Текст книги "Разумное стремление"

Инга БЕРРИСТЕР
РАЗУМНОЕ СТРЕМЛЕНИЕ

Пролог

Вот уже два часа бродили они по Стрэнду, не обращая внимания на дождь, падающий на разгоряченные щеки и непокрытые головы. Дождь словно отполировал тротуары, и в них отражались бесчисленные огни витрин, реклам, фонарей. Но Маргарет и Джорджу казалось, что они не идут, а парят в воздухе не только поэтому. Обоих, словно воздушные шарики, наполняло редкое по полноте ощущение счастья. Эйфория от слов, сказанных Джорджем два часа назад, не проходила. Ему казалось, что не он произнес их, что они сами зародились в пропитанном влагой воздухе и вместе с дождем упали с неба.

– Ты выйдешь за меня замуж?

Да, да, да! – радостно и нетерпеливо пропела душа Маргарет.

Этот простой и старый как мир диалог непрерывно звучал в ее голове.

А Джордж то и дело останавливался и осушал губами ее мокрые от дождя – а может быть, от слез – щеки. И говорил, говорил. Немного лихорадочно, но уверенно и твердо. Убеждал, строил планы.

– И еще три девочки, – щедро добавлял он, опасаясь, как бы Маргарет не сочла его шовинистом, после того как он объявил о намерении обзавестись по крайней мере тремя сыновьями.

Немногословная Маргарет молчала и, обмирая от счастья, думала: Боже, неужели это происходит со мной?!

Только спустя некоторое время она смогла дрожащим голосом произнести вслух слова, которые уже давно рвались из ее груди:

– Да… Да-да!

В эти часы мир казался обоим полной удивительных драгоценностей шкатулкой, ключи от которой они держали в своих руках…

1

– Ты уже готова, мам? Честное слово, я так волнуюсь, будто именно мне предстоит произносить речь!

– Никаких речей! Я просто передам чек доктору Перкинсу, – охладила пыл возбужденной дочери Маргарет Лорример.

На самом деле она лукавила. Маргарет и сама очень волновалась. Одно дело – помогать собирать деньги для устройства сиротского приюта в их городке. И совсем другое – встать при огромном стечении народа и вручить собранные деньги председателю совета местного самоуправления.

Она не переставала повторять себе, что подобная стеснительность смешна в тридцативосьмилетней женщине, имеющей девятнадцатилетнюю дочь. И все же не могла унять внутренней дрожи.

– Я так горжусь тобой, ма! – сказала ей Оливия.

Подойдя к матери, она обняла ее. Оливия на добрых четыре дюйма возвышалась над хрупкой Маргарет, но, тем не менее, они очень походили друг на друга. У обеих были прекрасные шелковистые темные волосы, огромные серые глаза, нежная, словно светящаяся кожа и неожиданно полные губы. Однако в чертах лица жизнерадостной Оливии не было некоторой беззащитности, свойственной облику матери.

– Но я не сделала ничего особенного, – возразила Маргарет. – Похвалы и уважения заслуживают те, кто, откликнувшись на наш призыв, пожертвовали деньги.

– Да, конечно, – согласилась дочь. – Но ведь именно ты все организовала и убедила довольных своей жизнью людей в том, что мир не заканчивается за изгородью их садика.

– Мне не трудно было это сделать, ведь я слишком хорошо помню собственное детство. Я не забыла, как часто мечтала, проходя по нашим серым казенным коридорам, очутиться в каком-нибудь месте вроде Эпплстоуна. Насколько мягче воспринималось бы сиротство в таком идиллическом окружении! А случай с маленьким Джеком Рейли заставил меня позабыть о врожденной застенчивости и придал красноречия. До сих пор стоит перед глазами картина: упирающегося чумазого преступника, дожевывающего ворованный бутерброд, ведет по перрону румяный здоровый полицейский. А преступнику-то от силы семь лет!

– А как ты думаешь, Джека не заберут обратно в лондонский приют, откуда он сбежал? – спросила Оливия.

– Мисс Хопкинс будет стоять за него горой. Она очень привязалась к мальчику. Возможно, ей даже удастся усыновить его, она уже начала собирать нужные бумаги. Ну а если нет, то к тому времени, когда закончатся судебные тяжбы, думаю, уже заработает наш приют. В усадьбе Эпплстоун неделю назад начались ремонтные работы, а организационный комитет подбирает штат.

– Как бы ты ни приуменьшала свою роль, я все равно горжусь тобой, ма, – тепло произнесла Оливия и добавила: – Хорошо, что все это происходит сейчас, когда я дома.

Она училась на первом курсе Редингского университета, по окончании которого должна была получить профессию адвоката. Если Оливия гордится мною, то насколько больше оснований у меня гордиться дочерью? – с любовью подумала Маргарет.

Жизнь не очень-то баловала Оливию – ее единственного ребенка. Ребенка, росшего без отца. Девочка, лишенная финансовых преимуществ многих из своих друзей, легко могла бы озлобиться, почувствовать себя обиженной, обойденной судьбой, одинокой. Но чуть ли не с первой минуты жизни у нее обнаружился счастливый, легкий характер.

Вполне в духе Маргарет было не относить достоинства дочери на свой счет. И уж, разумеется, как насмешливо замечала она друзьям, не ее заслуга в том, что Оливия добивается впечатляющих успехов в учебе и в спорте. Все свои способности – скорее даже таланты – Оливия унаследовала от отца.

– Ау, мам! Вернись! – поддразнила ее дочь, с улыбкой помахав ладонью перед лицом Маргарет.

* * *

– А знаешь, – задумчиво проговорила Оливия десять минут спустя, когда в «мини-купере» Маргарет они направлялись к мэрии, где должна была состояться церемония, – мне кажется, что наш доктор Перкинс к тебе неравнодушен, ма.

Маргарет вспыхнула. С этим ничего нельзя было поделать – всему виной ее бледная кельтская кожа.

Оливия заметила предательскую реакцию и, рассмеявшись, полушутливо спросила:

– А почему ты больше не вышла замуж, ма? Я, конечно, понимаю, ты любила его. Но после того как он оставил тебя, когда все было кончено и ты получила развод… неужели у тебя никогда не было…

– Другого мужчины? – насмешливо закончила за нее Маргарет, всегда старавшаяся быть предельно честной и откровенной с дочерью.

Они никогда раньше не обсуждали эту тему. Но Маргарет заметила, что теперь, когда дочь жила вдали от дома, она более пристально всматривалась в прошлое матери, в ее жизнь, возможно сравнивая ее с другими женщинами того же возраста.

– Ну, сначала я была слишком расстроена, слишком…

– Несчастна, – подсказала ей Оливия. – Этот человек, конечно, мой отец, но как он мог так подло поступить с тобой?

– Он не виноват, Олли. Просто он меня разлюбил. Такое случается.

– И тебя никогда не подмывало сказать ему обо мне?

– Конечно, подмывало, – призналась Маргарет. – Но ведь было ясно, что он не любит меня, что наш брак для него обуза. Я узнала, что беременна, когда он уже оставил меня. Возможно, мне следовало сообщить ему о твоем рождении…

– Нет-нет, ма. Ты приняла правильное решение, единственно правильное, – поспешила заверить ее дочь, накрыв руку матери своей и тепло улыбнувшись Маргарет. – Даже не сомневайся. Я знаю подруг, чьи родители сохранили свой брак только ради них. Должно быть, ужасно жить и не знать, застанешь ли дома обоих родителей, вернувшись из школы, или чувствовать, что от разрыва их удерживаешь только ты. Нет, пусть ты у меня одна, зато я никогда, никогда не сомневалась в том, что я любима и желанна.

В течение нескольких мгновений мать и дочь нежно смотрели друг на друга. А затем Оливия, лукаво подмигнув, напомнила:

– Но ты так и не ответила на мой первый вопрос.

– Я ведь уже говорила: сначала мне было не до того, а потом, когда ты подросла… По правде говоря, Олли, я никогда не могла найти времени для свиданий… А если уж быть честной до конца, то мне просто не встретился человек, ради которого стоило бы его искать.

– Может быть, ты боялась… боялась слишком близко подпустить кого-то к себе, чтобы снова не обжечься, как с ним… с моим отцом, – проницательно заметила Оливия.

– Может быть, – согласилась Маргарет.

– Одно я знаю точно: это не из-за недостатка возможностей. – Она рассмеялась, заметив, что Маргарет опять покраснела. – Ой, ма, мне порой кажется, что я взрослее тебя Ты бываешь так похожа на ребенка! Я видела, как мужчины оборачиваются тебе вслед, как они на тебя смотрят. И не только потому что ты выглядишь очень сексуально.

Маргарет попыталась возразить, но Оливия не дала ей, твердо продолжив:

– Сколько бы ты ни уверяла меня в обратном, дело обстоит именно так. Но здесь есть что-то еще. Может быть, это потому, что ты такая маленькая… и такая беззащитная.

– Пусть я и не вышла ростом, но это вовсе не означает, что я не могу за себя постоять, – быстро заметила Маргарет.

Бросающаяся в глаза повышенная чувствительность, редкая ранимость были присущи Маргарет, и она ничего не могла с собой поделать. Как и Оливия, она догадывалась, что это связано с ее браком – вернее, с тем, как тот окончился. Но сегодняшним вечером ей совсем не хотелось думать о прошлом.

Даже спустя столько лет оно не оставляло ее, являясь во снах столь живо, что, просыпаясь, Маргарет ощущала прикосновения рук мужа к своей коже и не могла поверить, что это всего лишь сон. Бывали и другие сны… сны, от которых она пробуждалась с криком мучительной боли и с мокрым от слез лицом.

Странно, но с поступлением Оливии в университет воспоминания о месяцах, предшествовавших ее рождению, стали преследовать женщину еще настойчивее, словно она подсознательно сдерживала их в присутствии дочери, не желая ее тревожить. Поначалу Маргарет объясняла это тем, что тоскует без Оливии, что впервые за последние двадцать лет осталась в полном одиночестве…

Но ведь ее жизнь полноценна и деятельна. У нее хорошая работа, прекрасные друзья. А с тех пор как Маргарет занялась делами приюта, у нее, казалось, и минуты не оставалось для себя.

Сегодня – кульминационный момент напряженной многомесячной работы. Позади дни, когда Маргарет, теряя надежду и отчаиваясь, уговаривала членов совета отдать висящую ненужным грузом на балансе разрушенную усадьбу Эпплстоун под сиротский приют, убеждала неподатливых жителей Эверсли в том, что соседями их станут вовсе не малолетние бандиты – опустошители садов, а обычные, только очень несчастные дети. И вот сегодня, в присутствии корреспондентов местных и центральных газет и телевидения, будет объявлено об учреждении на пожертвованные средства, подкрепленные дотацией государства, приюта Эпплстоун.

Маргарет снова вспомнила, как, возвращаясь с учительницей младших классов мисс Хопкинс из Лондона, она увидела на станции констебля Уэйнса с плачущим малышом «на прицепе». То, что казалось несбыточной мечтой несколько месяцев назад, стало реальностью, подумала Маргарет, паркуя машину перед зданием мэрии…

Они уже выходили со стоянки, когда Оливия, шедшая ярдах в двух позади, поравнялась с матерью и, ухватив ее за локоть, с мягким смешком произнесла:

– Вон смотри, опять. Тот мужчина, что вылез из вылизанной до блеска машины, явно не может оторвать от тебя глаз.

– Олли! – возмутилась Маргарет, принципиально избегая смотреть по направлению взгляда дочери. – Послушай, я и впрямь…

– Ладно, ладно, но мне кажется несправедливым, что тебе все время приходится быть одной, ма. Тебе всего тридцать восемь. Ты могла бы снова выйти замуж… Как подумаю, что тебе придется остаток жизни провести в одиночестве, дурно делается. Один наш преподаватель говорит, что сейчас все больше жен-шин, заметь, деловых женщин, впервые выходят замуж после тридцати пяти, рожают детей… Зрелая женщина с маленьким ребенком уже не кажется какой-то диковинкой. И люди на склоне лет не чувствуют себя одинокими, поскольку в их доме звучат детские голоса…

– А! Вижу, куда ты клонишь: тебя беспокоит, что, состарившись, я стану для тебя обузой. Что ж, могу тебя успокоить, дорогая дочь: мне не нужен муж, для того чтобы произвести на свет детей.

– Да, но мужчина для этого нужен, – без обиняков заявила Оливия. – Однако дело не только в этом, ты же знаешь, ма. Просто я начинаю понимать, сколь многого ты лишилась, и чувствую себя виноватой. Если бы не я, ты могла бы…

– Сейчас же перестань, – прервала ее Маргарет. – Если бы не ты, я бы, возможно, сошла с ума и сделала какую-нибудь непоправимую глупость, – спокойно и откровенно добавила она и заметила испуг, мелькнувший в глазах дочери. – Ты стала смыслом моей жизни, Олли. Без тебя…

– Ты действительно так его любила? – Оливия поежилась. – Господи, ма, я никогда, никогда не позволю мужчине иметь такую власть надо мной.

У Маргарет дрогнуло сердце. Этого-то она и боялась. Боялась, что своей откровенностью привьет дочери неверное отношение к любви.

– Когда любишь кого-то, всегда оказываешься в его власти, но в этом нет ничего плохого. – Она отвела прядь волос с лица Оливии и улыбнулась ей. – Рано или поздно ты полюбишь, – мягко сказала Маргарет. – И когда это случится, с трудом сможешь поверить, что когда-то думала иначе. Уж поверь мне.

Она молилась, чтобы это оказалось правдой и чтобы дочь не лишила себя счастья, которое дает любовь. Ее неудачный опыт семейной жизни не следует брать в расчет.

К тому же Оливия, возможно, права. Можно было бы попытаться создать новую семью, выйти замуж во второй раз. Почему этого не случилось?.. Неужели только потому, что, как она уже говорила дочери, ей просто не встретился подходящий мужчина?

Или дело в том, что она даже мысли не допускала о возможном существования такого мужчины?

Маргарет с раздражением отогнала от себя последнюю мысль. Что с ней творится? Сейчас ей следует сосредоточиться на более важных вещах, нежели копание в собственном прошлом. Господи, уже двадцать лет прошло с тех пор, как распался ее брак. Двадцать лет! Целая жизнь… Пора бы и забыть.

Так ведь нет же! Все еще порой она видит вдали мужчину, и что-то в его движениях, в повороте головы заставляет сильнее биться сердце, у нее перехватывает дыхание – и прошлое с новой силой обрушивается на нее. Ликование, опустошение, боль, мука… разочарование и гнев.

Маргарет даже не замечала, что остановилась, пока Оливия не потянула ее за руку и не сказала шутливо:

– Бесполезно, ма. Теперь уже поздно отступать. Все ждут тебя. – Она критически оглядела элегантное черное платье Маргарет и добавила: – И все же мне кажется, что те зеленые бриджи и бежевое вязаное пончо смотрелись бы на тебе просто сногсшибательно.

Припомнив экстравагантный наряд, описанный дочерью, Маргарет усмехнулась и возразила:

– На твоей ровеснице с бесконечно длинными ногами – возможно. На мне – никогда!

Зал собраний был переполнен. И множество лиц, повернувшихся в ее сторону, когда Маргарет вошла, привели женщину в замешательство, хотя она полагала, что приготовилась к этому.

Она не любила большого скопления людей, предпочитая одиночество, анонимность. Причиной тому было детство, проведенное в приюте, где Маргарет очутилась после смерти родителей. И не стой сейчас у нее за спиной Оливия, она бы попросту сбежала.

Спасибо Олли. Как унизительно было бы поддаться глупому детскому порыву! Тем более что ей уже шел навстречу улыбающийся Джим Перкинс…

Как проницательно заметила дочь, взгляни Маргарет на него благосклонно, и доктор Перкинс с радостью перевел бы их отношения на более личный уровень. На самом деле он нравился ей, как нравился и ее босс, Генри Конвей. Однако ни к тому ни к другому Маргарет не испытывала ни малейшего сексуального влечения, необходимого для того, чтобы ответить на их ухаживания.

Оба развелись, у обоих росли дети, оба были добрыми, симпатичными людьми. Однако как бы по-человечески хорошо ни относилась к ним Маргарет, как мужчины, они оставляли ее абсолютно холодной, ничуть не волновали… не возбуждали ее.

Оттого ли что она намеренно старалась оставаться равнодушной? Или оттого что боялась? Возмущенная ходом своих мыслей, Маргарет напомнила себе, для чего она здесь. Сейчас не время для бессмысленных, эгоцентричных самокопаний.

Сегодня вечер тех, кто так щедро пожертвовал на их общее дело.

Поначалу Маргарет напугало то, что члены организационного комитета именно ей поручили публично вручить чек председателю совета. Но чтобы не создавать лишнего шума, она с неохотой согласилась.

Генри Конвей предложил после окончания церемонии где-нибудь отметить это событие. Она вежливо отказалась, как отказалась и от аналогичного предложения Джима Перкинса, вполне правдоподобно объяснив свой отказ тем, что сейчас крайне редко видится с Оливией, живущей в Рединге, и собирается провести вечер с дочерью.

Другая, невысказанная, причина заключалась в том, что, ценя обоих мужчин как друзей, она не желала причинить боль ни одному из них. А это неминуемо случилось бы, если бы Маргарет поощрила их ухаживания. Она на собственном опыте знала, как мучительно обнаружить, что человек, которого любишь, отвечает тебе лишь жестоким притворством.

Маргарет познакомилась с Генри Конвеем, когда переехала в Эверсли сразу после развода. В те годы жизнь здесь считалась относительно дешевой, а это было немаловажно для одинокой женщины, ожидающей ребенка и имеющей не так уж много денег.

Правда, отец Оливии заявил, что их общий дом она может оставить себе. Все, что ему требуется, – это свобода. Но гордость не позволила Маргарет принять предложение. И когда развод состоялся, она продала дом и отправила адвокатам бывшего мужа ровно половину вырученной суммы.

Он так и не удосужился сообщить ей, что получил деньги. Впрочем, Маргарет и не рассчитывала на это. С того самого утра, когда, спустившись в кухню, муж сообщил, что больше не любит ее, он навсегда ушел из ее жизни, и все их последующее общение происходило через адвокатов…

Маргарет направилась к маленькой сцене, и люди в зале захлопали. Щеки ее залил румянец смущения. Но, проходя мимо, она потрепала рыжие вихры примостившегося с краю Джека Рейли, и это придало ей уверенности. Мальчик сверкнул на нее голубыми глазами и широко улыбнулся. В глазах сидящей рядом мисс Хопкинс стояли слезы.

Похоже, она появилась последней. Организационный комитет в полном составе восседал на сцене, когда Маргарет поднялась туда.

Заняв свое место, она обвела взглядом переполненный зал. Оливия сидела в первом ряду, неподалеку от Генри Конвея. Неужели почти двадцать лет прошло с тех пор, как она начала работать секретарем Генри? Куда же канули эти годы?

За это время Генри успел жениться, затем развестись. Оливия превратилась из ребенка в девушку. А Маргарет… Что она сделала со своей жизнью? Чего достигла на личном поприще?

Обрела финансовую независимость, делала, что хотела и умела. Многие позавидовали бы ей. Но были, впрочем, и другие, жалевшие Маргарет из-за ее одиночества.

Ее это ничуть не заботило. Лучше уж жить одной в спокойствии и умиротворении, чем претерпевать слишком хорошо знакомые муки, которые приносит любовь к другому человеку. Особенно когда – как в ее случае – эта любовь слишком сильна, слишком безоглядна… и безответна.

Председатель их маленького организационного комитета поднялся со стула, от души поблагодарил жертвователей и стал рассказывать публике, как будут распределены собранные средства и как будет организована работа в приюте. Маргарет напряглась в ожидании собственного выхода – момента, когда все взоры собравшихся обратятся на нее.

Она выучила свою небольшую реплику назубок и была уверена, что не собьется. Все, что ей предстояло сделать, – это присовокупить свои слова благодарности к высказанным ранее председателем, а затем вручить Джиму чек.

В конце зала суетились журналисты. Движение камеры, сопровожденное мгновенной вспышкой света, отвлекло ее внимание от происходящего на сцене. Маргарет посмотрела в зал.

Никаких объяснений тому, что произошло в следующий миг, не было. Почему из множества лиц ее взгляд безошибочно вырвал только одно – лицо человека, которого она не видела больше двадцати лет?.. Казалось бы, на основании мимолетного взгляда нельзя сказать, а тем более с непоколебимой уверенностью утверждать, что сидящий в зале мужчина именно он. Однако же все было именно так – Маргарет поняла это по тому, как замерло сердце и как судорожно сжалось все внутри.

Джордж был здесь. Здесь, в зале собраний… Здесь, в Эверсли… Здесь, в ее жизни, которую она так тщательно старалась оградить от него, от всего, что с ним связано.

От всего, кроме ребенка, которого он ей дал, и от боли, которую навек поселил в ней.

Джордж Пэлтроу – ее муж, ее возлюбленный. Единственный мужчина, которого она любила, единственный, кого желала. Мужчина, который, как ей казалось, любил ее не меньше… который уверял, что будет любить ее вечно.

Вечно! Их брак длился не дольше года.

Ее охватила дрожь. Сердце бешено колотилось, разум отказывался верить в то, что видели глаза. Должно быть, это ошибка: Джорджа здесь просто не может быть!

Стараясь справиться с потрясением, Маргарет уже смотрела совсем в другую сторону. Но словно испуганный ребенок, пытающийся различить в темной комнате очертания воображаемого чудовища, краем глаза снова взглянула на то место, молясь, чтобы увиденное оказалось ошибкой. Дальние ряды тонули в полусумраке, и разглядеть лиц было уже невозможно.

В конце концов двадцать лет – слишком долгий срок… Достаточно долгий для того, чтобы ошибиться, для того чтобы память сыграла с ней злую шутку. Джорджа, которого она помнила, больше не существует. Как и Маргарет, он должен был сильно измениться, постареть.

Но вдруг это все-таки Джордж? Ей снова стало дурно. Если она узнала его, значит, и он мог узнать ее?.. Маргарет заставила себя остановиться. В голове творилась невообразимая неразбериха, следовало прежде примирить взаимоисключающие мысли.

Что, если все же, несмотря на всю невероятность такого, это все-таки Джордж? Но даже если он узнал ее, то вряд ли поднимется на сцену и во всеуслышание объявит о том, что некогда был ее мужем. Чего она так боится?

Я и не боюсь, убеждала себя Маргарет. Просто потрясена. Меня застали врасплох… Нет, в любом случае я ошиблась: Джорджа здесь просто не может быть. Да и с какой стати? Моя уверенность в том, что я узрела бывшего мужа, всего лишь побочный продукт волнения по поводу предстоящего вручения чека.

Вручение чека! Маргарет замерла и побледнела, осознав, что, занятая своими мыслями, перестала следить за происходящим на сцене, забыла о цели своего присутствия здесь. Сосредоточившись на словах председателя, Маргарет поняла, что ей вот-вот придется встать и выполнить возложенную на нее миссию. Так и есть!

– Я рад предоставить слово нашему главному организатору, без которой это благородное начинание заглохло бы, – Маргарет Лорример!

Маргарет поднялась. После развода она взяла девичью фамилию и теперь почему-то метнула в сторону переполненного зала почти виноватый взгляд, словно ожидала, что бывший муж встанет и уличит ее в том, что она прячется за вымышленным именем. Но даже если, паче чаяния, окажется, что это Джордж, с какой стати ему возражать против возвращения ею девичьей фамилии? Ведь именно он разрушил их брак, заявил, что все кончено, что он не любит ее…

Еще раз взглянув на зал, Маргарет не заметила ни знакомого мужского лица, ни властного мужественного профиля, ни блестящих, ухоженных темных волос. Словом, ничего хотя бы отдаленно напоминающего человека, который был ее мужем, отцом Оливии. Человека, которого Маргарет любила до такой степени, что жизнь без него теряла смысл и цель, и продолжать существовать стоило только ради их ребенка – ребенка, о появлении на свет которого он даже не подозревал и которого, судя по собственным словам, не хотел… – Тебе нужна размеренная семейная жизнь, дети… Мне – нет, – безразлично заявил он тогда, не обращая внимания на ее робкие попытки перебить его.

А Маргарет так хотелось напомнить, что, когда Джордж убеждал ее в своей любви и просил стать его женой, он твердил о своем горячем желании иметь как можно больше детей, настоящий дом, которого никогда не было ни у нее, ни у него! Ее родители умерли, а его развелись, когда он был еще очень мал…

Маргарет с грехом пополам удалось справиться со своей короткой речью и дрожащими руками протянуть Джиму Перкинсу чек. Когда все закончилось и Маргарет спустилась в зал, встревоженная Оливия поспешила к ней и спросила, все ли у нее в порядке.

– Там, на сцене, у тебя было такое странное лицо. Я даже на мгновение подумала, что ты сейчас встанешь и уйдешь. Я знала, что ты волнуешься, но даже представить не могла… Ладно, все уже позади, – успокоила ее дочь.

Маргарет с трудом изобразила улыбку.

– Все равно, ма, ты была великолепна, – не умолкала Оливия, продевая руку под локоть матери. – Ты не передумала насчет пирушки, которую обещала мне? Скажи скорее, куда мы пойдем, пока не подоспел кто-нибудь из твоих поклонников и не уговорил позволить ему присоединиться к нам.

Маргарет растерянно посмотрела на дочь. Она даже думать не могла о еде. Желудок свело судорогой, а сердце, казалось, было зажато в тиски.

Ее мутило и трясло, как после нервного срыва. Маргарет говорила себе, что это смешно, что она взрослая женщина и не должна так сильно переживать только оттого, что увидела человека, похожего на того, которого ей давно уже следовало бы забыть.

– Пойдем скорее, – зашептала Оливия. – К нам приближается Генри.

Когда они устремились к выходу, дочь недовольно добавила:

– Честное слово, ма, не могу понять, почему бы тебе не выйти замуж за бедного Генри? Он обожает тебя, ты же знаешь, и всю жизнь будет носить тебя на руках.

– Он мне нравится, но я его не люблю, – сказала Маргарет, удивившись собственному ответу не меньше, чем дочь, которая приостановилась и внимательно посмотрела на нее. – Неужели в моем возрасте так неприлично считать любовь непременным условием брака? – заметив реакцию дочери, немного обиженно спросила она у Оливии.

– Нет, ты неверно истолковала мой взгляд. Я вовсе не считаю, что ты слишком стара, чтобы влюбиться. Меня просто удивило, что ты этого хочешь. Я всегда считала, что после случившегося… с моим отцом ты, так сказать, поставила крест на романтических чувствах. Мне казалось, что ты скорее предпочтешь отношения вроде тех, что могли бы сложиться у тебя с Генри, который заботился бы о тебе, баловал тебя…

– Это было бы нечестно по отношению к нему, – спокойно заметила Маргарет.

– Да, наверное… Но ведь случается, что тебе бывает одиноко, что хочется…

– Секса, – подхватила Маргарет, уже второй раз за этот вечер удивляясь себе.

Оливия искоса взглянула на нее.

– Ну да… Хотя я не стала бы выражаться столь прямолинейно, – с легким недовольством сказала она.

Маргарет отрицательно покачала головой, но тут же спросила себя, до конца ли она честна с дочерью. Разве не просыпалась она иногда с напряженным, жаждущим телом, напоминающим о том, что не всегда Маргарет спала одна, что когда-то знала ласки возлюбленного…

– Чего я хочу сейчас, так это пообедать, – солгала она, резко меняя тему разговора. – Я поведу тебя в «Серебряную подкову». Ресторанчик только что открылся после реконструкции. Думаю, нам там понравится.

* * *

Так оно и оказалось – во всяком случае, судя по удовольствию, написанному на лице Оливии. Что же касается Маргарет, то она обнаружила, что у нее по-прежнему нет аппетита.

– Ма, в чем дело? – принялась допытываться у нее Оливия, но, прервав себя, вдруг восхищенно воскликнула: – О! Вот это тот, кого я называю настоящим мужчиной! Жаль, что он староват для меня.

Маргарет механически отреагировала на комментарий дочери, повернув голову в направлении ее взгляда. По проходу между столиками в сопровождении метрдотеля шел мужчина. На этот раз ошибки быть не могло… Никаких сомнений! Это было похоже на сильнейший удар под дых. Маргарет замерла в полной неподвижности, не в силах перевести дыхание.

Джордж. Это действительно был Джордж!

– Ма, а как… Что с тобой? Ты выглядишь так, словно увидела привидение, – обеспокоенно проговорила Оливия.

Привидение. Маргарет вздрогнула, ее губы болезненно скривились.

Позади себя она услышала голос Джорджа – глубокий, мужественный, до боли знакомый… незабываемый.

– Олли, я неважно себя чувствую, – тихо сказала она. – Ты не будешь возражать, если мы уйдем?

Джордж, поблагодарив метрдотеля, уже сел за свой столик, и Маргарет теперь могла ретироваться незамеченной. Хотя маловероятно, чтобы бывший муж узнал ее. С какой бы стати? – подумала она с неожиданной горечью.

Она ничего для него не значит. Он, возможно, даже забыл о ее существовании. Интересно, Джордж по-прежнему с ней, с той женщиной, ради которой когда-то оставил Маргарет? Или соперницу постигла та же печальная участь, и ее он тоже разлюбил?

Она поднялась из-за стола, дрожа как от озноба, и с благодарностью ощутила на своем плече тепло заботливой руки Оливии, которая встревоженно произнесла:

– Ма, да тебе действительно худо. Давай-ка я отвезу тебя домой, а потом позвоню Джиму Перкинсу.

Маргарет почувствовала за спиной какое-то движение, голос Джорджа, делающего заказ официанту, вдруг умолк, но заставить себя посмотреть в ту сторону она не смогла. Ее по-прежнему била дрожь, и хотелось лишь одного – поскорее выбраться отсюда, чтобы не пришлось ничего объяснять Оливии. Она и так ненавидела себя за то, что заставила дочь волноваться и испортила их последний вечер… Разве сможет она сказать ей: «А знаешь, тот мужчина, которым ты только что восхищалась, – твой отец»?

Маргарет никогда не скрывала от Оливии ничего, что касалось ее брака. И когда та была подростком, не раз говорила, что не будет чинить препятствий, если она захочет познакомиться с отцом. Однако Оливия оставалась непреклонной, заявляя, что не хочет иметь ничего общего с человеком, который так жестоко обошелся с ее матерью. Маргарет упорно внушала дочери, что Джордж не знал о беременности, не догадывался, что жена носит его ребенка, когда заявил о своем желании развестись, но все было напрасно…

* * *

– Позволь мне сесть за руль, – попросила Оливия, когда они подошли к машине, и с тревогой добавила: – Ты была такой бледной в ресторане. Что же все-таки случилось, ма? Скажи честно, я ведь знаю, как ты стараешься оградить меня от малейшего беспокойства.

– Ничего особенного, – не моргнув глазом соврала Маргарет. – Думаю, я просто перенервничала. Я была в ужасе от предстоящего выступления. Ты ведь знаешь, как я отношусь ко всяким общественным мероприятиям. Прости, что испортила тебе обед.

– Да, тебе, похоже, уже лучше. Ты уверена, что мне не стоит звонить Джиму?

– Не устраивай переполоха! Хороший ночной сон – и утром я снова буду в норме.

Маргарет знала, что это не так, но, к счастью, завтра утром Оливия возвращалась в Рединг. Впервые с тех пор, как дочь покинула дом, Маргарет по-настоящему радовалась ее отъезду. Она горько усмехнулась про себя.