держась за обожженные задницы, выскакивали из сердца и растворялись под этим сиянием. Небо и река свивали для меня световой кокон. Я взобрался на покачивающийся у причала паром. Суденышко постепенно нагрузилось офисными девушками в белых блузках, хоронящимися от них монахами3737
  Монахи не должны касаться женщин. В этой связи существует известная история в разных версиях. Короче, бредут два монаха – хинаянский и махаянский – по брегу реки. Видят, в реке тонет прекрасная баба, махаянский монах кидается и спасает ее, кладет на берег и продолжает свой путь. Через час потрясенный хинаянский монах, придя в себя, говорит: «Брат, что ты сделал, ты коснулся женщины, ты нес ее на руках?!» На что махаянский монах отвечает: «Кто сейчас несет женщину?» А есть еще и просто нравоучительный вариант типа «я оставил женщину там на берегу, а ты, мудила, все несешь ее в своем уме».


[Закрыть] в оранжевых робах и восторженно улыбающимися туристическими парочками.

Отдавшись весело бултыхающейся реке, я пил глазами открывающиеся просторы. Пространство взмывало вверх, следуя направлению острия ступы на правой стороне реки. Вдалеке виднелась китайская пагода. Еще ниже по течению, почти на горизонте, собрались на тусовку небоскребы. Они ощущались как проводники, указывающие путь в просторное и свободное измерение, несли намерение правильной посюсторонней силы, благословленного изобилия, которое воплощалось и в виде ступы, и роскошного здания.

Выгрузившись на причал, по дощатым мосткам мы устремились в узкий проход, ведущий в город. Бангкок ворвался в виде звуков, запахов, легкой суматохи и ветра, веселой собакой гоняющего пустой пакет по асфальту.

Минуя дощатый ресторанчик с лапшой, расположенный у самой воды, я оказался на улице с лавками и домами в колониальном стиле. Прошелся вдоль лотков с липким рисом, жареными кальмарами, свинскими палочками и куриными крылышками. В нос ударил соленый запах рыбы, которую тут в обилии продавали. У стен одной из лавок развалились мешки, наполненные вялеными креветками и сушеными морскими каракатицами. Потоки солнца отражались глыбами нерастаявшего льда с замерзшими морскими гадами. Сурья Дэв3838
  Сурья Дэв – индуистский и брахманистский бог солнца.


[Закрыть] даже умудрялся дотягиваться до меня, отражаясь в воде открытого кокосового ореха. Солнце сияло, отражаясь с асфальта, который поливал из шланга широколицый мужик с нехилым голым пузом.

Приметив продавца дринков, я улыбнулся ему и ткнул пальцем, указывая на спрайт. «О-о-о-о-о, САПАЙ!» – загорелся тот, воодушевившись так, словно прекраснейшая из апсар3939
  Апсара – небесная дева.


[Закрыть] кокетливо подмигнула ему из-за облаков.

Он деловито залез в огромную пластмассовую купель, где плавали колы, соки и кокосы. Набив льда в пакет, он залил туда «Сапай» и элегантно воткнул пластмассовую соломинку.

– Десять бат, тен бат, на крап, – сообщил он, осветив три мира лучезарной улыбкой.

– Соломинка? Ну, да, а как же? – пояснил потом Пим. – Это вежливо так пить воду.

Немного в стороне, пощелкивая щипцами, продавец свинских палочек призывно вопил: «Му пинг4040
  Свинья на гриле.


[Закрыть]». Произношение этих слов доставляло ему особенный кайф.

Жизнь на монастырском берегу напоминала созерцание, на этой же стороне реки все обращалось в медитацию действия.

 
                                     * * *
 

Мятежное беспокойство о том, как все обернется, оставило меня. В прогулках по монастырю и разговорах с Пимом проходили дни. Я влился в размеренно текущую жизнь монастыря. Каждый раз, переправляясь через реку и входя в калитку, я чувствовал, как физически погружаюсь в глубокое плотное безмолвие. Я позволил себе плыть по течению. Если планы найти работу не осуществятся, ну и ладно. Что-то да будет. Переживание золотого солнечного света, другой атмосферы, иного намерения, дыхание в унисон с миром, где радость – часть жизни, вершили важную работу внутри. Как мне сказали, оставь, не гони, don’t rush it, your new life is coming after you.

Я принял это как факт. Динамика взаимодействия с миром менялась.

Глубокое погружение в безмолвие, с другой стороны, не защищало от всполохов отчаяния и безнадежности. Меня не прикрывали обычные мирские щиты (или шиты от слова shit?): конкретные проблемы, озабоченность, дедлайны. Не здесь. На меня смотрела сама пустота, требовавшая, чтобы я услышал. Вечером я вышел к реке, ожидая какого-то откровения. Река учила меня способности слушать.

Пим посоветовал мне чаще сидеть в центральном храме. Я послушался и стал много времени проводить в зале храма. Чего-то ждал, не отдавая себе в этом отчета. Миряне приходили и уходили, слушали молитвы, обращались за благословением к монахам, совершали простирания, а я просто сидел неподвижным истуканом без мыслей, без чувств, без ясности. Мне надо здесь быть, телесно, тупо, как у парней из кунг-фу фильмов 90-х: стоять коленками на кирпичах, пока учитель не соблаговолит принять тебя.

На третий день сидения внутри вспыхнул вопрос. Он молнией прошил тело от пяток до макушки, выжигая вялость и муть, служившие мне фоном и постелью в последнее время.

– Чего ты хочешь?

Услышанное прозвучало несколько насмешливо, с вызовом. Ну да, я остервенело отсиживал зад, не понимая, что приходить надо с просьбой, вопросом, намерением. Но ведь просить для себя — это стыдно, ненормально, неправильно. Разве не так?

Перед глазами промелькнули последние три года жизни, яркое переживание того, как все начинания уничтожались на корню неведомой силой.

– Хочешь знать, какой силой? – осведомился тот же ироничный голос.

– Нет, секундочку.

Я не хотел знать. Почему – не могу ответить. Сейчас важнее другое. «Чего я хочу?» – простой вопрос, который я не осмеливался себе задать. И еще больше не решался услышать ответ. Чего же? Ясности. Дома. Стабильности. Перспектив. Уверенности. Сосредоточенного мощного действия. Ухватиться за него и никогда больше не терять! Отсутствия сомнений. А конкретно – работы! Чтобы ввести это безобразие в русло. Начать жить. В полноте и полнотой.

Но голос вошёл во вкус и явно решил провести воспитательную беседу:

– Ты годами убегал от того, чтобы серьезно посвятить себя чему-то. Была ли у тебя цель?

Цель явила себя во всей своей безжалостной невинности: причаститься тайнам Востока, овладеть его магией. Это звучало романтично и по-юношески наивно, но очень искренне. Я не сомневался в этом. Что произошло? Когда я успел растерять сокровище уверенности, заложить в ломбард меч и пропить латы? Я же отдал годы погружению в язык, чтению текстов в оригинале, вгрызался в культуру и философию Востока. Так почему чувствую себя растерянным, безнадёжно упустившим нечто важное? Что случилось с этим сильным, ясным, непобедимым намерением?

– Тебе дали возможность прийти сюда подготовленным. И что сделал ты? Вдохновенно красуясь, послал все эти шансы. Теперь ты там, где ты есть. С крохами нерастраченного везения в кармане.

Я похолодел, признавая жестокую правду. Упущенные возможности, как на параде, выстроились передо мной, прыгая, жестикулируя, привлекая внимание. Мне бы это льстило – да только парад чествовал мою глупость.

Жесткая медитация, испытание правдой продолжалось. Боковым зрением я отмечал, как группки тайцев, подходившие к монаху за защитными нитями, с нескрываемым любопытством поглядывали на меня.

– Понимаешь в чем дело? – голос никак не унимался. – Ты никогда не просил ничего, кроме захватывающего приключения. И ты его получал. Но правила игры изменились. Будучи одиночкой, ты не заботился ни о карьере, ни о финансовом благополучии. Презирал социальные условности. И заметь, твои желания сбывались.

Вышеупомянутые «желания» не замедлили явиться и, расталкивая «возможности», заняли место в первом ряду, чтобы я уж точно не смог их не заметить.

– Цель! В чем твоя цель? Если решение быть бхикху – ты принял его столетия назад – еще актуально, то будет честнее остаться здесь. Отринуть мирское, стать монахом. Тогда это место как раз для тебя. Но уж коли ты не выбираешь монашество – сыграй в игру этого мира, постигни его законы и выйди победителем.

Я почувствовал странное натяжение в груди и почти услышал треск, словно надорвалась ветхая ткань. А как же просветление, выбор Духа и все такое? Не предам ли я это, выбрав мирскую реализацию?

Ответ пришел мгновенно: «Ты получишь помощь и в этом выборе, потому что он тоже ведет к единству с Вечным Законом, но также и дает тебе шанс послужить Миру. Но мы – слово „мы“ прозвучало пугающе серьезно – не можем больше допустить метаний. Будь тем, кто ты есть!»

Гремучая смесь стыда и восторга взорвала меня: я увидел себя, рассекающим на роскошной тачке, с бокалом шампанского в личном самолете. Я облизнул пересохшие губы.

Ленту этих сладких образов беспощадно вспороло жестокое, как бутылочная «роза», воспоминание. Большая общажная комната с зелеными стенами, вход отгорожен шкафом, чтобы создать иллюзию уюта, потертый стол, кровати вдоль стен. Я валяюсь на железной сетке кровати с обернутым вокруг чресел полотенцем, ритмично подпрыгивая на пружинистом остове, и радостно пророчествую: «Вот оно – наше будущее!» Cтуденческая братия приветствует мои кривляния восторженным гоготом.

Контрольным выстрелом послужило вспомнившееся увесистое наставление, не требовавший решения коан, начертанный над писсуаром в мужском туалете на филфаке. Предназначенное для медитации в ходе небезызвестного процесса послание гласило: ТВОЕ БУДУЩЕЕ В ТВОИХ РУКАХ!

Я похолодел. С этим необходимо что-то сделать прямо сейчас. Жалкая голожопая романтика, черт, должна быть подвергнута безжалостному стиранию: так пожелал Глас Будущего Благополучия. И я просто смахнул эту картинку прошлого. Ничего подобного никогда не случалось.

«Да! – вклинилось подсознание. – С этого и начнем. Только помни: решение о бедности и бездомности принято много веков назад. Так просто тебя не отпустят. Тени не раз проявятся, проверяя твою решимость снова и снова. В тебе никогда не умрут ни воин, ни монах, ни йогин, придется разобраться, как примирить их, сделать союзниками. Также ты несешь в себе Тень. И скоро, очень скоро встретишься с ней, точнее с Ним. И, когда доберешься туда, – удачи тебе. Не бойся просить помощи».

Я распахнул глаза. Собственный ум говорил со мной. Глаза Будды в центре зала лучились светом. Я подошел за благословением к монаху и, выслушав молитвы, был окроплен водой; появилась легкость, все встало на свои места. Перед глазами возникла колонна города (лаак мыанг), посетить которую настоятельно рекомендовал Пим.

 
                                    * * *
 

Я даже думать не хотел о том, что будет, если не найду работу. Просто блокировал это тянущее ощущение, не давая ему усилиться, стать сверлящей болью. Защищаясь от этих мыслей, капризно взбрыкивал: «А что вы хотите от дек-вата?!» Между прочим, статус дек-вата налагал и обязанности, например сопровождать монаха в утренних походах за пищей, таская мешок с едой. Выйдя ранним утром из задних ворот храма, мы брели по пустым улицам, затем – по узким бетонным дорожкам вдоль клонгов-каналов, минуя дома с развешанным на верандах бельем. Ожидавший у домов народ осторожно клал рис в чашу монаха; покрытая тканью чаша хитро закрывалась. Мне доставались пакетики с подозрительными добавками к рису. Преобладали овощи в соусе и мясо. Свинина (свинья, однако же, символ незнания!) таращила пятачок из многих блюд. Еду и суп клали или заливали в пакеты и завязывали резинками. Больше всего давали лапшу и отдельно в пакете – бульон. В сумку цвета монашеской рясы, которую пер ваш покорный слуга, клали пакеты с молоком, запечатанные стаканчики с водой, соки, соевое молоко и прочее. Сделав подношение, мужчины и женщины почтительно опускались на корточки, внимая молитвам; женщины осторожничали, стараясь не задеть монаха. Потому и нужны дек-ваты: они могли спокойно принимать еду от женщин. На меня не обращали внимания: этот ритуал они совершали десятилетиями, и затесавшаяся в картину белая физиономия никого не смущала. Потом горожане поднимались, а мы продолжали свой путь. Как прелестно написал в XVIII веке обитавший в Таиланде француз Палежуа: «Эти монахи настолько исполнены гордости, что даже не соблаговолят взглянуть на тех, кто подает им пищу». Поедатель лягушек не знал, что подаяние пищи монаху создает огромную заслугу подателю.

 
                                      * * *
 

Днем я ховался4141
  Ну нравится мне этот глагол. Особенно в повелительном наклонении!


[Закрыть] от жары в келье Пима. Просторная, с высоким потолком и деревянным, всегда чистым полом, двумя большими окнами, она внушала мысли о вечном. Алтарь Будды располагался у стены напротив входа, а слева стоял полный снеди и посуды стол. Время от времени к Пиму приходили разные люди. Я знакомился с ними, учил тайские слова, упрямо отказывавшиеся запоминаться. Родство тайского с санскритом не помогало. Заимствования из санскрита искажались до категорической невозможности их опознать. В память врезалось звучное слово тамруад, что означало «полиция». Мне вообще-то настойчиво не рекомендовали им щеголять: упоминание и приход полиции или военных в дом небезосновательно считались дурным знаком.

Первый месяц в Таиланде я прожил, курсируя между Ват Аруном и Чоллапатханом. В лесных храмах монахи больше медитируют. В городских храмах, таких как Ват Арун, монахи вовлечены в жизнь общества исполнением обязанностей учителей и наставников.

Если Ват Арун стал для меня площадкой, с которой я умудрился бросить взгляд на пронизанное буддизмом тайское общество, то Чоллапатхан познакомил с пустотой. Чувство, так глубоко поразившее меня в первый день, никуда не ушло. Я приходил в домик-келью, ложился на циновки, погружался в безмолвие. Просто быть там означало пребывать в состоянии медитации. До храма Чоллапатхан я добирался на автобусе или речном трамвае. Река, будучи символом непрерывной изменчивости и текучего постоянства, успокаивала. В атмосфере лесного храма, целительной как отвар зверобоя, тело окутывалось благодатью молчания. Здесь тебя ждали.

Но дзен дзеном, а бренное тело требовало заботы и, что особенно напрягало, ежедневного пропитания. Работа пока не находилась, и я крутился, как мог, не забывая прокачивать доверие к миру и толерантность к неопределенности. Считаю, у меня получалось. Однажды, когда у меня совсем закончились деньги, среди джунглей Чоллапатхана меня поймал монах в очках, сущий ботаник (with nerdy looks), худой и жилистый. Он мягким жестом остановил меня и, улыбнувшись, вручил набитую продуктами сумку. Духи явно помогали. Я преисполнился веры и горячо возблагодарил их. И монаха, конечно же!

Действительно, какие-то мистические силы стали помогать. Однажды, вернувшись в свою келью в Ват Аруне, я увидел красивую женщину лет тридцати, сидевшую на полу. Ее улыбка сияла пламенем свечи. Ее звали Лек. Она привезла немного денег, которые послал в помощь йог Сварог.

После моих стенаний и вопрошаний в главном храме стали происходить примечательные мелкие события. Пим затеял разговор о зависимом происхождении. Мать вашу, основная концепция буддизма! Напугал! Научив меня кланяться Будде и мыть уши, приходя с улицы, душеспасительными беседами Пим меня не обременял. Он следовал тайскому принципу кренг джаи, тактичности.

Я наливал кипяток в садистски-сладкий порошок Nescafe, когда Пим легко хлопнул меня по голове небольшой темно-синей книжкой. «Что за дзенские вольности, – подумал я, – у тайцев, вообще-то, голова – дело святое, даже прикасаться лишний раз не будут». Правда, в тайском боксе будут по ней же лупить ногами. Тайские парадоксы.

– На, почитай.

«Ну, почитаю! А, зависимое происхождение!4242
  Концепция зависимого происхождения (pratītyasamutpāda на санскрите, paticcasamuppada на пали) собственно объясняет, почему сансара – это колесо. Двенадцать звеньев этой цепи, что связывают все чувствующие существа, распределены по трем жизням.


[Закрыть] Визитная карточка, краеугольный камень буддийских непоняток. Будет любопытно восстановить в памяти все звенья, коих двенадцать».

– Ты не помолился перед чтением? – с удивлением осведомился Пим.

– А что, так принято?

– Не знаю, – Пим рассмеялся своим прикольным смехом. Он заметил: – А что, они разрешат доступ бродяге с пыльным рюкзаком? Попробуй. Я пожал плечами и раскрыл книгу. Примерно через пятнадцать минут героического сосредоточения я понял, что сижу, покачиваясь, как зомби, которому еще не раскорячил череп герой, борющийся за мировое добро. При попытке продолжить меня зашатало, голову заполнил туман, а глаза стали слипаться. Сил понимать и видеть что-то не хватало. Заморозило. Я сходил в ванную комнату и посмотрел на себя. Поросячье-розового цвета лицо светилось радостью. Практически любой вопрос, типа как тебя зовут, мог вызвать полную растерянность. Я понял, что на тексте стоит защита и абы кого просто не пускают. Как такое возможно? А вот так. Надо, однако, представить стражам соответствующие регалии. Я помолился архатам, Будде, Шакьямуни и Манджушри. Понадобилось минут десять-пятнадцать, чтобы достучаться. Мне казалось, кто-то спросил глубоко внутри: «Это че, наш, что ли?» – «Эй, отворите этому». В сердце потеплело. Я смог наконец прочесть и понять первое предложение. Потом часа два я полностью сосредоточился на книге. Пим с любопытством поглядывал на меня.

– Однажды я поучусь у тебя тому, что такое патичча-самуппада, – объявил он себе же с ворчливым одобрением. Он не шутил, явно впечатленный моей концентрацией.

– Пратитья-самутпада, – я в задумчивости поправил его палийское произношение.

– Пим, почему все же колесо? – я погрузился в глубины липкого стыда за свой вопрос. Дипломированный ориенталист спрашивает о таких тривиалиях? Пима же, казалось, вышеупомянутое безобразное невежество не напрягало. Немного помаявшись, как мучимый каким-то хреном герой Достоевского, я сдался:

– Почему все начинается с незнания, а откуда оно берется?

– Из прежней жизни, – не задумываясь, ответил Пим. – Мы несем его, как черепаха несет панцирь. Смотри, первые два звена (он назвал их по-английски links) относятся к прежней жизни. Это незнание – авиджа4343
  На самом деле, Пим произнес слово avijja, то есть палийский эквивалент слова авидья.


[Закрыть], и привычки – самкхары».

Когда он произнес эти два слова на языке пали, мне стало страшно и одновременно очень свободно. Пим же решил пощупать глубину моего невежества:

– Что ты знаешь о третьем элементе цепи – сознании?

– Сознание в момент зачатия, верно? – по-пионерски отрапортовал я.

– Пять баллов, – Пим обрадовался, как ребенок. – Так и есть!

Ну вот, хоть что-то помню. Про незнание другого типа постоянно твердили индуистские учения. Сводилось оно всегда к одному. Мы типа, ну, прям живые боги. Все у нас должно быть круто, но тут является эта стерва по имени Авидья, или Майя, и пакостит, настает большой абзац.

Легко прочитав мои мысли, Пим пояснил:

– Нет, незнание – это не Майя и не отряды Мар. Авидья – это незнание четырех арийских истин4444
  Выражение, которое многие годы переводилось как благородные истины более корректно переводить как «арийские истины» или истины арьев. Также существует и предложение переводить слово сатья не как истина, а скорее как «естина», то что реально есть. Для арьев, то есть восьми уровней буддийских святых, четыре действительности – это страдание, его причина, его прекращение и наличие пути прекращения страдания.


[Закрыть].

Ощутив лавину буддийской мудрости, готовой на меня обрушиться, я поспешил перевести стрелки:

– Я не хочу погружаться так глубоко. Как бы понять дхарму практически? Например, про перерождения.

– Не пугайся так! То ли ты бережешь себя, то ли тебя так охраняют от этого знания, что я даже теряюсь. А насчет перерождений… Без перерождений ничего не будет работать: все программы приходят из прошлой жизни. В прошлой жизни ты уже прописал, что хочешь вернуться и испытать то, что ты испытал. Это движуха, эта хотелка (он употребил монашеское слово bā tanhā) должна найти свое выражение. Правда, – добавил он, – эти ребята,4545
  About those guys, arhats. Так и сказал. Я не придумываю.


[Закрыть] архаты… у них все по-другому. Возникающее у них чувство лишено незнания. Они не следуют за ним. И архаты знают, зачем они здесь.

Я не понял, к чему он приплел архатов, а Пим вперил в меня взор:

– Тебе бы тоже неплохо понять, зачем ты пришел сюда. – И добавил: – Тебе надо вспомнить, как ты пришел сюда. И внезапно его слова вызвали во мне ясные воспоминания: с полнотой знания и уверенности я устремлялся в новое рождение. Момент воплощения сопровождался невероятным удовлетворением вонзающейся в цель стрелы. А потом – взрыв нечеловеческой силы: новый мир создан. Возникло дикое сопротивление. Из глубин поднялся тяжелый ком отрицания и злости. Я почувствовал почти телесное отвержение. Не хочу знать. Сама идея детерминированности убивала. Что с того, что я был кем-то в прошлом? Мы все были. До жути, до умопомрачения я вожделел полностью чистого листа. А еще понимал, что острая потребность стереть прошлое свидетельствовала о тяжести накопленного багажа. Именно он привел меня сюда. Развязать старые узлы. Предъявить их пустоте.

Пим внимательно наблюдал за мной. Предельно серьезный, он коснулся плеча: «Я вижу твою структуру и не понимаю ничего. В тебе работает реактор просветления, но ты должен остановить его. Марс, у тебя другой путь. Привычная тебе дорога отвержения приведет тебя в пещеру к Мумии себя. Старый путь убьет тебя. Думай! И со всем, что надумаешь, ступай в главный храм и оставь там. Расскажи Пробужденному о затыках в голове и сердце. Молись получить ответ!»

 
                                    * * *
 

Наверно, как часть процесса калибровки и ознакомления с местными реалиями, он однажды пригласил меня к родственникам. Те жили в доме над одним из бесчисленных клонгов.

Дядюшка-монах казался весьма пожилым, но с ясным взглядом, алертностью и силой присутствия. Рядом с ним я чувствовал себя гостем в другой Вселенной.

Мы сидели на дощатом полу, за окном внизу плескался клонг. На другой его стороне из открытого магазинчика лился популярный шлягер. Плоская лодка, направляемая бабулькой в соломенной шляпе, медленно скользила по воде. На корме лодки дымилась жаровня с мясом.

Хозяева тем временем деловито раскладывали в чашки еду из бесчисленных пакетов и коробочек. Воздух завибрировал, наполнившись апокалиптическим ароматом: в одной из плошек благоухали ростки бамбука4646
  Про запах окаянных отростков бамбука хочется сказать отдельно. В первый раз, когда мне достался рис с оными, я ощутил целую гамму эмоций. Сначала возникла мысль, что злобная и безжалостная атака иноформ обрушилась на человечество, – и само существование человечества под угрозой. Посредством умозаключений, ряда пратьяхар, отключения органов чувств и взывания ко всем Буддам удалось как-то привести психику в норму. А вкус мне понравился.


[Закрыть], сногсшибательные, как свежий навоз. Кроме этого великолепия, стол ломился от мисок с вареной свининой, супов с пугающим содержимым типа лыат муу – крови свиньи, тарелок с жареными цыплячьими крылышками, тушеными креветками и прочими томлеными непонятностями.

После того как монах, а потом и все4747
  В таких ситуациях люди предлагают сначала пищу монахам и ждут, пока они поедят.


[Закрыть] поели, повисла тягостная пауза: народ изнывал от желания общаться, любопытство ощутимо висело в воздухе, иногда сгущаясь и дергая меня за нос и уши. По-тайски же я не говорил.

При посредничестве Пима, тинглиша, улыбок и обильной жестикуляции, заставившей меня вспотеть, мы кое-как познакомились. Буддизм, медитация, английский4848
  За лет восемнадцать жизни в Таиланде эта история постоянно повторялась: тайцы встречали учителя английского. Возникало такое начальное уважительное напряжение, а потом у собеседников появлялась безумная надежда. А может, этот фаранг – мой учитель?! Да, это он, он научит меня этому ужасному, ненавистному, непонятному английскому! В некоторых случаях дело ограничивалось сияющей в глазах надеждой, а часто мне доставались и ученики.


[Закрыть] – прекрасные темы для завязывания беседы. Страшно интересно: а с чего бы фарангу интересоваться этим?

Высокодуховные разговоры о йогах, медитациях и прочих душеспасительных явлениях возымели неожиданный эффект: одна из собеседниц, очаровательная дама лет тридцати, принялась страшно и откровенно рыгать, словно из глубины ее тела в виде телесных матюгов пыталось заявить о себе некое существо, а может, ее нутро категорически не соглашалось с темой разговора. Каждая произносимая нами фраза пунктуировалась ее неодобрительным рыком. Такого я не слышал никогда в жизни. Присутствующие же, радостно смеясь4949
  Когда ты попадаешь в глупую ситуацию, тайцы пытаются «помочь» не расстроиться: они не сочувствуют, а радостно ржут. Ну да, как гласят «Вредные советы» Остера: «Если друг твой самый лучший поскользнулся и упал, покажи на друга пальцем и хватайся за живот. Пусть твой друг сейчас же видит: ты ничуть не огорчен, настоящий друг не любит огорчать твоих друзей». Бурное веселье может вызывать рыганье, пуканье и прочие незатейливые казусы. Как-то мне рассказали, как в студии йоги тайскому персоналу строго наказали, что не надо, пожалуйста, не надо с сияющей улыбкой спрашивать японских клиентов про землетрясение в Японии.


[Закрыть], сообщили, что вот, мол, с ней так случается всегда, когда заходит речь о медитации.

Осененные догадкой, они уставились на меня – может я смогу помочь? Ну вот, ты – знаток йоги, любимец Далай Ламы, что посоветуешь страдающему существу? Знаток йоги с безжалостной очевидностью усек, что понятия не имеет, что делать, и посоветовать ему совершенно нечего. Далай Лама укоризненно качал головой. Факир был пьян, и фокус не удался.