Текст книги "Neлюбoff"

[Апрель 2009]
ГЛАВА 6
[Она]

Солнце заливает комнату веселым весенним светом. Я сижу на подоконнике и гляжу на весело пляшущие солнечные зайчики. Вот уже почти четыре месяца я живу в этом доме. Четыре месяца спокойствия, неги и бесконечного счастья. Анатолий прекрасный и очень чуткий человек. В руках у меня учебник, но сегодня мне, почему то, совсем не учится. Сердце просит долгой прогулки по лужам, появившимся от таянья последнего грязного снега. За окном, захлебываясь поют птицы, радуясь первому теплу. Он тоже поет в ванной, периодически бегая к большому зеркалу в спальне с бритвенным станком в руке, чтобы не пропустить ни единой щетинки на мужественном подбородке. Куда интересно он собрался? Анатолий появляется в дверях одетый в белоснежную сорочку с сапфировыми запонками в рукавах. Интересно, где он берет эти старомодные рубашки?

– Ты когда вернешься? – Спрашиваю я.

– Слушай, я не знаю. Позвоню.

Когда за ним закрывается дверь, я соскакиваю с подоконника и устремляюсь к шкафу набитому одеждой. Моей одеждой. Ему доставляет, какое-то болезненное удовольствие, одевать и баловать меня, ничего не прося взамен. Я выбираю красивую белую курточку отороченную белым пушистым мехом и джинсы очень дорогой фирмы, о которых и мечтать раньше не могла. Сегодня меня ждет салон красоты. Он давно отправляет меня туда, но сегодня я сама решила сделать ему сюрприз. Я иду по веселой от солнца улице, дыша полной грудью и улыбаюсь. Мне хорошо. В салоне тоже интересно. Смешливая болтушка маникюрщица рисует мне на каждом ногте замысловатые завитушки, поминутно восторгаясь формой моей ногтевой пластины. Да-да, она так и говорит – «Вау, какая у вас классная ногтевая пластина» и поминутно закатывает глаза. К концу процедуры, у меня ужасно болит голова от ее трескотни. Но все равно мне приятно, и я сама себе нравлюсь. Вот уж редкий случай. Захожу в продуктовый, по пути домой. Недавно решила научиться готовить и, поэтому провожу дни в кухонных экспериментах. Ему нравится, и я счастлива этим. Анатолий не ограничивает меня в средствах. Деньги, в каких-то космических количествах, лежат в ящике его стола, совсем не убывая. А еще, он купил мне телефон, серебристо белый с обгрызенным яблоком на перламутровой крышке. Вернувшись, я приготовила его любимый плов и уселась в кресло с томиком Шекспира. Его все нет. Сумерки спускаются на дом, в котором я сейчас обитаю. Ближе к восьми я слышу нежную трель моего нового телефона. – Я не приду сегодня ночевать – слышу в трубке его веселый голос и чуть слышный женский смех на заднем плане – Ложись, не жди меня – говорит он и отключается.

Дура я, Боже какая идиотка. Плов этот дурацкий полдня варила. Сижу и сдираю зубами лак с ногтей. Кромсаю зубами затейливые завитушки и отдираю их с частью моего ногтя, будто бы они виноваты в моем несчастье. Хотя, в каком несчастье. Кто я ему, обычная приживалка, которых вокруг миллионы, только позови. Нет никто и звать никак. Странно, что он вообще позвонил. Скорее всего – это просто врожденная интеллигентность, впитанная им с молоком любящей его матери. Ночь накрывает квартиру тяжелым и жарким одеялом безысходности. Сон не идет. Действительность разрывает мою голову миллионом спутанных мыслей, от которых нет спасения. Ничего нет страшнее, чем остаться наедине со своими мыслями. Что это? Почему в груди словно растет огненный шар, а душу раздирают на части воткнутые в нее, чьей то злобной рукой ржавые крюки. Старинные часы отсчитывают минуты и секунды, ни на миг не прекращая жестокий бег стрелок по кругу. Двенадцать, час, два, три. В пять утра, когда я уже начинаю проваливаться в бредовую дрему, слышу скрежет ключа в дверном замке. К тому времени, как открывается дверь, я уже стою в прихожей. Он заходит тихо, думая, что я сплю.

– Где, ты был? Зачем ты так? – Спрашиваю я

– Как? – Спрашивает он, вглядываясь в мое заплаканное лицо. От него за версту несет вонючим женским парфюмом, от чего мой желудок моментально подскакивает к горлу и я боюсь, что меня вырвет прямо тут. Интересно, кто она – особа, любящая настолько гадкие духи. – Ты же не малышка. Понимаешь, что у меня есть естественные потребности.

Он говорит об этом так просто, как об оправлении нужды или походе в туалет от чего мне становится еще гаже.

– Ты ходил к проституткам? – Срывается у меня с языка мучающий вопрос

– Ну, до такого я еще не дошел – смеется он, от чего в уголках глаз появляются лучики морщин, убегающие к вискам. – Глупая ты еще – ребенок.

Он целует меня в нос губами, все еще хранящими следы чужих ласк, и скрывается в ванной. Я сижу в кресле, и жду его. Он появляется в комнате, принося с собой запах геля для душа смешанный с теплым мускусным запахом мужского тела. Я не могу отвести глаз от его мужественной, слепленной долгими тренировками в спортзале, широкой груди. Желание поднимается снизу и спустя секунды захлестывает все мое тело, напрочь, лишая разума. – Трахни меня – слышу я свой хрипящий умоляющий голос. Мне не стыдно. – Возьми меня – умоляю я его, заглядывая в глаза, словно дворовая собачонка, умоляющая о кусочке насущной пищи для продолжения своей никчемной, никому не нужной жизни. Он не удивлен. Абсолютно. Ждал этой минуты долгие месяцы.

[Он]

Сплетенье тел, рук. Нет не сплетенье – срастанье. Мир исчез в вихре несказанного экстаза. Чувствую ее, как себя, даже острее. Реальность распадается мириадами осколков, когда мы одновременно подходим к пику разрывающего тело, мозг и душу оргазма. Ее голова на моем плече, маленькая округлая грудь вздымается от частого дыхания. Умираю от счастья и ненасытного желания. «Теперь – то уж точно – моя “ – бьется в моей голове сумасшедшая мысль. Она так и заснула на моем плече, дышит тихо и размеренно. А мне не спится. Я почему-то вспоминаю день, когда впервые увидел ее. День, когда начал служение ее культу. С самого первого дня она вцепилась в мое сердце своими тонкими пальцами, сама того не желая. Люблю ли я ее? Не знаю. Возможно, это просто желание укрыть ее. Это щемящее грудь чувство жалости, когда я смотрю на ее костлявую фигурку, ласкаю взглядом стриженный ежиком затылок. Любовь ли это? «Зачем я тебе?» – Как то спросила она – “ Ты хорош собой, не беден. Пальцем помани, сотня баб набежит» Да, прибегут, но проблема в том, что я вожделею только ее. У других не будет ее запаха, ее прозрачно – розовой, шифоновой кожи. Им никогда не стать ею. Впервые за много лет я счастлив. Она пахнет летом, теплым дождем и полевыми цветами. Именно этот запах, запах моего счастья. Я помню аромат моего детства. Оно тоже пахло летом и цветами. Помню бабушку, выгоняющую рано утром корову и сдающую свою Зорьку на руки сельскому пастуху. Вечером Зорька возвращалась, гордо таща тяжелое, полное молока вымя. «Кормилица» – говорила бабушка и гладила корову по теплой рыжей спине, пока вела ее в коровник. Бабушка садилась на невысокую табуретку возле коровы и ласково приговаривая, доила Зорьку. Теплые белые струи звонко ударяли в дно оцинкованного ведра, и по коровнику плыл запах парного молока. Молоко было вкуснющим – жирным, с желтой маслянистой пенкой. А я пил это молоко на веранде каждый вечер, вдыхая аромат лета и разнотравья – аромат счастья. И мне казалось, что так счастливо и беззаботно будет всю мою жизнь. Бабушка умерла, едва мне исполнилось восемнадцать. С тех пор я больше не чувствовал аромата счастья, до тех пор пока не встретил Софью. Она пошевелилась во сне, трогательно причмокнув губами. “ Никогда не смогу насытиться тобой» – шепчу я в ее розовое ухо. Она открывает свои прекрасные бездонные глаза и тянется ко мне, я опять теряю чувство реальности, распадаясь на молекулы в безумном удовольствии. Если я не привыкну, то я очень скоро окажусь в сумасшедшем доме, не в силах соображать. До вечера мы не вылезаем из постели, прерываемся лишь, когда на город опять падают сумерки, ужинаем и снова окунаемся в безумство.

ГЛАВА 7

[Она]

Я не понимаю, не вижу будущего у наших с ним отношений. Что это было? Зачем он мне, этот красивый, взрослый мужчина? Мне хорошо сейчас, но я не уверена в правильности того, что делаю. Люблю ли я его? Не знаю. Просто не знаю, как это – любить кого – то. Раньше, я думала, что любовь похожа на струны – крепкие и нерушимые, связывающие души и звучащие в унисон. Мы не звучим так, очень разные, словно два полюса. Но, мне уже невозможно представить, что я проснусь, и его не будет рядом. Я знаю, что рано или поздно, кто – ни будь из нас, разорвет эти нити, опутывающие нас, словно липкая паутина. Это не любовь, собственнический инстинкт. По крайней мере, я стараюсь убедить себя в этом, что – бы еще больше не привязаться к нему, такому желанному и, уже родному мне мужчине. А вдруг, он уйдет первым. Просто оставит меня. Не могу представить. Мне мучительно, безысходно страшно от этих мыслей. А, он лежит и, беззастенчиво, разглядывает меня.

– Ты прекрасна – говорит Анатолий, и проводит рукой по моей груди, спускаясь все ниже и ниже, отчего я начинаю дрожать. Впервые со мной такое. Удовольствие, которое я получаю от близости с ним, несравнимо с тем, что я испытывала ранее, с другими мужчинами.

– Только, не останавливайся – умоляю я, когда рука его замирает на моем бедре.

– Если бы и хотел, то не смог бы – хрипло говорит он, и рука его отправляется в путешествие, по укромным уголкам моего, жаждущего тела.

– Ну, давай же, войди в меня – не в силах сдерживаться кричу я, и он исполняет мою просьбу, разбивая реальность на миллион сверкающих осколков.

Когда я стала настолько бесстыдной? Или это он, разбудил во мне ненасытную жажду обладать им? Мы, почти, не спали этой ночью, проведя ее в сумасшедшем угаре страсти. Словно, ненасытные, прерываясь только на оправление естественных нужд.

– Софья, обедать пора – говорит Анатолий. – А, пойдем в ресторан.

– Пойдем. Страшно хочется шампанского – торопливо соглашаюсь я, боясь, что если мы не поторопимся, я, просто, не выпущу его из своего плена. Он это понимает, и весело смеется, видя, как я пулей выскакиваю из постели.

– Софья, ты прелесть. Я не против шампанского, даже за. Так что, можешь не опасаться, что я насильно оставлю тебя в кровати.

Зря смеется, я не его боюсь. Себя. Своих чувств и желаний.

– Анатолий, скажи, что такое любовь? Что чувствует человек, который любит – вдруг, срывается у меня вопрос, и повисает в воздухе, заставив задуматься мужчину, прислонившегося спиной к смятой подушке?

– Я не знаю. Любовь – это просто любовь – задумчиво говорит он. – У нее нет определений. Она не укладывается в рамки. У нее, конечно, есть свои симптомы, но они разные у всех. Она болезнь, наверное, но она же и лекарство. Лекарство от лютой тоски одиночества и непонимания. Я, вот, уверен, в своих чувствах к тебе. И знаю, что это не просто влюбленность. Ты целиком заполнила своим светом мою, никому не нужную, жизнь. И теперь мне совсем непонятно, как мог я дышать без тебя. У меня, вот такие симптомы. – Ты хочешь сказать, что влюбленность и любовь – это не одно и то же? – Абсолютно. Даже рядом не стояли друг с другом – улыбается Анатолий.

– Но, ты же не знаешь меня, совсем.

– А мне и не надо. Для меня ты идеальна.

– Странный ты. Ладно, поехали пить шампанское – говорю я. Мне хочется убежать от этой щекотливой темы, которую я сама же и подняла.

– Ты научишься любить – шепчет он мне на ухо горячими губами, вновь захватывая меня в оковы сладострастия, которые я скинуть не в силах.

– Шампанское – осипшим от желания голосом, напоминаю я.

– После – отвечает он и, рыча, как дикий зверь входит в меня, заставляя забыть обо всем.

[Он]

– Что такое любовь – спрашивает у меня Софья? Как объяснить этой несчастной девочке – женщине, не познавшей в своей жизни этого светлого чувства, что любовь – это целая жизнь. Она безбрежно разная, бесконечно: материнская, сыновья, любовь мужчины к женщине. Невозможно объяснить того, чего и сам до конца не понимаешь. Никто не понимает и, наверное, никогда не поймет. Это, как со счастьем. Оно тоже у каждого свое, персональное. Самый плохой вариант счастья и любви – деньги. Самый бездушный и бестолковый. За них можно купить кусочки чувств и удовольствий. Можно купить любимую женщину, сделав ее несчастной, до конца жизни. Но это будет суррогатным счастьем, искуственным. Идеальный, непогрешимый вариант любви – материнская, которая сметет на своем пути все горести и несчастья, едва они нависнут над ее ненаглядным чадом. Но, самый прекрасный, самый чувственный – любовь между двумя, соединенными, неутомимым амуром, ошалевшими от счастья людьми – мужчиной и женщиной. Мое счастье спит, уткнувшись в подушку своим идеальным носом, совсем забыв о вожделенном шампанском, а я смотрю на нее, умирая от счастья обладания ею. Кажется, в холодильнике был пенный напиток.

– Куда ты – спрашивает Софья, почувствовав мои движения?

– За шампанским, ты же хотела. Спи, я быстро. – Хотела, – соглашается она, потягиваясь словно кошка. – Только, мне совсем не хочется отпускать тебя о т себя, даже на минуту. – Ну, тогда мы умрем от голода и физического истощения – улыбаюсь я – и, это будет самая сладкая на свете смерть.

– Нет, я не хочу спать. Лучше ванную приму, пока ты ходишь.

Мне не хочется уходить. Расставание с ней, даже такое краткосрочное, доставляет мне, почти, физическую боль, которая затмевает мой разум, лишая возможности думать, о чем либо, кроме моей Софьи. Я понимаю, что заболел ею. Болен, с тех самых пор, как впервые увидел ее. Значит, любовь – это, все – таки, болезнь, лекарства от которой еще не придумали. Погруженный в свои мысли, я брожу между полками супермаркета, скользя глазами по батарее ярких, словно елочные игрушки, бутылок с пенным напитком. Она любит «Советское шампанское», не имеющее ничего общего с благородным напитком, который, к счастью, не смог лишить волшебных пузырьков, упорный монах Дом Периньон, подаривший нам шампанское. По пути домой, покупаю огромную охапку белых, с розовой каемкой по краю лепестков, роз. Никогда бы не подумал, что эти хрупкие, оранжерейные созданья, могут быть настолько тяжелыми. От роз исходит тонкий, волнующий аромат соленой нежности, южного ветра и солнца. Продавщица завистливо смотрит на меня, по всей вероятности, гадая, какой же счастливице предназначены эти чудесные цветы.

– Я дома – кричу я с порога, но ответа не получаю. Софья сидит в кресле, абсолютно нагая. Тело ее, порозовевшее от горячей ванны, переливаясь, блестит каплями воды, словно подсвеченное изнутри. Ее нагота выглядит не пошло, скорее целомудренно, как на полотнах Модильяни. Она прекрасна. Розы падают, рассыпаясь, не удержанные маленькой, хрупкой рукой Софи.

– Тебе не нравятся цветы – удивляюсь я?

– Ну, почему же? Просто, я не очень люблю розы. Они прекрасны, но не настоящие какие – то. Слишком, идеальны. Я люблю ирисы, ну знаешь, лохматые такие цветы, похожие на растрепанные женские головки. У них и цвет красивый – лиловый, с желтыми точками. Словно, какой – то, растяпа художник, обрызгал лепестки желтой краской. Однажды бабушка взяла меня с собой в гости к своей подруге. У нее в палисаднике росли ирисы, но бабушка называла их – касатики. Касатики – слово, какое славное, правда? Я сидела в этом палисаднике, на корточках возле цветов, и разговаривала с ними, а они отвечали мне, кивая, обдуваемые легким, майским ветерком. По крайней мере, я так представляла. Вот, такая я была фантазерка – улыбается Софья и, тут же, вскакивает в кресло, что бы собрать обиженные цветы.

– Да, славное слово – отвечаю я, любуясь Софьей. – Пошли уже, фантазерка.

– Куда – удивленно спрашивает она?

– В ресторан, конечно. А цветы я выкину, раз тебе они не по душе пришлись.

– Нет, что ты. Так нельзя – испуганно говорит Софья и спешно собирает розы, исколов при этом свои хрупкие пальцы, – это расточительство, выбрасывать такую изысканную красоту. Только, куда же их поставить, они не поместятся ни в одну вазу. Слишком большой букет – сетует она, наискось, обрезая длинные, шипастые стебли.

– Ведро тебя устроит? Я помню, моя учительница, первого сентября ставила собранные у нас букеты в ведра, и они прекрасно стояли неделю, радуя нас своим ароматом. С тех пор я терпеть не могу, запах лилий – смеюсь я.

– Да, ведро в самый раз – тоже смеется Софья. – Только, давай в ресторан вечером пойдем. Зря, что – ли ты за шампанским ходил? О, и ягоду с шоколадом купил. Я и не думала, что клубника уже поспела.

– Да, поспела, только не у нас, в Испании, или может быть Греции – отвечаю я, удивляясь ее наивности.

– Ааа. Мы клубнику покупали, только когда сезон был. Ходили с бабушкой на рынок, с огромной плетеной корзиной, и выбирали клубнику, покрупнее. Бабушка всегда брала спелые, до черноты ягоды, и я ела их, пока на языке не выскакивал типун. Из оставшихся, она варила варенье, пенки с которого, самое вкусное, что я пробовала в жизни.

Мы пьем холодное шампанское, заедая его ягодой. На мой взгляд, она больше похожа на пластмассу, но Софья жмурится от удовольствия. Так ничего и не надев на себя, она сидит по – турецки в кресле, пробуждая во мне невероятное, животное желание обладать ею.

– Что, почему ты, так смотришь – спрашивает она, заметив мой взгляд?

– Потому что, умираю от желания.

– И, что тебя сдерживает?

Ничего, меня не сдерживает ничего. Я хватаю ее в охапку, разбив при этом оба бокала для шампанского, и понимая, что, просто не смогу дойти до спальни, овладеваю ее телом, прямо на ковре гостиной. – Что ты делаешь со мной – шепчу я? – Я дарю тебе себя – отвечает она.

ГЛАВА 8

[Она]

– Ну, теперь можно и в ресторан – говорю я Анатолию, чувствуя, что еще чуть – чуть, и мы снова останемся в постели, рискуя умереть голодной смертью.

– Только, ты оденься. А то, я за себя не отвечаю – устало смеется он. – Одень платье, я ни разу не видел тебя в платье.

– Потому что, у меня их нет.

– Как это?

– Ну, нет и все. Я не умею их носить.

– Значит, сначала мы купим тебе платье, а потом – в ресторан.

– Ну, хорошо – соглашаюсь я, понимая, что тоже хочу платье. Ужасно хочу, просто до дрожи. Странно, у меня их в жизни не было. Все, какие – то брюки, шорты, футболки, которые я донашивала за выросшими детьми материнских подруг.

– Одень девочку нормально – говорила бабушка матери. – Как беспризорник, ведь, ходит.

– Вот еще. Выкидывание денег. Она растет, как на дрожжах, не накупишься – отвечала мать, наряжая меня, как мальчишку, потому что дочерей ее подругам бог не дал. Однажды бабушка купила мне платье – шелковое, с веселыми, нарисованными пчелками. Я налюбоваться не могла на него, мечтая, как выйду во двор, в этом чудесном наряде. Но мечтам не суждено было сбыться. Мать платье продала, и гуляла в нем по двору соседская девочка. Мне же достался кулек леденцов, и оплеуха, за слезы, которыми я оплакивала, убитые мамой, мечты.

– Эй, Софья, что с тобой спрашивает Анатолий. Он уже одет, при полном параде. Даже галстук надел. Красивый, уверенный в себе мужчина. Господи, зачем я ему? Этот вопрос постоянно мучает меня.

– Я думаю, что ты достоин большего, лучшего – отвечаю я. – Любящей жены, детей, семейных прогулок. А, что могу дать тебе я, кроме своего тела.

– Софья, давай я буду решать, что мне лучше – мягко говорит он, но глаза его мечут молнии.

– Ты спросил, я ответила – пожимаю я плечами.

– А, может, мне нужна только ты, которая для меня и женщина и ребенок. Целый мир для меня. Ты не думала об этом?

– Рано или поздно, тебе надоест до чертиков, такое положение вещей, – смеюсь я – и, ты захочешь иметь дом, ребенка. Своего ребенка – свое продолжение.

– И, ты думаешь, что живя с женой, пусть даже самой любимой, я буду вечно счастлив? – вступает он в полемику. – Софья, быт съедает чувства. – Да, но ты не перестаешь любить. Просто, любовь становится более спокойной, размеренной и нежной. Мне так кажется. И, уж точно, никогда ты не разлюбишь своих детей. Твои чувства к ним с каждым годом будут становиться, только, острее. Потому что, ты нормальный, не такой, как моя мать.

– Почему ты думаешь, что с какой – то фантомной семьей, я буду более счастлив, чем с тобой?

– Потому что, я знаю, какие чувства испытываю к тебе. Это не любовь. А ты, не сможешь любить за двоих. Рано или поздно наши отношения изживут себя.

– И, что же ты чувствуешь ко мне, если это не любовь – удивленно интересуется Анатолий?

– Не знаю – честно отвечаю я. – По – этому и спрашивала у тебя, что такое любовь. Что я чувствую к тебе? Я бы сказала – чувство собственности, благодарность, нежность, ревность.

– Но, ведь, именно из этого складывается любовь.

– Вот только я не могу оформить это все, во что – то целое. Все по – отдельности, понимаешь?