Текст книги "Горбуны1.Калашниковы"

В столовой поваренком подрабатывал маленький работорговец Байсек, который «отвечал» за меня, следовал по пятам и следил, чтобы я молчала, и убил бы меня, если бы я открыла рот и рассказала свою историю. Сейчас «мой» работорговец был побрит и вполне сошел бы за мальчика. Мой убийца всегда со мной… Открою рот – умру к утру. Байсек был приставлен ко мне и должен был убить меня, как важного свидетеля, если я признаюсь… Он уже жил где-то в поселке и, наверное, ехал за моим автобусом на своей крутой белой иномарке…

Всем раздали расписание лагеря со всеми мероприятиями.

Недалеко от столовой стояли умывальники. Туалеты были сколоченные, деревянные, ни о каких удобствах речи не шло.

Я попала в домик с Лидой и Марией Бонтюк, Элен и Сулгвин. Моя кровать была второй слева, между кроватями Маши и Элен. Элен и Лида спали у противоположных стенок. Маша спала на центральной кровати. Наши железные кровати в домиках были сдвинуты вместе, и мы спали как на одной широкой кровати, состоящей из пяти, на одной большой кровати на всех. Кровати были темно-зеленые или белые, с пыльными матрацами. Домик изнутри был обит фанерой, коричневой со стороны окна и двери и черной по бокам со стороны крыш.

Наш домик изнутри был покрашен в коричневый, висели скотчем приклеенные плакаты русской рок певицы, предупреждение не курить и не сорить в домике. На единственном продолговатом окне напротив двери размером, сопоставимым с дверью, висела белая пыльная занавеска с кружевной вставкой сверху и белые жалюзи. Занавеска была очень пыльная. Элен сказала, что скажет Эдаму, и он попросит хозяина постирать занавески.

Наверное, в полдень домик сильно нагревался.

Теперь поподробнее остановимся на новых американцах и моих соседях по домику.

Элен была невысокой и тоже немного полной американкой двадцати двух лет. У нее были рыжие волосы по плечи, лысый лоб и все лицо и руки в оранжевых круглых веснушках. У нее был пучок приклеенных волос на луб, маскирующих растущую лысину. Говорили, что ее мать была баптистской в нескольких поколениях – у женщин их семьи было не более трех мужчин в шести или семи поколениях и ее мама «потеряла» баптизм, переспала с большим количеством, чем определено временем, и баптизм «сняли». У Элен были два брата – старший и младший. И она ко всем мальчикам относилась как старшая сестра – заботливо и бережно… Элен ходила в коротких футболках с рукавчиками, из-под которых выглядывал ее белоснежный целлюлитный толстый живот. Она обычно носила обрезанные штаны или бриджи, расширяющиеся ниже колен. Она любила становиться как танк или «как бычок», широко поставив ноги, как будто ее невозможно сдвинуть с места – это была ее типичная поза. Элен любила шейные платки. Американцы говорили, что она не была потомственной протестанткой, ее мать пришла в баптистскую церковь в поисках лучшей жизни, уже порядочно погрешив. Говорили, что поэтому скорое замужество Элен не грозит.

Когда я смотрела на Лиду Дорошину, то слово «образина» всплывало у меня в памяти и больше никуда не уплывало. Лицо, покрытое крупными гнойными красными прыщами. Огромный тонкий рот. Крашеные оранжевые волосы выше плеч, висящие засосанными сосульками. Карие глаза. Тонкое тело, маленькая грудь. В ней было что-то мальчишеское. Она была ужасна.. Но активна и подвижна. Пацаны не обращали на ее уродство внимания или же попросту ослепли, думала я. Лида была энергичная и бойкая, с ней заигрывали, она заигрывала в ответ. Она быстро переходила с парнями на дружеский заигрывающий тон. Подзадоривала их. Она мне не нравилась, это точно. Ее лицо было широкое, как перевернутый овал. В ней было что-то пугающее, отталкивающее и неприятное. В ее движениях было что-то от обезьянки – движения были быстрые и резкие. Она много курила, и от нее постоянно сильно пахло крепкими сигаретами.

Сулгвин – азиатка американского происхождения, с очень узкими, «закрывающимися» глазами, темной кожей, иссиня-черными волосами. Она была небольшого роста, ниже меня и немного полновата. Она была из многодетной семьи, как я узнала потом. У нее на фото часто были полузакрыты глаза. Ее имя означало «тростник» с какого-то языка. Отец назвал ее «тростником», надеясь, что «накроет» ее «плащом», и вместо ее люди будут видеть тростник, и так он ее убережет, но вместо тростника все видели девушку… Ее отец был полицейским. Это уже однажды сработало с другим полицейским и его сыном…

Большинство русских ходило в открытых майках без рукавов, все американки в закрытых футболках. Американские, как и русские баптисты, были одеты строже и закрытие… Русские носили кроссовки, американцы резиновые сандалии. Мы отличались не только по поведению, но и по стилю в одежде.

Как я заметила: все американки были немного полными. Как говорили девчонки из американского клуба: Все американцы красивые, а все американки страшные. Как они на них женятся, непонятно! – Глядя на эту группу американцев, я не могла с этим не согласиться!

«Однокомандники»

Нам раздали листочки с номерами – 1, 2 или 3. Это были номера наших команд. Мы кинули вещи по домикам, перекусили своим и пошли по командам.

Погода была прекрасная, солнечный светлый день… С погодой весь кэмп нам везло. Мы собрались на большой поляне, каждая команда в своем углу и должны были придумать название, кричалку и гимн нашей команде.

В командах перемешали русских и американцев, и в каждой группе каждый день выбирали нового лидера. Команды разделили по признаку «открытости», по темпераменту. Я попала в группу закрытых флегматиков. Тех, кто внешне казался холодным, но внутри у них «горел огонь». Потому что если перемешивать холериков, сангвиников, флегматиков и меланхоликов, то холерики забивали флегматиков и меланхоликов и не давали им раскрыться. Что только в таких командах, «темпераментных», флегматики и меланхолики могут проявить себя.

Я оказалась в группе с Шерил, Анной, двумя Сашами, Аней Петрилиной, Джейком и Мариной…

Дженнифер оказалась в команде сангвиников-холериков вместе с Сулгвин, Леной Ситоковой, Сашей Янченко, Машей Бонтюк и Райли, а Морген в команде меланхоликов. Эдам не примкнул ни к какой команде, он был везде, руководил, все готовил и организовывал.

Остановлюсь поподробнее на своих «одногруппниках».

Американка Анна – ее я запомнила хуже всех, хотя тогда мы с ней больше всего сдружились и она мне больше всех понравилась, была невысокого роста и худой. У нее были карие глаза, тонкий рот и нос, немного закрученный на кончике, «крючком», с темно-русыми волосами по плечи всегда в хвостике и лысеющим лбом, в ее внешности было что-то хищное, орлиное. У мужчин лысина начиналась с макушки, у женщины – со лба. А у некоторых мужчин и с макушки, и со лба. Представляю, как ей неудобно было пользоваться феном, приклеенные волосы отклеиваются, клей размягчается. Анна говорила, что обручена с очень высоким американцем, не помню его имени… Американцы говорили, что маленькая Анна и ее высокий жених со стороны были комичной парой. … Говорили, что сейчас жених Анны был с религиозной миссией в Европе, и они планировали в этом году свадьбу. У невысокой Анны были очень крепкие, тостые, толстые, жилистые ноги… Тело Анны с впалой грудной клеткой мне чем-то напомнило тело Шерил. На всех фото Шерил с Анной держались за руки и выглядели, как сестры.

Аня Петрилина, уже моя знакомая, говорили, что мама Ани переспала в университете со своим преподавателем то ли за зачет, то ли за экзамен. И Аня была то ли его дочерью, то ли зачатой, когда ее мать спала двумя мужчинами, будущим мужем и преподавателем. Бабы размножаться в университет ходят. Говорили, что у Ани сцепленные гены, ее мама зачала от двух мужчин сразу. Семьдесят процентов от своего профессора и тридцать – от мужа. Если считать, что профессор был Ане больше отец, чем муж ее мамы, то Анина мама зачала от профессора и подсунула мужу этого ребенка. И всю жизнь выдавала дочку профессора за дочь мужа. И даже ее мама сомневалась, кто Анин настоящий отец – то ли преподаватель, то ли муж – Аня была похожа на обоих. Анина мать делала тест ДНК. Но не была уверена в результате, результаты приходили разными, с разными печатями на них, прикрытыми «плащами». Этот преподаватель, Анин семидесятипроцентный отец, иногда приходил смотреть на Аню, садился на скамейке у ее многоэтажного дома в одном из спальных районов и ждал часами… Он говорил, что Аня похожа на его мать, просто копия. Аня – его «цыпленочек». Говорят, что свою податливую студентку, Анину мать, он даже любил… Поэтому все соседи считали Аню именно его дочерью. Сколько у него еще было детей, никто не знал, кроме него самого. Так теперь размножался преподавательский состав – почкованием. Аня была «гибридом, от двух отцов, оба отца не читали ее своей. Отец, муж матери, «продал» ее за продвижение по службе, и Аня после окончания должна была умереть от рака. Но «второй» отец, семидесятипроцентный, препод вуза выбил ей жизнь за границей. Можно было уехать и не умирать, поэтому Аня и поступила на лингвистику изучать английский. Говорили, что ее второй отец, преподаватель универа, тоже за работу сделал случайного мальчика рабом… Пока Анин раб еще жил хорошо: он был еще маленький.

Семидесятипроцентный отец Ани Петрилиной, профессор вуза, тоже был баптистом, читал Библию и исповедовал веру в Христа, а Аня, даже не зная его, была на него похожа. Жажда другой религии ей передалась по наследству, вместе с генами и чертами характера.

В нашей группе номер три была два Саши, и мы решили их как-то отличать. Отличали по росту – Сашу «маленького» и «большого».

Сашу «маленького» называли козленочком или мухомором, мне он напоминал гриб-боровичок. Позже я узнала, что его фамилия Горбатов. Я подумала, не тот ли это горбун, который должен был приехать. Но нет, тот должен быть американцем. Саше был двадцать один. Он был из многодетной семьи баптистов. Он был невысокого роста, ниже меня, коренастый, темноволосый, с тонким лбом и низким уровнем роста волос, из шлюх, думали все, глядя на него. Он был подстрижен под машинку и похож на ежика. Он был старшим сыном в многодетной семье, у него была старшая сводная сестра Оля и три младших сестры. Я уже была знакома с Олей – она ходила на американские встречи. И мне еще предстояло познакомиться с самой младшей сестрой Тоней, ей было шестнадцать и она встречалась с парнем, они планировали свадьбу. Отец его «любил» и никогда не заставлял много работать… Когда решали, кому из детей пить таблетку с раковой опухолью для финансового улучшения жизни их семьи, он с четырьмя сестрами тянул спичку. Саша вытянул короткую. Так выбор был сделан. По другой версии короткую спичку вытянула Оля, а Саша, как джентльмен, занял ее место на «родительском заклане»… Эту версию никто не опровергал, но и не поддерживал… Саша собирался в лагере порезать вены и не доставлять лишних хлопот семье, быстрее умереть, но передумал. Зачем портить всем отдых?

Семейный оракл говорил, что Саша – сутенер, сделает сестер проститутками. Так говорили в семье, чтобы его легче было убить. «Маленького» Сашу называли Иисусом, он своей смертью спасал семью от бедности.

Уровень языка маленького Саши показался мне достаточно слабым. Не то, чтобы advanced, но даже не pre-intermediate. Как он прошел отбор в лагерь – неизвестно!

Саша маленький мало говорил, в основном улыбался. Его языка для общения на английском явно не хватало. Требования к языку для лагеря не были одинаковыми для всех.

Саша «большой» был, соответственно высоким и толстокостным, полноватым. У него было плоское круглое лицо и большие светлые глаза с синяками под ними. В лагере он ходил в голубых джинсах, красно-черной мастерке с белыми полоскам на рукавах и голубенькой кепочке. Говорили, что он работал программистом в небольшой фирме. Про него говорили, что он продал «сердце матери» за продвижение по службе. Его мать должна была скоро умереть, он растворил ей в чае таблетку, вызывающую рост раковой опухоли. Опухоли становились все популярнее, все умирали от рака. За это «большой» Саша должен был стать начальником средней руки и хорошо жениться… Его матери давали лет десять. Мать воспитывала его одна, без мужа, отец бросил Сашу совсем маленького, и Саша очень переживал… Говорили, что он никогда себя за это не простит… Эдам говорил, что из-за того, что продал мать Саша потом сопьется…

То есть у нас в лагере было три Саши – большой, маленький и высокий, высокий – это Саша Янченко. Надо же было как-то различать этих Саш? Но «высоким» Сашей Янченко называли редко.

Шерил я уже подробно описала в предыдущих главах, поэтому не буду повторяться…

У нее был буный роман с полицейским, который был женат и у которого недавно родился сын.

Марина – темноволосая, двадцатидвухлетняя, с волнистыми волосами в каре, с мелкими правильными чертами лица. Ее каре загибалось около ушей, отдаленно напоминая шапочку гриба. Она училась в университете на филологии и была из семьи потомственных полицейских – полицейскими были ее старший брат и отец. В наше сложное время полицейскими быть было сложно. Особенно в компании Эдама Хейсонда. Полицейские тоже продавали детей… Кто боролся с работорговцами сильнее других, самые борзые, убивал своих детей раковыми таблетками чаще. Марина ходила в джинсах, фиолетовой майке и светло-серой объемной толстовке, похожей на мужскую. Часто носила с собой повешенный на шею на длинном шнурке серебристый фотоаппарат. Марина была негласным лидером нашей команды. Ее иногда почему-то называли Наташей, но она сама назвалась Мариной. И ее имя мне очень нравилось. Как ее звали на самом деле, я не знаю. Она назвалась, как Марина Шайн, и намекала на будущую контрабанду Калашниковых. Ее старший брат был полицейским, лейтенантом. Кто-то из прародителей уже подписал, что Марина может пойти в проституцию, поэтому она и пила рак. Лучше умереть в борьбе с организованной преступностью, чем стать проституткой. Она уже выпила или скоро пила раковую опухоль, поэтому ее взяли в лагерь Эдама. Смотрела за контрабандистами и собиралась докладывать отцу и брату, писать заявления в полицию. Поэтому в лагере ее постоянно «водили», пугали, говорили в спину и в лицо обидные слова, маты. Она встречалась с парнем, они планировали свадьбу в следующем году, их отношения вызывали зависть всех девчонок, мою в том числе, всех, кто не знал, что она скоро умрет – все решили напоследок сделать ее счастливой. Все равно потом умирать. По стилю ее одежды она мне напоминала русских баптистов, таких как «маленький» Саша – стиль был очень простой, джинсы, кофты, объемные толстовки, никакой вычурности, косметики или ярких украшений, неяркая простая одежда, скромное поведение. Под объемной одеждой она прятала прослушку. Она говорила тихо и по существу. Мне она нравилась, казалась взрослой, взрослее меня. Она была не на всех наших командных мероприятиях, часто отсутствовала. Ей это в укор никто не ставил… В лагере ее постоянно пугали…

У Марины и «маленького» Саши из нашей команды тоже были профессиональные «скалолазные» рюкзаки.

И, наконец, Джейк – внешне был ничем не примечательный американец, высокий, ростом с «большого» Сашу, тонкокостный, но мускулистый, достаточно проворный, очень смуглый и худой. В его роду точно были латиноамериканцы – цвет его кожи был темно-оливковый, но волосы темно-русые, мягкие, а не жесткие, как у негров или азиатов. Черты лица были правильные – небольшие карие глаза широко расставленные, нос широкий, с большим прогибом, выраженной складкой на переносице, некрупный рот, узкий лысеющий лоб и низкая линия роста волос. Его лицо было как будто выгнуто изнутри на уровне носа и переносицы. Лицо у него было немного приплюснутое в центре со вдавленной переносицей, «зверь». Его подбородок был с ярко выраженной складкой, как будто кожу, свисающую с подбородка кто-то поднял и зашил хирургически. У него сильно выдавалась вперед нижняя челюсть, как у льва или тигра, и улыбка напоминала оскал дикого зверя, как обычно в таких случаях. Он скорее не улыбался, а скалился… В нем всем было что-то хищное. Джейк любил корчить рожицы и гримасы. Он напоминал то ли очеловечевшегося зверя или озверевшего человека? Но в нем было что-то звериное. Он не скрывал этого, а наоборот, скорее всячески подчеркивал. В лагере он носил темную мастерку с капюшоном и болотные шорты по колено. Джейк почти никогда не снимал солнечные очки – они как будто приросли к его голове.

Такой тип мужчин совершал инцест с матерями или сестрами, об этом говорили складка на переносице. Их могли убить раковыми опухолями родители за безбедную жизнь и продвижение по службе…

Я сразу обратила внимание на его странный постав спины – голова выдавалась вперед и как бы висела отдельно от позвоночного столба. Такую спину я видела впервые.

Это он водил в горы группы, занимался скалолазанием и был «горным» инструктором. Именно на его снаряжении мы собирались в воскресенье лазать по горам. Или, говорили, что он надел маску инструктора по альпинизму. Американцы надевали маски и на какое-то время перенимали привычки и образ жизни тех, чьи маски носили. Хотели почувствовать себя в шкуре другого человека, может быть, кому завидовали.

У Джейка в Америке осталась девушка. Она была старше его на пять лет. Ей двадцать шесть. Говорили, что она его и «поймала» на то, что пишет книгу. Он сразу заинтересовался молодой писательницей в соседнем общежитии и пошел знакомиться. Там и остался. Так он до нее девственником был. Она его и соблазнила. Ей нужен был секс. У нее до Джейка уже был парень. Эдам был недоволен, что до нее Джейк был мальчиком, что она его испортила…

В общем, набирали лагерь из русских смертников!

Приветствие команды «львов», королей джунглей

Мы по командам собрались на большой открытой поляне среди холмов, заросшей мелкой травой и кустарниками. Туда шли минут двадцать от лагеря. Изредка то тут, то там росли кустистые низкие деревья. Вдали голубели, синели, а вблизи темно-зеленели конусообразные горы со скалистыми залысинами. Было немного пасмурно и нежарко. Небо было абсолютно бело-голубым от кучевых облаков. Облака плыли низко, только руку протянуть.

Команда номер три, наша, собралась около раскидистого дерева. Сначала мы сидели в кружочке прямо на траве и рассказывали вкратце о себе коллегам по команде.

Невысокая Анна сказала, что ей двадцать три и она учится на филологии в университете. Анна в лагере ходила в спортивном костюме – голубой мастерке и темно синих штанах.

– Я учусь на филологии на втором курсе, – голос у Марины был тихий и мягкий.

– Я тоже учусь на филологии, – сказал «маленький» Саша.

Команда состояла из одних филологов.

Про Аню и Шерил я и так все знала. Они кратко рассказали о себе для остальных. Мне показалось, что на всех американских встречах я повторяла одно и то же про себя, говорила заученные фразы. Так было проще неговорящим на английском русским.

«Большой» Саша сказал, что ему двадцать три года, он уже закончил вуз и сейчас работал программистом. Он тоже говорил тихо и просто. Возможно, он тоже был из полицейских. «Большой» Саша, Марина и я в горы взяли джинсы. Сразу видно «спортсменов».

Высокий американец Джейк сидел в отдалении, все время смотрел в свои бумаги и в знакомстве-дискуссии не принимал участия. Американцам это разрешали…

– А почему Джейк сегодня не разговаривал?

– Он для нас слишком взрослый…

– Видишь, Джейк даже не сидит с нами, – сказала мне Аня Петрилина, спокойно улыбаясь.

Джейк как будто за нами немного присматривал…

Сначала мы сделали пару объединяющих команду упражнений. «Маленький» Саша стоял, облокотившись на дерево. Каждый поднимался на табуретку – инвентарь принес Эдам – и падал в сцепленные руки «однокомандников». «Большого» Сашу и крупную, немного полную Аню решили не кидать и не ловить – слишком рискованно! Можно не выдержать и уронить! «Маленького» Сашу перетаскивали через тонкую высоко подвешенную проволоку… Я подталкивала его со спины и ягодиц, он как баптист, исповедующий другую религию, смутился от посторонних женских прикосновений. Саше был двадцать один. Он не был женат, а, следовательно, как и все баптисты, был девственником. Могу сказать, что мне даже понравилось его смущение. Все мои одноклассники мужского пола стремились лишиться девственности еще в школе. Как сказал Эдам, Саше не стоило умирать девственником, стоило еще пожить, «вкусить» жизни. Потом по одному мы перелезали или перепрыгивали через поднимающуюся все выше проволоку, проползать под ней нам не разрешили…

Джейк не был самым старшим из нас, ему было двадцать два. Но было заметно, что ему скучно среди нас, малолеток… Или среди нас, русских…

После командных упражнений нам надо было придумать название нашей команды номер три. Мы собрались в кружочек и начали мозговой штурм. Шерил рассказала:

– В лагере на прошлых выходных я была в таком же лагере, и там одна команда называлась «львами». Эта команда, кстати, выиграла, – она как всегда глупо улыбалась.

Шерил была в голубой трикотажной кофте с длинным рукавом и зеленых шортах по колено. Я обратила внимание, что у Шерил кроссовки были немного выгнуты и подошва не смотрелась ровной, а полукруглой, как будто у Шерил были не ровные ступни, а закругленные вверх. Шерил как будто не ходила, а летала. Ей надо было срочно доказать свою состоятельность…

Мы вспомнили популярный детский мультик про львов, решили спеть оттуда песню, а вместо лозунга просто рычать. На всех «лагерных» фото мы так и остались со звериным оскалом, рычащими, показывающими зубы и когти.

Сначала мы решили немного потренироваться. Встали в два ряда – мальчики по росту в первом ряду, «большой» Саша в центре, девочки во втором. В первом ряду три мальчика, а во втором пять девочек.

Мы немного распелись. Мы пели песню из мультика и щелкали пальцами в такт мелодии. Мы пели акапелла, «отщелкивали» пальцами ритм в такт. Песня была медленной, очень мелодичной, а под щелканье пальцев еще и стильной. Сначала выходили мальчики, а потом между ними просачивались девочки, выходили вперед, а мальчики немного отступали назад. Сначала пела одна тройка мальчиков, потом вместе с ними и пятерка девочек. Мы заканчивали петь стоя в один ряд, где мальчики и девочки чередовались:

В диких горах, высоких горах идут охотиться львы…

Львы-лидеры, лидеры-львы…

Эти строчки мы повторяли два раза.

А потом речитативом:

Кто самые крутые в кэмпе?

Кто? Кто? – Это мы, львы! Лидеры-львы!

Мы выступали вторыми…

– Кто лучше всех в лагере? – спрашивали мы дружным хором. И отвечали – «Львы!» То есть мы! Мы – лучшие! Мы еще даже не были толком знакомы…

Нам отчаянно хлопали, всем понравилось. И сами кайфанули… Я уже не помню, что пели две другие команды, но команда сангвиников назвалась командой тётлов-черепашек, а команда меланхоликов – командой мышек-маусов.

Взрослому Джейку тоже понравилось. Он даже как-то взбодрился и уже не скучал как раньше…

Между командами шла борьба, и этот конкурс выиграли именно мы, «львы». Песня была мелодичной – именно благодаря ей мы и победили! Нашему стильному танцу с «подщелкиванием» пальцами не было равных.

Ане понравился «большой» Саша. Она с ним немного кокетничала, но ораклы предсказали Саше, что он вскорости женится на Оле, а не на Ане. А Ане ораклы предсказали, что она начнет встречаться с каким-то высоким Сашей, который будет ей потом всю жизнь помогать, и она думала, что это он, наш «большой» Саша. Кстати, Эдам тоже был ораклом…

В общем, знакомство с горами и львами состоялось!

Возвращаясь назад, в лагерь, мы опять наслаждались горами и потрясающими видами. Красивые виды монументальных гор. Горы вдалеке были подернуты голубоватой дымкой. Сюда стоило приехать ради всех этих видов. Темно-зеленые холмы, голубоватые треугольные горы вдалеке, и чем дальше, тем голубее. Цвет гор менялся от песочно-зеленого под ногами до светло-голубого у горизонта, полосы темно-зеленых гор поближе, затем темно-бирюзовые слои и т.д. Вдали горы тонули в тумане… Цвет гор растворялся до бледно-голубого, перемешиваясь вдалеке с насыщенными белыми облаками и голубым небом. Как будто невидимый художник разбавлял краску водой, постепенно ослабляя цвет темно-бирюзовых гор до еле голубого, почти белого и накладывая блекнущие полосы слой за слоем… Вдалеке голубые горы на голубом небе. Небо сливалось с горами. То ли небо не имело начала. То ли горы не имели конца…

Крест-параллель

Потом у нас был обед и свободное время. Кто-то на поляне играл во фризби.

Перед ужином мы собрались на поляне в лагере и кричали кричалку – мы стали в круг и разделились пополам, одна половина кричала название американской пиццерии, а вторая – известной бургерной. Бургерную кричали громче – она победила.

– Значит, оружейники приехали. Если бы наркодельцы, то победила бы пиццерия, – сказала Марина-«лев».

Я, будучи не в курсе, так и не поняла, зачем мы становились в круг, разделялись пополам и кричали кричалку – это было для полицейских.

Мы смотрели на горы вокруг, и Эдам говорил нам: – Я люблю ездить в горы. Эти горы стояли сотни лет до тебя, они будут стоять еще сотни лет после. Ты прикасаешься к чему-то вечному, незыблемому. В горах все твои проблемы кажутся таким мелкими, такими незначительными. «Если вы хотите понять, насколько незначительны ваши проблемы, поезжайте в горы», – подумала я, почему-то усмехнулась сама себя и вспомнила «маленького» Сашу. Эдам ходил в голубой футболке, шортах и кожаных открытых сандалиях.

Вечером после ужина опять играли во фризби, было свободное время, а в девять тридцать встретились у костра.

Каждый вечер в полдесятого мы могли пойти или не пойти на вечерний костер. Сегодня Эдам приглашал там поболтать, есть жареный на костре маршмеллоу, жарить в углях картошку и грибы, завернутые в фольгу, поиграть там в игры. Эдам обещал, что будет интересно.

Посиделки у костра были примерно в десяти минутах ходьбы, в лесу. Как обычно в горах ночью было очень холодно, а днем теплело. Вечером оделись потеплее. Я была в красном фланелевом костюме с лампасами и зашитыми карманами штанов. Я пошла вместе с Элен, мы жили в одном домике, вместе вышли из домика и направились к костру. От лагеря мы шли по гравийной дороге в сторону леса. Дорога ближе к лесу перешла в тонкую утоптанную тропинку. Мы не заходили далеко в чащу. Только зашли в лес и сразу же увидели опушку с костром… Вокруг места для костра были сложены бревна, как скамейки. Костер был обложен камнями. И сквозь деревья были даже кое-где видны тусклые фонари лагеря. Свет шел только от огня, никаких фонарей вокруг не было.

В первый день у костра был весь лагерь – все оживленно беседовали, Для костра сложили бревна шалашиком, костер сначала горел высоко, мне по пояс – Эдам просил близко к костру не подходить. Когда костер перегорел, маленький остался только в центре, в раскаленные угли в фольге сложили крупный, даже огромный картофель и грибы, на шампура нанизывали маршмеллоу и слегка поджаривали, маршмеллоу плавился, горел, чернел на шампурах. – Ты ешь его? – спросила у меня Элен удивленно. Я попробовала. Маршмеллоу я впервые попробовала у американцев, воздушное суфле типа зефира.

Половина или четверть «бомбочки» маршмеллоу была нежно-розовой, а другая белой. Иногда белый и розовый располагался в шахматном порядке. Эдам закупал маршмеллоу для лагеря и купил разного вида.

От огня маршмеллоу слегка подтаивал, плавился, чернел, я и еще больше напоминал сахар. Жарить конфеты казалось странным. Желатиновый крахмальный сахар в «бомбочках» жарился на костре, чернел от огня, раздувался, пузырился и немного обугливался, дымил черным. Райли даже спалил одну «бомбочку». Маршмеллоу горел, как и все остальное – до тла, оставив только хрупкую черную сложившуюся без наполнения, пустую оболочку…

Мы ели белые, розовые и бело-розовый вязкие «бомбочки» или бочонки маршмеллоу с палочек, жевательный зефир с клубничным или ванильным вкусом. Они складывались, таяли во рту, растворялись, как сладкая вата. Микс из сахара, крахмальной патоки, глюкозы и желатина был не сравним ни с чем когда-либо мной пробованным. Приторно сладкий, очень необычный, поражал воображение, и начинал ассоциироваться именно со странными, так отличающимися от нас американцами-баптистами, которых я считала во многом лучше нас. Просто до этого я никогда не пробовала сладкую вату.

Жареный, складывающийся во рту маршмеллоу поражал воображение русских, на что и было рассчитано. И позже каждый раз, как я видела маршмеллоу, я вспоминала американцев и тот лагерь лидеров после первого курса.

Мы пели песни про Иисуса Христа. Разговаривали с соседями по костру о первом дне в лагере. Стоял непрекращающийся гул, все, перевозбужденные, делились впечатлениями.

Райли играл на гитаре им самим сочиненные песни.

Лучшим другом Джейка среди этих американцев был Райли. Они говорили, что в университете вместе жили в одной комнате. Райли был смуглым, даже смуглее Джейка, черноглазым и черноволосым и напоминал негра, но в отличие от негров его волосы были прямые. Он был на полголовы ниже Джейка и немного выше меня. У него была прическа «котелок», и его волосы немного закрывали уши. Райли как бы играл роль своего знакомого, недавно умершего мальчика, про которого ораклы говорили, что он может стать талантливым композитором. У Райли в Америке осталась девушка, с которой они через несколько лет собирались пожениться. У них все было серьезно. Это для нее он сочинял песни без мелодии и писал ей письма каждый день. Все песни он посвящал своей девушке в Америке. В письмах девушке Райли подробно рассказывал все подробности операций Эдама. Потом Эдам должен был перехватить все его письма. И если бы какое-то письмо дошло до Америки, его можно было бы использовать против Эдама и его Ко.

Песни Райли были, на мой взгляд, бредовыми – пустое, тупое бряцание по струнам.

Если американцы-баптисты начинали встречаться друг с другом, то их «встречи» обязательно заканчивались свадьбой, этим они тоже отличались от наших русских и, как я считала, в лучшую сторону.

Джейк-«лев» тоже играл на гитаре музыку в стиле кантри даже с мелодией.

Птиц не было слышно. Мимо наших ушей свистели пули, одна даже задела ухо Элен. Это Эдам и его тезка, который откликался на имя Келвина, тренировались стрелять в темноте в специальных очках… Потом так стрелял Дажуху Ян Абдулович и даже немного задел ухо Сулгвин…

Полицейские сами сотрудничали с преступниками, надеясь хоть так их контролировать и на них влиять, желая так избежать лишних жертв.