Текст книги "Neлюбoff"

[Он]

– Мне нужно уехать. На три дня, не больше – говорю я, весело жующей оладьи, Софье. Одеваться она отказывается наотрез, дефилируя по квартире в костюме Евы, чем абсолютно выбивает меня, из седла.

– Куда? – спрашивает она, поперхнувшись, и я вижу плещущуюся в янтарных глазах панику.

– Компаньоны пригласили меня на охоту, я не могу отказаться. От этого зависит наше с тобой благополучие.

– Мне всего хватает. Это они звонили вчера?

– Да, я скоро вернусь – обещаю я Софье.

– Не оставляй меня. Прошу – умоляюще говорит она, – или возьми с собой.

– Софья, это же смешно. Я никуда от тебя не денусь, и ты это прекрасно знаешь. Там, куда я еду не место женщинам. Мы каждый год нанимаем вертолет, и охотимся в тайге. Софи, милая, я завишу от этих людей, не заставляй меня принимать неверные решения – прошу я, глядя в, полные слез, любимые глаза.

– Пожалуйста, не уезжай.

– Да, что с тобой такое? Это же всего три дня – говорю я, а сам думаю, что не знаю, как переживу эти три, чертовых, дня без нее.

– Я, просто боюсь остаться одна. Снова.

– Софья, милая, ну куда я денусь от тебя? – спрашиваю я, уткнувшись лбом в ее колени. Она, рассеяно, гладит меня по голове, думая о чем то своем.

– Прости, я не права. Ты, как и все, имеешь право на личное пространство. Конечно, езжай, я справлюсь. Начну готовиться к экзаменам, в конце – концов – наигранно весело, говорит она и отводит глаза, надеясь, что я не увижу ее испуганного, потемневшего взгляда.

– Ты умница, Софья. Все будет хорошо.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра.

– Значит сегодня, ты только мой – хрипло говорит Софи, заставляя забыть меня обо всем.

– Я, навсегда твой – шепчу я, смахнув рукой остатки трапезы с кухонного стола, прямо на пол. Посуда бьется с веселым звоном, разлетается радужными брызгами. – В этом доме, скоро, не с чего будет есть, и мы умрем, голодной смертью – возбужденно смеется Софья, прильнув ко мне прохладным своим телом. Я подхватываю ее под ягодицы и, водрузив на стол, скольжу взглядом по ее тонкому телу, по аккуратным ареолам, затвердевших от возбуждения, сосков, сексуально выпирающим ребрам. Ее грудь, покрытая мурашками, вызывает оглушительный прилив желания. Ничего сексуальнее в своей жизни я не видел.

– Не мучай меня – шепчет Софи.

– Ни за что – говорю я и резко вхожу нее, бесстыдно раскинувшуюся на столе. Оргазм обрушивается на меня горячей, пульсирующей волной, и я чувствую, что еще чуть – чуть, и земля уйдет из – под ног. Софья стонет, содрогаясь в сладких судорогах, вызывая у меня новый прилив желания.

– Люби меня – горячечным стоном вырываются из моей груди, умоляющие слова.

– Я хочу тебя – отвечает она, накрывая мои губы страстным поцелуем.

ГЛАВА 12

[Она]

Он уехал, оставив меня одну, наедине с моими демонами, от которых нет спасения. Три дня – настоящая вечность. Я слоняюсь по квартире, пытаясь унять жаждущее страсти, которую разбудил во мне Анатолий, тело. «Люби меня» – его слова, мольба, никак не идут у меня из головы, трогают за сердце, бередят душу. Я и сама уже не понимаю, что чувствую. Он заполнил меня, подарил крылья, научил летать, но не любить. Научится любви невозможно, у моей матери, по крайней мере, не вышло. А может, она просто не хотела этого, ведь так легче – жить без любви, переживаний и душевных страданий. Это она сделала меня равнодушной, своей нелюбовью, породив и во мне этот, самый худший из пороков, не оставив ничего светлого, в почерневшей от безразличия душе. «В людях с пустой душой, нет божьей искры» – говорила бабуля, и была права. Моя мать была больна равнодушием, и меня заразила им, выгнав из дома. Она не всегда была такой, по крайней мере, со слов бабушки. Мой отец оставил ее, узнав о беременности. Когда мама сообщила ему, что ждет ребенка, он обрадовался до умопомрачения и побежал за цветами, что бы больше не вернуться. Скорее всего, «любящий» папочка не хотел слез и скандалов, поэтому, просто, исчез, растаяв, словно утренний туман. Мать не стала унижать себя звонками и поисками, она просто слегла. Пролежав, уткнувшись носом в стену, три дня она переродилась. Равнодушие человека, которому всецело доверяло ее сердце, убило в ней умение любить и сочувствовать. Пробудить человечность в обманутой душе не помогло, даже мое рождение. Скорее наоборот, усугубило ситуацию. Я мешала ей, являясь живым напоминанием о человеке, сломавшем ее жизнь.

За этими тяжкими размышлениями, я не замечаю, что на город опустились рваные, розово – лиловые сумерки, которые повисли на макушках, растущих под окнами тополей, опутав их, словно сладкая вата деревянную палочку. Это значит, что я просидела почти целый день, уставившись в одну точку, в своем любимом кресле. Встать получается с трудом, тело затекло, и сейчас сотни невидимых иголочек, неприятно впиваются в кожу. Только теперь ощущаю, что зверски проголодалась. В квартире пусто, и тихо. Каждый звук отдается гулким, безрадостным эхом. Хочется сесть и, не двигаясь все эти три дня, ждать, глядя на закрытую дверь. В детстве, у моей подружки был пес. Пудель, или болонка, я не очень разбираюсь в породах, заслуженный и увешанный медалями комок спутанной шерсти, с бесконечно умными, шоколадными глазами. Она любила его беззаветной, пронзительной любовью, но сердце пса было всецело отдано подружкиной матери. Проводив ее на работу рано утром, он садился и ждал, глядя на входную дверь полным тоски взглядом своих, умнющих, глаз. И не было на свете существа несчастнее. Он сидел так до вечера. До тех самых пор, пока любимая хозяйка не входила в подъезд. Откуда он знал, о ее приближении? Может быть, чувствовал ее присутствие, своим любящим собачьим сердцем. Но, факт остается фактом. Услышав легкие шаги женщины, пес разворачивался и уходил в комнату, позволяя другим членам семейства насладиться обществом своего любимца. Сейчас, я напоминаю себе того, ждущего у двери, пса страдающего от гадкого одиночества. В кухне пахнет мусором и застоявшейся посудой, о которой я совсем забыла. «Руки не лежат, к работе» – говорила бабушка, оправдывая мою лень. Мытье посуды отвлекает меня. Разложив чистые, вымытые до скрипа тарелки по шкафам, я вспоминаю, с каким пиететом она относилась к посуде. Бабушка вытирала звенящие чашки и рассказывала мне наизусть сказку про Федору, и сбежавшие от нее столовые принадлежности, а я слушала, открыв рот. Я скучаю по ней. По ее легким, морщинистым рукам, покрытым старческими пятнами, по дребезжащему тонкому голосу. Вытащив из ведра мешок с мусором, нехотя направляюсь в спальню, что бы одеться, но ногу вдруг пронзает тонкая, резкая боль от осколка тарелки, которую вчера, в порыве страсти, сбросил со стола Анатолий. Кровь капает на бежевый ковер, оставляя пятна, похожие на мои любимые, майские маки. Теплые слезы текут по моим щекам. Мне не больно, мне страшно от осознания, обрушившегося на меня. “ Люби меня» – попросил он, и его зов нашел отклик в моем обледеневшем сердце. Едва уловимый, тихий шепот, ответивший ему. Он не услышал, но я слышу его сейчас. «Я готово любить» – тихо шепчет мое сердце.

[Он]

– Ты ненормальный, Толян – весело колышется от смеха, сидящий напротив Олег Анатольевич. Толстый, одышливый мужик, лоснящийся брылястым, ухоженным лицом. Мы сидим за богато – накрытым столом, отдыхая от кровавой бойни, которую он называет охотой. – Умный дурак – самое точное определение для тебя. Майка, от злости, майку на себе рвет. Ты уж прости за тавтологию, не удержался. Надо же, шлюху с улицы домой приволочь. Это, даже для тебя странно.

Майка, моя бывшая жена. Именно Олега она осчастливила, уйдя от меня к нему, предпочтя деньги. Очень хочется врезать по этой зажравшейся морде, оскорбляющей мою Софи. Останавливает только, опасность остаться без куска насущного хлеба. Олег – мой работодатель, и надо сказать откровенно, не самый плохой.

– Да, ладно, Толь, не сердись. Мы, ведь, с тобой братья молочные. Бабы все шлюхи, вопрос только в цене. Да, ты лучше меня это знаешь. Как тачки. Чем авто элитнее, тем дороже в обслуживании. Хотя, бабы быстро учатся.

– Слушай, Олег, что тебе до моей жизни? – раздраженно спрашиваю я. – Мы не друзья даже. Раз в год охотимся вместе. И ты знаешь, что не для меня это развлечение, а все равно, каждый раз заставляешь меня с собой ехать. Зачем?

– Да так, рассуждаю просто. Ты, ведь, нормальный мужик, а жизнью своей не распоряжаешься. И красивый ты и умный – завистливо рассуждает Олег Анатольевич, уставившись на меня льдисто – синими, маленькими глазками. – Да, только я, по факту, красивее тебя оказался. Не внешне, не внутренне, кошельково – денежно, но это факт, с которым не поспоришь. И ты здесь, только из – за бабок, которые я отсыпаю тебе, щедрой рукою. Думаешь, я не знаю, что ты не здесь сейчас, а в объятьях своей потаскушки. Знаю, но мне нравится властвовать. Ответил я на твой вопрос? И, друзья мы с тобой. Большие друзья, как и со всеми. Или, ты думаешь, я не понимаю, что все, кто называет себя моими приятелями, не разбегутся, лишись я всего? Я падкий на лесть, но не глупый. Этого ты тоже не можешь отрицать. Да, в уме ему не откажешь. Ум, хитрость и полнейшая беспринципность, сделали, когда – то, мелкого барыгу, богатым и уважаемым человеком, превратив его из мальчика на побегушках, в Олега Анатольевича.

– Ты любишь Майю? – спрашиваю я его, наблюдая, как он подхватывает толстыми, сарделько – образными пальцами, прозрачный, слезящийся кусочек ветчины.

– Я ее купил – равнодушно пожимает он плечом – для нее это, самый большой критерий любви. Не раздражает, пока, и ладно – говорит Олег, о некогда любимой мною женщине, с брезгливостью и холодным равнодушием. Никого он не любит, этот приторно – холеный, хищный мужик. Ни жену и дочек, брошенных ради блондинисто – пустой любовницы. Ни любовницу, родившую ему долгожданного сына, но сбежавшую в поисках любви к какому – то работяге, отказавшись от его бешеных денег. И, уж конечно, не любит он Майю, отобрав ее у меня, ради спортивного интереса.

– Не переживай, счастлива она – смеется Олег. – Все у нее есть, что душа пожелает. Да и не выгоню я ее. Сколько бабок вложил уже. Одни сиськи чего стоят. Тюнинговал со всех сторон. Только, больно уж жадная. Но, кобыла породистая, такими не разбрасываются.

– А, знаешь, Олег, ты прав. Я с большим удовольствием, проводил бы сейчас время в компании любимой женщины, а не здесь с тобой, в этом богом забытом месте, откуда даже позвонить нет возможности. Я не понимаю, какая радость в убийстве ни в чем неповинной косули. Для меня это непостижимо. И, может я сейчас тебя удивлю, но настоящие любовь и дружбу, за деньги нельзя купить.

– Обиделся, значит, – сыто улыбается Олег Анатольевич – зря. О мягкотелости твоей, мы наслышаны. Короче, сделай, пожалуйста, так, что – бы чувства твои не мешали работе, и живи, как знаешь. Проект, неделю назад должен был быть готов. Будь любезен, его доделать. В противном случае, все издержки лягут на тебя. Все понял? – говорит он, всем своим видом давая понять, что ему наскучил этот разговор.

Я выхожу из охотничьего домика, с облегчением вдохнув теплый запах, нагретой за день солнцем, хвои и поднимаю голову, вглядываясь в темнеющее небо. У каждого из нас свои критерии счастья. Мое, ждет меня дома. Счастье Олега, оседает валютным эквивалентом, на банковских счетах. Мы из разных миров. У нас разные ценности и моральные принципы. Как объяснить слепцу, что такое солнечный свет? Он, все равно не поймет. Они нашли друг друга – Олег и Майя. Оба беспринципные, любящие только себя люди. Подобное, всегда притягивает подобное. Софья ждет меня дома, и от этого мне тепло и спокойно.

– Я люблю – шепчу я, заплутавшим в макушках величественных елей, звездам.

ГЛАВА 13

[Она]

Еще два дня. Всего два дня ожидания. Целых два дня без Анатолия. Открыв в себе проснувшееся, чуть шевельнувшееся чувство, вынужденную разлуку, я стала переносить более спокойно. Что бы занять себя я, до блеска вычистила, ставшую моим домом, квартиру. И сейчас с удовольствием наблюдаю, за легким сквозняком, играющим с оконной шторой. За окном весело переругиваются неугомонные ласточки. Под их гомон я отсчитываю минуты моего вынужденного одиночества, слоняясь по чистой, скрипучей квартире. Словно невзначай, задеваю рукой снимок, на котором счастливый Анатолий обнимает красивую женщину, глядящую с изображения, пустым взглядом, прекрасных, холодных глаз. Но, его счастье неподдельно. Он глядит на нее, как на идола, икону. Неужели, любовь отмирает так быстро, или он ошибался в своих чувствах к ней? Анатолий не рассказывал мне о своем браке, а я не расспрашивала, боясь проявить, неуместное, любопытство. Стеклянная рамка разлетается вдребезги, погребая под собой измятое, покореженное счастье. Словно ледяные осколки из сердца Кая, куски битого стекла довершают дело начатое злодейкой судьбой, разделив людей на фотографии уже окончательно, перерезав тонкую нить памяти, которую хранило изображение. Зачем я это сделала? Ведь Анатолий не убрал фото, значит, эти воспоминания были важны для него. Просто не справилась со злым чувством, поднимающимся из самого естества, видя, что кто – то другой владел его сердцем. Осколки режут мне пальцы, мстят за красоту, варварски разбитую мною. Дверной звонок заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Он тревожным набатом врывается в тихий, размеренный мир пустой квартиры. «Всегда спрашивай – кто там?» – учила меня бабушка. Ну почему я никогда не слушалась ее?

– Как ты меня нашла? – обреченно спрашиваю я, глядя на, стоящую на пороге, женщину.

– Это было не трудно, твоего бойфренда многие знают – хищно скалится моя мать. – Ну, впустишь, или, так и будешь, на пороге мать держать?

– Не пущу. Зачем ты пришла? Почему, просто не выкинешь меня из жизни, как когда то из дома?

– Ну, во – первых, кровь не вода. А во – вторых, дети должны помогать родителям, попавшим в трудную ситуацию, так ведь, доченька?

– Я ничего тебе не должна, мама – вздыхаю я, чувствуя, что опять боюсь ее, словно мне снова пять лет. – У тебя, все ситуации трудные, но страдают от них всегда, почему – то другие люди.

– Да мне нужно то. Всего триста тысяч, и ты меня больше не увидишь. Скажи своему другу, пусть купит тебе спокойствие.

Смех душит меня. Истеричный, переходящий в рыдания, хохот.

– Убирайся – говорю я отсмеявшись.

– Софья, доченька, прошу тебя – падает передо мной на колени мать. – Отчим твой меня на порог не пустит без денег. Проигрался он, долг требуют. Говорят, не отдаст – изуродуют.

– Мама, прекрати спектакль, на меня не действует уже давно, твоя, плохая, актерская игра. У меня нет матери, она отказалась от меня, а значит и отчима, нет. Не понимаю, почему ты этого замурзанного мужика боишься. Не может он тебя, в твою квартиру не пустить. Иди домой, и оставь меня в покое.

– Может. Я ему половину квартиры отписала.

– Чтобы мне не досталось? Хитро. – равнодушно говорю я. – Уходи мама. Ничего тебе тут не светит.

– За что ты так со мной? – спрашивает мать, глядя на меня полными слез, когда – то, самыми родными на свете глазами, в которых я всегда искала, хоть маленький отблеск любви. – Просто. Не люблю – говорю я и закрываю дверь – Дрянь – кричит мать, колотя ни в чем не повинную дверь. Она уж и забыла, что выставила меня из дома, сказав те же самые, ледяные, шипастые слова. – Будь ты проклята, гадина.

Проклятья ее мне не страшны. Я и так проклята, с рождения. Проклята уродливой старухой, имя которой нелюбовь. Телевизор, включенный мной, заглушает грохот и крики. Побесновавшись еще полчаса, моя родительница покидает поле брани. Я победила ее. Впервые в жизни я чувствую омерзительное умиротворение и горько – соленый вкус пирровой победы. Уподобившись матери, я принимаю свое генетическое уродство – бездушие и полное безразличие к самому родному на земле человеку. Ром, найденный мною в баре Анатолия, помогает мне отвлечься от мыслей, лезущих в голову, отключает чувство жалости, накрывая тяжелым, алкогольным дурманом. «Ты, такая же, как она. Ни чем не лучше» – шепчет мне в душу пьяная совесть, и я, молчаливо, соглашаюсь с ней.

[Он [Она сидит в своем любимом кресле, укутавшись в смешной разноцветный плед, не взирая, на свалившуюся на город, липкую жару, наружу торчат лишь узкие ступни, с длинными пальцами. Я знаю, она стесняется их.

– Я ждала тебя, очень ждала – возбужденно говорит Софья. Отшвырнув плед, она манит меня великолепием своего гибкого, молочно белого тела. Желание захлестывает меня горячей волной.

– А я мечтал о тебе – говорю я и опускаюсь перед ней на колени. Я целую ее ступни, скользя губами, поднимаюсь все выше и выше, задержавшись на трогательных впадинках острых коленей, пока не достигаю заветного треугольника между ее ног. Мой язык погружается в ее горячее лоно, танцует страстное танго. По ее участившемуся дыханию, судорожно выгнутой в пояснице спине, чувствую момент, когда она достигает пика наслаждения. Удовольствие вырывается из ее горла хриплым стоном, заставляя меня, умирать от желания обладать ею. Нет сил и терпения, даже раздеться, скинуть с себя вместе с одеждой, трехдневное ожидание близости с моей Софи. Просто спускаю брюки и погружаюсь в нее, что бы совсем разорвать связь с этим миром. Оргазм взрывается в мозгу, словно сверхновая, гоня по венам раскаленную, как лава кровь.

– Я умирала от желания, все эти долгие дни без тебя – говорит Софья, гладя меня по голове, прохладной рукой. – Не бросай меня, больше.

– Больше никогда – шепчу я. Она прижимается ко мне всем телом, сильно, словно хочет прилипнуть, врасти в меня.

– Что с тобой? Ты весь горишь – встревоженно говорит она, и всматривается в мое лицо.

– Это любовь – шучу я, но чувствую нарастающую слабость и озноб, захватывающий мое тело в горячечно – ледяной плен. Она испуганна, это видно по суетливым движениям, по тому, как стремительно ее тело отпрянуло от моего.

– Где у тебя аптечка? – спрашивает она, но у меня хватает сил, лишь слабо дернуть плечом.

Последнее, что я помню, прежде чем провалиться в беспамятство, как она, буквально тащит меня в спальню и укладывает в кровать, принимающую меня в раскаленные свои объятья.

ГЛАВА14

[Она]

Он весь горит, мечется в беспамятстве по кровати. А, я совершенно растеряна, не знаю, что предпринять. Лекарства, найденные мной в аптечке, совершенно не снижают температуру. В моей памяти всплывают бабушкины руки, обтирающие мое тело, воняющей уксусом, противной тряпкой. Она делала так всегда, что бы снять жар, когда я болела. Я обтираю его тяжелое, словно налитое свинцом тело, но и эти мои действия не приносят облегчения Анатолию. Ночи мои бессонны. Я провожу их, свернувшись у него в ногах. Каждый его, хриплый, вздох, каждое движение, лишают меня возможности сомкнуть глаза, хоть на минуту. Спустя два дня, я, все же, решаюсь вызвать “ скорую», не смотря на вялые протесты со стороны больного. “ Скорая» – совсем не скорая. Что бы, хоть как – то, заполнить время ожидания, я меняю, пропитанные потом, простыни.

– Софья, не нужно. Тебе тяжело, оставь – просит Анатолий, но если я не займу себя чем – ни будь, то просто сойду с ума.

– Я вызвала врача.

– Хорошо – говорит он, и вновь проваливается в забытье.

Небритый фельдшер, с покрасневшими от бессонных ночей глазами, появляется в нашей квартире, только через час. Все это время я сижу в напряженном ожидании. «Хуже всего ждать и догонять» – говорила бабушка, и была права, как, впрочем, и всегда.

– Кто он вам? – спрашивает медик, осматривая Анатолия – Отец?

– Нет, не отец – смущенно, словно виновата в чем то, отвечаю я.

– Понятно – устало смотрит на меня, небритый фельдшер.

– Что, вам понятно? Ничего вы не понимаете, не можете понимать. Я не могу жить без него – кричу я. Усталость и нервное напряжение последних двух дней, выплескиваются из меня истеричным криком на, ни в чем неповинного, небритого фельдшера, без удивления, глядящего на меня.

– Все будет хорошо с твоим Ромео. Нельзя так привязываться друг к другу, девочка. В жизни всякое бывает, случись чего, обоим будет, катастрофически, плохо – говорит он, переходя на ты. Видно, что он знает, о чем говорит. Так может говорить только человек, перенесший огромную, неподъемную потерю, лишившую его в этой жизни, чего – то очень важного. Словно, спохватившись, он продолжает – обычная пневмония, поколешь ему антибиотики, через неделю, как новенький будет. А вот, тебе нервишки полечить нужно. Я сейчас укольчик поставлю успокоительный, поспишь хоть, а то, с таким подходом, и на любовь сил не останется.

– Нет, мне нельзя спать – пугаюсь я, ведь если я усну, кто будет ухаживать за Анатолием?

– Ну, хорошо, но учтите, милочка, все болезни от нервов. Себя поберегите, не думаю, что парню будет нужна издерганная истеричка. – Это, не ваше дело – говорю я, металлически чеканя каждое слово.

– Действительно, не мое, – задумчиво говорит он. Написав рецепт, он оставляет рекомендации и уходит.

– С ним все будет хорошо, с вашим любимым. Берегите друг друга – говорит мне фельдшер, уже в дверях. Я с нетерпением дожидаюсь, когда за ним закроется дверь, и устремляюсь туда, где ждет меня человек, наполнивший светом мою, бестолковую, жизнь.

Анатолий сидит, привалившись спиной к подушке. Видно, что после манипуляций, проведенных доктором, ему стало чуть лучше. Лицо его, лишенное горячечного румянца, еще более бледное от щетины, покрывающей его подбородок, светится счастьем.

– Ради этого стоило заболеть, – хрипло смеется он.

– Ради чего? – удивляюсь я.

– Даже, просто для того, что бы услышать твои слова, о том, что не можешь без меня жить.

– Это, всего лишь, слова, Анатолий. Не возлагай на них больших надежд. Я и сама, еще не разобралась в своих чувствах.

– Софи, надежда не бывает напрасной – говорит он, и я вижу, каких трудов стоит ему наш разговор. В конце концов, болезнь все же берет свое, и Анатолий засыпает.